Текст книги "От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

И линия горизонта наверняка сохранилась со времен Павла – просто потому, что не меняются дикие горы Македонии. Они все так же начинаются у самой кромки изумрудной бухты и тянутся на север, туда, где в тридцати милях проходит болгарская граница. А далеко на западе – почти неразличимый в жарком мареве – маячит силуэт горы Афон…

Всякий отъезд скрывает в себе некую драму. Но, наверное, ни один из вариантов отбытия не несет такого отпечатка окончательности и безысходности, как отправление гребной шлюпки. Когда вы видите, как ваш багаж сбрасывают лодочнику, стоящему в тени корабля; когда вы собираетесь с духом, чтобы спуститься по ненадежному, прямо-таки самоубийственному трапу – в такие минуты вам кажется, что суша, этот прочный и твердый мир, куда-то отступает. И вы ощущаете такое всеобъемлющее, безнадежное одиночество, какое переживал лишь Робинзон Крузо на необитаемом острове.

Нечто подобное пережил и я, оказавшись на борту гребной лодки. Сидевшие на веслах лодочники громко распевали на два голоса, но я, как ни старался, не мог разобрать ни слова. Это тем более странно, что пели они по-гречески, хотя мелодия была явно турецкого происхождения. Наконец мы причалили к маленькому песчаному пятачку, где толпились люди и ослики. Загорелые босоногие грузчики бегали вверх и вниз по сходням, спуская на берег древесину с Фасоса и мешки с углем, доставленные с горы Афон. Дальше поклажу перегружали на осликов и отправляли в город.

Неподалеку, всего в нескольких ярдах, расположился рыбный рынок, игравший чрезвычайно важную роль в жизни города. Я никогда не упускал возможности посетить такой рынок, да еще в столь отдаленной местности. Мне всегда хотелось взглянуть на экзотическую рыбу, которую люди вылавливали в чужих водах. Здешние экземпляры выглядели настолько странными, что их следовало бы отправить в аквариум, а не на рынок. Я даже не знал их названия: нечто необычное, плоское, ярко окрашенное; а рядом с ними – длинная, тонкая, серебристая рыба. На прилавках стояли подносы с черными и зелеными осьминогами – насколько мне известно, их ловят на всем средиземноморском побережье и на островах Эгейского моря. Рядом с ними громоздились кучи кальмаров и каракатиц, имевших удручающе-обвислый вид после смерти. Ужаснее всего выглядели красные устрицы в своих огромных шишковатых раковинах. Заметив мой интерес, продавец выбрал одну из самых уродливых раковин и с вежливым поклоном протянул мне. Увы, мне не хватило смелости прикоснуться к этой штуке. Тогда – очевидно, желая показать пример – продавец ловким движением ножа вскрыл раковину и тут же, у меня на глазах проглотил ее содержимое.

Мне показалось, что Кавала – как и многие прибрежные города в этой части света – не оправдывает своей древней репутации. Я не обнаружил в ней ни особой красоты, ни гражданского величия. В новой части города доминировали большие каменные склады, выстроившиеся вдоль набережной. Старый город был похож на муравейник – узкие пыльные улочки с невзрачными домишками, со всех сторон обступавшие холм с крепостью.

Мне повезло свести знакомство с молодым археологом по имени Георгиос Бакалакис. Его бескорыстная любовь к древнему Неаполю вызывала живейший отклик в моем сердце. Сколь скучен и мрачен был бы наш мир без таких вот юных энтузиастов, которые готовы разнести десять ратуш, чтобы обнаружить одну древнюю надпись. Георгиос привел меня в пыльный сарай, где среди паутины и крысиного помета хранились его находки – все, что осталось от беломраморного города павловской эпохи.

Затем мы решили прогуляться по городу. По дороге Георгиос поведал мне, что Кавала является центром табачной промышленности Македонии. Табак собирают вручную и раскладывают на просушку в просторных сараях, выстроенных в портовом районе. Я узнал много интересного, в частности, где выращивают самый популярный сорт табака (его до сих пор называют «турецким»), а также кто является основным импортером македонских сигарет. Среди всего прочего выяснил, что рабочие-табачники единственные на выборах в парламент голосовали за коммунистов.

Посреди маленького городского парка я увидел скромный военный мемориал. Его трудно было назвать вдохновенным кенотафом, где традиционный лев буйствовал бы на каменном пьедестале. Но меня заинтересовала надпись, выполненная греческими буквами: «Посвящается тем, кто умер в 1912–1922 гг.»

У нас в Британии тоже немало военных памятников с высеченными на них цифрами «1914–1918», в них увековечен короткий, но насыщенный болью и страданиями период. На долю же Македонии выпало целое десятилетие войны. В 1912 году разразилась Первая Балканская война, страна в тот момент находилась под властью Турции. Позже, когда турок изгнали, Кавалу заняли болгары. Вскорости началась Вторая Балканская война, и город перешел в руки греков. В ходе Первой мировой болгары снова захватили Кавалу, период их оккупации ознаменовался ужасными зверствами. В 1918 году Греция вернула себе свои владения, но, чтобы отстоять их, ей пришлось в 1921 году ввязаться в войну с Турцией.

Я пожелал осмотреть крепость, для чего нам пришлось подняться на холм. Увы, тут меня ждало разочарование: замок только с моря выглядел великолепной цитаделью, на деле же оказался пустой скорлупкой – от крепости сохранился эффектный фасад, за которым зияла пустота. Здесь же, на вершине холма, я обнаружил любопытный памятник. На одной из террас, обращенных в сторону острова Фасос, стоит укрытая от любопытных глаз конная статуя бывшего египетского правителя Мегемета-Али. Много лет она замаскирована и скрыта от глаз широкой публики. Придя к власти, египетский король Фуад торжественно пообещал легализовать памятник, но так и не сдержал своего обещания.

Собственно, единственной достопримечательностью Кавалы является дом, в котором в 1769 году родился Мегемет-Али. Сейчас это строение находится в собственности египетского правительства, что подтверждает наличие смотрителя в феске. Музей произвел на меня приятное впечатление: старинный турецкий дом с решетками на окнах гарема и скрипучими деревянными полами. Я раньше как-то не задумывался, что Мегемет-Али – до того, как в тридцатилетнем возрасте стать вице-королем Египта – был рядовым жителем Кавалы, зарабатывавшим на жизнь торговлей табаком.

Спустившись с холма, мы очутились на маленькой площади в припортовом районе. Здесь под матерчатым навесом собралась та часть мужского населения Кавалы, которая не была занята упаковкой табака, разгрузкой судов или продажей рыбы. Сидя за столиками, мужчины попивали кофе и, в соответствии с турецкими традициями, играли в нарды. Но стоило мне присоединиться к этой праздной толпе, как я сразу же стал объектом внимания целой ватаги маленьких оборванцев, жаждавших почистить мои ботинки. Похватав свои нехитрые принадлежности, с пронзительными криками « Loostro verneeki!» они бросились мне навстречу. У моих ног немедленно завязалась потасовка. Я смотрел на этих мальчишек и думал, что подавляющее число юных греков начинает свою трудовую жизнь в качестве «loostro verneeki».

Неподалеку от набережной я обнаружил греческую церковь, с которой была связана любопытная история. В прошлом эта церковь была посвящена святому Павлу, затем превратилась в мечеть, а сейчас вновь обрела христианский статус, но уже называется церковью Святого Николая. Священником в ней был высокий грек с окладистой, как у еврейского пророка, бородой. Он бурно отреагировал на мое замечание о том, что позор для всей Кавалы не иметь церкви, посвященной святому Павлу.

– Ах, как вы правы! – воскликнул священник. – Да ведь в прежние времена все так и было. Церковь возведена как раз на том месте, где святой апостол Павел ступил на берег. В древности здесь как раз была набережная, потом море отступило. Пойдемте, я покажу вам!

Он провел меня на задворки церкви, где на мощеной дорожке виднелась круглая отметина.

– Вот то самое место, где апостол Павел высадился на берег Македонии. Раньше здесь рос великолепный платан, – сообщил священник и добавил дрогнувшим голосом: – Но болгары его срубили!

– Вы говорите, что прежде церковь была посвящена святому Павлу. Как же так получилась, что она сменила своего покровителя?

Оказывается, когда турки покинули Кавалу, мечеть решили переоборудовать в место христианского культа. Для этого нужны были средства. Местные рыбаки соглашались собрать деньги, но и слышать не желали о святом Павле. Что поделать, столетия мусульманского засилья сильно поколебали христианские традиции. Имя Павла утратило свое значение, в особенности для греческих моряков, которые традиционно считали своим покровителем и заступником святого Николая.

Вот так и вышло, что церковь, которая в византийской традиции прочно связывается с первыми шагами Павла на западной земле, носит имя Николая.

Между прочим, святой Николай покровительствует не только морякам, путешественникам, торговцам и детям. Ростовщики, ссужающие деньги под залог, тоже считают его своим «профессиональным» святым. Если верить легенде, то в Параре, родном городе Николая, приключилась такая история. Некий аристократ внезапно разорился и страшно горевал по этому поводу: ведь три его дочери-красавицы оказались бесприданницами. Прознав о его беде, Николай решил помочь безутешному отцу. Поздно ночью он пришел к его дому и забросил в окно три мешка с золотом. Это был богатый дар, позволявший обеспечить девушек достойным приданым. На ранних иконах эти три мешка символически изображаются в виде трех золотых яблок. Со временем золотые яблоки святого Николая стали профессиональным символом ростовщиков.

5

Следующим пунктом моей программы числилось посещение Филипп. По такому случаю я нанял старую машину, в которой окна были затянуты целлулоидной пленкой, и отправился в девятимильную поездку по холмам.

Дорога делала неожиданный изгиб и выводила к серой громаде горы Симбол, которая служила природным барьером между морем и долиной Филипп. Эта гора является продолжением Пангейского кряжа, в древности знаменитого серебряными рудниками. Высота Симбола составляет 1670 футов, и с его склонов открывается вид на безбрежную плоскую равнину, где зеленые участки зерновых посевов сменяются унылыми бурыми пятнами болот. Дорогу покрывал толстый слой пыли, и каждая подвода, каждый всадник или пеший путник двигались в собственном облаке коричневой пыли.

На этих обширных равнинах, посреди предательских заболоченных участков давным-давно – за сорок один год до рождения Христа – наступил крах Римской республики. В решающей битве легионы Антония и молодого Октавия нанесли поражение войскам Брута и Кассия. И именно здесь, на смертном ложе Республики, триумвиры заложили новую колонию, которую назвали Филиппами.

Уверен, что всякий, кому довелось исполнять роль Брута в школьной постановке шекспировского «Юлия Цезаря», с особым, жгучим интересом рассматривал бы эту пустынную плоскую равнину. Вот она, реальность, говорил я себе. Та самая, которую мы стремились воссоздать на маленькой пыльной сцене в директорском кабинете. Как часто я пытался представить себе это место – далекую равнину при Филиппах, где сражались и погибали живые люди, где в реальности разыгрывалась одна из величайших в истории человечества драм. И сейчас, когда я оказался на арене исторических событий, мне казалось, будто я снова слышу голос моего школьного партнера, игравшего Цезаря (этому пареньку предстояло совсем скоро погибнуть во Франции): стоя в лучах рампы, он обещал мне, что мы еще встретимся в Филиппах…

Проехав восемь миль, мы увидели на обочине дороги сельскую гостиницу. Обследовав здание, я обнаружил остатки римского памятника, вделанные в ее стену. Это был установленный на цоколь могильный камень примерно двенадцати футов в высоту. На нем было высечено имя римского легионера К. Фибия. Пока я изучал надпись, из гостиницы вышел крестьянин. Видя мой интерес, он стал давать советы, где лучше встать и под каким ракурсом лучше рассматривать камень. В книге Дж. Ф. Эббота «Македонский фольклор» я читал, что местное население до сих пор бережно хранит память об Александре Македонском, но, по правде говоря, не ожидал так скоро получить подтверждение этой мысли.

– А что это за памятник? – поинтересовался я.

– Мы называем его Кормушкой Буцефала.

– И кто такой этот Буцефал? – спросил я, подозревая, что он, как попугай, просто повторяет незнакомое имя.

– Буцефалом звали коня царя Александра, – тут же не задумываясь ответил мужчина.

Я попросил его рассказать какие-нибудь истории из жизни «царя Александра», но крестьянин отказался, угрюмо покачав головой. Наверное, решил, что я над ним насмехаюсь.

Мы проехали еще около мили, прежде чем наткнулись на холм конической формы, на вершине которого возвышалась древняя башня. Я оглянулся и неожиданно обнаружил вокруг себя развалины древних Филипп. Современная дорога следовала вдоль Виа Эгнатия и, следовательно, проходила прямо через древний город. Его развалины лежали на глубине десяти – пятнадцати футов. Покинув шоссе, я спустился на место античного форума: благодаря недавним раскопкам французских археологов здесь обнажились основания мраморных колонн, остатки водосточного желоба и несколько акров булыжной мостовой.

Единственным современным строением была хижина сторожа. Она скромно стояла на обочине дороги, а вокруг нее раскинулись безлюдные руины города, который святой Лука с гордостью описывал как «первый город в той части Македонии».

В сопровождении сторожа я обошел развалины мертвого города. Наибольшее впечатление на меня произвели остатки византийской базилики – дверной проем с колоннами, который ранее ошибочно принимали за триумфальную арку. На самом деле это был греческий собор, несомненно, посвященный святому Павлу. До начала археологической экспедиции эти развалины были единственным наземным ориентиром на территории древних Филипп. Местные жители хорошо его знали и, по словам смотрителя, называли «дворцом Александра Македонского».

Интересно, какова история этой церкви? Может, ее возвели на месте темницы, где держали Павла? Или же на месте дома Лидии, в котором апостол останавливался? Судя по масштабам строения и его торжественному характеру, это был один из главных храмов Филипп.

С особым интересом я исследовал форум – центральную площадь города, где в свое время собирался рынок и проходили наиболее значительные общественные мероприятия. В любом древнеримском городе форум являлся самым посещаемым местом, и апостол Павел не мог обойти его стороной. Большая часть площади уже раскопана, и я поразился совершенству ее планировки. Каменные водостоки настолько хорошо сохранились, что и в наши дни исправно исполняли свою функцию. От форума вверх вели каменные ступени. Мраморные полы и остатки колонн на верхних ярусах обозначали место, где некогда стояли великолепные храмы и публичные здания – они кольцом окружали центральную площадь.

Повсюду лежали извлеченные из земли камни с высеченными на них надписями. Я попытался расшифровать одну, самую сложную, и понял лишь, что речь идет о посвящении какого-то храма. Другие надписи носили более личный характер, и из них можно было заключить, что жители Филипп отнюдь не являлись долгожителями. Вот рядом два надгробия. Одно из них удостоверяет смерть Кассии Гемеллы и Антония Александра – оба скончались, не дожив до двадцати пяти лет; второй камень повествует о неком Веллее Платоне, который умер в 36-летнем возрасте, но перед смертью успел построить гробницу для себя и для своего родственника (врача по профессии).

Наиболее интересной оказалась надпись, сделанная на пьедестале статуи. Тринадцать строк на латыни великолепно сохранились: они выглядели так, будто высечены лишь вчера. Надпись гласила, что статуя возведена легионерами под командованием Л. Татиния, который начинал свою воинскую карьеру в качестве простого рядового, а в конце дослужился до звания центуриона.

Далее сторож повел меня к одному из разрушенных домов, и по его важному и довольному виду я сделал вывод, что сейчас мне продемонстрируют особо ценную реликвию. Так и оказалось. Вооружившись метлой, сторож удалил слой песка в несколько дюймов, который покрывал пол здания. При этом обнажилась прелестная мозаика, составленная из красных, белых и черных плиток.

– Перед вами стены Филипп! – торжественно объявил сторож.

Присмотревшись, я действительно обнаружил план-схему крепости. На мозаике четко просматривались квадратики укрепленных башен, дуги арочных ворот и прямые стены с навесными бойницами.

Я вспомнил, с какой нескрываемой гордостью Лука отзывался о родных Филиппах – «первом городе в той части Македонии», – и понял, что и здесь проявляется тот же патриотизм. Человек, давным-давно живший в Филиппах, решил украсить свое жилище. И какой же сюжет он выбрал для мозаики на полу? Самое прекрасное, что знал в своей жизни – план родного города с его стенами и башнями.

Сторож дал мне вволю налюбоваться картинкой, а затем принялся снова наметать песок на разноцветные плитки. Глядя, как он орудует метлой, я почему-то подумал о неотвратимости смерти. Потребовалось совсем немного фантазии, чтобы преобразовать безобидную метлу в смертоносную косу, а самого сторожа – в старца, олицетворяющего время.

Виа Эгнатиа, открывшаяся в результате раскопок, проходит на глубине от десяти до пятнадцати футов под землей, почти в точности повторяя очертания современной дороги. Она сложена из огромных камней (некоторые из них достигают шести дюймов в толщину), причем верхний слой в три-четыре дюйма изрядно разбит лошадиными копытами и колесами экипажей. Виа Эгнатиа тянулась от самого Неаполя, пересекала гору Симбол, с запада огибала холм, на котором стоял старый город, и в конце концов приводила к форуму Филипп. Таким образом, путешественник, двигавшийся по этой дороге, оказывался в самом центре Филипп. Любопытно, что на одной из каменных плит я обнаружил нацарапанную схему для игры в кости. Наверное, когда-то здесь стояло караульное помещение, и легионеры развлекались подобным образом во время дежурства. Игровое поле представляло собой круг, поделенный на девять сегментов. Каждый из сегментов помечен полукругом, нарисованным в расширяющемся конце сегмента.

Прогуливаясь по пустынным развалинам древнего города, я пытался представить, каким увидели Филиппы Павел, Лука, Сила и Тимофей, пришедшие по Виа Эгнатиа из Неаполя. Старый город, построенный еще Филиппом Македонским, отцом Александра, был похож на остальные древнегреческие города. Он располагался на холме, узкие улочки круто карабкались в гору, мраморные храмы ярко сверкали на солнце и благодаря этому были видны за многие мили. А на плоской равнине у подножия холма раскинулась новая римская колония, основанная императором Августом. Эта часть города имела совсем иной вид – типично римский полис, очень официальный, величавый и надменный. Населяли его в основном старые солдаты – бывшие легионеры, а также их подросшие сыновья и внуки.

Идея подарить ветеранам собственный город показалась Августу удачной. Таким образом он выразил благодарность воинам, которые помогли ему победить Брута. Десять лет спустя к старожилам Филипп добавились новые жители – ветераны морского сражения при Акции, в котором Август разгромил объединенные силы Антония и Клеопатры. Описанные события происходили за восемьдесят лет, до того как Павел пришел в Филиппы проповедовать христианство. Внуки августовских ветеранов повзрослели, обзавелись собственными семьями и теперь входили в число уважаемых отцов города.

Евреев в Филиппах было совсем немного, в этом отношении город напоминал уже знакомую Павлу Листру, еще одну римскую колонию. Иудеи в основном ориентировались на коммерческую деятельность, и молодые военные поселения до поры до времени не привлекали их внимания. Таким образом, придя в Филиппы, Павел не обнаружил традиционной синагоги и решил в ближайшую субботу отправиться на берег реки, «где по обыкновению был молитвенный дом» ²⁹ . Я имел возможность посетить этот «берег реки» – местечко примерно в миле на север от разрушенного города. Река здесь имеет в ширину десять-двенадцать ярдов, дно чистое, неглубокое, зато течение довольно быстрое. Спутать это место ни с чем нельзя, поскольку в округе нет других рек такого размера.

Итак, четверо миссионеров ушли за город и там, на песчаном берегу реки, обнаружили группу местных женщин, собравшихся для молитвы. Среди них была уроженка города Фиатир – довольно богатая и влиятельная женщина по имени Лидия. Она занималась тем, что торговала багряницей – дорогой тканью, которую производили в ее родных местах. Эта Лидия и стала первой новообращенной христианкой в Европе. Павел крестил женщину и ее домочадцев в водах мелкого ручья, который до сих пор протекает по широкой безлюдной равнине. В благодарность Лидия пригласила апостолов остановиться в ее доме. Так, собственно, и возникла первая в Европе христианская церковь.

Затем в Деяниях описывается яркий эпизод – вот, пожалуйста, зарисовка из античной жизни – с бродячей пророчицей. Случилось так, что, направляясь на место молитвы, апостолы натолкнулись на группу людей, каких нередко можно было встретить на дорогах в ту эпоху. Полубезумная девушка-рабыня, наделенная даром прорицания, бродила по окрестностям Филипп, бормоча предсказания. Хозяева ходили следом и за умеренную плату толковали ее невнятные речи. Подобные персонажи – пифии, чревовещательницы и стерноманты [31]31
  Стерномантия – предсказание судьбы по форме женской груди.


[Закрыть]– находились на нижней ступени пророческого ремесла. Во главе же культа стоял Дельфийский оракул с его таинственными жрицами, чьи предсказания славились на весь античный мир. Его советов спрашивали, основывая новые колонии и затевая великие военные походы. Самые влиятельные и богатые люди хоть раз в жизни, но совершали паломничество к знаменитой расселине в скале. Девушка-рабыня, о которой мы повествуем, не могла даже мечтать о том, чтобы приблизиться к великому оракулу. Ее удел сводился к пророчествам на сельских дорогах под присмотром хозяев, которые якобы умели толковать ее предсказания.

Увидев Павла, она последовала за ним. День за днем девушка ходила за проповедниками, выкрикивая одни и те же слова: «Сии человеки – рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения. Это она делала много дней. Павел, вознегодовав, обратился и сказал духу: именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее. И дух вышел тот же час».

Хозяева рабыни, увидев, что она не может больше пророчествовать, очень рассердились, ибо лишились дармового заработка. Они схватили Павла и Силу (Лука и Тимофей, очевидно, в тот момент отсутствовали) и «повлекли на площадь к начальникам» – полагаю, это была та самая площадь, которая в наши дни расчищена французскими археологами. Здесь они выдвинули обвинения против миссионеров: якобы те принадлежат к иудейскому племени и в таковом качестве распространяют учение, которое римлянам не подобает ни слушать, ни соблюдать. Они доказывали, что христианство является опасной ересью, которая несет угрозу официально принятому культу правящего императора. А поскольку власти колонии были обязаны поддерживать честь и престиж Рима, вопрос решился быстро. Непонятно другое: по какой причине Павел и Сила не сопротивлялись, в общем-то, противоправным действиям ликторов. Почему позволили сорвать с себя одежды и бить палками? Они либо хранили гордое молчание, либо же – и это кажется более вероятным в свете их дальнейшего поведения – кричали: «Civic Romanus sum!» [32]32
  «Я римский гражданин!» ( лат.)


[Закрыть], но их протесты потонули в криках разъяренной толпы. Не исключено, конечно, что римское гражданство было только у Павла, и апостол не пожелал в одиночку воспользоваться иммунитетом, который не распространялся на его товарища. Как бы то ни было, обоих проповедников избили и бросили в темницу.

Итак, Павел и Сила оказались в подземной камере, да еще и закованные в колодки. Полночи они молились и распевали гимны, а остальные узники их слушали.

«Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы; тотчас отворились все двери, и у всех узы ослабели».

Вот как комментирует это событие сэр Уильям Рамсей:

Тот, кто хоть однажды побывал в турецкой тюрьме, не станет удивляться легкости, с которой двери отворились. Дело в том, что камеры, как правило, запираются на плохонькие засовы. Случись землетрясение, дверные косяки придут в движение, и засов попросту выскользнет из захвата, и двери действительно откроются. Далее, узников поместили в деревянные колодки, которые, скорее всего, были вмонтированы в стену. Во время землетрясения камни расшатываются, между ними возникают зазоры, и колодки с цепями могут выпасть из стены.

Несчастный тюремщик, увидев открытые двери камер, решил, что узники разбежались. Дабы доказать свою невиновность, он извлек меч и хотел, по традициям Филипп, умертвить себя. Но тут он услышал голос Павла: «Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь!»

После этого и стражник, и вся его семья уверовали в Иисуса Христа и крестились. Прекрасным и трогательным завершением истории служит картина: тюремщик, вчерашний враг апостола, собственноручно омывает его раны. За сим последовала благодарственная трапеза, на которой новообращенный страж доказал: хоть он и немногое узнал о христианстве, но полученные семена упали на благодатную почву.

На следующее утро появились ликторы с приказом об освобождении узников. Похоже, городские власти к тому времени осознали, насколько серьезную ошибку допустили. При их попустительстве унизили достоинство римских граждан, и если пострадавшие решат жаловаться в вышестоящие инстанции, их проступок может обернуться крупными неприятностями. Павел тоже это понимал. И не собирался безропотно сносить оскорбление: его, римского гражданина, «без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают?» Он отказался покидать тюрьму, пока городские власти не принесут публичных извинений. Те вынуждены были согласиться. «И, пришедши, извинились пред ними и, выведши, просили удалиться из города». Павел и Сила распрощались с членами христианской церкви в Филиппах и, оставив где-то Луку и Тимофея, направились в сторону Фессалоники.

6

Я шел по тропинке вдоль того ручья, где некогда крестили Лидию. Сторож сообщил, что современные турки называют его Бунарбаши, что переводится как «верховье, исток реки».

Усевшись на песчаной отмели, я наблюдал за стадом буйволов, которые мирно паслись в зарослях кресс-салата. В этот момент на берегу появилась крепкая босоногая девушка. Не замечая меня, она вела себя без всякого стеснения: подоткнула повыше юбки, вошла в ручей и принялась срезать стебли салата. Мне захотелось сфотографировать юную крестьянку, но тут она наконец-то меня увидела и впала в совершенную панику. Девушка побросала срезанный кресс-салат и с громкими, испуганными воплями выскочила на берег. В удаленных деревнях Турции и Македонии до сих пор живут люди, которые верят, что злые иностранцы могут похитить их душу и спрятать в маленькую черную коробочку. И, честно говоря, я не уверен, что у нас есть право смеяться над их суевериями.

В своем гневе девушка выглядела очаровательной. Я даже и не догадывался, что в массивном, мускулистом теле может скрываться столько юной девичьей грации. Она топала босыми ногами и раздраженно размахивала ножом. Я отправил сторожа, чтобы тот попытался успокоить девушку, но это лишь еще больше разожгло ее гнев. Наконец мне надоело. Я достал книгу и углубился в чтение. Это произвело неожиданный эффект: местная фурия моментально успокоилась и вновь вернулась к своим делам. Казалось, она вовсе забыла о моем существовании.

Свое Послание к Филиппийцам Павел адресовал к христианам, которых он крестил в этом ручье в 50 году.

Письмо это появилось на свет через несколько лет после визита Павла в Филиппы. По ряду признаков можно предположить, что апостол писал письмо, сидя в темнице. Большинство исследователей сходятся на том, что это происходило в Риме – когда Павел сидел в тюремной камере и дожидался ответа цезаря на апелляцию. Однако некоторые ученые полагают, что речь может идти о неизвестном (во всяком случае, не зафиксированном в Деяниях) случае пленения в Эфесе. Приступая к посланию, апостол намеревался выразить благодарность христианам Филипп за деньги, которые те собрали и отправили попавшему в беду апостолу. Собранные средства были переданы через человека по имени Епафродит, жителя Филипп, которому удалось поднять дух Павла, находившегося в заключении. Во время своей миссии Епафродит серьезно заболел, однако в конце концов смог вернуться в Филиппы и доставить своим землякам павловское послание.

«Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, – писал Павел, – всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву (мою), за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне… Как и должно мне помышлять всех вас, потому что я имею вас в сердце в узах моих, при защищении и утверждении благовествования, вас всех, как соучастников моих в благодати, Бог – свидетель, что я люблю всех вас любовью Иисуса Христа…

Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования, так что узы мои о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большей смелостью безбоязненно проповедывать слово Божие» ³⁰ .

В этом месте послания мы ощущаем некую нотку усталости. Ну, что ж, Павел уже немолод. За спиной у него долгие годы физических и моральных трудностей, и сейчас, вынужденный переносить тяготы заключения, он мечтает об отдыхе.

«Ибо знаю, что это послужит мне во спасение… при уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью! Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня и то, и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере, дабы похвала ваша во Христе Иисусе умножилась чрез меня, при моем вторичном к вам пришествии.

Только живите достойно благовествования Христова, чтобы мне, приду ли я и увижу вас, или не приду, слышать о вас, что вы стоите в одном духе, подвизаясь единодушно за веру евангельскую. И не страшитесь ни в чем противников; это для них есть предзнаменование погибели, а для вас – спасения. И сие от Бога; потому что вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него. Таким же подвигом, какой вы видели во мне и ныне слышите о мне».