Текст книги "Падение Иерусалима"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

Соавторы: Леонардо Грен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Глава VIII
НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Если бы Мириам случайно выглянула из паланкина, когда в предутренних сумерках, в сопровождении Галла и вооружённого эскорта, её проносили мимо храма Исиды, и если бы эти сумерки вдруг рассеялись, она могла бы увидеть двоих людей, скачущих в Рим со всей быстротой, с какой их могли нести измученные кони. Но хотя у обоих была мужская посадка, под восточной одеждой одного из всадников пряталась женщина.

   – Судьба благоволит нам, Нехушта, – хриплым голосом произнёс мужчина. – Мы могли опоздать на триумфальное шествие, но поспели вовремя. Смотри, вот они уже собираются за Октавиановым парком. – И он показал на отряды солдат, спешивших к месту своего сбора.

   – Да, да, господин Марк, мы поспели вовремя. Это они, Римские орлы, а вот и их добыча. – И, в свою очередь, Нехушта показала на окружённый эскортом паланкин, где скрывалась та самая, любимая ими обоими женщина, которую они искали. – Но куда теперь? Ты тоже хочешь принять участие в триумфальном шествии Тита?

   – Нет, женщина, слишком поздно. К тому же я не знаю, как примет меня Тит.

   – Как примет? Но ведь ты же его друг, а он, все говорят, верен своим друзьям.

   – Может быть, и верен, но только вряд ли тем из них, кто побывал во вражеском плену. В самом начале осады такое случилось с одним знакомым мне человеком. Он попал в плен вместе с напарником. Напарника евреи убили, но, когда они собирались обезглавить его на крепостной стене, он вырвался из рук палача, спрыгнул вниз и бежал, отделавшись небольшими ушибами. Тит пощадил его, но изгнал из легиона. Вряд ли я могу надеяться на что-нибудь лучшее.

   – Но ведь ты был захвачен в плен не по своей вине. Ты лишился чувств от удара, да и врагов было слишком много, чтобы ты мог с ними справиться.

   – Да, но это не оправдание. Закон, справедливый закон требует, чтобы ни один римский солдат не сдавался в плен. Если же он захвачен в беспамятстве, то, очнувшись, должен покончить с собой, как, без сомнения, поступил бы и я, окажись я в руках евреев. Но судьба судила иное. И всё же, говорю тебе, Нехушта, если бы не Мириам, я ни за что не вернулся бы в Рим – по крайней мере до тех пор, пока Тит не простил бы меня.

   – Что же ты предполагаешь делать, господин Марк?

   – Вернуться в свой собственный дом, около терм Агриппы. Триумфальное шествие должно пройти мимо моего дома, и, если Мириам среди пленников, мы её увидим. Если же её не окажется среди них, стало быть, её нет в живых или же она продана в рабство, а возможно, и подарена кому-нибудь из друзей цезаря.

На этом им пришлось прекратить разговор, ибо скопление народа было уже так велико, что им приходилось ехать один за другим, впереди Марк, а позади Нехушта. Они пересекли мост через Тибр и проехали много улиц, по большей части красиво убранных для празднества. Наконец Марк осадил коня возле своего мраморного дома на Виа Агриппа.

   – Странное возвращение домой, – шепнул он. – Следуй за мной. – И, объехав дом, он спешился около маленькой боковой двери и постучал. На стук никто не откликнулся, и Марк постучал ещё раз. Через некоторое время кто-то чуть-чуть приотворил дверь, и дребезжащий ворчливый голос произнёс изнутри:

   – Кто бы ты ни был, убирайся прочь. Это дом Марка, который погиб на Иудейской войне. Кто смеет меня беспокоить?

   – Наследник Марка.

   – У Марка нет никаких наследников, кроме цезаря, который несомненно наложит руку на всё его имущество.

   – Открой, Стефан, – повелительным тоном сказал Марк и, не дожидаясь ответа, широко открыл дверь и вошёл. – Глупец! – добавил он. – Как же ты, мой домоправитель, не узнаешь голоса своего хозяина?

Сморщенный человечек в коричневой одежде писца, который придерживал дверь, пробуравил его своими острыми глазками и, всплеснув руками, попятился назад.

   – Клянусь Марсовым копьём, – запричитал он, – это господин Марк, воскресший из мёртвых. Приветствую вас, господин, приветствую!

Марк провёл своего коня через сводчатый проход во двор и, пропустив Нехушту, запер за ней калитку.

   – Почему ты был уверен, что я погиб, друг? – спросил он.

   – О, господин, – ответил домоправитель, – потому что все возвратившиеся с войны в один голос уверяли, что вы пропали без вести во время осады этого еврейского города, скорее всего, убиты или взяты в плен. Я хорошо знал, что вы не опозорите свой древний род, своё благородное имя и Орлов, которым вы служите, враги ни за что не возьмут вас живым. Поэтому я не сомневался, что вы погибли.

С горьким смешком Марк повернулся к Нехуште.

   – Слышишь, женщина, слышишь? Если таково убеждение моего вольноотпущенного управителя, то каково же будет мнение цезаря и его двора? – сказал он и добавил: – Итак, случилось то, что ты считал невозможным, да я и сам так считал. Хотя и не по моей вине евреи взяли меня в плен.

   – Если так, – сказал старый управитель, – скрывайте это, господин, скрывайте от всех. Два несчастных пленника, которых нашли в еврейской темнице, приговорены к позорному наказанию: они пойдут в триумфальной процессии, руки – связаны за спиной, вместо мечей – прялки, а на груди – таблицы с такой надписью: «Я римлянин, который избежал смерти ценой собственного позора». Вряд ли вы захотели бы быть в их компании, господин.

Марк сперва побагровел, затем побледнел.

   – Друг, замолчи, – сказал он, – этот разговор не приведёт ни к чему хорошему. Или ты хочешь, чтобы я закололся мечом у тебя на глазах? Прикажи рабам приготовить для нас ванну и еду. Мы должны помыться с дороги и поесть.

   – Рабам, мой господин? Здесь нет никого, кроме одной старухи, помогающей мне следить за домом.

   – Где же они тогда? – сердито спросил Марк.

   – Здесь им нечего было делать, и я послал их обрабатывать ваши поля, а лишних продал.

   – Ты всегда был очень бережлив, Стефан. – И, подумав, он спросил: – В доме есть деньги?

Управитель подозрительно покосился на Нехушту и, увидев, что она возится с конями достаточно от них далеко, шёпотом ответил:

   – Деньги? У меня их столько, что я не знаю, что с ними делать. Наш тайник – вы о нём знаете – просто набит золотом, а оно всё идёт и идёт, У меня хранится доход от ваших больших поместий за три года, деньги, вырученные от продажи рабов и кое-какого имущества, и большая сумма наконец-то взысканных мной старых долгов, оставшихся ещё со времён господина Кая. Уж в чём, в чём, а в деньгах у вас недостатка не будет.

   – Деньги – это ещё не самое ценное, – вздохнул Марк. – И всё же они могут пригодиться. Привяжи лошадей около бассейна и дай нам что-нибудь поесть, ибо мы проскакали тридцать часов без передышки. Потом поговорим.

Был полдень. Марк выкупался, умастился и надел приличествующие его положению одежды; теперь он стоял в одном из великолепных покоев своего мраморного дома, глядя в щель между ставнями на проходящую мимо процессию. К нему присоединилась и старая Нехушта. Она также переоделась в чистое белое платье, принесённое ей служанкой-рабыней.

   – Есть ли какие-нибудь новости? – с нетерпением спросил Марк.

   – Кое-какие, господин. Я сопоставила то, что известно рабыне, с тем, что известно твоему управителю. Прекрасная еврейская пленница будет участвовать в триумфальной процессии, а затем её продадут с торгов на Форуме. Говорят также, что между Домицианом, его братом Титом и Веспасианом была из-за неё ссора.

   – Ссора? Какая ссора?

   – Твои слуги мало что об этом знают, но они слышали, будто Домициан потребовал, чтобы брат подарил ему девушку, на что Тит ответил, что, если она ему нужна, он может купить её с торгов. Последнее слово осталось за Веспасианом, который поддержал Тита. Домициан ушёл в ярости, объявив, что он всё равно купит девушку, но нанесённого ему оскорбления не простит.

   – Стало быть, мой соперник – Домициан? – сказал Марк. – Поистине, против меня ополчились сами боги.

   – Почему, господин? Твои деньги ничуть не хуже его, и, может быть, ты предложишь больше, чем он.

   – Я отдам всё, до последней монеты, но ведь это не спасёт меня от гнева и ненависти Домициана.

   – Ему не обязательно знать, что ты будешь участвовать в торгах вместе с ним.

   – О, в Риме знают всё, иногда даже истинную правду.

   – Зачем тревожиться заранее? Может быть, всё обойдётся. Сначала надо убедиться, что эта девушка – Мириам. Надо подождать.

   – Да, – ответил он, – надо подождать, ничего другого нам и не остаётся.

С нетерпением и тревогой наблюдали они за шествием. Они видели колесницы с изображёнными на них картинами взятия Иерусалима и статуи богов из слоновой кости и золота. Они видели пурпурные вавилонские гобелены, диких зверей и макеты кораблей на колёсах. Они видели храмовые сокровища, и образы Победы, и многое другое; шествию, казалось, не будет конца, а пленники и императоры ещё не появлялись.

И вдруг Марк заметил двух несчастных римских солдат, которые были в плену у евреев; они шли в окружении насмехавшихся над ними шутов и жонглёров. При виде этого зрелища он отшатнулся, будто в лицо ему полыхнуло пламенем. Солдаты шли со связанными за спиной руками, в полных боевых доспехах, но с прялками вместо мечей и с возвещающими об их позоре таблицами на шее. Грубая римская толпа с её приверженностью к жестоким, низменным зрелищам громко улюлюкала и кричала: «Трусы!» Один из двоих, черноволосый малый с бычьей шеей, терпеливо сносил все издевательства, помня, что вечером его отпустят на свободу. Другой – голубоглазый, с более тонкими чертами лица, видимо благородного происхождения, в бешенстве озирался и скалил зубы, точно дикий зверь. Развязка наступила как раз напротив дома Марка.

   – Пёс! Трусливый пёс! – завопила какая-то женщина, бросив в него камень, который угодил ему в щёку.

Голубоглазый остановился и, обернувшись, прокричал в ответ:

   – Неправда, я не трус; своими руками я убил десять человек, из них пятерых – в поединках. Это вы, глумящиеся надо мной, трусы. Враги одолели меня, потому что их было много; в тюрьме я не покончил с собой, так как думал о своей жене и детях. Но сейчас я покончу с собой, и моя кровь будет на вашей совести.

Следом за ним, влекомый восемью белыми быками, ехал макет корабля с экипажем на палубе. Вырвавшись из рук своего стражника, голубоглазый бросился на мостовую как раз перед большой колесницей, колесо переехало ему шею.

   – Молодец! Молодец! – кричала толпа, радуясь неожиданному развлечению. – Молодец! Теперь все мы убедились, что ты не трус.

Тело тотчас же оттащили в сторону, и процессия продолжала свой путь. Марк, видевший всю эту сцену, закрыл лицо руками, а Нехушта возвела глаза к небу и помолилась за душу умершего.

Теперь мимо них, по восемь в ряду, шли сотни и сотни пленников, и толпа разразилась радостными кликами при виде этих несчастных, чьё единственное преступление состояло в том, что они сражались за свою родную страну до конца. Прошли последние ряды, и чуть поодаль показалась лёгкая фигурка устало бредущей девушки в белом шёлковом, с золотым шитьём платье. Её склонённая голова с длинными, почти до пояса косами была открыта жгучим лучам солнца, и на обнажённой груди сверкало снизанное из крупных жемчугов ожерелье.

   – Жемчужина! Жемчужина! – ревела толпа.

   – Смотри, – сказала Нехушта, кладя руку на плечо Марка.

Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел Мириам; хотя он и слышал её голос в Старой башне в Иерусалиме, её лицо тогда было скрыто от него темнотой. Перед ним была та самая девушка, с которой он некогда простился в деревне около Иордана, та самая, но сильно изменившаяся. Тогда совсем юное, беззаботное лицо теперь носило на себе печать пережитых страданий и мук. Черты стали тоньше; глубокие кроткие глаза смотрели испуганно и укоряюще; красота была такого рода, какая нам только грезится во сне, не от этой земли.

   – Родная моя, родная моя! – зашептала Нехушта, протягивая к ней руки. – Благодарение Христу, я нашла тебя, дорогая!

Она повернулась к Марку, который не отрывал глаз от Мириам, и спросила его с неожиданной яростью:

   – Теперь, когда ты её увидел опять, скажи, римлянин, ты всё ещё любишь её, как и прежде?

Он не отозвался, и она повторила свой вопрос. Тогда он ответил:

   – Зачем ты досаждаешь мне пустыми словами? Когда-то она была женщиной, чью любовь я хотел завоевать, теперь она дух, который я боготворю.

   – Женщина она или дух либо женщина и дух, ты должен оберегать её как зеницу ока; смотри, римлянин, если что... – прорычала Нехушта ещё более яростно и схватилась за кинжал, спрятанный у неё на груди.

   – Успокойся, успокойся же, – увещевал её Марк, и в эту минуту процессия остановилась прямо перед их окнами. – Какой у неё утомлённый и какой печальный вид! – продолжал он, как бы говоря сам с собой. – Впечатление такое, будто её душа сломлена испытаниями. А я должен прятаться от неё, не смею даже показать ей своё лицо! Если бы она только знала! Если бы только знала!

Нехушта оттолкнула его и сама встала на его место. Устремив взгляд на Мириам, она чудовищным усилием воли постаралась дать ей знать о своём присутствии. Всё её тело дрожало от напряжения. И пленница почувствовала её взгляд и подняла голову.

   – Отойди в сторону! – шепнула Нехушта Марку и медленно открыла ставни. Теперь между ней и улицей не было ничего, кроме шёлковых штор. Осторожно раздвинув их руками, она на мгновение выглянула наружу. Затем, приложив палец к губам, отодвинулась, и шторы тотчас же сомкнулись.

   – Хорошо, – сказала Нехушта, – теперь она знает.

   – Дай же и мне показаться ей, – попросил Марк.

   – Нет, она и без того в полубеспамятстве, вот-вот упадёт.

Горько терзаясь, смотрели они на Мириам, которая и в самом деле была в полубеспамятстве. Какая-то женщина протянула ей чашу с вином, она выпила вино, и её глаза прояснились, силы, видимо, вернулись к ней.

   – Запомни эту женщину, – шепнул Марк, – чтоб я смог её вознаградить.

   – Она не нуждается в вознаграждении, – ответила Нехушта.

   – Странно для римлянки, – с горечью обронил он.

   – Она не столько римлянка, сколько христианка. Прежде чем передать чашу, она сделала ею знак креста.

Заскрипели оси колёс, закричали распорядители, процессия двинулась дальше. Прячась за шторами, Марк и Нехушта провожали глазами Мириам, пока она не скрылась в облачках пыли, среди толпы. После её исчезновения уже ничто не задерживало на себе их внимания, даже появление цезарей в сияющих облачениях.

Марк подозвал управителя.

   – Стефан, – сказал он. – Иди и выясни, когда и где будут продавать пленницу по прозвищу Жемчужина. И, не задерживаясь, вернись домой. Держи язык за зубами, постарайся, чтобы никто не заподозрил, из чьего ты дома или каковы твои цели. От этого зависит твоя жизнь. Ступай.

Солнце быстро садилось, его пологие лучи окрашивали в кроваво-алый цвет мраморные храмы и колоннады Форума. После окончания празднества сотни тысяч римлян, довольные и усталые от радостного возбуждения, разошлись по домам, чтобы предаться там пиршествам, а в этом, одном из красивейших в городе, квартале стало безлюдно. Только вокруг мраморной арены, огороженной верёвкой, где должны были продавать с торгов пленниц, собралась пёстрая толпа, состоящая как из покупателей, так и праздных зевак.

Сами пленницы находились в небольшом доме, примыкающем к арене. Перед началом торгов покупатели внимательно осматривали предлагающийся к продаже товар. В дверях дома появилась убого одетая, закутанная с головой в покрывало старая женщина; на спине у неё была тяжёлая корзина, в каких обычно носят фрукты на базар.

   – Что тебе надо? – спросил привратник.

   – Я хочу осмотреть рабынь, – ответила она по-гречески.

   – Уходи, – грубо ответил он. – Они тебе не по карману.

   – А может быть, и по карману, лишь бы товар был подходящий, – ответила она, суя ему золотую монету.

   – Проходи, госпожа, проходи, – сказал привратник уже другим тоном. Нехушта вошла в дверь, которая тут же за ней закрылась, и оказалась среди рабынь.

Внутри, для удобства покупателей, были зажжены факелы. При их свете Нехушта увидела несчастных пленниц, – их было всего пятнадцать, – которые сидели на мраморных скамьях; рабыни благоухающей водой мыли им руки, ноги и лица, причёсывали волосы, стряхивали пыль с одежд, чтобы они выглядели привлекательнее в глазах покупателей. Последних было несколько десятков; они переходили от одной пленницы к другой, обсуждая их достоинства и недостатки, прося некоторых из них встать, повернуться, показать руки и ноги, чтобы лучше их рассмотреть. Когда Нехушта вошла, какой-то толстяк с засаленными кудрями, по-видимому человек восточный, пытался убедить темноволосую красавицу еврейку показать ногу. Притворяясь, будто ничего не понимает, она сидела неподвижная и суровая, но, когда он наклонился и приподнял подол её платья, она с такой силой пнула его в лицо, что под общий смех зрителей он опрокинулся на пол, а когда поднялся, все увидели, что лоб у него ободран и кровоточит.

   – Ну, погоди, красотка, – процедил он злобным голосом. – Не пройдёт и двенадцати часов, как ты заплатишь мне за всё это.

Но девушка продолжала сидеть, мрачная и неподвижная, прикидываясь, будто ничего не понимает.

Большинство покупателей собрались, однако, вокруг Мириам, которая сидела отдельно от всех, на кресле: руки скрещены, голова опущена, и вся она – печальное воплощение поруганной скромности. Покупатели, с разрешения служителя, подходили к ней один за другим, внимательно её осматривали, но Нехушта обратила внимание, что притрагиваться к ней никому не разрешали. Стоя в самом конце очереди, она прислушивалась и приглядывалась. И её внимательность была вознаграждена. Высокий человек в одежде египетского купца подошёл к Мириам и наклонился над её ухом.

   – Молчать! – гаркнул служитель. – Говорить с рабыней по прозвищу Жемчужина строго запрещено. Проходи, господин, проходи.

Купец поднял голову, и, хотя в полутьме Нехушта не могла разглядеть лицо, она всё же узнала его. Окончательное подтверждение своей догадке она получила, когда он шевельнул рукой и она увидела, что у него не хватает сустава на одном пальце.

«Халев, – окончательно убедилась она. – Халев жив и находится в Риме. Стало быть, у Домициана есть ещё один соперник». Подойдя к привратнику, она осведомилась, как зовут египетского купца.

   – Это александрийский купец Деметрий, – ответил он.

Нехушта вернулась на своё место. Перед ней стояли два посредника, которые покупали рабов и всякую всячину для своих богатых клиентов.

   – Это место подходит скорее для продажи собак, – сказал один из них, – чем для продажи одной из самых прелестных женщин, которую когда-либо выставляли на торгах. Да и время выбрано такое позднее, после заката.

   – Не всё ли равно, – сказал другой, – всё это чистый фарс. Домициан торопится заполучить девушку, поэтому торги и проводятся так поздно.

   – Он собирается её купить?

   – Разумеется. Я слышал, его доверенный человек Сатурий имеет полномочия заплатить, если понадобится, миллион сестерциев[44]44
  Сестерций – серебряная римская монета.


[Закрыть]. – И он показал кивком на высокомерного вида человека в одежде из богатой тёмной материи, который стоял в углу, надменно взирая на остальных.

   – Миллион сестерциев! За рабыню! О боги! Миллион сестерциев!

   – Её продают вместе с жемчужным ожерельем. Продавец получит также имущество в Тире.

   – Имущество в Тире? – язвительно переспросил другой. – А может быть, на луне?.. Пойдём поищем что-нибудь подешевле. Я дорожу своей головой и не такой дурак, чтобы связываться с самим принцем.

   – Я думаю, таких дураков здесь не найдётся. Принц получит свою красотку задешево.

Эти двое ушли, и через минуту настала очередь Нехушты.

   – Странная покупательница, – заметил один из тамошних служителей.

   – Не суди о вкусе плода по его кожуре, молодой человек, – наставительно сказала Нехушта. Услышав её голос, Жемчужина впервые подняла голову и тут же её опустила...

   – Она недурна, – громко произнесла Нехушта, – но во времена своей молодости я встречала женщин и покрасивее; да я и сама, хоть и смуглокожая, была хоть куда. – При этих словах окружающие посмотрели на её костлявую старческую фигуру, согнутую под бременем корзины, и громко прыснули, – Подыми голову, миленькая, – продолжала она, взмахами руки поощряя Мириам поднять подбородок.

Попытки эти были бесплодными, но только для непосвящённых, ибо в них было тайное значение. На пальце Нехушты сверкал хорошо знакомый пленнице перстень.

И она, видимо, узнала его, грудь и шея у неё вдруг порозовели, по лицу пробежала судорога, заметная даже под ниспадающими волосами.

Перстень дал знать Мириам, что Марк жив и Нехушта – его посланница. Тут, во всяком случае, не оставалось никаких сомнений.

Привратник оповестил всех о начале торгов, и покупатели бросились наружу. На помост уже поднимался гладколицый, бойкий на язык аукционист. Призвав всех к молчанию, он сделал небольшое вступление. В этот праздничный вечер, сказал он, он должен быть по необходимости краток. Лоты, которые он предлагает собравшимся здесь избранным знатокам, составляют собственность императора Тита; его долг – информировать их, что все вырученные деньги поступят не в казну цезаря, а будут поровну разделены между римской беднотой и достойными воинами, раненными или потерявшими своё здоровье на войне, поэтому все патриотически настроенные граждане должны проявлять особую щедрость. Эти лоты, уполномочен он сказать, обладают большой ценностью: пятнадцать красивейших девушек самого благородного, как полагают, происхождения, отобранных среди многих тысяч захваченных в плен во время взятия Иерусалима, чтобы украсить триумф великого победителя. Ни один истинный знаток, который хотел бы иметь столь очаровательное свидетельство великой победы, одержанной его страной, не захочет пренебречь подобной возможностью, к тому же, по имеющимся у него сведениям, еврейские женщины очень привязчивы, кротки, искусны во многих ремёслах и чрезвычайно трудолюбивы. Остаётся остановиться на одном – нет, на двух обстоятельствах. Прежде всего он должен выразить сожаление, что эти важные торги происходят в столь необычный час. Это объясняется тем, что нет удобного места, где можно было бы расположить пленниц в полной уверенности, что они не подвергнутся грубому обхождению и не убегут; лучше всего, если они как можно скорее окажутся в уединении своих новых домов: эта поспешность, по его убеждению, соответствует и желаниям самих покупателей. Затем он считает своим долгом отметить, что среди лотов есть один, представляющий особый интерес, а именно девушка, известная под прозвищем Жемчужина. Эта молодая женщина, не старше двадцати трёх – двадцати четырёх лет, последняя представительница знатнейшего еврейского рода. Её нашли прикованной к колонне на воротах иерусалимского святилища, такое наказание она понесла за нарушение каких-то их варварских законов. Всеобщее восхищение римлян в этот день подтвердило, что она и в самом деле наделена редкостной, изысканной красотой, а ожерелье из крупных жемчужин на её шее свидетельствует о её принадлежности к высокому сословию. Если он правильно разбирается во вкусах своих соотечественников, цена, которая будет за неё предложена, окажется самой высокой из всех, когда-либо уплаченных на этом рынке. Он, аукционист, осведомлен, что среди плебеев эта пленница связывается с великим, почти божественным именем. Правда это или нет, он не берётся судить, но заранее уверен, что обладатель этого имени, как подобает щедрой и великодушной натуре, обретёт желаемый лот в честных и открытых торгах. Участвовать в торгах может любой, самый скромный покупатель, если, конечно, располагает требуемой суммой, он же, со своей стороны, должен предупредить, что никому, кроме хорошо известных ему особ, таких, как сам цезарь, не будет предоставлено даже часовой отсрочки для платежа. А сейчас, поскольку уже темнеет, он приказывает зажечь факелы и начать торги. Остаётся лишь добавить, что прекрасная Жемчужина – лот № 7.

Служители зажгли факелы, вывели первую жертву и поставили её на мраморную стойку, в самом центре пылающего кольца. Это была темноволосая девочка лет шестнадцати, которая всё время испуганно озиралась.

Изначальная цена составляла пять тысяч сестерциев, в ходе торгов дошла до пятнадцати тысяч, около ста двадцати фунтов стерлингов в наших деньгах; по этой цене она и была продана греку, который отвёл её в контору, заплатил счетоводу требуемую сумму золотом и увёл её с собой, горько рыдающую. Ещё четыре пленницы были проданы по более высокой цене. Лотом № 6 оказалась та самая смуглая красавица, которая пнула в лицо восточного человека с засаленными кудрями. Как только она появилась на постаменте, этот негодяй выступил вперёд и предложил за неё двадцать тысяч сестерциев. Какой-то седобородый старик накинул ещё пять тысяч. Кто-то выкрикнул: «Тридцать тысяч!» Восточный человек назвал сорок тысяч. Цена дошла до шестидесяти тысяч; восточный человек прибавил ещё две тысячи; по этой окончательной цене, среди общего смеха, она и была продана.

   – Ты знаешь меня, за мной не пропадёт, – сказал восточный человек аукционисту, – завтра ты получишь всё сполна, у меня есть, что тащить с собой, кроме золота. Пошли, красотка, в твой новый дом, я должен свести с тобой кое-какие счёты. – И, схватив её за кисть левой руки, он стащил её с постамента и повлёк через толпу в тёмную тень; девушка не сопротивлялась.

Уже вызвали лот № 7 и аукционист приготовился произнести свою небольшую речь, как из темноты послышался ужасающий вопль. Несколько человек из присутствующих схватили факелы с их подставок и бросились в ту сторону. На мраморной мостовой лежал восточный человек, умирающий или уже умерший, а над ним, с окровавленным кинжалом в руке, стояла статная еврейка; её гордое лицо было исполнено мстительного ликования.

   – Держите её! Держите эту ведьму, которая убила человека, забейте её до смерти прутьями! – закричали они; и по приказу аукциониста к ней бросились служители-рабы.

Подождав, пока они приблизятся, не издав ни единого звука или слова, красавица подняла сильную белую руку и вонзила кинжал себе в сердце. Какой-то миг она стояла неподвижно, затем лицом вниз рухнула на тело убитого ею негодяя.

Толпа дружно ахнула; среди общего безмолвия один из них, болезненного вида патриций, прокричал:

   – Как хорошо, что я пришёл! Какое это было зрелище! Какое зрелище! Благословляю тебя, отважная девушка, ты доставила Юлию новое, ещё не изведанное удовольствие!

Последовало смятение, недолгая возня, и слуги унесли оба тела. Аукционист вновь поднялся на свой рост и в трогательных выражениях живописал только что происшедшую трагедию.

   – Кто бы мог подумать, – сказал он, – что женщина, столь прекрасная, способна на такой отчаянный поступок?! Со слезами на глазах я думаю о судьбе благородного покупателя, чьё имя, к сожалению, выскользнуло из моей памяти, но чьё имущество является залогом за не выплаченные им деньги, который так внезапно перенёсся из объятий Венеры в царство Плутона, хотя трудно отрицать, что причина случившегося – его собственное поведение. Что ж, господа, наша скорбь не может его воскресить, поэтому мы, оставшиеся в живых под этими звёздами, должны продолжать своё дело. Все вы можете засвидетельствовать, что я не несу никакой ответственности за происшедшее. А теперь, рабы, выведите нашу бесценную Жемчужину.