Текст книги "От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла"

Автор книги: Генри Мортон

Сэр Уильям Рамсей, который проанализировал историю Феклы в своей книге «Церковь Римской империи», утверждает, что весь эпизод судилища и сожжения в Иконии является более поздней вставкой. Дело в том, что в ту пору в Иконии не было римского правителя, и суд должны были вершить магистраты греческого города. Однако анализ текста убедил сэра Уильяма, что основа была создана в первом веке нашей эры и в дальнейшем переписана. Он подвергает сомнению реальность сцены сожжения, которую я позволил себе процитировать, но указывает на реалистичность и живость, с какой описаны дальнейшие похождения Феклы в Антиохии Писидийской.

Однако вернемся к апостолу Павлу. После суда он укрылся в тайном склепе где-то на окраине Икония. Не зная исхода казни, он горько оплакивал судьбу девушки. Апостола поддерживали находившиеся с ним Онисифор и его семья. А Фекла тем временем бродила по городу и разыскивала Павла. Случайно она повстречала сына Онисифора, которого послали за хлебом. Он же и привел девушку в тайное убежище апостола. И тогда сказала Фекла:

«Обрежу власы мои и последую за тобою, куда бы ни пошел ты».

Павел долго не соглашался, но в конце концов сдался.

Онисифор с семьей вернулся в Иконий, а Павел и Фекла отправились вместе в Антиохию Писидийскую. В город они прибыли накануне праздника. По такому случаю в амфитеатре было устроено представление с дикими зверями. Когда Павел с девушкой вошли в Антиохию, они столкнулись с процессией, в которой участвовал «некий наместник Сирии» по имени Александр. Сраженный красотой Феклы, он остановился и попытался обнять девушку. Более того, он попытался выкупить ее у Павла. Затем произошло то, что сэр Уильям Рамсей охарактеризовал как «отвратительный со стороны Павла инцидент – отречение и предательство Феклы». Впрочем, данный эпизод сэр Уильям также относит к позднейшему вкраплению.

«Не ведаю, о какой женщине ты говоришь! Не моя она!» – якобы сказал Павел, прежде чем скрыться в толпе. Сэр Уильям Рамсей настаивает, что в более ранней версии изложении Павел и вовсе отсутствовал при этой встрече. Попав в беду, Фекла просто воззвала к имени апостола, а «тупые умы более позднего времени истолковали это как его физическое присутствие».

Итак, Фекла помимо своей воли оказалась в объятиях незнакомца. Как же она отреагировала? «И сорвала она хламиду с Александра и разодрала ее; и венок сняла с главы его. И так торжествовала она победу свою». Согласитесь, серьезная обида для пылкого влюбленного. Ситуация осложнялась тем, что она оскорбила сирийского первосвященника во время церемонии, так сказать, при исполнении обязанностей. Проступок Феклы истолковали как святотатство, и девушке вынесли суровый приговор: во время праздника ее должны были выставить на арену к диким зверям.

Следует отметить редкостный реализм, с которым автор передает ярость, охватившую антиохийских женщин, когда они услышали о принятом решении. Дело в том, что город только недавно стал римской колонией, и его жители еще не успели привыкнуть к этому кровавому виду спорта, никогда не пользовавшемуся популярностью у греков. Еще одно свидетельство подлинности истории заключается в том, что в ней участвует царица Трифена, которая приютила у себя Феклу. Это реальное историческое лицо: Трифена действительно являлась понтийской царицей, и во время описываемых событий ей было около шестидесяти лет. Мы узнаем, что царица прониклась участием к несчастной девушке и горько оплакивала, «что предстоит такой красоте кинутой быть зверям на пожрание».

Сцена на арене представлена очень колоритно и жизненно – с шумом и ропотом в толпе, с ревом голодных животных. Некоторые зрители кричали: «Выводи святотатицу!» Другие же, в особенности женщины, возражали: «Да погибнет город наш за беззаконие сие! Казни всех нас, проконсул! Горькое зрелище! Кривой суд!»

«Фекла же, из руки Трифениной взятая, была совлечена одежд своих и препоясана поясом, только прикрывавшим срам ее, и так брошена на ристалище. И выпустили на нее львов и медведей; и лютая львица, подбежав, к ногам ее прилегла, и толпа жен возопияла громко. И выбежала на нее медведица; но львица кинулась навстречу и растерзала медведицу. Затем лев, приученный терзать людей, что принадлежал Александру, выбежал на нее; и тогда львица, соплетшись со львом тем в борьбе, испустила дух вместе с ним. И возопияли жены громче прежнего, видя, что и львица, защитница Феклина, погибла. После того выпущены были на нее звери многие; она же стояла, простерши руки свои в молитве».

Молитва Феклы не приводится в греческой версии текста, знакомой мне в переводе Дж. Джеймса («Апокрифы Нового Завета»), но ее можно найти в сирийском варианте текста. Она подкупает своей красотой и искренностью:

«Господи, Боже мой, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Ты – Помощник преследуемых, Ты – спутник бедных, взгляни на служительницу Твою, ибо вот обнажен у меня стыд женский, и стою я посреди народа этого всего. Боже мой, вспомяни служительницу Твою в сей час».

«Когда же окончила она молитву свою, обернулась она и увидела водоем, полный воды многой, и сказала: “Ныне пора мне омыться”. И вверглась она в воду рекши: “Во имя Иисуса Христа, крещусь в последний мой день!” Видя это, жены и весь народ стали вопиять с плачем: “Не ввергайся в воду ту!” Сам игемон прослезился, что такую красоту, и тюлени пожрут. Она же вверглась в воду, призвав имя Иисуса Христа; и тюлени, ослепленные блистанием огня молнийного, замертво всплыли. И был вокруг нее как бы облак пламенный, так что ни звери ее не касались, ни нагота ее видима не была.

Когда же пустили в водоем иных зверей, лютее прежних, возопияли жены и принялись кидать кто листья, кто нард, кто касию, кто амом, так что благовоний было премного. А все звери, пущенные в водоем, словно дремой были обуяны и Феклы не трогали. И сказал Александр игемону: “Есть у меня быки весьма грозные; привяжем звероборицу к ним”. С отвращением ответствовал игемон: “Делай как пожелаешь”. И привязали ее за ноги между быков, быкам же принялись подкладывать к мужскому их естеству железа раскаленные, чтобы они сильнее взбесились и умертвили ее. И вот быки прянули, однако жар от желез пережег веревки, и встала Фекла, словно бы и не вязали ее.

Это стало последним испытанием Феклы. После этого правитель города призвал ее и спросил: “Кто ты?” И дева ответила: “Я есмь раба Бога Живого”.

Тогда игемон повелел принести ризы и сказал: “Облеки себя в ризы!” Фекла же молвила: “Облекший наготу мою пред зверями, Сей облечает меня в день суда спасением Своим”».

Она облачилась в принесенные одежды, после чего правитель освободил ее. И возрадовались все жены Антиохии Писидийской и, славя Бога, закричали «гласом великим, и словно бы едиными устами», так что «сотрясся от гласа ликования их весь город».

Фекла же, переодевшись мальчиком, отправилась на поиски Павла. Долго он блуждала, пока не отыскала его в городе Миры. И слова ее приветствия кажутся мне апогеем этой наивной и прелестной истории.

– Омыта я, Павел, – сказала Фекла. – Тот, Кто привел тебя к благовестию, привел и меня к купели.

После этого пути их разделились: Павел отправился дальше со своей миссией, а Фекла вернулась в родной город, где проповедовала землякам Евангелие. Легенда гласит, что в дальнейшем Фекла жила в Селевкии Исаврийской и Риме.

Сегодня трудно установить, в какой степени это романтическое сказание соответствует исторической действительности. Но полагаю, всякий, кто прочитал «Деяния Павла и Феклы», согласится со мной, по крайней мере, в том, что автору апокрифа – кем бы он ни был – наверняка доводилось сидеть в амфитеатре и наблюдать за римскими играми.

Думаю, большинство читателей воспринимает историю Феклы как красивую легенду, имеющую под собой некое историческое основание. Лично меня в этой истории подкупают ее искренность и безыскусность, которая возвращают нас к эпохе зарождения христианства.

4

Каждое утро в Конье начиналось одинаково: не успевал я подняться с постели, как объявлялись мои друзья. Откуда ни возьмись возникали маленькие подносы с дымящимися кофейными чашечками, несколько человек рассаживались на моей постели, и я чувствовал себя царствующей особой на утреннем приеме. Друзья разворачивали мои карты и с энтузиазмом обсуждали неизвестные мне маршруты, планируя поездки в места, которые я вовсе не собирался посещать. Постепенно я проникся симпатией к этим туркам. Они выглядели простодушными и на редкость ребячливыми. Я был приятно удивлен, обнаружив, что им совершенно не свойственны пороки, которые молва обычно приписывает левантийцам, а именно – алчность, леность и лицемерие.

Теперь я уже горько жалел, что не понимаю ни слова по-турецки. Стоило бы выучить этот язык, хотя бы для того, чтобы вести археологические беседы со страстным энтузиастом этого ремесла, престарелым школьным учителем, который, казалось, никогда не удалялся от моего гостиничного номера. Он был единственным археологом в Конье, и – несмотря на языковый барьер – между нами тотчас же возникли узы профессионального братства. Этого человека звали Гаффар Тотайсалгир, и мне навсегда запомнилось его коричневое пальто, мягкий взгляд карих глаз, окруженных сетью морщинок, его кроткая непритязательность, которая чудесным образом сменялась на непреклонный фанатизм при одном только слове «хетты».

Наша маленькая компания – Хассан, Гаффар и я – трижды предпринимала попытки добраться на автомобиле до Листры, и каждый раз внезапный ливень расстраивал наши планы. Подобные ливни – ужасающие по силе и возникающие без всяких предупреждений – нередко случаются в Малой Азии и заставляют вспомнить о чудодейственных вмешательствах свыше, которыми изобилуют апокрифические евангелия. Представьте себе: ясный день, вы, доверившись безоблачному небу, отправляетесь по своим делам, и вдруг все вмиг меняется. На вас неожиданно обрушивается водная стихия, вы беспомощно мечетесь под проливным дождем, который безжалостно поливает землю в радиусе мили от вас, в то время как остальная округа по-прежнему наслаждается сухой и солнечной погодой.

Мне очень хотелось, следуя своему плану, попасть в Листру, ведь именно туда вели следы святого Павла. Городок этот располагался всего в двадцати пяти милях от Коньи, и тем не менее путешествие оставалось проблематичным до тех пор, пока летнее солнце не подсушит и как следует не прожарит размокшую землю.

Мне посчастливилось заполучить превосходного водителя – огромного турка, носившего рубашки без воротничков. Его основное достоинство заключалось в неизменной готовности, невзирая на все трудности, доставить меня чуда, куда гнала фантазия путешественника. Средством передвижения нам служил превосходный американский автомобиль типа «седан», который неизвестно каким образом оказался в собственности у моего водителя.

Дороги в этой части Турции обладают одним неприятным свойством: начинаясь в каком-нибудь городке, они поначалу выглядят вполне прилично и бодро разбегаются во всех направлениях, но уже через полчаса изменяются до неузнаваемости, вырождаясь в обычные протоптанные мулами или верблюдами тропы. Однако подобные трудности нисколько не обескураживали моего шофера. Напротив, они лишь подогревали его беспримерный энтузиазм. Столкнувшись с очередным препятствием, он издавал воинственный клич и безжалостно гнал вперед своего «железного коня». Наш многострадальный седан послушно карабкался по скалистым склонам, аккуратно катил вдоль кромки распаханного поля, объезжал невесть откуда взявшиеся валуны и лихо форсировал горные ручьи, встречавшиеся у нас на пути. Запах горелой резины – кошмар всех водителей – у моего шофера вызывал лишь пренебрежительный смех. Когда мы, совершив лихой прыжок, приземлялись на пределе возможностей рессор, он с удивленным видом потирал ушибленную макушку и мчался дальше. Расплачиваясь в конце каждого рабочего дня, я чувствовал себя неловко, ибо осознавал, что одна только стоимость амортизации несчастного автомобиля намного превышает оговоренную сумму.

На самом деле идея автопробега в этой стране выглядит достаточно абсурдной, и я – если б не побоялся выглядеть сумасшедшим – предпочел бы передвигаться на лошади или на хорошем муле. Беда в том, что турецкая экономика грешит досадной диспропорцией: продажи автомобилей здесь намного опережают дорожное строительство. А поскольку местные водители даже понятия не имеют о нормальном шоссе, они ежедневно спокойно выполняют такие трюки, которые заставили бы побледнеть от страха американских каскадеров.

После долгого ожидания наконец-то выдалось утро, когда все мои друзья и советчики согласились с лихачом-водителем и решили, что можно отправляться в путь. Мы стартовали в южном направлении. Дорога была очень приличная, вокруг расстилалась равнина, которую оживляли лишь вздымавшиеся в пяти милях к юго-западу пики Святого Филиппа и Святой Феклы.

Однако вскоре случилось неизбежное: нам пришлось расстаться с удобным шоссе и свернуть на разбитый копытами проселок, уходивший вверх по склону холма. Трясло немилосердно, но когда мы наконец одолели подъем, то были вознаграждены в полной мере. Далеко на юге маячил величественный горный массив, и должен признаться, что ничего подобного мне не доводилось наблюдать ни в одной части света. Это были все те же Таврские горы – голубые, с белыми шапками льда, ослепительно сверкавшими сквозь окутывавшие их облака. Если раньше, находясь в Тарсе, я видел их с юга, то теперь рассматривал Тавр с северной стороны, и горы ничуть от этого не проигрывали. Я вспомнил, как выглядели Таврские горы с Кипра, когда их отделяло от меня шестьдесят миль водной поверхности. А со склонов Троодоса они напоминали огромные айсберги, плавающие на горизонте. Тавр – своеобразное чудо природы: удивительно разнообразное и одинаково прекрасное в любом ракурсе.

Вволю налюбовавшись, мы покатили дальше. Миновали относительно ровный участок пути, кое-как преодолели вспаханное поле, с трудом продрались сквозь каменистые холмы и наконец-то снова очутились на хорошей дороге. В этот самый миг выяснилось, что в самом начале мы свернули не в ту сторону.

Гаффар пришел в совершеннейший восторг! Оказывается, всего в шести милях отсюда в горах стоит чудная деревушка, где есть замечательные развалины… просто замечательные! Это колоссальное везение, утверждал он, что мы заблудились. В конце концов, Листра мало чем нас порадует. Никакого сравнения с тем местом, куда он нас отвезет. Вот там уж есть на что посмотреть! Надо только проехать шесть миль к подножию гор, а там он знает одного человека, который предоставит нам лошадей или мулов. Машину, конечно же, придется оставить, поскольку дальше дорога не такая хорошая, как эта. Тут нас основательно тряхануло. Гаффар ударился о крышу автомобиля, и шляпа слетела у него с головы. Выбор был сделан: мы отправились навстречу новому приключению.

Нам пришлось подниматься по крутой тропе, которая по несчастной случайности оказалась залитой водами горного ручья. В результате сама тропа превратилась в мелкую речушку. Стоит ли удивляться, что вскоре наша машина остановилась. Мотор работал вхолостую, колеса вертелись на месте – короче, мы застряли. Автомобиль был весь забрызган грязью, колеса ушли под воду. Нам пришлось заняться сбором валежника, который мы выкладывали перед машиной. Мы набросали также кучу камней в русло ручья. После этого водитель подошел к задней части машины, где, как выяснилось, среди запасных деталей у него хранилась лопата. Он прокопал две новые дорожки для колес, мы тут же завалили их ветками и для надежности придавили мелкими камнями. Усевшись за руль, шофер медленно подал машину назад, отыскал опору для колес и мощным рывком выбрался на берег ручья. Это был великолепный пример езды по пересеченной местности.

Следующие полчаса у нас занял спуск в маленькую зеленую лощину. Ее склоны были из какого-то хрупкого скального грунта, который, разрушаясь, образовывал конструкции наподобие колонн. Миля за милей эти странные образования тянулись вдоль нашего пути. В конце ущелье упиралось в одиноко стоящую гору, представлявшую весьма эффектное зрелище. Издали серая громада напоминала удивительный город крестоносцев. В ней просматривались могучие крепостные стены, окружавшие скопление кривых улочек, башенки, церковные шпили и зубчатые укрепления с круглыми бойницами. Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это невероятное впечатление создается все теми же колоннообразными скальными образованиями. Весь холм был сложен из вулканического туфа, который на протяжении столетий противостоял разрушительной стихии, прорезавшей в горах узкую теснину. Серые скалы местами поросли темно-зеленым лишайником, из-за чего весь холм приобрел странную пятнистую окраску. На его вершине приютилась турецкая деревушка, которая благодаря грязно-серому цвету домов сливалась с холмом и становилась практически невидимой уже на расстоянии пары миль. Зато отсюда нам были хорошо видны круглые черные отверстия, проделанные в отвесной туфовой стене на высоте нескольких сот футов от земли. Мне объяснили, что это – входы в многочисленные пещеры, которые в древности служили жилищем местным обитателям.

Мы решили обследовать необычный холм и, оставив машину у его подножия, начали нелегкий подъем. От Гаффара я узнал, что деревушка называется Килистра. Если мне не изменяет память, сэр Чарльз Уилсон и сэр Уильям Рамсей посетили эти места в 1883 году. Кроме того, деревне с таким названием посвящены семь строчек в книге профессора Стеррита «Экспедиция Вульфа в Малую Азию». Больше, насколько мне известно, она нигде не упоминается.

Мы обнаружили множество пещер, которые некогда были обитаемы, и маленькие византийские церквушки с греческими крестами, вырезанными над входом. Внутри некоторых из них сохранились следы древних фресок. Мое внимание привлекла миниатюрная церковь, высеченная в стоявшей особняком колонне из туфа. Здание, крестообразное в плане, могло вместить приблизительно двадцать человек. Центральная башня, как и западный и восточный концы церкви, имела квадратную форму, поперечные же нефы были закруглены. За долгие годы сюда набилось изрядно сухих веток и листьев, поэтому, чтобы попасть внутрь, пришлось ползти на четвереньках. Здание – само по себе любопытное, поскольку было вырезано в отдельном куске скалы – поражало тем, что выглядело миниатюрным макетом более крупного строения. Его пропорции и конструкция были бы идеальны для здания примерно в сто раз крупнее.

Вначале я подумал, что эти пещеры служили убежищем для кучки мирных анахоретов, но с другой стороны холма обнаружился длинный наклонный скат, который спускался в долину. С двух сторон его обрамляли сторожевые башни, вырезанные в твердой скале. И мне подумалось: если создателями этого пещерного города являлись христианские монахи, то они должны были принадлежать к какому-то воинственному ордену. Уж больно неприступной выглядела крепость на скале, а единственное уязвимое место охранялось по всем законам военной науки того времени.

Похожие пещерные города существуют в Каппадокии, в регионе Ургуба. Один мой друг посетил те места и прислал мне фотографии, которые удостоверяют несомненное сходство этих диковинных городов. Там тоже скалы сложены из легкого, но прочного вулканического туфа, да и в архитектуре церквей видны общие черты. Сомневаюсь, чтобы когда-либо предпринимались серьезные попытки датировать эти постройки. Ясно одно: люди, которые некогда селились здесь, либо были изгнаны из более комфортных мест проживания, либо сами удалились сюда в поисках убежища от враждебного окружения.

Маленькая турецкая деревушка Килистра расположилась на самом гребне холма. Жители ее ведут образ жизни более примитивный, чем я наблюдал в остальных районах Турции. Европейская одежда здесь не пользуется успехом, хотя я и заметил несколько мальчишек в остроконечных шапках, что предполагает их принадлежность к начальной школе. Все девушки и большая часть женщин носят старомодные мешковатые шаровары и самодельные кожаные чувяки с загнутыми носами. Мужчины, как и везде, обезображены ужасными матерчатыми кепками.

Позади деревни возвышается темный купол горы Али-Сумасу-Даг. На заднем фоне высятся заснеженные вершины Таврских гор. Выяснилось, что Али-Сумасу-Даг и была той горой, которую предлагал штурмовать оптимист Гаффар. Мне хватило одного взгляда на эту громаду, чтобы понять, чем закончится такая попытка. В лучшем случае мы обречены на ночевку под открытым небом, о худших перспективах не хотелось и думать. К моему удивлению, на сей раз Гаффар не стал спорить. Поэтому после осмотра необычной сталагмитовой деревни мы уточнили дорогу и направились прямиком к Листре.

5

Местонахождение этого древнего города известно с 1885 года, когда американскому профессору Дж. Р. Ситлингтону Стеррету в ходе археологических раскопок повезло установить его изначальное расположение. Тогда же профессор обнаружил и зарисовал знаменитый алтарь, который дал Листре имя, а позже и статус древнеримской колонии.

С этим городом связан один из самых ярких и колоритных эпизодов Деяний апостолов. Как известно, в Иконии Павел и Варнава столкнулись с ожесточенным сопротивлением местной еврейской общины. Опасаясь физической расправы, которую вполне могли спровоцировать иудеи, апостолы благоразумно удалились в Листру, каковая на тот момент являлась римской колонией и не разделяла предубеждений своего греческого соседа.

Проходя по улицам Листры, они обратили внимание на калеку, которые тогда во множестве встречались на Востоке. Этот человек был парализован от рождения и никогда не обладал счастьем самостоятельно ходить. Несчастный обычно сидел в пыли возле городских ворот и клянчил милостыню у прохожих. Павел, взглянув на этого человека, увидел, что «он имеет веру для получения исцеления». Он велел калеке встать на ноги, и тот действительно поднялся. Люди вокруг были поражены. Они вообразили, что боги в человеческом обличье сошли на землю.

Статного и представительного Варнаву они приняли за Зевса, царя богов, а более разговорчивому Павлу отвели роль Гермеса, посланца богов. В таком повороте событий нет ничего удивительного, ибо как раз неподалеку приключилась весьма поучительная история с Филемоном и Бавкидой. Естественно, что все жители Листры – мужчины, женщины и дети – знали эту притчу наизусть: как Зевс и Гермес спустились на землю под видом простых смертных, и как все, кроме Филемона и Бавкиды, прогнали их прочь. Овидий пересказал эту историю в «Метаморфозах»:

 
Есть там болото вблизи, – обитаемый прежде участок;
Ныне – желанный приют для нырка и лысухи болотной.
В смертном обличье туда сам Юпитер пришел, при отце же
Был отвязавший крыла жезлоносец, Атлантов потомок.
Сотни домов обошли, о приюте прося и покое,
Сотни к дверям приткнули колы; единственный – принял,
Малый, однако же, дом, тростником и соломою крытый…
Лишь подошли божества под кров неприметных пенатов,
Только успели главой под притолкой низкой склониться,
Старец придвинул скамью, отдохнуть предлагая пришельцам.
Грубую ткань на нее поспешила накинуть Бавкида [30]30
  Перевод С. Ошерова.


[Закрыть].
 

Особо значительным для крестьян Листры выглядел финал истории, ибо, по легенде, вскоре после появления богов последовало страшное наводнение, и все, кто отказал Зевсу и Гермесу в приюте, исчезли с лица земли. А пожилые супруги – Филемон и Бавкида – не только благополучно пережили бедствие, но и получили заслуженную награду: их скромная хижина превратилась в великолепный храм, а сами они стали в нем жрецами.

Стоит ли удивляться, что, увидев чудесное исцеление калеки, суеверные жители Листры решили: история повторяется, Зевс и Гермес (Юпитер и Меркурий) снова спустились с Олимпа. И уж на сей раз они не сваляют дурака и как следует встретят богов!

«Боги в образе человеческом сошли к нам!» ²³ – кричали они, «говоря по-ликаонски». Это, кстати, единственный отмеченный в Деяниях случай, когда Павел и Варнава оказываются среди обитателей Малой Азии, говорящих на родном языке. Во всех прочих ситуациях апостолы общались с грекоговорящими слушателями. Что же взять с жителей Листры, ведь они были коренными ликаонийцами, так сказать, необразованными провинциалами Римской империи!

С удивлением и растущей тревогой наблюдали апостолы, как толпа бросилась к храму Юпитера. Вскоре все прояснилось, когда появился жрец с быком для жертвоприношения. Тут оба – Павел и Варнава – лишились самообладания: разодрали свои одежды и бросились к народу, громогласно крича: «Мужи! Что вы это делаете? И мы – подобные вам человеки…»

С большим трудом удалось им удержать простодушных жителей Листры от жертвоприношения в свою честь.

Конец же их пребывания в Листре был внезапным и вовсе не таким забавным. Евреи из Икония продолжали преследовать апостолов, не поленились приехать в соседний город и возмутить его население. Те самые люди, которые недавно готовы были славить апостолов, как богов, теперь видели в них врагов. Павла побили камнями и, посчитав мертвым, бросили на окраине города. Благо, ученики разыскали апостола и оказали ему помощь. Так или иначе, на следующий день Павел вместе с Варнавой покинул негостеприимную Листру и отправился в Дервию.

Мы спустились с холмов в тихий, пасторальный край. Вдоль дороги стояли ряды стройных тополей. В полях зеленела рожь. Целая компания аистов разгуливала по заболоченной низине, выискивая лягушек. Мы подъехали к покосившемуся мосту через ручей. В нем было семь пролетов, и каждый камень был взят из какого-нибудь древнего города. Эти огромные каменные глыбы некогда являлись частью величественных зданий римской и византийской эпох. В основании моста виднелись несколько перевернутых надгробных камней. Миновав мост, мы подъехали к турецкой деревне с названием Хатын-Серай. Навстречу нам бросилась стая деревенских собак: они злобно лаяли, а за их спиной плотным кольцом стояли местные ребятишки – молчаливые, но не менее возбужденные.

Появился староста деревни и отогнал собак, детишки же боязливо жались поблизости. Всякий раз, как кто-нибудь из нас оглядывался в их сторону, они ударялись в паническое бегство. Затем, подобно стаду осторожных диких оленей, снова шаг за шагом подкрадывались ближе – до следующего косого взгляда незнакомцев, когда вся ватага вновь прыскала за ближайший угол – лишь босые пятки сверкали, да мелькали на ветру поношенные одежки.

Староста предложил нам осмотреть место, где некогда располагалась Листра, примерно в миле от деревни. Нашему взору предстал длинный невысокий холм, усеянный камнями и мелкими осколками древней керамики. Поковырявшись палкой в земле, я откопал ободок и днище кубка из красной глины. К сожалению, время не пощадило античных построек: на поверхности не сохранилось ни одного здания, однако можно предположить, что под землей скрывается множество удивительных находок. На склоне холма стоял загон для овец, стенки которого были сложены из массивных коричневых камней, некоторые достигали трех – четырех футов в длину. Соломенная крыша опиралась на коньковый брус. Только в одной стене я насчитал свыше пятидесяти крупных кубических камней, которые ранее явно принадлежали либо крепостной стене Листры, либо какой-нибудь значительной постройке древнего города.

Единственной несомненной достопримечательностью этого дикого, заброшенного места является алтарь – он возвышается на вершине холма, там же, где его обнаружил в 1885 году профессор Стеррет. Для меня этот объект представлял исключительный интерес, поскольку он наверняка присутствовал в городе во время достопамятного визита Павла и Варнавы. Алтарь представляет собой тяжелый резной камень около трех с половиной футов в высоту и двенадцати дюймов в толщину. Он, конечно, изрядно побит и поврежден, но все еще можно различить надпись, высеченную четкими латинскими символами. Она гласит:

DIV AUG (ustum)

COL (onia) IUL (ia)

FELIX GEMINA LUSTRA CONSECRAVIT

D (erecto) D (ecurionum).

В буквальном переводе это означает: «Будучи юлианской колонией, город Лустра посвящает божественному Августу Цезарю (этот алтарь), возведенный по решению городского совета».

Интересно, что в этом чудом уцелевшем реликте древней Листры сохранилось римское название города – Лустра, встречающееся также на монетах, в античные времена чеканившихся в колонии. Принятый ныне вариант произношения – Листра – скорее всего, является эллинизированной формой местного анатолийского названия (подобно Килистре и Илистре). Римляне же предпочитали называть колонию словом «Лустра», в чем сэр Уильям Рамсей усматривает очевидную связь с латинским «Lustrum» – «берлога, нора».

Насколько мне известно, холм никогда не раскапывали, как и не предпринимали попыток сохранить то, что осталось от античной Листры. Древнему городу просто позволили разрушиться, а затем все крупные обломки растащили по соседним деревням в строительных целях. Однако же капитель массивной мраморной колонны, торчавшая из земли, разожгла мое воображение. Я долго стоял над этим камнем и размышлял над тем, какие чудесные открытия сулит грядущим поколениям археологов этот заброшенный холм.

По деревне Хатын-Серай тем временем распространился слух, что объявился очередной чужестранец, интересующийся древними камнями. Мне с готовностью устроили экскурсию по овчарням и задворкам деревенских домов. Пока я рассматривал старинные камни с сохранившимися надписями, местное общество разглядывало меня. На плоских крышах соседних домов неизменно собиралась ватага сельских ребятишек в сопровождении одетых в черное старух: сохраняя полную серьезность, они бросали в мою сторону любопытные взгляды и о чем-то тихо перешептывались.

Как я и подозревал, вернуться в Конью засветло нам не удалось. Хлынувший ливень превратил узкую дорогу, по которой мы ехали, в вязкую красную кашу. Со всевозможными мерами предосторожности мы двинулись к обочине. Пришлось включить фары, лучи которых едва пробивались сквозь сплошную пелену дождя. Кое-как добравшись до берега этой кашеобразной реки, мы попытались его форсировать. Машина сначала забуксовала, но затем каким-то чудом сумела преодолеть препятствие. Мы едва не потеряли равновесие и не завалились на бок, однако все обошлось. Даже выбравшись наконец на относительно твердую почву, мы оказались, что называется, «по колено» в размокшей почве. И одного взгляда на наш увязший автомобиль было достаточно, чтобы понять: бесполезно даже пытаться столкнуть его собственными силами.

Гаффар припомнил, что ближайшее здание – заброшенный хан – находится в шести милях отсюда. Еды тоже оставалось немного: два крутых яйца, кусок хлеба и три апельсина. Мы уныло стояли на обочине, наблюдая, как наш водитель с помощью многострадальной лопаты пытается проложить новую дорогу. Он велел нам закидывать вырытые канавки камнями, и мы принялись усердно заполнять русло двух ручьев всем, что могло обеспечить хоть какое-то сцепление шин с дорогой. Покончив с этой задачей, мы затаили дыхание, а наш сногсшибательный водитель потихоньку, полегоньку продвигал вперед авто. В условиях, когда один неверный дюйм угрожал неминуемой катастрофой, он демонстрировал, на мой взгляд, чудеса виртуозной езды.