Текст книги "Падение Иерусалима"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

Соавторы: Леонардо Грен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава X
НАГРАДА САТУРИЮ

Между тем в одном из дворцов цезарей, недалеко от Капитолия, разыгрывалась другая, ещё более бурная сцена. Это был дворец Домициана, куда принц возвратился с пышного триумфального чествования отнюдь не в умиротворённом настроении. В этот день случилось много для него досадного. Час за часом, в течение всего долгого празднества, он думал о том, что вся честь покорения Иудеи принадлежит не ему, даже не его отцу Веспасиану, а его брату. Тита он всегда ненавидел уже за одно то, что он всеми любим за свои добродетели, а его, Домициана, проклинают за его пороки. За блистательную военную кампанию Тита увенчали короной цезаря, он разделил вместе с отцом императорскую власть. А он, Домициан, вынужден был – почти никем не замечаемый – следовать за колесницей своего брата, которого все встречали рукоплесканиями. Приветственный рёв толпы, поздравления Сената, всадников и вассальных принцев, богатые дары чужеземных царей, складывавшиеся к ногам Тита, наполняли сердце Домициана почти исступлённой завистью. Гадатели, правда, давно уже предсказали, что его час ещё грядёт, и Веспасиан, и Тит сойдут в подземное царство, и Римом будет править он, Домициан. Но даже если их предсказания и сбудутся, то придётся долго ещё ждать наступления этого счастливого часа.

Были и другие раздражающие обстоятельства. На великом жертвоприношении в честь Юпитера ему отвели слишком далёкое место, где его не могли видеть; на пиру, который последовал за жертвоприношением, церемониймейстер не счёл нужным или забыл провозгласить здравицу в его честь.

К тому же пленная Жемчужина не пожелала украситься посланным ей пояском, и в довершение всех неприятностей на него дурно подействовала смесь разных вин, и то ли поэтому, то ли из-за жары у него – как это нередко с ним бывало – болела голова, его поташнивало.

И только мысль о скором появлении домоправителя Сатурия с прекрасной еврейкой, которая ему так понравилась, смягчала сильное раздражение. Уж тут-то не может быть никаких осечек: он договорился, что торги будут проведены сегодня же вечером, и велел своему домоправителю купить её, сколько бы это ни стоило, хоть миллион сестерциев. Да и какой наглец посмеет соперничать тут с ним, Домицианом!

Узнав, что Сатурий ещё не возвратился, он зашёл в свои покои и, чтобы скоротать время, велел, чтобы перед ним танцевали самые красивые рабыни; глядя на их танец, он тешил себя самым любимым вином. Винные пары на какое-то время утишили головную боль. В скором времени он был уже пьян и, как всегда в пьяном виде, очень жесток. Одна из танцовщиц споткнулась, в растерянности сбилась с ритма, и он тут же приказал, чтобы другие танцовщицы отстегали полунагую девушку. Но прежде чем те успели взяться за розги, раб доложил о возвращении Сатурия.

   – Один? – спросил принц, вспрыгивая на ноги.

   – Нет, господин, – ответил раб, – он с какой-то девушкой.

Дурное настроение тут же улетучилось.

   – Отпустите рабыню, – приказал он, – и пусть в другой раз не спотыкается. И вы всё также уходите, я хочу остаться один. Раб, введи достойного Сатурия с купленной им рабыней.

Шторы раздвинулись, появился Сатурий, он потирал руки и смущённо улыбался; с ним была женщина в длинном покрывале. Домоправитель начал с обычных приветствий, но Домициан резко его оборвал.

   – Встань, – приказал он. – Все эти церемонии необходимы на людях, но не здесь. Стало быть, ты всё же её купил? – добавил он, обозревая женщину в покрывале.

   – Да, – неуверенно подтвердил Сатурий.

   – Хорошо, ты получишь щедрое вознаграждение. Ты всегда был расторопным и преданным слугой. Велика ли цена?

   – Чу-чудовищно велика, господин. Я ещё никогда не видел таких торгов. – И он протянул руки.

   – Какой же это наглец посмел соперничать со мной?.. – заметил Домициан. – И сколько же ты заплатил?

   – Пятьдесят тысяч сестерциев, господин.

   – Пятьдесят тысяч, – с облегчением вздохнул Домициан. – Недёшево, конечно, но, случалось, за красивых рабынь платили и больше... Кстати, моя дорогая, – продолжал он, обращаясь к закутанной женщине, – ты, верно, очень устала от этого глупого, нудного спектакля.

«Дорогая» не проронила ни слова, и Домициан заговорил вновь:

   – Скромность, конечно, украшает девушку, но я прошу тебя: веди себя свободнее. Сними с себя покрывало, красавица, ведь я столько дней мечтал вдоволь налюбоваться тобой. Но нет, я сделаю это сам. – И он, пошатываясь, направился к своей новой рабыне.

И вот тогда Сатурий решил, что для него настала благоприятная минута. Домициан был в таком сильном опьянении, что втолковать ему что-либо в этот вечер было невозможно. Благоразумнее всего улизнуть – и как можно быстрее.

   – О благороднейший принц и мой повелитель, – начал он, – я исполнил данное тобой поручение и, с твоего позволения, хотел бы удалиться.

   – Ни в коем случае, ни в коем случае, – проикал Домициан. – Я знаю, ты превосходный знаток женской красоты, о умнейший Сатурий, и я хочу обсудить с тобой все достоинства этой девушки. Ты знаешь, почтенный Сатурий, что я отнюдь не ревнив, да и, откровенно сказать, кому может прийти в голову ревновать к такому старому сморчку, как ты? Конечно же, не мне, справедливо считающемуся красивейшим мужчиной во всём Риме, куда красивее, чем Тит с его титулом цезаря... Но где застёжка, Сатурий, где застёжка? Зачем ты запеленал бедную девушку, как египетскую мумию? Я, её господин и хозяин, хочу её видеть.

Рабыня протянула руку к затылку, что-то расстегнула, и покрывало упало на пол. Домициан увидел перед собой очень красивую и статную, хотя усталую и напуганную, девушку. Он недоумённо уставился на неё своими злобными блёклыми глазами.

   – Очень странно! – воскликнул он. – Она так переменилась, просто не узнать! Я-то думал, что у неё голубые глаза и вьющиеся чёрные волосы. А оказывается, глаза у неё карие, а волосы прямые. А где её ожерелье? Где ожерелье? Где твоё ожерелье, Жемчужина? И почему ты не надела посланный мной поясок?

   – Господин, – ответила еврейка, – у меня никогда не было ожерелья.

   – Мой повелитель Домициан, – с нервным смешком начал Сатурий, – я должен объяснить это недоразумение. Эта девушка не Жемчужина. Цена за Жемчужину оказалась так высока, что я не смог её купить – даже для вас...

Он не договорил, ибо Домициан неузнаваемо изменился. Всякие следы опьянения исчезли с лица, и теперь оно походило на свирепую, жестокую маску, в прорезях которой сверкали блёклые глаза. В этот миг Домициан предстал в своём истинном обличии: полусатир-полудемон.

   – Недоразумение? – повторил он. – Недоразумение? Вот уже несколько недель я считаю её своей, но какой-то наглец посмел встать между ней – и мной, принцем Домицианом. А ты... ты посмел явиться ко мне с дурацкими россказнями, да ещё приволок с собой какую-то шлюху вместо Жемчужины... – Он едва не зарыдал от пьяного разочарования и бешенства. Он сделал шаг назад, захлопал в ладоши и громко позвал своих слуг и стражников.

Тут же сбежалось множество людей, решивших, что их господин подвергается опасности.

   – Уведите и убейте эту женщину, – приказал он, – но нет, это может повлечь за собой нежелательную огласку, ведь она была пленницей Тита. Не убивайте её, просто вышвырните на улицу.

Девушку схватили за руки и увели.

   – О мой повелитель... – начал Сатурий.

   – Молчать! Сейчас я займусь и тобой... Разденьте его догола... я знаю, что ты свободный человек и гражданин Рима. Но в скором времени, помяни моё слово, ты будешь гражданином преисподней! Принесите розги, да потяжелей, и засеките его насмерть.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме громких ударов и приглушённых стонов несчастного Сатурия.

   – Ах, негодяи, – завопил озверевший Домициан, – вы стегаете его вполсилы, в шутку, что ли? Сейчас я вам покажу, как это делается, – и, вырвав у одного из рабов розгу, он бросился к распростёртому домоправителю; все отодвинулись в сторону, чтобы их повелитель мог явить всё своё палаческое искусство.

Увидев, что к нему подбежал Домициан, Сатурий понял, что должен немедленно что-нибудь предпринять, иначе принц засечёт его до смерти. Он кое-как поднялся на колени.

   – Принц, – вскричал он, – выслушайте меня. Ваш гнев справедлив, вы можете меня убить, хотя я и не заслуживаю чести умереть от ваших рук. Но вспомните, грозный господин: если вы меня убьёте, вы никогда не сможете найти столь желанную вам Жемчужину.

Домициан остановился: даже в гневе он не терял соображения. «Несомненно, – подумал он, – плут знает, где она находится. Может быть, он даже припрятал её для себя».

   – «Розга – лучшая наставница», – процитировал он вслух грубоватую поговорку, – так можешь ли ты найти мне Жемчужину?

   – Да, конечно, если у меня будет время... Человека, который может выложить два миллиона сестерциев за одну рабыню, не так уж и трудно найти.

   – Два миллиона сестерциев? – воскликнул Домициан, изумлённый. – А ну-ка расскажи мне всю эту историю. Рабы, верните Сатурию его одежду и отойдите, но не слишком далеко: он человек вероломный.

Домоправитель набросил одежду на свои окровавленные плечи и застегнул её дрожащей рукой. Затем он рассказал обо всём, заключив свой рассказ словами:

   – Что я мог поделать, мой господин? У меня не хватало денег, чтобы заплатить такую огромную сумму.

   – Что ты мог поделать, глупец? Ты мог купить её в кредит, а о цене я договорился бы потом. Что там Тит, уж его я как-нибудь перехитрил бы. Но глупость уже сделана, остаётся только её исправить, если, конечно, она поддаётся исправлению. – И он заскрипел зубами.

   – Это я смогу узнать завтра, господин.

   – Завтра? Что же ты сделаешь?

   – Выясню, по крайней мере попробую выяснить, где скрывается девушка, тогда тот, кто купил, умрёт, а уж завладеть девушкой будет нетрудно.

   – Конечно же тот, кто посмел отобрать у Домициана красавицу, дорогую его сердцу, заслуживает немедленной смерти, – с бранью сказал принц. – Послушай, Сатурий, так и быть, я тебя пощажу, но если ты ещё раз упустишь её, то будешь предан мучительнейшей смерти. А теперь ступай прочь. Завтра мы ещё посоветуемся. О боги, за что вы так жестоко караете Домициана! Моя душа вся истерзана, ей может помочь только целительная сила поэзии. Разбудите грека и пришлите его ко мне. Он прочитает мне описание гнева, который охватил Ахилла, когда у него похитили его рабыню Брисеиду, ибо судьба героя «Илиады» – моя собственная.

И, проливая лживые слёзы разочарованной страсти, новоявленный Ахилл отправился утешать свою «истерзанную душу» бессмертными строками Гомера, ибо этот зверь воображал себя поэтической натурой. Для его душевного покоя, вероятно, было хорошо, что он не видел, с каким выражением лица Сатурий растирал свои избитые плечи целебной мазью, и не слышал клятвы, которую произнёс этот ловкий и предприимчивый слуга, когда улёгся ничком на постель. То была ужасная клятва: Сатурий поклялся именами всех богов, каким поклонялись в Риме, не исключая еврейских и христианских, что когда-нибудь отомстит Домициану кинжалом за его розги. Будь принц наделён даром провидения, он, возможно, смог бы представить тебе ту, ещё далёкую, но уже вписанную в свитки судьбы ночь, когда свершится возмездие. Вот он, лысый, тонконогий толстяк в императорской мантии, катается по полу своей опочивальни в смертельной схватке с неким Стефаном, а старый домоправитель Сатурий вновь и вновь вгоняет ему кинжал в спину, крича при каждом ударе:

   – На, получай! Это тебе за твои розги, цезарь. Ты помнишь Жемчужину? Это тебе за розги, цезарь. И ещё... и ещё... и ещё...

Но Домициан слушал перед сном повесть о злоключениях богоравного Ахилла, чья судьба в какой-то мере предвосхищала его собственную, в полном неведении об ожидающем его возмездии.

На другой день после великого дня Триумфа купец Деметрий из Александрии, то бишь Халев, сидел в конторе склада, нанятого им под свои товары, на одной из оживлённейших улиц Рима. Он был всё так же красив, такой же благородной наружности, как и всегда, но на его лице лежала мрачная тень печали. Весь предыдущий день он час за часом пробивался через густую толпу, вдоль улиц Рима, держась как можно ближе к Мириам, которая следовала путём великолепного позора.

Чтобы приготовиться к вечерним торгам, где вместе с другими рабынями должны были выставить и Мириам, он распродал все свои товары, обратив их в наличность, ибо знал, что ему придётся соперничать с самим Домицианом, и предвидел, что цена за прекрасную Жемчужину, о которой толковал весь город, будет очень высока. Что произошло на торгах, мы уже знаем. Он предложил всё, что у него было, до последней монеты, и всё же Жемчужину у него перекупили. Таинственная женщина в крестьянской одежде перекупила её даже у посредника Домициана. Женщина была переодета, говорила не своим голосом, со странным акцентом, но он узнал её с первого взгляда. Казалось просто невероятным, что Нехушта в Риме, и всё же это Нехушта, а никто иной.

Вообще-то это неплохо, думал Халев, что Мириам купила именно Нехушта, но где она могла раздобыть здесь, на чужбине, столько денег? Кто же стоит за её спиной? Кто? Это может быть только один человек – Марк. Но Халев навёл справки: его нет и не должно быть в Риме. Есть все основания полагать, что его соперник давно уже мёртв, а его кости валяются вместе с десятками тысяч скелетов среди развалин Священного города в Иудее. В последний раз он видел Марка тяжело – скорее всего смертельно – раненным, ибо удар нанёс он сам, Халев: он лежал без памяти в Старой башне в Иерусалиме. Затем он исчез, и вместо него появилась Мириам. Но куда он мог скрыться? Даже если Мириам и удалось спрятать его в какой-то тайной норе, как смог бы он выжить без еды и без ухода? А если он жив, то почему не показывается на людях? Почему такой богатый патриций и прославленный солдат не участвовал в триумфальном шествии Тита?

С чёрным отчаянием в груди видел Халев, как Мириам продали таинственной незнакомке с корзиной, как она ушла вместе с аукционистом и слугой незнакомки, который также тащил на себе корзину, в контору. Под каким-то предлогом он попробовал сунуться туда, но его остановил сторож. Он долго ждал около двери, и когда вернулся один аукционист, он сразу же догадался, что и покупательница, и та, кого она купила, вышли через задний ход – по всей вероятности, чтобы избежать слежки. Он обежал здание и увидел перед собой пустые, озарённые звёздным мерцанием площади Форума. Ему почудилось, что далеко вдали мелькнула небольшая: группка людей: они поднимались по чёрной мраморной лестнице в тёмной тени какого-то храма. Он перебежал через площадь, быстро поднялся по лестнице и на самом её верху увидел счетовода, помощника аукциониста: он смотрел вдоль широкой улицы, такой же пустынной, как и лестница.

Остальное уже известно нашим читателям. Халев устремился за беглецами, дважды ему удалось видеть фигурки в тёмной одежде, заворачивающие за отдалённые углы. Однажды он потерял их из виду, но случайный прохожий, торопившийся на ночное пиршество, подсказал ему, где их искать. Он ринулся вперёд почти наугад и был вознаграждён за своё неустанное преследование зрелищем беглецов, заходящих в узкий дверной проем. Он даже торкнулся в массивную дверь и убедился, что она заперта. Он хотел было постучать, но спохватился, подумав, что достаточно будет ему изложить своё дело, – и ему уже не уйти живым. В этот ночной час тот, кто купил прекрасную рабыню, наверняка держит меч наготове против несчастливого соперника, который осмелится преследовать его добычу.

Халев обошёл дом, точнее, мраморный дворец, который казался совершенно безлюдным, хотя в одном из окон, через щель в ставнях, как будто и мелькнул огонёк. Теперь он узнал этот дом – тот самый, перед которым останавливалась триумфальная процессия, а римский солдат, не выдержав насмешек толпы, бросился под колеса. Да, сомнения нет, его кровь всё ещё темнеет на пыльных камнях, тут же лежит кусок сломанной прялки, которую вместо меча дали этому бедняге. Благороднейшие люди эти римляне! Если так подходить к вопросам чести, то следует наказать и его соперника Марка, взятого в плен им, Халевом. При этой мысли Халев улыбнулся: он хорошо знал, что среди солдат нет никого отважнее Марка. За этой мыслью последовал целый поток других. Где-то в этом необитаемом на вид доме должна быть сейчас Мириам: совсем рядом, но так же далеко, как если бы она всё ещё была в Иудее. Да, Мириам наверняка здесь, но кто же с ней? Новообретённый господин, который уплатил за неё два миллиона сестерциев.

Халев едва не захлебнулся от ярости. До сих пор в его жизни господствовали две страсти: честолюбие и любовь к Мириам. Он мечтал быть правителем евреев, может быть, даже их царём; поэтому-то и вступил в ряды заговорщиков и сражался за изгнание римлян из Иудеи. Он участвовал в доброй сотне отчаянных стычек. Вновь и вновь рисковал своей жизнью, вновь спасался бегством. Для человека молодого он достиг достаточно высокого положения, стал одним из высших военачальников евреев.

Наступил конец, последний ужасный бой – окончательный разгром. А он всё ещё жив, погибли сотни тысяч его соотчичей, а он не только жив, но и в безопасности – не потому что очень дорожит своей шкурой, а потому что стремится спасти Мириам. Ему удалось не только спрятать свои деньги, но и со свойственным его единоплеменникам финансовым талантом даже и приумножить их, и вот прославленный военачальник, государственный муж превратился в торговца восточными товарами. Но все эти блистательные возможности уже в прошлом; он может стать ещё богаче, но для него, еврея, отныне закрыт путь к величию, он уже не может насытить свою душу столь желанной ей славой. Остаётся только эта страсть к одной-единственной женщине среди многих миллионов, обитающих под солнцем, к подруге его детских игр, которую он любит, сколько помнит себя, и будет любить до конца без всякой надежды на взаимность.

Но почему она его не любит? Потому что на его пути соперник, проклятый римлянин Марк, которого он вот уже несколько раз покушается убить, но тот неизменно ускользает от него. Каждый раз, сжав пальцы, он обнаруживает, что песок просыпался. Одно утешение: если она недостижима для него, то точно так же недостижима и для Марка. Но утешение очень слабое, в эти мучительные часы в его душе бушуют все пламена геенны. Он потерял Мириам, в чьих же она руках?

Всю долгую ночь Халев бродил вокруг холодного, пустого на вид дворца, терпя невероятные муки, заслуживающие сострадания и богов и людей. Наконец забрезжил рассвет, струя своё тусклое мерцание на великолепную улицу, группы усталых, ещё не протрезвевших кутил, возвращающихся домой с ночных пирушек: нарумяненных мужчин и растрёпанных женщин. Появились скромные труженики, среди них и метельщики, которые вышли на работу пораньше, надеясь найти после триумфального шествия какие-нибудь ценные вещи, оброненные его участниками или зрителями. Двое метельщиков принялись мести около Халева; чтобы развлечься, они подтрунивали над ним, спрашивая, не провёл ли он всю ночь в канаве и не забыл ли он дорогу домой. Он отвечал, что ждёт, пока откроются двери этого дома.

   – Какого дома? – спросили они. – «Счастливого дома»? – И показали на мраморный дворец Марка, с золотой надписью над портиком, которую Халев только сейчас рассмотрел.

Он кивнул.

   – Тебе придётся долго ждать, – сказал один из метельщиков. – Этот дом давно уже не оправдывает своего названия. Его хозяин убит на войне, и никто не знает, кому он достанется.

   – Кто был его хозяином?

   – Марк, любимец Нерона, по прозвищу Счастливчик.

С горькой бранью на устах Халев повернулся и пошёл прочь.

Глава XI
СУД ДОМИЦИАНА

Прошло два часа, а полный ярости Халев всё ещё сидел в своей конторе. Одно желание раздирало его сердце – убить своего удачливого соперника Марка. Никаких сомнений не может быть: Марк спасся и возвратился в Рим. Это он, один из богатейших патрициев Рима, поручил Нехуште купить Мириам на торгах. А затем велел привести свою новую рабыню в дом, где он её ждал. Вот чем завершилось их длительное соперничество, вот ради чего он, Халев, сражался, наживал деньги, вынашивал всякие замыслы и страдал. «Уж лучше бы она досталась этому негодяю Домициану, – в горьком ожесточении думал Халев, – Домициана она по крайней мере ненавидела бы, а Марка любит».

Выход оставался один – отомстить. Он, Халев, должен отомстить за себя, но как, каким образом? Выследить и убить Марка? Но тогда в опасности окажется его собственная жизнь: он хорошо знал, какая судьба ожидает чужеземца, особенно еврея, который осмелится поднять руку на римского вельможу; прибегнуть же к помощи наёмных убийц тоже очень рискованно: они могут выдать того, кто их нанял. А умирать Халев не хотел; жизнь – единственное сохраняющееся у него ценное достояние, думал он. К тому же, пока он жив, ещё остаётся надежда, что после смерти своего соперника он сможет завладеть Мириам. Тогда её, без сомнения, продадут вместе с другими рабами, и он купит её по дешёвой цене, как товар, уже бывший в употреблении. Нет, нет, он не должен подвергать себя опасности. Необходимо ждать, пока представится благоприятная возможность.

А возможность представилась очень скоро, ибо в те дни, как и во времена нынешние. Царь Зла всегда спешил прийти на помощь тем, кто взывал к нему с достаточной страстностью. В дверь неожиданно постучали.

   – Войдите, – грубо крикнул Халев, и в контору вошёл человечек с коротко стриженными волосами и проницательным суровым лицом, которое показалось ему знакомым. Но узнать его было не так-то легко: один глаз заплыл, висок залеплен пластырем. К тому же человечек хромал и непрестанно передёргивал – по-видимому, сильно болевшими – плечами. Но как только он открыл рот, чтобы заговорить, Халев сразу же его узнал. То был домоправитель Домициана, который, как и он, потерпел поражение на торгах.

   – Приветствую тебя, благородный Сатурий, – сказал он. – Прошу тебя, присаживайся, я вижу, тебе трудно стоять.

   – Да, да, – ответил домоправитель, – и всё же я лучше постою. Вчера вечером со мной произошёл несчастный случай, пренеприятнейший случай. – И вместо дальнейших объяснений он кашлянул. – И у вас тоже, почтенный Деметрий, – если не ошибаюсь, так вас зовут, – такой вид, будто вы провели бессонную ночь.

   – Со мной тоже случился несчастный случай; никаких, правда, следов, небольшое внутреннее повреждение, которое может оказаться весьма болезненным... Итак, благородный Сатурий, чем я могу вам услужить? Не хотите ли приобрести восточные шали?

   – Благодарю вас, друг. Я пришёл говорить не о шалях, а о плечах. – И он опять передёрнул плечами. – О женских плечах. О прелестных плечах еврейской пленницы, в которой вы принимали столь большой интерес, что готовы были уплатить миллион четыреста тысяч сестерциев.

   – Да, – ответил Халев, – плечи у неё и впрямь прелестные.

Последовала пауза.

   – Поскольку я человек деловой, к тому же очень занят, не перейдёте ли вы прямо к делу?

   – Разумеется, я только и ждал вашего позволения. Как вы, возможно, слышали, я являюсь представителем весьма знатного вельможи...

   – Который также принимал большой интерес в пленнице и готов был уплатить полтора миллиона сестерциев.

   – Совершенно верно. К сожалению, этот его интерес отнюдь не убавился, только, я бы сказал, перешёл на другого человека...

   – Глубокие чувства побудили его заплатить на пятьсот тысяч больше.

   – Совершенно верно. Какой вы догадливый человек! Истинный сын Востока.

   – Не могли бы вы говорить более ясно?

   – Пожалуйста, превосходный Деметрий. Знатный вельможа, о котором я упомянул, был столь огорчён этой потерей, что разрыдался и даже позволил себе упрекнуть меня, которого он любит сильнее, чем родного брата...

   – Если всё, что о нём говорят, верно, это вполне естественно, – сухо отозвался Халев и добавил: – Тогда-то с вами и случился этот... пренеприятнейший случай?

   – Да, да. Видя, в каком горе мой царственный хозяин, я вдруг упал...

   – И вероятно, провалились в колодец, ибо повредили себе и глаз, и спину, и ногу? Но я понимаю, такое бывает в домах знатнейших вельмож, где полы столь гладкие, что может поскользнуться и упасть самый осторожный человек. Но ведь это слабое утешение для пострадавшего.

   – Весьма, – прорычал Сатурий, – но поскольку переложить полы не в его власти, ему остаётся лишь мелить подошвы своих сандалий и натирать спину маслом... Я хочу знать имя покупателя, ибо старуха скрылась, а этот дурак аукционист ничего не знает.

   – Зачем вам его имя?

   – Домициан требует его головы. Желание, по-моему, противоестественное, но, по некоторым соображениям, честно сказать, я склонен способствовать его удовлетворению.

В голове у Халева, наподобие свечи в тёмной комнате, вспыхнул неожиданный огонёк.

   – Ах так, – сказал он. – И если я смогу подсказать, как получить эту голову, да ещё и без особого шума, то взамен я могу рассчитывать на руку этой девушки. Видите ли, я знал её ещё во времена юности и питаю к ней чисто братский интерес.

   – Ну, конечно, так же, как и Домициан, и человек с двумя миллионами сестерциев, и половина всех мужчин в Риме, которые испытывали то же самое родственное чувство, когда видели её вчера. Тут нет ничего удивительного. Должен сказать, что моего хозяина интересуют лишь безупречные светлые жемчужины, он никогда не восхищался девушками или женщинами со сколько-нибудь ущербной репутацией. Но у него странно ревнивый характер, он требует не руки девушки, а головы своего соперника.

   – Не уточните ли вы одно обстоятельство, прежде чем мы продолжим этот разговор? – спросил Халев. – Если нет, я вряд ли возьмусь за столь щекотливое и опасное дело.

   – С удовольствием. Может быть, вы изложите мне свою просьбу письменно. И ответ, как я понимаю, вы тоже хотите получить письменный.

Халев взял пергамент, стиль и написал:

Халеву, сыну Хиллиэля, даётся полное письменное, заверенное всеми надлежащими подписями прощение за его участие в Иудейской войне, а также предоставляется свобода жить, путешествовать и торговать в пределах всей Римской империи.

Кроме того, заинтересованное лицо письменно обязуется передать еврейскую рабыню по прозвищу Жемчужина в полную и неоспоримую собственность александрийскому купцу Деметрию, если последний, в свою очередь, передаст в его руки виновника причинённой ему обиды.

   – Вот и всё, – сказал Халев, вручая пергамент Сатурию. – Этот Халев, упоминаемый в записке, – мой еврейский друг; я хочу оказать ему важную услугу, ибо без его помощи и показаний я не смогу осуществить предлагаемую мной сделку. Будучи очень застенчив и робок, этот Халев, чьи нервы подверглись сильному испытанию во время осады Иерусалима, не станет действовать без письменного прощения, которое, кстати сказать, потребует должным образом заверенной подписи самого цезаря Тита. Но это моя дань нашей дружбе, для себя же лично я прошу, чтобы мне передали госпожу, которую я хочу отвезти в Иудею, к тоскующим по ней родственникам.

   – Всё понял, – сказал Сатурий, – никаких дальнейших объяснений не требуется. Вести дело с александрийскими купцами – одно удовольствие. Я думаю, что управлюсь за два часа.

   – Только приходите один. Я уже вам говорил, что всё зависит от Халева; в случае, если что-нибудь его встревожит, всё может сорваться. А он – единственный обладатель ключа к тайне. Утратив этот ключ, ваш повелитель никогда не получит головы своего соперника, как и Халев – руки девушки.

   – Успокойте робкого Халева, ему нечего опасаться. Кому нужен грязный предатель своего дела и народа? Пусть он спокойно вылезает из своей сточной канавы и наслаждается солнцем. Цезари не сражаются с трупными крысами. Но я ухожу, достойнейший Деметрий, ибо должен поспешать, чтобы быстрее вернуться со всем, чего вы просите.

   – Прекрасно, благороднейший Сатурий, и ради нас обоих не забывайте, как скользки полы во дворцах, ещё одно падение может оказаться для вас роковым.

«Мой корабль – в глубоких водах, – подумал Халев, когда за его посетителем захлопнулась дверь. – Но я уверен, что благополучно достигну гавани. Во всяком случае, это мой единственный шанс. Принц, ясное дело, хочет мести, а не любви. Что для него Мириам? Мимолётная прихоть, игрушка, кем-то похищенная. Несомненно, он хочет убить этого похитителя, но цари брезгливо отворачиваются от увядших роз, достойных украшать лишь голову александрийского купца. Итак, я бросаю кости в последний раз, и пусть они определят мой жребий».

Начатая им игра продолжалась в Домициановом дворце. Смиренно, даже униженно доложил верный домоправитель Сатурий о своих розысках августейшему повелителю Домициану, жестоко страдавшему от печёночных колик; обычно багроволицый, теперь весь жёлтый, с ещё более неприятным, чем всегда, взглядом своих бледных глаз, сидел он на диване среди подушек, наслаждаясь благоуханием розового масла и обрызгивая уксусом лоб.

Он равнодушно выслушал рассказ своего шакала, пока наконец его отупевший ум не осознал всё значение условий, предложенных таинственным восточным купцом.

   – Так, значит, – произнёс он, – этот человек хочет завладеть Жемчужиной, а мне, на мою долю, предлагает жизнь купившего её человека, кто бы он ни был. Да как ты смеешь излагать мне его предложение, в своём ли ты уме? Неужели ты не понимаешь, что мне нужна и сама эта женщина, и кровь того, кто осмелился похитить её у меня?

   – О, божественнейший принц, я всё хорошо понимаю; но мы можем подсечь эту рыбу только после того, как она заглотнёт наживку.

   – А почему бы не схватить его и не предать пыткам?

   – Я уже думал об этом, но евреи – народ очень неподатливый. Пока мы будем вытягивать из него истину, птичка может упорхнуть с кем-нибудь другим. Гораздо лучше обещать ему всё, что он просит, а затем...

   – А затем?

   – Затем можно забыть свои обещания. Это проще простого.

   – Но он хочет иметь письменное подтверждение?

   – Ну и что? Я напишу это подтверждение своей рукой, а мой божественный повелитель может в любой момент сказать, что он его не подписывал. Только прощение Халеву – это, верно, и есть сам Деметрий – должно быть подписано Титом. Велика ли беда, если ещё один еврей получит право торговать в Римской империи, ведь ценой такой уступки вы можете заручиться его помощью в чрезвычайно важном для вас деле. А когда наступит подходящий час, вы сможете поймать в свои сети и неизвестного соперника и девушку, и пусть тогда наш друг Деметрий известит об этом её родственников в Иудее, о которых, по его словам, он только и заботится.