Текст книги "Мадонна будущего. Повести"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Зрелые годы

THE MIDDLE YEARS

1893

Перевод Т. Чернышевой

Был яркий, теплый апрельский день, и бедный Денком, счастливый от сознания вновь возвратившихся сил, стоял в гостиничном садике, никак не решаясь отправиться на небольшую прогулку, что все же еще выдавало в нем остатки болезни. Здесь, на севере, Денкому нравилось жаркое солнце, нравились песчаные откосы с сосновыми островками, нравилось даже бесцветное море. То, что «Борнмут – прекрасный курорт», он слышал и раньше, но считал обыкновенной рекламой, а здесь проникся к этому бесхитростному захолустью самыми теплыми чувствами. В руках Денком держал бандероль, которую только что ему передал болтливый деревенский почтальон, и, как был с ней, двинулся вправо, вверх по дорожке к укромной, давно облюбованной им скамье. Скамья стояла в складке откоса, надежно укрытая со всех сторон, и смотрела на юг, на пятнистый от света английский берег. Добравшись туда, Денком успел изрядно выбиться из сил, отчего на минуту пришел в уныние: конечно, теперь ему лучше, но, в конце концов, что такое «лучше»? Та, прежняя высота, на какую ему удавалось когда-то подняться, была отныне заказана. Жизнь утратила бесконечность, а остаток казался расчислен, будто градусник возле аптеки. Денком сел, принявшись смотреть на гладкое, полное блеска море – ничтожную, жалкую мель по сравнению с бездной людских иллюзий. Вот где подлинная глубина, не знающая отливов. Сверток так и лежал на коленях нетронутый – Денком, из-за болезни разом лишившись всех радостей бытия, отчего стал казаться себе стариком, получив возможность развлечься, растягивал удовольствие, хотя сам заранее знал, что при виде вышедшей книжки не почувствует никакого восторга, как бывало в молодости. Человек с именем, он «выходил в свет» слишком часто и слишком хорошо себе представлял, что и как должно выглядеть.

Внизу вскоре появилась небольшая компания – две дамы и молодой человек, которые двигались по песку почти с такой же неторопливостью. Молодой человек на ходу читал книгу в заметной издалека, восхитительно красной обложке и наконец вовсе остановился. Спутницы тоже встали в ожидании, пока он нагонит их, и стояли, оглядываясь по сторонам, на море и на небо, тыча зонтиками в песок, явно радуясь красоте погожего дня. Молодой человек был так же явно к ней равнодушен, и Денком даже позавидовал тому доверию к автору, той увлеченности и неспешности, с какой сам читать давно разучился. Одна из спутниц была дама большая, в годах; вторая стройнее, моложе и, кажется, ниже рангом. При виде первой на память сразу пришли кринолины, и, глядя на голубую, похожую на гриб шляпку с вуалью, Денком подумал, что эта особа наверняка должна со всей своей устрашающей мощью цепляться не только за прошлую моду, но за все, чего не удержать. Та, что моложе, извлекла из-под складок мантильи, а потом расставила на песке хлипкий стульчик и, попробовав, прочно ли он стоит, отошла, уступая старшей. Стульчик, а также движения исполнительниц – которые были здесь участницы пьесы, разыгранной для единственной ложи, – позволяли безошибочно угадать, кто владетельная матрона, а кто скромная компаньонка. Но разве он был бы опытным романистом, если бы не умел разбираться в подобных компаниях? Денком быстро составил сюжет, где старшая была матерью, молодой человек ее сыном, а скромная компаньонка, дочь какого-нибудь мелкого чиновника или офицера, сгорала от тайной страсти к нему. Нет, от глаз литератора не укрылось, как она посмотрела поверх головы своей благодетельницы туда, где стоял он, а он, когда мать уселась, окончательно ушел в чтение. Он читал дешевый роман, в завлекательной яркой обложке, погрузившись в мир книжных страстей, и не замечал рядом с собою живого чувства. Он машинально переступил с места на место, зарылся ногами в мягкий песок и спокойно дочитывал страницу. Огорченная, скромная компаньонка побрела прочь с понуро опущенной головой, а пышная дама осталась одна смотреть на море, издали напоминая руины аэроплана.

Сюжет был неинтересный, и Денком вспомнил, что, в конце концов, ему самому есть чем заняться. Издатель оказал на сей раз редкостную любезность, прислав ему его «зрелый» – может статься, последний – «труд», и пора было на него взглянуть. Обложку с заглавием «Зрелые годы» сделали, как и положено, броской, свежие страницы еще не утратили аромата священного действа, но Денком вдруг остановился, почувствовав странное отчуждение. Он не помнил, о чем эта книга. Неужто же приступ болезни, так некстати загнавший его сюда, в Борнмут, вытеснил из памяти все предыдущее? Вычитывать верстку Денком закончил перед самым отъездом, а теперь, всего через две недели, воспоминания о том, что было в Лондоне, оказались все смазаны, будто по ним прошлись губкой. Он не слышал ритма своих предложений, листал страницы, которые не вызывали ни любопытства, ни доверия. Он не понимал, о чем они, он потерял нить. Он, вдруг отчетливо осознав, что означает этот зловещий признак, похолодел, будто бы подошел к краю бездны, и даже застонал вслух. На глаза навернулись слезы; из жизни ушло самое драгоценное. Никогда не испытывал он такой боли – он чувствовал нечто подобное несколько лет назад, когда вдруг стало понятно, что время его подходит к концу и возможности исчезают одна за другой, – но теперь терять было больше нечего, теперь было все кончено. Он сделал то, что был должен, не сделав того, что хотел. Он кончился как писатель, и это оказалось так страшно, что у Денкома перехватило горло. Он засуетился, вскочил – человечек, гонимый ужасом, – от слабости пошатнулся, снова сел на скамью и, так же суетливо, еще раз открыл свою книгу. Это был небольшой роман – Денком любил короткие вещи и всегда стремился к предельной сжатости. Он начал читать сначала и мало-помалу, за чтением успокоился, а потом постепенно пришел в себя. Все вернулось, на этот раз вернулось как откровение – он почувствовал за словами высокую, удивительную красоту. Он сидел на скамье, читал свое собственное творение, перелистывал свои страницы, на которых играло весеннее солнце, и в нем поднималось волной новое, сильное чувство. Да, пусть он кончился как писатель, но он успел все сказать, успел сказать это.

За две недели болезни он забыл книгу, которая стоила ему года работы, почти забыл, как она удивительно хорошо получилась. Денком снова вчитался в текст, и его повлекло, как будто рукой сирены, вниз, в сумрак теней и вымысла, туда, где поблескивал изразцами огромный бассейн искусства и проплывали немые, неведомые сюжеты. Наконец он вспомнил, чего добивался, и склонился перед собственным мастерством. Кажется, никогда раньше ему не удавалось написать такую прекрасную книгу. В ней были несовершенства, но было и то, что, на его взгляд – хотя, возможно, увы, больше ничей, – называлось искусством, и это перевешивало почти все погрешности. Перед ним, удивленным, счастливым, снова вспыхнул проблеск надежды. Не истратил он своей силы, он жив и еще послужит. Мастерство далось ему нелегко, он долго ходил окольными путями. Долго вынашивал свое дитя, страдал за него и бился, приносил бессчетные жертвы, так что же, только ли для того, чтобы теперь, когда оно только-только окрепло, признать, что все, что всему конец? Наконец он увидел своими глазами: прилежание vincit omnia [26]26
  Побеждает всё ( лат.).


[Закрыть], и нашел утешение, какого долго искал. Здесь, в этой тоненькой книжке, ему удалось сделать такое, о чем он раньше и не мечтал, – будто бы он бросил в землю зерна таланта, доверился выбору, дождался всходов, и вот теперь они расцвели. Но, даже если все так и есть, если ему не кажется, как мучительно он возделывал почву. Вот что еще Денком понял сегодня со всей отчетливостью, и мысль эта засела, будто вбитый гвоздь: он достиг своего слишком поздно, только под самый конец. Он двигался слишком медленно, почти безобразно медленно. Ему все мешало, и он отставал и подолгу нащупывал путь вслепую. Как же много времени ушло на то, чтобы так мало сделать. Мастерство и впрямь пришло к нему, но тогда, когда прошла жизнь. С такой скоростью за один срок ничего не успеть – он всего лишь собрал материал, а чтобы дождаться плодов, чтобы этим материалом воспользоваться, нужен еще один срок, еще одна попытка. Вот о ней-то, второй попытке, и вздыхал теперь бедный Денком. Он сидел на скамейке, дочитывал книгу и бормотал себе под нос: «Ах, если бы еще хоть немного! Ах, еще бы разок попытаться!»

Тем временем троица, на которую обратил внимание Денком, успела уйти с пляжа, и он увидел их снова уже на тропе, специально проложенной на вершину откоса легкой дорожке. Укромная скамья, на которой сидел он, была на середине пути, и старшая дама – пышная, вся будто из разных частей, краснощекая, с добрым лицом и дерзкими черными глазками – остановилась передохнуть. На руках у нее были длинные замызганные перчатки, в ушах тяжелые серьги с огромными бриллиантами, и на первый взгляд она выглядела вульгарной, бесцеремонной, однако голос у нее оказался приятный. Она села подальше от Денкома, разложив на скамье свои юбки, а спутники ждали стоя. Молодой человек, в золотых очках, который так и придерживал пальцем страницу, бросил взгляд на книгу в руках у Денкома, в точно таком переплете, точно такого же цвета. Через секунду Денком, удивленный сходством, узнал обложку, где на пунцовом поле было вытеснено золотом: «Зрелые годы», отметив про себя, что, мол, вот и еще кому-то тоже прислали «сигнал». Молодой человек, удивленный не меньше, остался, кажется, совпадением недоволен. Взгляды их на секунду пересеклись, и Денком не без удовольствия увидел в глазах ревнивое выражение, по какому определил почитателя. В глазах стояла почти обида, они будто бы говорили: «Черт возьми, к нему-то как она попала! Конечно, какой-нибудь критик!» Денком убрал книжку с колен, но в эту минуту матрона, успевшая отдышаться, поднялась, объявляя во всеуслышание:

– По-моему, здешний воздух уже пошел мне на пользу.

– А мне, кажется, еще нет, – подала голос вторая дама. – Я, знаете ли, разочаровалась…

– А я, знаете ли, страшно проголодалась. Что у нас сегодня на обед? – перебила ее покровительница.

Молодая ответила уклончиво:

– Обед заказывает доктор Хью.

– На сегодня ничего, хочу подержать вас на диете, – сказал молодой человек.

– В таком случае идемте домой, я лягу спать. Qui dort dine! [27]27
  Сон заменяет еду! ( фр.).


[Закрыть]

– Может быть, в таком случае я вас доверю мисс Вернхэм? – обратился к ней молодой человек.

– Разве я уже не доверилась вам? – игриво ответила та вопросом на вопрос.

– Не так чтобы очень, – потупив глаза, позволила себе вставить мисс Вернхэм. – Вы должны дойти с нами хотя бы до дома, – прибавила она, когда особа, у которой, как выяснилось, оба состояли на службе, направилась дальше вверх по дорожке. Мисс Вернхэм снизила голос до шепота, хотя та уже отошла и вряд ли могла услышать, а бедный Денком, конечно, в расчет не шел: – Кажется, вы забываете, насколько обязаны графине.

Молодой человек рассеянно направил на нее свои золотые очки:

– Так вот чем я вас раздражаю? Понятно, понятно…

– Графиня очень добра к нам, – продолжила мисс Вернхэм, вынужденная обсуждать свои дела при постороннем, поскольку собеседник не двигался с места. Доктору было, кажется, безразлично, услышит ли тот лишнее, – он стоял, как завороженный, чувствуя странную связь с незнакомым, спокойным пожилым человеком в большом твидовом кепи. Видимо, и мисс Вернхэм это поняла, ибо вдруг добавила: – Если хотите позагорать именно здесь, проводите нас и вернетесь.

При этих словах доктор Хью явно заколебался, а Денком, несмотря на свое решение ничего не замечать, украдкой поднял глаза. И тут же наткнулся на странный, пристальный взгляд бесцветных глаз мисс Вернхэм, напомнившей ему кого-то, какой-то персонаж, из пьесы или романа – то ли угрюмую гувернантку, то ли трагичную старую деву. Она будто пыталась увидеть его насквозь, будто бросала вызов, спрашивая отнюдь не дружелюбно: «Что у вас может быть общего с нами?» В ту же минуту издалека раздался сильный, насмешливый голос графини: «Вперед, вперед, ягнятки, догоняйте свою старую bergere! [28]28
  Пастушка ( фр.).


[Закрыть]» Мисс Вернхэм повернулась, заспешила вверх по крутой дорожке, а доктор Хью, после короткого размышления, обратившись к Денкому с немым призывом, положил свой экземпляр на скамью, будто бы занимая место или обещая вернуться, и легко побежал догонять.

Невинны и неисчерпаемы радости наблюдателя, который пытается на основании виденного анализировать жизнь. Греясь на теплом апрельском солнышке, бедный Денком легко убедил себя, будто ждет молодого человека, чтобы услышать блестящие откровения образованного молодого ума. Он не мог отвести глаз от книги на противоположном конце скамейки, хотя не прикоснулся бы к ней ни за что на свете. Эта книга еще раз подтверждала его теорию, в подтверждениях не нуждавшуюся. Меланхолия почти прошла, и Денком – по его старому собственному определению, – высунув голову в окно, немного повеселел. Он размышлял о графине, старшей из двух только что побывавших здесь дам, которая явно тянула на себе всю компанию. Со стороны порой человек выглядит безобразно, но, вопреки частому мнению, вблизи становится видно детали, которые все меняют. А доктор Хью наверняка какой-нибудь обозреватель от газеты или издательства, которому присылают сигнальные экземпляры. Доктор вернулся через четверть часа и, с видимым облегчением обнаружив Денкома на прежнем месте, широко ему улыбнулся белозубой, смущенной улыбкой. Он огорчился, не увидев второй книжки, которая могла бы стать хорошим предлогом завязать разговор с молчаливым незнакомым джентльменом. Но он все же заговорил – он поднял со скамьи свой томик и произнес:

– Согласитесь… если вы, конечно, успели прочесть… эта книга лучшее из всего, что он пока сделал.

Денком в ответ рассмеялся, так его позабавило это «пока сделал», открывавшее перед ним широкие перспективы. Но счел за лучшее промолчать – кажется, молодой человек и его тоже принял за критика. Денком потянул из-под кепи свой экземпляр, инстинктивно опуская глаза, чтобы не выдать себя снисходительным взглядом. Отчасти по той причине, что человек, обсуждая свой труд, в чужих глазах всегда выглядит дураком.

– Вы именно так и напишете? – обратился он к собеседнику.

– Я не уверен, что буду об этом писать. Я вообще не пишу, разве что очень редко… читаю только для удовольствия. Но эта книга просто ужас до чего замечательная.

Денком засомневался. Начни доктор его бранить, он тотчас бы сказал, что он и есть автор, а так… пусть молодой человек выговорится, зачем гасить порывы? Он и не «погасил», причем до того хорошо, что через пару минут тот уже расположился рядом, простодушно рассказывая, как любит этого автора, чья книга лежит перед ними, и как только его он и может перечитывать во второй раз. Книгу он добыл в Лондоне, куда ездил два дня назад, у знакомого критика из литературного еженедельника, где тот ее получил от издателя, чтобы «состряпать статейку», которая будет «гвоздь», хотя ушло на нее всего пятнадцать минут. Доктор Хью признался, до чего ему стыдно за друга, за поверхностную статью о романе, который требует внимательного и вдумчивого анализа; и, со всей своей свежестью впечатлений, со стремлением высказаться, вскоре он показался бедному Денкому необыкновенным, прекрасным видением. Случай свел их, утомленного рыцаря пера и восторженного почитателя, человека нового поколения, чьим отзывом можно было гордиться. Почитатель казался и впрямь необыкновенным, поскольку не так часто встретишь небритого молодого врача – видом доктор Хью походил на одного немецкого физиолога, – который к тому же был бы влюблен без памяти в изящную словесность. Конечно, их свел случай, но, в отличие от многих предыдущих, случай счастливый, и Денком просидел не менее получаса, почти не раскрывая рта, довольный и удивленный в одинаковой мере. Сам он сказал доктору только, что обязан своим экземпляром приятельским отношениям с издателем, который узнал о его нездоровье и прислал ее в Борнмут, оказав таким образом знак дружеского внимания. Денком решил не скрывать, что болен, так как врач все равно непременно бы догадался; он даже позволил себе перейти на «медицинскую тему», поинтересовавшись насчет того, что думает молодой человек, в ком страсть к прекрасному сочетается с научными знаниями, по поводу новомодных лекарств. Наверное, Денком, начиная всерьез слушать собеседника, который принял всерьез его, несколько отступал от собственных правил, но ему приятно было смотреть на свежую, пылкую юность, и он еще раз с болью подумал, насколько странно жизнь плетет свой сюжет и сколько дел для него еще есть в этом мире. Он погрешил против истины, собравшись подвести черту, думая, будто бы для него у нее ничего не осталось. Нет, конечно же, это не так, она неисчерпаема, исчерпал себя только сам бедный художник.

Доктор, не менее страстно влюбленный и в физиологию, буквально дышал веяниями своего времени – иначе говоря, он совсем недавно получил свой диплом; однако был независим, знаком с самыми разными взглядами, а разговаривал как человек, явно не без литературных способностей. Конечно, писать он пробовал, но тут природа его обделила. «Зрелые годы» его потрясли, он нашел там куски великолепные и, в подтверждение своих слов, захотел их прочесть Денкому вслух. Он был отнюдь не видением и, быть может, ниспослан Денкому, как и здешний целебный воздух, чтобы перевести дух, – он продолжал горячо рассказывать, как только совсем недавно открыл для себя этого автора и как немедленно полюбил за то, что тот единственный сумел облечь в живую плоть искусство, задыхавшееся от навязанных форм. Нет, автору он не писал; исключительно из почтительности. Денком порадовался от души, что всегда отказывал фотографам. Восторг, каким был исполнен доктор, вполне мог оказаться завязкой для нового, замечательного знакомства, и, разумеется, служба доктора Хью при графине не должна была им помешать никоим образом. Денкому захотелось тут же побольше узнать о том, что за человек графиня и какова природа взаимных связей, объединявших их любопытное трио. Графиня оказалась вдовой французского аристократа и дочерью знаменитого английского баритона, от кого она унаследовала вкус – правда, минус талант, – а также огромное, скопленное трудом приданое, остатки которого теперь проматывала. Мисс Вернхэм, личность странная, но прекрасная пианистка, живет при графине за жалованье. Графиня – щедрая, эксцентричная и независимая – везде возит с собой свою музыкантшу и своего врача. Невежественная и бурная, она тем не менее иногда бывает неотразимой. По этому быстрому наброску с натуры Денком тут же дорисовал в уме остальную картину. Его визави, говоря в новых терминах психологии, сам легко подпадал под гипноз, и если вдруг становился сверх меры общителен, то это означало, что он уже готов подчиниться. Он пошел у Денкома на поводу, даже еще не зная, кто он такой.

Графиня подобрала доктора Хью в одном из швейцарских отелей, когда однажды слегла и доктор случайно, сам к тому не стремясь, сумел ей понравиться, после чего она со свойственным ей размахом предложила условия, от которых у недавнего студента, потратившегося на учебу и еще не начавшего практиковать, голова пошла кругом. Конечно, он не об этом мечтал, но служба его ненадолго, к тому же графиня просто невероятно добра. Внимания она требует ежеминутно, но ее нельзя не любить. Тут доктор поведал о ней кое-какие детали, чтобы охарактеризовать «тип» – если, конечно, позволительно говорить о типе, если трудно найти второго такого человека, похожего на его пациентку, в ком цветущая внешность сочеталась бы с тяжелой, серьезной болезнью, отягченной к тому же взрывами гнева и тоской бесцельного существования; однако доктор быстро вернулся к любимому писателю и был настолько мил, что назвал его большим поэтом, чем многие из тех, кто пишет в рифму, и при этом все радовался совпадению и неожиданному знакомству с Денкомом, который любезно позволял ему высказаться. Денком в конце концов признал, что немного знаком с автором, но тут же, когда собеседник, о подобном везенье и не мечтавший, забросал его расспросами, пошел на попятный. В эту минуту в глазах доктора Хью мелькнул огонек подозрения. Однако он был чересчур увлечен, потеряв всякую проницательность, и мысли его были все о книге, за которую он то и дело хватался, восклицая что-нибудь вроде: «Вы это заметили?», или «Неужели это вас не поразило?», или «Какая здесь, в конце, прекрасная фраза!» – и, прочтя, прикрывал страницу ладонью. Он сидел, перелистывал книгу и вдруг неожиданно изменился в лице. Денком сразу понял причину – доктор Хью взял не свой, а его экземпляр, перепутав их на скамье. Доктор мгновенно нахмурился, постоял молча и сказал: «Я вижу, вы его правили!» Денком, страстно любивший правку, обожал повертеть фразу так и этак и редко когда добивался варианта, который ему показался бы окончательным. Лучше всего для него было бы выпустить книгу без имени, а потом взять, перечесть уже печатный текст и подвергнуть самой тщательной переработке, пожертвовав первым изданием ради будущих читателей и, быть может, коллекционеров. Тем утром его карандаш успел коснуться страниц раз десять. Доктор пришел в такое негодование, что Денком и сам изменился в лице. В глазах потемнело, и он успел только пробормотать нечто неопределенное и увидеть недоуменный взгляд собеседника. Он успел понять, что это новый приступ: впечатления, переживания, усталость, жара, долгая прогулка – все вместе для него оказалось слишком много, и, протянув руку к доктору, Денком с жалобным стоном упал без чувств.

Потом он узнал, что потерял сознание и что обратно его доставил доктор Хью, пересадив в каталку, с которой к ним подоспел слуга, заметивший Денкома в садике и по привычке, на всякий случай, ждавший неподалеку. Потом, днем, у себя в постели Денком смутно вспомнил молодое лицо доктора Хью, когда тот его вез, то и дело к нему наклоняясь, чтобы ободрить улыбкой, с выражением, говорившим, что он понял, кто такой Денком. Теперь это не имело никакого значения, и Денком только лишь проклинал себя за глупость и безрассудство. Он слишком поторопился, слишком рано вышел из дома, слишком долго пробыл на воздухе. Не нужно было ни с кем знакомиться, нужно было взять с собой своего слугу. Денкому показалось, будто бы он провалился в яму, очень глубокую, темную яму, куда не попадает свет. Он потерял счет времени, силясь составить вместе разрозненные фрагменты. К нему заходил доктор, настоящий, его доктор, который его поднял на ноги после первого приступа и теперь был опять к нему добр. На цыпочках то входил, то выходил слуга, глядя на всех теперь, задним числом, с чрезвычайно умным видом. Что-то он говорил о напористом молодом джентльмене. Потом все заволокло туманом, но это был не конец. Сквозь туман Денком видел сны и наконец очнулся от тяжелой дремоты посреди ночи, в темной комнате, где только горела прикрытая абажуром свеча.

– Вы поправитесь, теперь я о вас все знаю, – произнес подле него чей-то голос, кажется, молодой. Денком вспомнил утреннее знакомство. Он был еще слишком слаб, чтобы в ответ отшутиться, но слушать слушал и даже заметил, что не без интереса. – Конечно, я в профессиональном качестве вам не нужен, у вас свой врач, и, насколько я понимаю, прекрасный, – продолжал его гость. – Но позвольте мне навещать вас по-дружески. Сейчас я к вам заглянул перед сном. Вы держитесь великолепно, но какая удача, что я там оказался рядом. Я к вам утром еще зайду. Хочется что-нибудь сделать для вас. Хочется все для вас сделать. Вы так много сделали для меня! – Молодой человек взял его за руку, нависнув над бедным Денкомом, а тот, едва понимая, чего от него хотят, только лежал, принимая этот знак горячей преданности. Больше он ничего не мог – он слишком нуждался в помощи.

Мысль о помощи не оставляла Денкома всю ночь, пока он, придя в себя после многочасового беспамятства, лежал один в полной тишине и усиленно думал. Все кончено, кончено… если его никто не спасет, то все кончено. Он не боялся ни боли, ни смерти, он даже не слишком любил жизнь, но у него была цель. Продумав всю ночь, все бесконечно долго тянувшиеся часы, Денком решил, что по-настоящему начал писать только в «Зрелых годах» и открыл свое только вчера, когда перед ним проплыли безмолвные тени. Они были откровение, истинное откровение. Больше всего на свете он теперь боялся того, что об этом никто не узнает. Он не жалел о прошлом, он думал будущем. Старость и немощь стояли перед ним, будто злобные духи с безжалостным взглядом – разве таких упросишь дать вторую попытку? Ему, как и всем, был дан лишь один шанс – шанс прожить одну жизнь. Уснул Денком совсем под утро, а когда проснулся, рядом сидел доктор Хью. На этот раз его лицо показалось Денкому бесконечно родным и знакомым.

– Не подумайте, я здесь с позволения вашего врача, – сказал доктор. – Я действую с его ведома. Он вас сегодня уже осмотрел. Мне он, кажется, доверяет. Я ему рассказал, как мы вчера познакомились, и он признал за мной право к вам заходить.

Денком почувствовал, как лицо у него становится строгим.

– Вы проводили графиню?

Доктор Хью вспыхнул, но тут же взял себя в руки.

– Не думайте о графине.

– Вы сами рассказывали, как она требовательна.

Доктор Хью немного помолчал.

– Да, она требовательна.

– А мисс Вернхэм против вас интригует.

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю. Хочешь не хочешь, но чтобы писать книги, приходится все знать.

– По-моему, она сумасшедшая, – простодушно сказал доктор Хью.

– Только не ссорьтесь с графиней, она для вас помощь и поддержка.

– Я и не ссорюсь, – ответил доктор. – Но не собираюсь потакать дурацким женским прихотям. – После чего поспешно добавил: – Мне показалось, вы очень и очень одиноки.

– В моем возрасте это не редкость. Я зажился на свете, у меня никого не осталось.

Доктор Хью замялся, а потом тихо спросил:

– Вы кого потеряли?

– Всех.

– О нет! – выдохнул молодой человек и накрыл ладонью ладонь Денкома.

– Когда-то у меня была жена, был сын. Жена умерла при вторых родах, а сын умер в школе, от тифа.

– Жаль, что меня там не было! – вскричал доктор Хью.

– Зато вы теперь здесь, – несмотря на слабость, ответил Денком с улыбкой, означавшей, насколько он ценит визиты доктора.

– Как странно вы говорите о своем возрасте! Вы совсем не старый.

– А вы такой молодой и такой лицемер.

– Я говорю с точки зрения физиологии.

– Именно так и я говорил себе последние пять лет, именно этими же словами. Но начинаешь твердить себе, что молодой, только когда стареешь.

– Но ведь и я тоже говорю, что я молодой, – возразил доктор.

– Не так, как я! – рассмеялся больной, а доктор, предложив взглянуть на то же с другой стороны, окончательно расставил все по местам, искренне заявив, что в любом возрасте есть своя прелесть, во всяком случае, если речь идет о людях выдающихся, тех, кто много работал и многого добился. Он прибавил расхожую фразу про заслуженный покой, отчего бедный Денком едва не разозлился. Однако он взял себя в руки и объяснил, в доступной форме, что коли ему, неблагодарному, незнакомы подобные утешения, то, разумеется, лишь потому, что он впустую потратил годы бесценного времени. Он всю жизнь отдал литературе, не заметив, что старался лишь «соответствовать». Он только сегодня понял, что до сих пор шел на ощупь. Он достиг зрелости слишком поздно и уж так нелепо устроен, что умеет учиться лишь на своих ошибках.

– Ваше «цветение» я люблю больше, чем все «плоды» на свете, а ваши ошибки дороже любых достижений, – любезно сказал ему на это доктор Хью. – Именно ваши ошибки меня всегда в вас и восхищали.

– Вы счастливый, вы не понимаете, – ответил Денком.

Молодой человек посмотрел на часы, поднялся и сказал, во сколько еще раз заглянет после обеда. Денком же попросил не беспокоиться о нем и снова предостерег от гнева графини, призвав не пренебрегать ею.

– Хочу быть похожим на вас – хочу учиться на своих ошибках! – рассмеялся в ответ доктор Хью.

– Смотрите, ошибки бывают серьезные. Но разумеется, возвращайтесь, – добавил Денком, которому в голову пришла новая идея.

– Вам бы немного побольше тщеславия! – сказал его новый друг так, как будто бы наверняка знал, сколько точно тщеславия должен иметь литератор.

– Лучше бы мне побольше времени. Мне нужен еще один срок.

– Еще один срок?

– Да. Мне нужна вторая попытка.

– Вторая попытка? – снова переспросил доктор Хью, судя по всему, изумленный словами Денкома.

– Что тут непонятного? Мне нужно то, что называется «время».

На прощание молодой человек крепко пожал руку Денкому. При этом оба внимательно посмотрели друг другу в глаза.

– Вы будетежить, – сказал доктор Хью.

– Это безосновательно. Дело слишком серьезно.

– Вы должныжить! – побледнев, отчеканил гость.

– Вот так уже лучше! – И, довольный тем, что добился от доктора более четкой формулировки, Денком, с горьким смешком, откинулся на подушки.

Весь тот день и всю следующую ночь он думал, как бы так все устроить. Приходил его врач, слуга выполнял все желания, но мысленно Денком взывал к молодому доктору, на него одного надеясь. Для обморока нашли вполне приемлемую причину, и, исходя из этого, обещали назавтра свободу, но Денком, сосредоточившись на одном, стал ко всему безразличен. Мысль, которая в нем засела, была, в сущности, глупой фантазией. Случай свел его с человеком новых веяний, умным, искренним, пылким, кто к тому же знаток и ценитель прекрасного. Разве он, служитель его алтаря, в ком преданность вечным ценностям сочетается с точными знаниями, разве он не захочет пустить в ход свои знания и умения, во имя сострадания и любви? Разве не сможет создать волшебное лекарство, чтобы спасти несчастного художника, чьим искусством он восхищается? Если нет, то и выбора нет: Денком останется один на один с немотой, забытый людьми и небом. Весь тот день и весь следующий Денком молчал и втайне от всех тешил себя дурацкой надеждой. В самом деле, кто же сотворит ради него чудо, если не этот молодой человек, в ком ясность ума сочетается с вдохновенной страстью? Денком вспоминал все, какие знал, сказки о чудесах науки, позабыв, что чудес не бывает. Доктор Хью был ему ниспослан, и, следовательно, стоял выше земных законов. Снова пришел доктор Хью, и Денком, который на этот раз встретил его сидя, посмотрел на него умоляюще. Доктор за это время, подстегнутый знакомством, перечел роман во второй раз и полюбил его еще больше. В первый раз, пока Денком ему не сказал, «о чем книга», доктор Хью ничего в ней не понял, несмотря на всю свою образованность. «Знаменитый писатель» даже растерялся, задавшись вполне правомерным вопросом, кто же его тогда вообще поймет, и вновь его придавило тяжестью почти невыполнимой задачи. Тем не менее теперь-то он не стал бы оглядываться на «общий уровень», утешаясь мыслью, будто, пусть он движется медленно, зато у него есть находки, которые искупают все его глупости.