Текст книги "Мадонна будущего. Повести"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глянув на часы, Грейвнер сообщил мне, что уже полночь. Последовавший с его стороны ответ на мою тираду как нельзя лучше характеризовал его личность.

– Существует одно решающее обстоятельство, – веско проговорил он. – Оно обязательно и для трибунов, и для заик.

По выражению лица Джорджа я мог предположить, что он объявит: несущественно, талантлив оратор или бездарен; важно одно – джентльмен он или нет. Вероятно, именно это Джордж и имел в виду, однако лишил меня удовольствия убедиться в собственной проницательности, повернув свою мысль другим боком:

– О действительных достоинствах человека мы судим единственно по его поведению в обществе.

Джордж все еще держал в руке часы, и я упрекнул его в жульничестве: дескать, неспроста он напомнил мне, что уже полночь. Именно в эту пору я всегда признаю свое поражение… Мой шутливый тон нимало его не смягчил. Со всей непреклонностью он подчеркнул: провозглашенное им правило исключений не имеет.

– Ни единого исключения?

– Ни единого!

– Теперь я буду стремиться к порядочности во что бы то ни стало, – рассмеялся я, провожая его к дверям. – Даже если придется сделаться ради этого порядочным занудой.

III

Первая встреча с мистером Солтрамом доставила мне самые свежие и незабываемые переживания, однако вечер, выпавший на мою долю четыре года спустя, поверг меня в полное расстройство чувств. К тому времени я уже отчетливо усвоил, что талант мистера Солтрама отчуждать от себя людей таится главным образом в его неиссякаемой способности повторяться. Но тот не знавал Фрэнка Солтрама во всем его блеске, кто не слыхал его покаянных речей. На ту пору они, в сущности, и пришлись, поражая мощью и великолепием почти что оркестрового звучания. У меня возникло предощущение, будто впереди у нас – нечто совершенно превосходящее все фантазии. И точно: мы приложили самые ревностные усилия, дабы поставить мистера Солтрама на ноги, утвердив его в качестве лектора; тем не менее, ввиду краткости предложенного им курса, нельзя было не признать пропуск двух лекций из пяти намеченных довольно ощутимой брешью.

Помню вторую из его неявок. Часы показывали начало десятого. Публика – сборище небывалое и поистине вдохновляющее, – к счастью, казалась настроенной более чем благодушно, если учесть, что слушателей привлекла в аудиторию перспектива приобщиться к «Анализу первичных идей» (такова была, если не ошибаюсь, заявленная тема). В те дни там, по соседству с Верхней Бейкер-стрит, ютился тесный лекционный зал; арендовать его нам позволяли скудные средства, остававшиеся от сумм, которые неумолимо требовались для поддержания жизни пяти малых Солтрамов (включая родительницу) и самого Солтрама-старшего. Разнокалиберным Солтрамам удалось наконец обеспечить относительно сносное содержание, но для достижения этой цели нам пришлось порядочно потрудиться и не пожалеть масла для смазки механизма, который позволил бы оригинальнейшему из представителей рода человеческого выступать – хотя бы для стороннего глаза – в роли полноценного кормильца многочисленного семейства.

В прошлый раз именно я вынужден был броситься в прорыв – то есть выйти на залитый светом ламп пустой просцениум и пережить там, перед едва заполненными шестью рядами кресел, тягостно нелепую минуту, обратившись к ни о чем не подозревавшим и сохраняющим полнейшее спокойствие добропорядочным слушателям и пытаясь втолковать им, что винить в происшедшем недоразумении мистера Солтрама никоим образом не следует. Единственное спасение я усматривал в надежде заверить аудиторию, будто и сами мы, до крайности озабоченные, давно уже выслали гонцов на поиски лектора, имеющего обыкновение перед ответственным выступлением предпринимать прогулку с целью наедине, без помех, обдумать предстоящую речь; и вот теперь мы в высшей степени обеспокоены, не воспрепятствовала ли его благополучному возвращению какая-либо нежелательная препона… Прогулки, совмещаемые с углубленными размышлениями, были выдумкой чистейшей воды: подготовка Солтрама к лекциям, насколько известно, ограничивалась разработкой монументального плана. У меня хранится едва ли не полное собрание написанных им бесчисленных программ и проектов – величественный сонм поколений, которым так и не суждено было явиться на свет… Итак, я изобразил публике суть дела, как мне кажется, в наиболее благоприятном свете, однако допускаю, что не сумел скрыть собственного раздражения, вследствие чего потрясенный моим тоном Кент Малвилл заслуженно укорил меня в недостатке терпимости…

Вот поэтому-то на сей раз я имел полные основания предоставить Кенту Малвиллу возможность самому объясняться с аудиторией – как человеку испытанному и с более закаленным терпением – и позволил себе отвести душу в ответной реплике молодой даме, обратившейся ко мне непосредственно с недоуменным вопросом. Она оказалась моей соседкой, и это вышло случайно, хотя со стороны наверняка можно было подумать, что я нарочно выбрал себе место рядом с женщиной, из всех присутствующих в зале наиболее привлекательной. Во всяком случае, она была единственной в зале, державшейся вполне непринужденно и готовой, по-видимому, к любому развитию событий. Однако ее милое личико казалось озабоченным, и я догадался, что она приехала сюда неспроста. Сфера влияния мистера Солтрама безмерно расширилась у меня на глазах. Подумать только: он, оказывается, превзошел все наши надежды, а сегодня отличился сверх всякого ожидания, уступив Бог ведает какой из своих природных слабостей.

Юная леди с золотисто-каштановыми волосами, затянутая в черный бархат, определенно произвела на меня впечатление. По другую руку от нее сидела особа с маловыразительным обличием – очевидно, компаньонка. Сама же девушка могла оказаться даже иностранной графиней: прежде чем мы разговорились, я коротал досадную проволочку, мысленно рисуя в памяти смутно схожие с ней образы героинь романов мадам Санд, какими они предстают на первой же странице. Очень скоро я уяснил, что соседка моя явно из Америки – и только оттуда, но это обстоятельство ничуть не сделало ее для меня менее загадочной; вот только в душе моей зародились мучительно удручающие раздумья относительно упущенного шанса на благотворительные поступления из Бостона. Девушка осведомилась у меня (как у лица, по всей вероятности, посвященного), стоит ли ей ждать дальше. Я доверительно признался, что, положа руку на сердце, не советую ей терять время попусту. Возможно, она не слишком положилась на мою искренность: во всяком случае, что-то помешало ей уйти, и беседа наша продолжалась, пока не обнаружилось, что в зале остались едва ли не мы одни. Оказалось, что моя соседка знакома с миссис Солтрам, – и чудо, таким образом, до некоторой степени объяснилось. Братский союз сторонников мужа был ничто в сравнении с братским (или, точнее сказать, сестринским) союзом поборниц супруги. Мы с Малвиллами принадлежали к обоим лагерям, но только мне, без сомнения, выпала участь глубже всех погрузиться в мрачные бездны испытанных миссис Солтрам несправедливостей. Она извела меня до чертиков; представляю, каково пришлось бедняге Солтраму. Наиболее рьяные из ее приверженцев вместе с тем составляли и горсточку адептов мистера Солтрама. Они с готовностью отдавали почтенной даме должное, тогда как наиболее приближенные к ней утешительницы ненавидели нашего философа прямо-таки лютой ненавистью. Необходимо, впрочем, упомянуть, что именно мы, мы – те, кто поддерживал оба враждующих стана, – сделали для миссис Солтрам больше всех остальных, вместе взятых.

Я почему-то проникся убежденностью, что моя новая знакомая богата, и возлагал немалые надежды на проявленную ею щедрость. Выяснилось, однако, что юная леди не относит себя ни к одной из противоборствующих партий: явиться в этот зал ее подвигла неодолимая бескорыстная пытливость. Она приехала в Англию повидать тетушку; именно в ее доме и повстречалась с той самой докучливой дамой, мысли о которой не давали нам спокойно спать. Я тотчас же почуял в девушке приятную собеседницу, едва только она с сожалением заметила, что внутренняя сущность упомянутой дамы особого интереса, увы, не представляет. Слова эти можно было сравнить с глотком свежего воздуха, ибо в окружении миссис Солтрам (по крайней мере, среди тех преданных ей ревнительниц, кто и знаться не желал с ее одиозным супругом) безоговорочное признание неотразимых ее достоинств почиталось первейшей из священных заповедей. Миссис Солтрам и впрямь была совершеннейшей заурядностью, каковой являлся бы и сам мистер Солтрам, не будь он чудом природы. Вопрос о вульгарности в общении с ним отпадал сам собой, но им поневоле задавались, когда имели дело с его женой. Спешу добавить, что вне зависимости от вашего вывода нельзя было не признать полного отсутствия у Солтрама сколько-нибудь веских оснований для оставления семейства без всяких средств к существованию.

– На мой взгляд, ему недостает твердости характера, – решила моя юная соседка.

В ответ на услышанное заявление я так громко прыснул, что мои друзья, покидая зал, оглянулись на меня через плечо. Вероятно, им почудилось, будто я потешаюсь над тем неловким положением, в которое они по нечаянности угодили. Не исключено, что благодаря моей веселости Солтрам лишился двух-трех подписок, зато взаимопонимание с моей собеседницей сразу пошло на лад.

– Миссис Солтрам говорит, он пьет как лошадь, – конфиденциально сообщила мне моя знакомая, – и тем не менее, по ее же словам, сохраняет полнейшую ясность ума.

Отрадно было потолковать с хорошенькой девушкой, способной судить об умственных качествах мистера Солтрама и о степени ясности его интеллекта. Побуждаемый внутренним голосом, я попытался внушить ей, как именно надлежит относиться к мистеру Солтраму, однако трудность заключалась в том, что сам я нередко испытывал на сей счет нешуточные сомнения, в данной ситуации особенно мучительные. Девушку, безусловно, привела сюда искренняя заинтересованность – желание разрешить данный вопрос на основе собственного опыта. Ей довелось прочесть кое-какие статьи мистера Солтрама, но она не поняла в них ни слова. В Доме у тетушки разговор о Солтраме заходил частенько, и это подогрело ее интерес, а захватывающие повествования миссис Солтрам, уличавшей супруга в недостатке добродетели, разожгли в ней самое жгучее любопытство.

– Наверное, им не следовало отпускать меня сюда, – вскользь обронила моя собеседница, – и, полагаю, им без труда удалось бы уговорить меня не ехать. Но я каким-то образом догадалась о его неотразимости. Впрочем, это утверждает и сама миссис Солтрам.

– И вам захотелось собственными глазами увидеть, в чем заключается его неотразимость… Что ж, убедились?

Юная леди приподняла тонко очерченные бровки:

– Вы имеете в виду его необязательность?

– Нет, необыкновенные результаты, к каким она приводит. Мистер Солтрам обладает редким талантом принудить нас заранее прощать ему любые выходки, которые ставят нас в унизительное положение.

– В унизительное положение?

– Да, в котором я, например, как поручитель за него, оказываюсь перед вами, поскольку вы приобрели билет.

– Но вы ни капельки не выглядите униженным. Да я к вам и не в претензии – несмотря на то что обескуражена. Ведь я и приехала-то взглянуть на мистера Солтрама именно ради того загадочного свойства, о котором вы упомянули.

– Вы бы его не разглядели! – воскликнул я.

– А как же вы ухитрились?

– У вас это не получится. Должен предупредить, мистер Солтрам – отнюдь не красавец, – добавил я.

– Вот те на! А миссис Солтрам считает совсем наоборот.

Я не мог удержаться от нового приступа бурного веселья – вероятно, немало подивившего мою собеседницу. Неужто она могла принять слова миссис Солтрам всерьез и в своем порыве целиком положилась на вышеприведенное утверждение почтенной дамы, в высшей степени характерное для ее взглядов, но тем не менее вызывающее едва ли не самый энергичный протест?

– Миссис Солтрам, – пояснил я, – не понимает истинных достоинств своего мужа, но – возможно, для равновесия – явно переоценивает те качества, которыми он отнюдь не блещет. Избытком внешней привлекательности мистер Солтрам никак не страдает, уж поверьте: пожилой, грузный, черты лица расплывчатые – вот только разве глаза…

– Да-да, огромные глаза! – на лету подхватила юная леди. Похоже, она была о них уже наслышана.

– Глаза мистера Солтрама имеют трагическое, ни с чем не сравнимое выражение… Их можно уподобить маякам на скалистом берегу. Но движения его неуклюжи, одевается он кое-как и в целом впечатление производит диковинное.

Моя соседка призадумалась над моим описанием, потом выпалила:

– Можно ли назвать его настоящим джентльменом?

При этом вопросе я слегка вздрогнул: мне уже приходилось слышать его раньше. Задолго до нашей первой встречи и столь прямого, волнующего разговора в опустевшем зале точно о том же, безо всяких обиняков, спрашивал меня Джордж Грейвнер. Тогда его вопрос захватил меня врасплох, но сейчас я был готов к ответу: недаром я года два ломал над загадкой голову, пока наконец не разрешил ее и не отставил в сторону.

Девушку удивила незамедлительность моего отклика, но я тут же почувствовал, что передо мной отнюдь не Джордж Грейвнер.

– Вы потому так считаете, что он – как это у вас здесь в Англии принято выражаться – низкого происхождения?

– Вовсе не потому. Отец его был учителем в сельской школе, а мать – вдовой церковного сторожа. Но это не имеет никакого значения. Я говорю так о Солтраме только потому, что хорошо его знаю.

– Но разве это не чудовищный недостаток?

– Еще бы! Поистине чудовищный.

– И бесповоротно роковой?

– По отношению к чему? Только не к самому Солтраму. Жизнь в нем ключом кипит. Сила ее поразительна.

Девушка вновь задумалась.

– Не является ли эта поразительная жизненная сила источником его пороков?

– На ваши вопросы не так-то легко ответить, но я рад, что вы их задаете. Мистер Солтрам обладает потрясающим интеллектом. А его так называемые пороки, значение которых, безусловно, преувеличено, сводятся, в сущности, к одному-единственному врожденному недостатку, вполне понятному.

– Недостатку воли?

– Нет, недостатку чувства собственного достоинства.

– Он не признает взятых на себя обязательств?

– Напротив, мистер Солтрам даже слишком их признает, в особенности на публике. Он с улыбкой раскланивается с ними через улицу, но стоит им ее пересечь, как наш друг немедля отворачивает нос и старается поскорей затеряться в толпе. Солтрам осознает свой долг в чисто духовной плоскости, но это осознание ни в коей мере не толкает его на совершение реальных поступков. Обязанности по отношению к близким, заботу о них он с легкостью перелагает на чужие плечи. Зато он охотно принимает любые услуги, ссуды, пожертвования, отделываясь чувством мучительного стыда, но не более того. К счастью, наша небольшая, но сплоченная компания верных ему людей делает для него все, что в наших силах.

Я умолчал о трех отпрысках, произведенных мистером Солтрамом на свет в пору ветреной юности. Зато подчеркнул, что усилия он прикладывает неустанно – подчас самые неимоверные, впору исполину. Однако успехом они не увенчиваются. Ему всегда приходится отступать или признавать поражение: тут уж результаты поистине грандиозные.

– И в чем состоит грандиозность этих результатов?

– Я уже говорил, что вопросы вы задаете головоломные! Творческая деятельность гения направлена на создание великой поэзии или же ошеломляюще новой философской системы или умозрительной теории – на поиски небывалого открытия. Гений Солтрама состоит в умении капитулировать; выдерживать осаду он органически не способен.

– Но чего-то он все-таки достиг, в его-то годы?

– Вас интересует, есть ли у него признанные свершения, на которых могла бы покоиться его репутация? – перебил я. – Похвалиться ему, к сожалению, нечем, как и нечего особенно продемонстрировать: письменные его труды по большей части далеко уступают устным высказываниям. Более того, подавляющая доля его работ сводится к заявкам и проспектам – правда, самого широкого плана. Подать мистера Солтрама публике достойным образом не так-то просто. От вашего внимания, по-видимому, не ускользнуло, что сегодня вечером мы и пытались показать его достижения. Впрочем, если бы он удосужился прочесть лекцию, то сделал бы это божественно. Лекция его превратилась бы в очередной блистательный монолог.

– А в чем заключалась бы суть этого монолога?

Я, сознавая известную тщетность определения, с легким неудовольствием повторил:

– В демонстрации потрясающего интеллекта.

Моя собеседница, казалось, была не слишком удовлетворена ответом, и, не дожидаясь нового вопроса, я поспешил добавить:

– Вам представился бы огромный, высоко подвешенный кристалл – насквозь прозрачный, пронизанный ослепительным сиянием: медленно вращаясь, он отбрасывает по сторонам словно проникающие всюду лучи, все существующие на свете образы и впечатления, любые причудливые переливы мысли.

Слова эти настроили мою юную спутницу на задумчивый лад. Я проводил ее до сумрачного подъезда: фонари одинокой кареты светились как последний неопровержимый след вероломства Солтрама. Я подвел девушку к самой дверце экипажа. Поблагодарив меня и взобравшись на сиденье, она выглянула из окошка. Улыбка ее чаровала даже в темноте.

– Мне во что бы то ни стало хочется полюбоваться на этот кристалл!

– Так приходите не следующую лекцию.

– На днях мы с тетушкой уезжаем за границу.

– Отложите поездку на неделю, – посоветовал я. – Не пожалеете!

Лицо ее сделалось серьезным.

– Только в том случае, если лектор не подведет, как сегодня.

Карета тронулась с быстротой, достаточной для того, чтобы избавить меня от упрека в бесцеремонности, поскольку я, презрев тонкие манеры, крикнул вслед довольно громко:

– Неблагодарная!

IV

Миссис Солтрам, на правах супруги, подняла настоящую бучу в попытках дознаться, где пропадал ее муж в тот вечер, когда вторично пренебрег вниманием аудитории. Она явилась ко мне домой в надежде что-либо выпытать, однако я ничем не мог ей помочь, поскольку сам, несмотря на все ухищрения, пребывал в полном неведении. Кент Малвилл, как вскоре обнаружилось, оказался более удачлив. Сохраняя неизменное благодушие, он с особой безмятежностью встречал наиболее мрачные сообщения. Причина исчезновения мистера Солтрама стала известна ему незамедлительно. Напустив на себя непроницаемый вид, он долго упорствовал в запирательстве, но в конце концов все же открыл мне суровую правду, поведать о которой я не решаюсь и по сей день.

Разумеется, мне и без того ясна была неспособность Солтрама соблюдать договоренности, заключенные им после разрыва с супругой с целью обеспечения этой глубоко оскорбленной, справедливо негодующей, безупречной во всех отношениях, совершенно невыносимой особы. Миссис Солтрам частенько заглядывала ко мне – разобрать по косточкам очередные провинности супруга: хотя она, по ее собственному выражению, применительно к мужу и умыла руки, однако воду, оставшуюся после омовения, сохранила до капли и повсюду носила с собой, охотно предъявляя знакомым. Она обладала особым даром выводить вас из терпения: наиболее безотказно действовала ее неколебимая уверенность в том, что ваша доброжелательность обусловлена бесспорным неравнодушием к ней как таковой. На деле же своим возвышением в глазах общества миссис Солтрам обязана была личной неудаче: благодаря постигшему ее несчастью она, внутри нашего проникнутого к ней сочувствием кружка, на какое-то время даже вошла в моду. У нее был неприятный голос и отвратительные дети; вдобавок она терпеть не могла добрейших Малвиллов, к которым я день ото дня все больше привязывался. Усерднейшим образом опекая ее супруга, Малвиллы в конечном счете больше других пособили ей самой, но если Солтрам, по простоте души, с полной доверчивостью целиком возложил на отзывчивую чету весь свой немалый вес, груз этот не шел ни в какое сравнение с бременем, каковое налагала на них жесткая неуступчивость миссис Солтрам, с трудом поддававшейся на настоятельные мольбы о принятии вспомоществования. Солтрам, должен заметить, не обронил о своих благодетелях ни единого худого слова, несмотря на то что они порядком ему докучали; зато супруга его прилагала только наивысшие мерки к способам, посредством которых долженствует оказывать благотворительность. Она являла собой диковинный пример восторженной персоны, кичащейся зависимостью от окружающих: именно это свойство и позволило ей сблизиться с лучшими слоями общества. Миссис Солтрам искренне соболезновала мне, если я признавал, что незнаком с иными из ее покровителей, и, в свою очередь, снисходительно прощала им счастливый оборот судьбы, лишивший их возможности завязать знакомство со мной. Осмелюсь предположить, что наши отношения наверняка сложились бы куда благоприятней, если бы названная дама выказала хотя бы слабый проблеск воображения, если бы ее хоть единожды осенила идея не поднимать горестные вопли по поводу каждого очередного проявления своеобычной натуры мистера Солтрама. В этих проявлениях природа его раскрывалась сполна, без остатка – как в распустившемся бутоне предстает сущность цветка; это были жемчужины, нанизанные на единую бесконечную нить; однако незадачливая супруга упрямо бросала вызов всякому новому его художеству, будто и не подозревая, что жертва ее яростных нападок обладает целостным, замкнутым в себе внутренним миром и что все его слабости и несовершенства органически, неотъемлемо ему присущи; в ней же обнаруживался досадный изъян ума, неспособного к обобщениям. Несомненно, нашлись бы охотники перегнуть палку, настойчиво утверждая полноправность исключительной цельности и постоянства личности, подобной Солтраму, однако даже они, следуя интуиции, решительно отказали бы в данной привилегии миссис Солтрам.

Она дала мне осознать ее превосходство, когда я поинтересовался у нее насчет тетушки той юной леди, которая потерпела столь жестокое разочарование. Вопрос мой, заданный как бы вскользь, ненароком, прозвучал шаблонно, напоминая готовую фразу из разговорника. Миссис Солтрам торжествующе поведала кое-какие подробности, но еще более, по-видимому, она торжествовала по поводу того, о чем умолчала. Итак, моя вчерашняя знакомая, мисс Энвой, прибыла в Англию совсем недавно. Тетушка, леди Коксон, напротив, обосновалась тут довольно давно – с тех пор, как вышла замуж за покойного сэра Грегори, последнего отпрыска ветви старинного аристократического рода. У тетушки дом в Риджентс-парке; сама она прикована к передвижному креслу, к которому приставлен постоянный провожатый. Кроме того, она очень отзывчива. Миссис Солтрам свела с ней знакомство через посредство общих друзей. Имен она не называла, давая мне тем самым понять, до какой степени я несведущ и насколько широка область ее, миссис Солтрам, влияния. Мне ужасно хотелось выпытать побольше об очаровательной мисс Энвой, но я чувствовал, что ради этого не должен отнимать у моей собеседницы преимуществ всеведения, иначе некими таинственными способами она может лишить меня и тех небольших познаний, которыми я располагаю. Тем более что добавить к ним было нечего: леди Коксон и в самом деле отправилась на континент в сопровождении своей племянницы. Племянница, как сообщила мне миссис Солтрам, на редкость умна, и ее ожидает большое наследство, поскольку она – единственная дочь крупного американского негоцианта, невероятно щедрого богача, для которого она – просто свет в окошке. Девушка превосходно одевается, и манеры у нее безукоризненные, но главное – ей присуща черта, наиболее привлекательная изо всех мыслимых и немыслимых. Моя досточтимая гостья конечно же подразумевала под этой чертой отзывчивость: интонации ее голоса вынуждали заподозрить, что в отсутствие тетки и племянницы ей попросту не к кому обратиться за сочувствием.

Несколько месяцев спустя, едва только путешественницы возвратились в Англию, тон миссис Солтрам заметно переменился. Стоило мне подвести ее к желаемой теме, как она довольно прозрачными намеками дала мне понять, с какими бездушными людьми столкнула ее судьба. Что за кошка между ними пробежала – оставалось лишь строить догадки, однако еще немного – и миссис Солтрам, чувствовалось, готова была обрушить на них – как послушных рабынь светского этикета – прямые обвинения в грубой неблагодарности, в черством неприятии ее напряженных (но тщетных) стараний угодить чинным капризницам. Меня же, признаться, не покидало ощущение, что я не так-то скоро сумею изгладить из памяти образ Руфи Энвой: в самом ее имени, казалось мне, таится нечто притягательное. Я не был уверен, увидимся ли мы вновь и дойдут ли до меня вести о ней: вдова сэра Коксона, возведенного в рыцарское звание (он был мэром Клокборо), рано или поздно окончит бренное существование, а ее прекрасная родственница отбудет за океан, дабы вступить в права наследства. Я не без удивления обнаружил, что мисс Энвой и словом не обмолвилась супруге мистера Солтрама о своей неудачной попытке послушать злополучную лекцию. Я, понятно, приписал эту сдержанность чрезмерному усердию миссис Солтрам, с каким она нажимала на пружины отзывчивости, свойственной, по ее словам, мисс Энвой в высшей степени и еще не столь давно прославляемой ею везде и повсюду. Юная девушка в любом случае скоро забудет о незначащем приключении, отвлечется другими событиями, выйдет замуж – да мало ли что… Так или иначе, но повторить свой эксперимент возможности ей уже не представится.

Всех нас заворожила идея блистательного курса лекций, который следовало прочесть без сбоев, на одном дыхании, дабы состоятельная публика прониклась величием явленного ей гения, однако подвох или, если хотите, недомыслие с нашей стороны заключались в самой концепции последовательного тематического цикла. Мистер Солтрам пускал в ход свой обычный прием, и нашему придирчивому суду предъявлялся давно избитый набор конспектов и набросков – отчасти, бесспорно, с целью подтверждения полной свободы и независимости в сфере духовных исканий; что касается меня, то внутренне, даже героически отстаивая наши позиции, я покатывался над нашим мелким педантством со смеху: ведь скрупулезность представлялась Фрэнку Солтраму занятнейшей из потех. Он и сам подчас принимался похохатывать над всякого рода буквоедством, если только издаваемое им гулкое кряканье могло сойти за хохот. Он с присущим ему чистосердечием сознавался, что по-настоящему на него стоит полагаться только в гостиной у Малвиллов.

– Да, – многозначительно кивал он, – пожалуй, именно там я чаще всего бываю в ударе. Но только попозже, поближе к одиннадцати, и при том условии, что я не слишком расстроен.

Мы все прекрасно понимали, что под этим подразумевается. В расстроенное состояние Солтрама неизменно повергало излишне послушное для столь позднего часа следование предрассудку, разделяемому трезвенниками.

По субботам я обычно приезжал с чемоданом, дабы не забивать голову мыслями о поездах, отправлявшихся после одиннадцати. Я всерьез полагал, что Малвиллам следует взимать плату за вход в оберегаемый ими храм красноречия – залитый мягким светом ламп, украшенный картинами, полный цветов, – храм, где алтарем служил расположенный напротив громадного камина диван с бессчетными подушечками, обтянутыми тонким ситцем. Проект мой был дерзким, однако в случае его осуществления одним махом решались бы многие проблемы. Но не тут-то было: Малвиллы бессовестным образом пошли на попятную. Безупречного совершенства на свете не сыщешь, вот и для них неодолимым препятствием стал банальный эгоизм. Они наотрез отказались превратить свой салон в торжище, и золотые речения мистера Солтрама продолжали быть единственной звонкой монетой, бывшей здесь в обороте. Вряд ли кому из ораторов, впрочем, выпадало большее вознаграждение, нежели то зачарованное безмолвие, какое окружало Солтрама в минуты его наиболее вдохновенных взлетов. Даже непосвященные проникались осознанием близости мистического откровения, менее искушенное красноречие пристыженно умолкало. Аделаида Малвилл, гордая своим гостем, тревожно следила за входной дверью, изредка украдкой помешивая в очаге угли. Я обычно именовал эту гостиную концертным залом: все мы предвкушали второй Байрейт [31]31
  Вагнеровский мемориальный оперный театр в городе Байрейте (Германия), где с 1882 года регулярно проводятся музыкальные фестивали.


[Закрыть]. Казалось, что перед нашими взорами распахиваются врата, ведущие в царство света, а на бескрайнем горизонте мысли, будто над морским простором, зажигается яркая полоса, предвещающая утреннее явление небесного светила во всем его блеске.

Но и в эти несравненные собрания, и в процессы изыскания финансов неизменно вторгался размеренный скрип башмаков миссис Солтрам. Она неотступно наблюдала за ходом событий, присутствуя везде и всюду в роли едва ли не главной распорядительницы; а положение дел по большей части складывалось так, что давало ей все основания без устали вопрошать о предполагаемых дальнейших действиях. Настойчиво домогаясь определенности перспектив, она часто, даже слишком часто являлась ко мне домой – как правило, в самую слякоть, после нескольких пересадок на омнибусе. По степени бессердечия миссис Солтрам ставила нас на одну доску с редакторами и издателями, однако собственными силами ей никак не удавалось добиться большего, невзирая на упорные посещения всевозможных контор. Она настаивала на выплате всех гонораров в ее руки, ибо в противном случае деньги претерпевали самые головоломные приключения. Строго говоря, сумм едва-едва набиралось на тоненький ручеек, но и тот на глазах исчезал, теряясь в песках пустыни. Лица, упомянутые выше, далекие от понимания истинных ценностей, отнюдь не желали принимать на веру солидный авторитет, который наш выдающийся мыслитель, можно смело сказать, уже ощутимо снискал себе в обществе. Редакторы жаждали кромсать его рукописи, но недоумевали, к чему приложить свои ножницы; издатели же, получив предложение выпустить монографию на ту или иную тему, непременно требовали переменить название. Данное противодействие повергало мистера Солтрама в благородную меланхолию, туманившую его чело, которое обретало тогда подлинно прекрасный вид. Казалось бы, не все ли равно, какое название дать книге, еще не написанной, а только задуманной? Но нет, подобные дерзости вызывали у мистера Солтрама едва ли не конвульсии, и вот эти-то мучительные содрогания погубили, быть может – как знать? – в самом зачатке не один творческий замысел, суливший стать шедевром.

Идеальным выходом, помимо моего отринутого совета брать плату за доступ в гостиную Малвиллов, было бы объявление подписки на собрание предполагаемых трудов мистера Солтрама – с предварительной оговоркой, что издание, скорее всего, не состоится. Условие это подписчики, разумеется, должны были принять совершенно добровольно. К несчастью нашего автора, читатели страдали удручающим занудством. Когда они с вопиющей бестактностью принимались осведомляться о причинах задержки ожидаемых ими фундаментальных трактатов, меня так и подмывало спросить, кто еще из великих издавался тем же образом, что и мистер Солтрам. Природа выпустила его в свет в виде пухлого, увесистого тома: нам оставалось только платить за уже выполненную в совершенстве работу.