Текст книги "От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Считается, что черный конус, виденный мною в Никосийском музее, и есть та прекрасная богиня, которой поклонялись на Кипре в языческие времена. На мой взгляд, единственное, что в ней прекрасного – это легенда о рождении богини. Не одно поколение художников вдохновлялось образом прекрасной Венеры, выходящей на берег из морской пены. Что касается пены, то мне рассказывали, что в зимний сезон – при известном стечении направления ветра и приливного течения – на берег выносит, причем как раз неподалеку от бывшего храма, огромные массы морской пены.

Афродита была варварской богиней финикийского или азиатского происхождения. И многие столетия ей – в форме этого усеченного черного конуса – поклонялись цари и простые люди. Они приходили в храм, чтобы посоветоваться с оракулом Афродиты. Единственным источником сведений о внешнем виде святилища являются древние кипрские монеты. Если верить полустертым изображениям, оно было маленьким и скорее похожим на египетские храмы. Перед входом стояли два увитых гирляндами пилона, а внутри находилось полукруглое пространство с алтарем посередине. В темноте храма трудно было различить священный темный камень. Мы даже не знаем, был ли он чем-то накрыт или представал обнаженным взорам посетителей храма.

Известно, что Тит, направляясь на Иудейскую войну – ту самую, которая закончится разрушением Соломонова Храма, – специально изменил маршрут и направил свои корабли к Кипру. Он хотел посоветоваться с богиней относительно того, что ожидает его в будущем. Вот как об этом пишет Тацит:

Узнав, что путь открыт и море спокойно, он принес обильные жертвы и лишь после этого осторожно попытался выяснить, какая судьба ждет его в будущем. Сострат (так звали жреца), увидев по благоприятному расположению внутренностей, что богиня согласна ответить на вопросы столь знатного посетителя, сперва ограничился несколькими словами, обычными в таких случаях, а потом, явившись к Титу тайком, открыл ему будущее, которое его ожидает. Воспрянув духом, Тит продолжил свое путешествие и прибыл к отцу.

В качестве жертвоприношений Афродите допускались лишь животные мужского пола, а самые лучшие предсказания делались по сухожилиям и плеве детенышей. Хотя алтарь и располагался под открытым небом, но каким-то чудодейственным образом дождь никогда не проливался на него, и капли крови тоже никогда не попадали на алтарь Афродиты.

В этом храме были собраны несметные богатства, а слава его гремела по всему миру. Раз в год тысячи паломников высаживались на Кипре и проделывали путь в десять миль от Пафоса до святилища богини. То, что происходило дальше в храме Афродиты, являлось поводом для сурового осуждения со стороны раннехристианских священников.

12

На следующее утро мы решили исследовать курганы на месте древнего Пафоса. Первая наша остановка была возле гранитных колонн, наполовину занесенных тысячелетними наслоениями грунта. Здесь – как и в Саламисе и Фамагусте – казалось, сама земля вопиет в ожидании будущих исследователей.

– На этом месте когда-то стоял римский храм Венеры, – пояснил мой друг. – Местные жители называют его «Холмом сорока колонн».

Мы осмотрели то, что осталось от массивного фундамента храма и подземных переходов, ныне заросших и обвалившихся. Рассказывают, что сколько-то лет назад здесь прятался некий турок, которого обвинили в убийстве. Сколько времени он там провел, неизвестно, но вылез он на свет божий в четверти мили отсюда и с ужасом рассказывал о подземных залах, доверху заполненных человеческими черепами.

В нескольких минутах ходьбы от бывшего храма находится маленькая греческая церковь. Построена она на месте то ли крупного римского храма, то ли рынка. Во всяком случае, здесь до сих пор стоят две гранитные колонны, явно относящиеся к тому периоду. Кроме того, сохранился обломок мраморной римской колонны, который называют столбом святого Павла. Согласно местной традиции, именно к этому столбу был привязан апостол во время бичевания. Крестьяне из окрестных деревень почему-то вообразили, что столб этот помогает исцелиться от малярии, а потому откалывали кусочки мрамора и уносили с собой. Чтобы защитить реликвию от окончательного разрушения, пришлось окружить ее каменной стеной и накрыть сверху железной решеткой. Лично у меня история с бичеванием на Кипре вызывает сомнения. Начать с того, что она никак не согласуется с текстом Деяний. Сам Павел в Послании к Коринфянам жалуется, что был трижды побит палками (римское наказание); однажды – камнями; и от иудеев он пять раз получал в качестве наказания «по сорока ударов без одного». Сверим его слова с тем, что говорится в Деяниях. Там действительно упоминается побиение камнями в малоазийской Листре и наказание палками в Филиппах. Но ничего, что подтверждало бы версию киприотов о бичевании в Пафосе.

Сидя на печальных руинах этого прекрасного города, я снова перечитывал лаконичный рассказ о том, как Павел явился к римскому проконсулу и впервые столкнулся с языческим астрологом – иудеем по имени Елима, состоявшим в свите Сергия Павла. Передо мной разворачивалась великолепная драма, все детали которой идеально вписывались в картину римской провинции первого века нашей эры.

Проконсул Сергий Павел был умным человеком. Подобно одному из своих предшественников на этом посту, знаменитому оратору Цицерону, он отличался большой любознательностью и образованностью. Если верить Плинию, жившему в ту же эпоху, Сергий Павел был автором значительного трактата по истории Кипра. И вот этот человек узнал, что на его острове появились два бродячих философа, проповедующие новую религию. Естественно, он пожелал встретиться с ними и послушать, что они говорят. Если же учесть, что Кипр находился на пересечении путей из Палестины на Запад, то вполне возможно, что до Сергия Павла доходили рассказы о распятии Христа и его последующем чудесном воскрешении.

Так или иначе, Павла и Варнаву пригласили на аудиенцию к римскому прокуратору. Тот с большим интересом выслушал своих гостей и, возможно, проявил открытое сочувствие к их религиозным доводам. Однако за его спиной маячила фигура, ставшая уже традиционной в окружении древнеримских правителей. Человек этот претендовал на роль восточного теософа и ученого, в Библии же он называется «волхвом» и «лжепророком». Подобно нашему апостолу, он был иудеем и носил двойное имя: евреи называли его Вариисием, а римляне – греческим именем Елима. Какая захватывающая коллизия! Савл и Вариисий, Павел и Елима – два протагониста, столь схожие по происхождению и общественному статусу и столь различные по образу мыслей, пытающиеся дискредитировать противника в глазах Сергия Павла, представителя Римской империи. И сколь символичной и значимой выглядит эта первая из описанных побед Павла на миссионерском поприще! Елима «противился им, стараясь отвратить проконсула от веры» ²⁰ . Павел же, считавший, что все магические способности волхва от дьявола, собрался с духом и приготовился дать решительный бой силам Тьмы. Вот как описывается этот миг в Деяниях: «Но Савл, он же и Павел, исполнившись Духа Святого и устремив на него взор, сказал…» И он победил! Все, кто присутствовал при этой сцене, с изумлением наблюдали за поражением астролога, который был смят, как листок бумаги, и раздавлен гневной тирадой Павла. И все это время апостол не сводил испепеляющего взгляда со своего врага – «устремив на него взор».

«И ныне, вот, рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени. И вдруг напал на него мрак и тьма, и он, обращаясь туда и сюда, искал провожатого. Тогда проконсул, увидев происшедшее, уверовал, дивясь учению Господню».

Мне хотелось бы отметить два знаменательных момента, отличавших эту аудиенцию в Пафосе. Во-первых, апостол никогда больше не звался своим прежним именем Савл, и, во-вторых, произошло коренное изменение отношений в паре Варнава – Павел. Если прежде Павел следовал за Варнавой в качестве преданного друга, то теперь он сам превратился в ведущего. Прежний порядок написания их имен – «Варнава и Савл» сменился на новый: впредь миссионеров будут называть «Павел и его товарищи».

На протяжении веков ученые пытались установить причины, по которым Савл внезапно принял новое, римское имя «Павел». Некоторые гипотезы кажутся вполне правдоподобными, другие попросту фантастические. На мой взгляд, убедительнее всего выглядит следующее объяснение: пока Савл отстаивал христианскую религию перед лицом высокопоставленного римского чиновника, проконсула Сергия Павла, он осознал, что «иудей Савл» является куда менее могущественной фигурой (а следовательно, имеет меньше шансов на успех), нежели представитель правящей расы, «римский гражданин Павел». Таким образом, на встречу с Римской империей вышел именно Павел.

С этого самого мгновения он избрал новое направление своей миссионерской деятельности и превратился в ведущего проповедника среди нееврейского населения. В Пафосе его сила получила блестящее подтверждение, Павел всем доказал, что над ним простерта десница Божия.

В соответствии с вновь избранным направлением «Павел и его товарищи» погрузились на корабль и отбыли к берегам Малой Азии. Их ближайшей целью была Пергия.

Отныне весь мир превратился в благодатную ниву, с которой Павел намеревался собирать урожай.

Глава пятая
Преддверие Европы

Я снова посещаю Турцию, объединяю свои усилия с турком, направляюсь в глубь страны и останавливаюсь в Иконии (нынешней Конье), посещаю пустующую мечеть танцующих дервишей, получаю кое-какие сведения о новом режиме и обедаю в современном турецком доме.

1

Итак, три миссионера отправились из Пафоса к берегам Малой Азии. А значит, настало время и мне, следуя по их стопам, снова посетить Турцию. Ах, как я понимал Иоанна-Марка, который в аналогичной ситуации решил повернуть назад и возвратиться домой!

Мою первую поездку в Турцию никак нельзя было назвать приятной. Тот, кому приходилось жить в атмосфере всеобщей подозрительности, кто имел случай оценить изобретательность зловредных мелких чиновников, поймет уныние, охватившее меня при мысли о необходимости возвращаться в эту страну. Снова преодолевать нелепые препятствия и доказывать незнакомым людям, что ты не шпион! Однако на сей раз я решил быть умнее – заручился массой рекомендаций, и в том числе письмом от турецкого посла в Лондоне. Несмотря на эти разумные меры предосторожности, я чувствовал себя очень неуютно, когда приближался на каботажном судне к Мерсину.

Этот маленький портовый городок живописно расположился на зеленой равнине, позади которой вздымаются белоснежные вершины Таврских гор. Возможности портовых сооружений Мерсина ограничиваются приемом лишь рыбацких лодок. Крупные морские суда вынуждены вставать на якорь чуть ли не посреди залива и пересаживать пассажиров на турецкие каики.

Современный Мерсин выполняет те же функции, которые в древние времена возлагались на Тарс. Он является отправной точкой для экспорта с Киликийской равнины. Древесину, зерно, шерсть и прочие товары грузят здесь на суда и отправляют в Россию, Сирию и другие страны.

Городок утопал в лучах полуденного солнца. На берегу толпились местные жители с корзинами, наполненными только что сорванными апельсинами. За их спинами виднелись маленькие турецкие кафе – столь привлекательные в солнечную погоду и превращающиеся в мрачные развалюхи в дождливый день. От толпы отделился крепкий мужчина лет сорока на вид. Одет он был в приличный твидовый костюм, и сначала я принял его за англичанина. Мужчина приблизился ко мне и вежливо представился.

– Я ваш гид, – сообщил он с улыбкой. – Так сказать, прибыл в ваше распоряжение.

Рассмотрев своего новоявленного гида, я решил, что в сложных ситуациях на него можно положиться.

– Не выпить ли нам кофе? – предложил я.

– С удовольствием, – ответил мужчина, и мы направились к жестяному столику, стоявшему в тени виноградника.

Всего в нескольких ярдах от нас волны накатывались на деревянный настил. Нас тут же взяли в оборот два чистильщика обуви: они пристроились у наших ног и начали полировать наши ботинки.

Я тем временем завязал шутливый разговор со своим новым знакомым. Пожаловался, что во мне, должно быть, присутствует нечто, что будит необоснованные подозрения у его соотечественников. Рассказал, что буквально чудом избежал заключения в тюремную камеру во время первого визита в Турцию. Мой собеседник беззаботно взмахнул рукой, словно разгоняя докучливую толпу полицейских, подозрительных таможенников и рядовых осведомителей.

– Вы можете не опасаться подобных проблем, – сказал он. – Теперь я покажу вам Турцию.

– Вы отлично говорите по-английски, – отметил я и поинтересовался: – Вы, наверное, бывали в Англии?

– Никогда, – ответил он с улыбкой. – Я служил кавалерийским офицером и попал в плен в Египте. Меня захватили на Суэцком канале, так что язык я изучал в одной из ваших тюрем.

Я немедленно припомнил своего аданского попутчика, который рассказывал мне точно такую же историю.

– Надеюсь, – осторожно спросил я, – мы хорошо с вами обращались?

– Увы, нет, не слишком. – Он нахмурился, закуривая сигарету.

– Остается только сожалеть об этом. Ведь сейчас я, в некотором смысле, ваш пленник.

Лицо его осветилось улыбкой, и я еще раз убедился, что турки любят и понимают иронию.

– Ну что ж, на войне, как на войне! – громким голосом объявил он.

После чего мы демонстративно пожали друг другу руки и вернулись к кофе.

Слыша, что разговор ведется на иностранном языке, чистильщики попытались вытянуть из нас больше обычных пяти пиастров. Мой собеседник наклонился к ним и прошипел что-то вполголоса. Всего одно слово, но назойливые турки тут же подхватили свои ящички и ударились в бегство.

Я неимоверно зауважал своего нового знакомого. Хотелось бы надеяться, что и с полицейскими он управляется не хуже.

После обеда мы наняли экипаж, запряженный двумя белыми лошадками, и отправились на развалины древнего города Сола. Примерно в миле от города дорога превратилась в обычную деревенскую тропу, где на каждом шагу попадались рытвины и выбоины. Мимо нас неспешно вышагивали верблюды, груженные такими огромными тюками, что они занимали половину дороги. Внезапно, без всякого предупреждения из поля, засеянного сахарным тростником, показалась сотня солдат с винтовками наперевес и залегла в придорожной канаве.

Хассан – так звали моего провожатого – наблюдал за ними с профессиональным интересом.

Я выяснил, что после освобождения из тюрьмы он принимал активное участие в военных действиях, приведших в конце концов к установлению республики и диктатуры. Он буквально боготворил Кемаля Ататюрка. По мнению Хассана, все, что делал Гази, было абсолютно правильно. А все, что он еще предполагал сделать, не вызывало сомнений.

– Под предводительством нашего Вождя турки получили шанс стать великой нацией в современном смысле этого слова, – растолковывал мне Хассан. – Турция слишком долго была «больным человеком Европы». Теперь мы наконец выздоровели. Все старое, плохое, что связывает нас с прошлым, искореняется, и мы с надеждой смотрим в будущее.

Мимо шествовал караван верблюдов, во главе которого ехал крупный мужчина на маленьком ослике.

– Турки, – произнес Хассан с внезапной страстью в голосе, – не азиаты, они европейцы.

Я подумал, что он сам – в своем элегантном твидовом костюме, в легкой фетровой шляпе, надвинутой на глаза, служит наглядным подтверждением этой теории. Этого человека вполне можно было принять за француза или англичанина.

Руины Солы вызывали у меня исключительный интерес, ибо я наверняка знал, что святой Павел побывал здесь во время своих миссионерских странствий. Архитектурой и планировкой этот город напоминал Антиохию, Дамаск, Джераш, Пальмиру и прочие греко-римские города Сирии и Малой Азии. Через всю Солу протянулась длинная обрамленная колоннами улица – «улица, называемая Прямой».

В древние времена всякий путешественник, прибывавший в великолепный порт Солы, должен был подняться по широкой лестнице, которая приводила на улицу с колоннами. Двадцать три из них до сих пор стоят, выстроившись в безупречно прямую линию. Остальные лежат рядом, укрытые густым покровом из травы и мелкого кустарника. Под буйной растительностью прячутся останки общественных бань, домов, стен и амфитеатра.

Сидя на развалинах Солы и слушая болтовню моего попутчика, я размышлял о счастливой судьбе этого исчезнувшего города, чье имя вписано в историю не кровью, но… филологией. Древняя Сола даровала нам слово «солецизм», и это все, чем она знаменита.

Дело в том, что этот греческий город был в свое время разрушен армянами. Помпей Великий восстановил его и заселил плененными киликийскими пиратами, которые разговаривали на столь чудовищном греческом, что вскоре прославили свой город. Когда кто-то совершал грубейшую ошибку в произношении или грамматике, греки снисходительно вздыхали: что взять с бедняги – он, должно быть, из Солы. Греческий термин soloikismosсо временем породил сходные понятия в наших языках: «solecism» в английском и «solecisme» во французском.

Забавная вещь этимология. Вот слово, которое все мы время от времени используем. И оказывается, что оно имеет непосредственное отношение к этим двадцати трем колоннам, неистребимо торчащим из древнего скелета мертвого города.

– Турция для турок, – донеся до меня голос Хассана.

– Прошу прощения?

– Я говорю, что наконец-то настали времена, когда турки сами правят своей страной. Армяне, греки и прочие иностранцы, которые в прошлом контролировали нас, ушли. И сегодня Турция для турок!

– Когда Ллойд Джордж… – начал я.

– Не говорите мне о нем! – с ненавистью возопил Хассан. – Это ужасный человек! Была б его воля, он бы, не задумываясь, отдал Турцию грекам!

Однако уже через секунду он успокоился и заговорил другим, почти мягким тоном:

– Впрочем, мы должны быть ему благодарны. Этот человек заслуживает, чтобы его статуи установили во всех турецких городах. Ллойд Джордж должен стоять рядом с Ататюрком.

– Но почему? – спросил я озадаченно.

– Потому что он заставил нас сражаться за Турцию!

У меня возникло тревожное ощущение: вот сейчас, сию минуту, Хассан вытянется в струнку и начнет исполнять национальный гимн. Я понятия не имел, как звучит турецкий национальный гимн, но на всякий случай поспешил подняться и побрел через руины Солы к нашему экипажу.

2

Сначала миссионеры совершили путешествие из Пергии в Антиохию Писидийскую, затем Павел и Варнава проповедовали в Иконии, Листре и Дервии. Мне кажется, что такой выбор маршрута не случаен. По-моему, уже в тот момент Павел осознавал – и это неудивительно при его безошибочном чутье, – что для реализации его великой задачи остров Кипр малоперспективен. Если они желают распространить семена христианства по всему свету, то им следует двигаться на север от Пергии и последовательно «обрабатывать» крупные города, расположенные вдоль великого торгового пути. Таким образом, уже в самом начале своей апостольской деятельности Павел продемонстрировал трезвый склад ума и изрядную практическую сметку. Планируя свои миссионерские путешествия, он проявил себя настоящим стратегом.

Однако прежде чем они развернули наступление на север, произошел знаменитый спор между Павлом и Марком. Я бы даже рискнул употребить здесь более сильное слово – «разлад», ибо он на долгие годы пошатнул веру Павла в Марка. В то же время надо отметить, что упомянутый спор никак не повлиял на отношение Варнавы к своему молодому родственнику.

Что же стало камнем преткновения? О чем тогда поспорили Павел и Марк? Вполне возможно, что Марка, воспитанного в духе ортодоксального иудаизма, испугало и насторожило намерение Павла адресовать проповеди нееврейскому населению. Не исключено также, что, будучи преданным поклонником своего родственника Варнавы, Марк возмутился новыми командными нотками, которые проявились у Павла после его встречи с римским правителем Пафоса. А может, у юноши вызывала сомнения сама возможность распространения христианства по всему миру? Или его страшили встречи с разбойниками, которые – несмотря на все полицейские меры, предпринятые Помпеем и Августом, – продолжали рыскать в непроходимых Таврских горах. Или напугал полет Павловой мысли, пики и бездны его разума, не менее ужасные, чем в реальных горах.

Существовало и еще одно обстоятельство, которое могло повлиять на отношения миссионеров. Вы помните, в начальных главах Деяний нередко упоминается некая «Мария, мать Марка». Так вот, двое старших мужчин забирают ее юного сына из дома и увлекают его на полный тягот и опасностей путь христианского миссионерства. Что думала об этом «Мария, мать Марка», сидя в своем иерусалимском доме? Была ли она спокойна, зная, что любимый сын бродит по опасным тропам Таврских гор или заживо гниет в малярийных болотах Малой Азии? Думаю, ответ напрашивается сам собой. Вполне возможно, что в какой-то момент Марк получил послание из дома, содержавшее упреки и призывы вернуться. А зная характер Павла, я вполне могу предсказать, какой была его реакция. Павел порой мог быть мягким, как женщина. Он мог рыдать и жаловаться, как девушка. Но, коль скоро дело касалось распространения Христова Евангелия, он становился непреклонен, как скала.

Древняя традиция утверждает, что Марк имел некий физический изъян, описываемый греческим словом κολοβοδακτυλος и касавшийся пальцев рук: то ли они у него были изуродованы, то ли недоразвиты. Ряд исследователей предполагает, что этот недостаток мог послужить препятствием для далеких и долгих путешествий. Лично мне эта гипотеза не кажется убедительной. Истории известны примеры, когда люди имели куда более тяжкие физические недостатки, и это не мешало им преодолевать жизненные тяготы. Скорее всего, прав аббат Констан Фуар, который писал: «…Этот ученик иерусалимской церкви, воспитанный в атмосфере строгого иудаизма, неминуемо должен был испытывать тревогу, оказавшись рядом с апостолом народов».

Затея Павла – привести непонятных и неудобных чужаков в лоно христианской церкви, причем, возможно, действуя вопреки воле синагог, – выглядела страшной ересью в глазах правоверного иудея Марка. Люди, как правило, долго обсуждают свои планы, прежде чем приведут их в исполнение. И кто знает, сколько раз за время пребывания на Кипре бедняге Марку доводилось сидеть и с растущим беспокойством выслушивать рассуждения Павла?

Как бы то ни было, но Марк решил покинуть своих друзей и вернуться домой. Для Павла это стало неожиданным ударом. И пройдет немало лет, прежде чем оба – повзрослевший Марк и состарившийся Павел – сумеют забыть давнюю ссору на берегах Малой Азии.

Интересно, каким же образом путешествовал Павел? Думаю, подобный вопрос неизбежно встает перед каждым, кто, подобно мне, решился пройти по его стопам. Читая Деяния, мы невольно удивляемся той легкости, с какой апостолы планировали и реализовывали свои многолетние странствия. Их путешествия осуществлялись по суше и по морю, в рамках регулярной связи, существовавшей тогда между ранними христианскими церквями. Известно, что за несколько лет, последовавших за распятием Спасителя, весть об этом событии распространилась по всему цивилизованному миру. Как это стало возможно? Отвечаю: благую весть несли по дорогам, ныне заброшенным, с нею выплывали из портов, ныне обезлюдевших. Ведь в эпоху святого Павла Малая Азия играла ту же самую роль, что и современная Европа.

Завоевание Александром Македонским Востока, которое пришлось на 334–323 годы до н. э., распахнуло двери в мир. Ведь прежде путешествовал строго ограниченный контингент людей. Кого в те времена можно было застать в дороге? Прежде всего военный люд: либо армии, направлявшиеся в Трою, либо персы, двигавшиеся на завоевание Греции. К ним надо добавить финикийских моряков, бесстрашно уходивших за Геркулесовы столпы, ну и, конечно, паломников, шедших к тому или иному оракулу.

И вдруг за какое-то десятилетие все изменилось. Армии Александра проложили новые дороги, которые связали между собой вновь возникшие города. В дельте Нила и в тени сирийских утесов выросли крупные порты. Александрийский маяк освещал путь мореходам. Повсюду – от Стримона до Ганга – звучала греческая речь. На этом языке говорили торговцы и покупатели, исследователи и мыслители. Фасос и Пангея снабжали серебром весь мир, персидское золото красной рекой текло на запад.

В эпоху Павла – в римскую эру – мир приближался к своему современному виду. В море появилось множество галер, державших путь в Остию и Рим. По свидетельству Страбона, за один только год сто двадцать кораблей отправились к берегам Индии и Египта. В восточных портах скапливалось огромное количество предметов роскоши, ждавших отправки в Рим; а склады Путеолы и Остии были завалены продуктами земледелия. Хлеб, выпекавшийся в Риме, изготавливали из зерна, которое выращивали в Египте, Галлии, Испании, на Сицилии и Сардинии. Сенека рассказывает нам, что, когда на горизонте появлялись египетские корабли с зерном в сопровождении военного эскорта, все население Путеолы бежало в порт, чтобы не пропустить момент, когда начнется выгрузка товара.

Обычно на набережной собирались торговцы, перекупщики, простые горожане – все эти традиционные персонажи средневекового города. Они голосили, торговались, размахивали купчими. По обоим берегам Тибра на целую милю тянулись просторные склады, где хранились смола и благовония, фимиам и слоновая кость, шелка, краски из Тира, оливковое масло, зерно и вино из Сирии, стекло из Сидона и прочие разнообразные товары. «Множество людей, – писал Сенека, – охваченных жадностью торговцев, стремились посетить каждый берег и каждое море». А Плиний сообщал, что Рим ежегодно отправляет на Восток свыше миллиона монет в обмен на косметику, благовония и шелка. «Вот во что обходятся нам наши женщины и наша любовь к роскоши», – заключал он.

Сенека, возмущенный образом жизни и привычками своих соотечественников, писал:

Пусть боги и богини обрушат свой гнев на головы тех, кто из привязанности к роскоши нарушают границы империи, и без того опасно растянутые. Они желают, чтобы их и без того изобильные столы пополнялись за счет дичи с дальних берегов Фасиса. И хотя Рим еще враждует с парфянами, эти бесстыжие гурманы норовят заполучить парфянскую птицу. Они готовы скупать все и повсюду – в известных и неизвестных краях, – лишь бы усладить свой привередливый вкус.

По вновь созданным дорогам двигались караваны, груженные несметными богатствами. И все дороги, по которым они путешествовали, вели в Рим. По ним мчались курьеры имперской почты, учрежденной Августом. На всем протяжении пути были устроены специальные станции, где можно было отдохнуть и сменить лошадей. Депеши от военачальников, инструкции провинциальным чиновникам, эдикты императора и прочие официальные документы пересекали горы и равнины, двигаясь со скоростью пять миль в час – средней скоростью императорских гонцов.

Рядовые путешественники в наемных экипажах, как правило, преодолевали от сорока до пятидесяти миль в день. В римские времена существовало множество разнообразных видов транспорта, которые можно было нанять для дальних странствий. Аналогом нашего роскошного «роллс-ройса» служила каррука– четырехколесная крытая повозка с откидным верхом. Она полностью оправдывала свое полное название каррука дормитория,то есть «спальная», поскольку была укомплектована мягкими постелями. Благодаря роскошной отделке цена таких экипажей могла достигать и даже перекрывать стоимость загородной фермы. Бастерныпредставляли собой комфортабельные носилки, подвешенные на шестах меж двух мулов – один шел впереди, а другой сзади. У дам наибольшей популярностью пользовался карпент– двухколесный экипаж, который иногда имел задергивающийся шелковый полог. Кроме того, существовали еще кизий– быстрый кабриолет, и реда– легкая прогулочная повозка, запряженная четверкой лошадей. В городских условиях (или для краткосрочных загородных выездов) использовались и старомодные носилки, которые обычно несла на плечах восьмерка тренированных носильщиков.

Тот факт, что высокопоставленные персоны путешествовали с максимальным комфортом, находит свое подтверждение в трудах классиков. Так, например, Цицерон писал, что где-то в азиатской глуши встретил Ведия «с двумя экипажами, повозкой, носилками, лошадьми, дикими ослами, многочисленными рабами и, кроме того, обезьянкой на маленькой колеснице».

Вообще, надо заметить, что средства транспорта в древнеримские времена были более многочисленны и разнообразны, чем в любую другую эпоху, если не учитывать Англию девятнадцатого столетия. Естественно, что столь интенсивное движение на римских улицах требовалось регулировать. В целях борьбы с дорожными заторами был издан специальный закон (Tabula Heracleensis), запрещавший в течение первых десяти часов дня передвижение по улицам города в колесных экипажах. Исключение делалось лишь в нескольких случаях: для повозок, занятых на общественных работах; для экипажей весталок; для жрецов, едущих на публичные жертвоприношения; и для военачальников во время триумфа. В результате большинство поездок совершалось вечерами, и после наступления темноты в Риме стоял невыносимый шум. «Только очень богатые люди могут себе позволить спать в Риме», – отмечал Ювенал.

Путешествия по морю были еще более рискованными, нежели по суше. С 10 ноября по 10 марта навигация на Средиземном море практически закрывалась, и лишь неотложные государственные дела могли подтолкнуть к морскому путешествию в этот сезон. Но даже и в благоприятное время года мореходы опасались выходить в открытое море и предпочитали, по возможности, двигаться вдоль побережья и ловить береговые бризы. На ночь суда, как правило, заходили в порты и предоставляли пассажирам возможность ночевать на суше.

Судя по всему, Павел имел богатый опыт морских путешествий, а потому с полным правом подавал советы во время кораблекрушения на Мальте. Он трижды попадал в аналогичную ситуацию, а как-то раз ему пришлось целые сутки дрейфовать на плоту. Возникает закономерный вопрос: с чем это было связано? То ли яростный и нетерпеливый характер толкал апостола на плавание во время неурочного сезона? То ли такой уж Павел был невезучий и притягивал к себе неожиданные шквалы даже в безопасное время года?

Размеры торговых кораблей, ходивших в эпоху Римской империи, поражают даже по нынешним меркам. К примеру, Иосиф Флавий описывал судно, совершавшее плавание из Иудеи в Египет: на его борту помещалось шестьсот человек, и это был еще не предел. В Египте строились корабли и крупнее – в основном для перевозки зерна и обелисков, пользовавшихся в то время большой популярностью. Если вы знакомы с историей транспортировки «Иглы Клеопатры» – как обелиск поместили в специально изготовленный понтон цилиндрической формы и как он едва не погиб во время шторма в Бискайском заливе, – то наверняка проникнетесь уважением к кораблестроителям и мореходам первого столетия, которые доставляли подобные монументальные грузы из Египта в Рим. У Плиния мы находим упоминание о судне, перевозившем тысячу двести пассажиров, а также немалый груз холста, папируса, перца и специй. В Риме на площади перед собором Святого Петра тоже стоит египетский обелиск. Так вот, судно, транспортировавшее этот обелиск, было таким огромным, что четверо человек, взявшись за руки, едва могли обхватить его мачту.