Текст книги "Пятая четверть"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая, в которой дождь пытается расстроить ребячьи планы

– Опять треснула! – выругался Гошка, когда под алюминиевой накладкой сухо щелкнуло, и шуруп сразу пошел легко. – Что за паршивых реек мы напилили!

– Сучок вроде, – приглядываясь к трещине, сказал Антон, придерживавший рейку.

– Черт! Не заметил.

– Темнеет. Может, хватит, Гош, а то на работу опоздаем. И есть охота! Мы же тут с трех.

– Не опоздаем. Еще десять минут. Узел-то надо кончить. Шевельни костер, а то правда темнеет. – И Гошка задрал голову: мол, что это там происходит на небе.

А на небе ничего особенного не происходило. Был обычный вечер. Наливаясь изнутри траурным сумраком, деревья будто сдвинулись тесней и замерли, хороня солнце. В зеленую шахту, образованную ими, в это рыхлое жерло, из которого мальчишкам предстояло взмыть ввысь, вливалось что-то мутноватое. Было тихо. Словно эхо тишины доносилось журчание ручейка, да и оно скорее мерещилось, чем слышалось.

Ногами сдвинув к середине головешки и угли, Антон кинул на них несколько испорченных реек. Из пепла и черноты, почуя жертву, тотчас высунулись огненные язычки и лизнули сухую древесину.

– Во-от, – протянул Гошка довольно. – А завтра я дядькин фонарь принесу – прожектор, хоть всю ночь работай… Ну как, похож издали на вертолет?

– На вертолет? – переспросил Антон, склоняя голову то на одно плечо, то на другое. То, что стояло перед ним на трех чурбаках – деревянный щит с торчащими вверх реечными рамками, – пока не походило вообще ни на что. – Не знаю, – ответил Антон уклончиво.

– Понимал бы ты!.. Иди-ка поддержи лучше!.. Тебе обязательно винты, чтобы походило. Сегодня вот привезем доски, если их не изрезали… Главное – машину найти. Черт его знает, согласится ли кто. Не шуточка ведь – плахи! Воровством попахивает. А что делать?.. Не вытесывать же самим из бревен? – рассуждал Гошка, бережно ввинчивая шуруп в новую рейку. – Крепче прижимай, так. Хоть бы не треснула, хоть бы… Хоп! Все!.. Ну вот, полкаркаса есть. У-у, хорошо, – приговаривал Гошка, ощупывая и пошатывая рамки. – Я уже чувствую, как мы летим, Антонище! А ты чувствуешь?.. Залей костер.

Пока Антон ходил со старым чайником к ручью и тушил огонь, вздымая клубы пепла, Гошка накинул на каркас большую прорезиненную холстину, и сразу точно двухметровая глыба выросла на поляне.

– Так чувствуешь ты или нет? – опять спросил Гошка, замерев перед этой глыбой.

– Трудно, Гош, сказать… Я очень устал.

– Намек понял. Пошли.

На железнодорожную насыпь мальчишки выбрались еще при свете, но густо двигавшиеся с востока низкие, черные облака быстро тушили последние проблески, так что Антон подошел к дому уже в полной темноте – за какие-то десять минут тучи намертво скрутили небо. Запахло дождем.

Еле различимая у навеса, Тома снимала бьющиеся на ветру белые пеленки и что-то бормотала.

– ¡Buenas tardes! – крикнул Антон, останавливаясь у мотоцикла.

– A-а, явился!

– Дела. – Антон накрыл машину листом железа и спросил: – Помочь?

– Нет. Уже все. Лучше послушай, что я выучила! Entre nubgs purpurinas peregrines de azulado tornasol, tentio el iris a lo lejos los reflejos de los colores del sol.

– Это о летней грозе, о радуге, – появляясь из темноты стазом белья, прижатым к бедру, проговорила Тома.

Она перешла на русские слова так плавно и певуче, что Антон по какой-то странной инерции непонимания сперва не уловил их смысла, потом, спохватившись, как бы догнал их и улыбнулся. Тома тоже улыбнулась, поставила ногу на ступеньку и устало сдвинула таз на колено. Она была в своем халате, усыпанном красными и белыми кольцами. Верхняя пуговица этого проклятого халата вечно расстегивалась, и ворот так расходился, что Антон не мог смотреть на Тому.

Неожиданно подхватив таз, Антон прижал его к животу, шагнул в избу и загремел, запнувшись о порог.

– А, черт! – вырвалось у него.

В цинковой ванне, стоявшей на двух стульях впритык к кровати, зашевелился и закряхтел Саня, а в самой кровати приподнялся на локтях Леонид, обычно засыпавший на часок перед ночной сменой.

– Что, пора? – спросил он, промаргиваясь.

– Да, да, Лёнь, вставай, – ответила Тома, спеша к ванне. – Чай уже закипает… Чш-ш, маленький мой!..

Леонид потянулся, заломив здоровую руку за голову, вздрогнул, окончательно просыпаясь, сполз с постели и, похлопав Антона по плечу, еще неверной походкой протопал за печку умываться.

В половине двенадцатого, когда братья дожевывали последние куски, пошел сильный дождь. Он даже не пошел, а прямо упал сразу и зашумел монотонно, как душ, не усиливаясь и не ослабевая.

– Это еще что? – воскликнул Леонид, вскакивая со стаканом в руке и высовываясь наружу. – Откуда?

– Тома наколдовала, – сказал Антон. – Махала пеленками и читала испанские стихи про грозу.

– Да, да, – подтвердила Тома. – Я виновата.

– Ни раньше и ни позже, а именно, когда начинается моя смена. Какая гнусность! – продолжал ворчать Леонид. Он допил чай, уселся на порог. – Придется пережидать…

Пока Антон был голодным, усталость, накопившаяся за день и от двухчасового вождения мотоцикла по избитым переулкам Индии, и от работы в лесу, решительно не проявлялась, но теперь сытость ударила в голову хмелем и словно растворила в теле все кости. Антон плюхнулся на порог и глубоко вздохнул.

Тома прислонилась к косяку над Леонидом и протянула руку, другой придерживая у горла ворот халата.

– Дождик теплый, как щелок, – сказала она. – Он ненадолго… Хочешь знать, какими стихами я вызвала его? – Тома прочитала и перевела.

– Не-ет, – протянул Леонид. – Братское небо на это не клюнет, тут вам не Гвадалахара… Вот:

 
– Гроза прошла – еще курясь, лежал
Высокий дуб, перунами сраженный,
И сизый дым с ветвей его бежал
По зелени, грозою освеженной.
А уж давно, звучней – полней,
Пернатых песнь по роще раздалася,
И радуга концом дуги своей
В зеленые вершины уперлася.
 

Пожалуйста, картина, хоть ощупывай.

– Я же не ради смысла учила, а ради словарного запаса, – за чубчик повернув голову Леонида, сказала Тома.

– Ну и зря, надо сочетать…

Дождь шумел на крыше, мелко брызгал в лицо, барабанил по листу кровельного железа, накинутому на мотоцикл… Антон любил дождь, любил слушать его шелест и представлять, что в дожде бьется заколдованная музыка, которая все силится расколдоваться, но которой для этого не достает чего-то, и она так и остается дождем. «И радуга концом дуги своей в зеленые вершины уперлася… в зеленые вершины уперлася…» Слова эти перемешивались в голове с шумом дождя, и в них тоже чудилась музыка, причем очень ясно, почти слышимо. Будь тут пианино, Антон сейчас бы… Пальцы его зашевелились. «А интересно, – вдруг подумал он, – если открытое пианино выставить вот под такой ливень, хватит у струи силы выбить звук?..»

– Что делается, а! – проворчал Леонид. – Что делается!.. Иди-ка ты спать, Антон, не майся. Все равно я сам поведу мотик. Знаешь, какая будет грязюка? Иди.

– Нельзя. У нас с Гошкой сегодня дело.

– Эка беда! Отложите – по техническим причинам.

– Говорю, нельзя.

– Ух ты, батюшки!.. Это что за идею вы там воплощаете? Смотрите только не взорвитесь, не дождавшись шестерни.

– Не взорвемся. А вот шестерню побыстрей бы надо.

– Все надо побыстрей… У нас вон в цехе гора сломанных вибраторов, думаешь, не надо быстрей?..

– А что они строят? – почему-то у Леонида спросила Тома.

– Кто их знает. Может, вечный двигатель. Тайна.

– Антон, неужели уж такая тайна? Ты же вон аж похудел весь от этой тайны… Каждый день дотемна, дотемна. А, Антош?

– Да, та-ак, Гошке помогаю… – последние буквы растворились в затяжном, каком-то двухступенчатом зевке.

– Ну вот, пожалуйста, – заметил Леонид. – Иди спи. И Гошка твой пасонет сегодня, вот увидишь.

– Из-за дождя-то?.. Что Гошке дождь!

По закону Гошка мог работать только в первую смену, но он договорился с бригадиром и выходил вместе с Зориным в ночную. Антон, привезя Леонида на полигон, сперва или помогал по мелочам бетонщикам, или раскатывал в кабинах крановщиков, или бродил по арматурному цеху, следя за хищными клевками машин для точечной сварки, а потом заваливался спать. В четыре часа, отработав свое, Гошка разыскивал его либо в стружках возле опалубочного цеха, либо в самом опалубочном возле горячих батарей, либо на теплом полу пропарочной камеры. И они отправлялись рыться в старых механизмах и инструментах, выискивая нужные детали. И вот очередь дошла до винта…

Антон плотнее прижался к косяку, закрыл глаза и сразу увидел, как в ночи с ревом движется вереница МАЗов-будок с рабочими. МАЗы подталкивают друг друга лучами фар, как руками, а между ними на мотоцикле катит он, Антон. Леонид тревожно дышит ему в ухо и то и дело отрывисто командует: «Сбрось газ!.. Вторую!.. Тормоз!» Громадина МАЗ сильно подпрыгивает на ухабах. Антон видит свою четкую тень, пляшущую на его кузове… Вот и промплощадка. Правый поворот – и они подкатывают к полигону. Бетонщики только что открыли пропарочные камеры. Пар скрывает рабочих, и полигон кажется безлюдным, а движение кранов, похожих на звероящеров, и щёлканье электромагнитов на их тормозных колодках, как щелканье зубов, наполняет эту безлюдность первобытной жутью. Но вдруг на паровых завесах то там, то тут возникают угловатые фигуры, мигом разрастаются до колоссов и пропадают. Еще издали слышно, как кричит бригадир бетонщиков Варвара Ипполитовна о том, что им снова оставили нечищеную бадью и сломанный вибратор, что у нее уже нет сил бороться с этаким хамством… Леонид отсылает Антона в контору – посмотреть по журналу, как сработали другие смены. Антон останавливается на крыльце конторы и долго смотрит на далекие окрестные огни. Их много, особенно там, где строится плотина, где лощина выходит к Ангаре. В этом вырезе прямо что-то живое, со светящимися колючками, копошится, шевелится и того и гляди уползет за кромку. Но все эти огни не нарушают непроницаемости ночи. Полигон, освещенный полдюжиной прожекторов, выделяется оазисом в пустыне тьмы. Антону приятно, что он из этого оазиса… Только чья это холодная рука хватает его за пальцы?

– Антон… Антоша, слышишь? Ну чего ты моришься?.. Ты же все равно спишь. Иди ложись, – откуда-то из небытия послышался Томин голос.

– Нет, я не сплю, – вздрогнув и открыв глаза, сказал Антон.

– Ловкий парень. Чуть на улицу не вывалился, а не спит… Я могу сказать Гошке, что ты занемог.

– Ну да, – выпалил Антон. – Он и так спрашивает, почему я худой, не болею ли.

Дождь продолжался.

В ванне завозился Саня, издавая какие-то кашляющие звуки. Старшие Зорины сразу вскочили, кинулись к сыну, поколдовали над ним, и он затих.

Непривычный к детскому плачу, Антон в первые ночи вздрагивал и просыпался всякий раз, как только племянник подавал голос, и всякий раз обалдело садился и несколько секунд соображал, где он и что с ним собираются делать. На четвертую ночь он перенес раскладушку за стенку, в кладовую, перебрав там штабель шифера и потеснив ящики с гвоздями и бумажные мешки с цементом. Переселение целиком удовлетворило Антона: и Саню он стал меньше слышать, и днем почивал в полнейшем покое.

«А не забраться ли в самом деле под одеяло да не храпануть ли минут шестьсот?» – начал сдаваться Антон, как вдруг дождевые струи с нарастающим шумом как-то особенно звонко упали на землю, словно наверху их перерубили, как веревки, и в мире наступила тишина неправдоподобная. Леонид вышел во двор и задрал голову.

– Звезды! – крикнул он. – Ей-ей, звезды! Все! Потерян только час. Но шесть-то часов осталось. По коням, Антон! Очередная задача Советской власти – обогнать время.

– Есть обогнать! – радостно отозвался Антон, моментально стряхнув с себя сонливость.

Он подскочил к мотоциклу, сдернул железный лист, и братья выкатили машину за ворота, чтобы треском не испугать Саню. Леонид, ощупав забинтованные пальцы, сел за руль. Антон безропотно занял заднее сиденье. Расползшаяся колея сулила неприятности. И это подтвердилось тотчас, едва они тронулись – на какой-то кочке мотоцикл вдруг так резко развернуло поперек пути, что Леонид едва удержал его, а Антон слетел в грязь.

На центральную улицу они выбрались почти ползком, мокрые по пояс и грязные как черти. Леонид зло перетянул носовым платком разбереженные пальцы, крикнул «держись» и газанул.

В низком свете фары дорога казалась необыкновенно ухабистой. То и дело у мотоцикла вырастали мутные стеклянные крылья. От мокрых ботинок и штанов к плечам, к горлу ползло невидимое пламя холода, раздуваемое ветром Антон, стиснув зубы, сидел напрягшийся и чуткий – мотоциклист, он и на заднем сиденье мотоциклист, а не куль с картошкой.

Глава десятая, где Антон вновь встречается с Червонцем и узнает новость о Гошке

Бетонщики уже распалубливали арки. Арки парили, парили мокрые крышки камер, парили сами камеры, даже земля вокруг камер парила – казалось, что краны роются в пепелище, растаскивая дымящиеся обломки. Неподалеку от камер спал экскаватор, уткнувшись сморенной головой в кучу грунта. На его тяжелом заду было написано крупно: «Берегись поворота!»

Гремела бадья – кто-то, забравшись внутрь, отбивал ломом насохший бетон, который обычно, как при ангине, затягивал горловину бадьи, так что та «задыхалась» в работе.

Антон соскользнул по лестнице в камеру, протиснулся между высокими формами подножников и припал спиной к стене. От внезапного тепла сперва прошибла дрожь, затем тело обрадованно расслабло… Сейчас придет бетонщик Иван Ваулин, начнет распалубливать, а он, Антон, как стоит, так и будет стоять не шелохнувшись, так что Иван, может быть, и не заметит его вовсе… А может быть, подножники окажутся недопропаренными, и тогда камеру опять закроют. Надо только не прозевать и выскочить, а то сваришься, как сварился, рассказывают, один рабочий, спавший никем не замеченный между плит. Жутко. Тут не то что человеку – бетону, наверное, жутко становится, когда его закрывают, не зря же он за несколько часов превращается в камень. А без пара на это ушел бы целый месяц. Но людям некогда ждать.

– Здравствуй, Младший! – раздался сверху голос, и тут же у ног Антона глухо плюхнулась кувалда и звякнул ломик. Антон поднял голову.

Над ним, на тонкой межкамерной перегородке стоял, обнаженный по пояс, Иван Ваулин, так ярко освещенный прожекторами, словно они все били в него, как на сцене. Иван всегда работал с голым торсом: и днем, когда заедала мошка и бетонщики кутали головы и плечи в вонючие сетки, и ночью, когда из низины за промплощадкой тянуло с Ангары холодком. А когда Иван выбирался из камеры, от его тела шел пар, точно он вместе с подножниками полсуток пропаривался. Плечи у Ивана были такие широченные, что на них так и просилась надпись с экскаватора: «Берегись поворота!»

– Здравствуй! – ответил Антон, невольно отшатываясь от стенки.

– Греемся?

– Да нет, так… тебя жду, – промямлил Антон. Он в самом деле, если брался работать, то помогал чаще всего Ивану и Варваре Ипполитовне – только под их присмотром Леонид разрешал Антону соваться в железобетонные дела.

– Ну, тогда погрейся, пока я с клиньями вожусь.

Одни клинья выходили из пазов легко и вяло шлепались тут же, другие вылетали и со звоном ускальзывали в конец камеры. Антон полез собирать их.

– Иван, а можно на подножнике что-нибудь написать? – спросил он вдруг. С тех пор как Антон узнал, что подножники делают для ЛЭП, эта мысль не раз являлась ему.

– Смотря что. Если что-нибудь в бога, в царя или в мать, то нежелательно.

– Да нет, зачем в царя?.. У меня на ЛЭП друг есть. Матвей. Вот бы и написать ему. Вдруг увидит!

– Что-то быстро ты друзьями обзавелся, даже на ЛЭП. С Гошкой – как молодожены. Кстати, он прибегал тут, просил заглянуть к нему.

– Знаю. Сейчас вот распалубим, и сбегаю… А что, Гошка мне нравится.

– Мировецкий парень! И плюй на эту болтовню, дружи себе!

– На какую болтовню? – насторожился Антон.

– Не слышал разве?

– Нет.

– И тем лучше. Любит иногда народ лишку подпустить, не разобравшись… Зови кран.

– Нет, нет, Иван, договаривай, я прошу тебя. Не зря, значит, Леня все с подковыркой про Гошку, да и сам он как-то странно… Ну, Иван! Теперь я не смогу, чтоб не знать.

– Спокойней, Младший. Ничего страшного, но раз не знаешь, то лучше и не надо. Зови кран… Эй, наверху! Кран! – закричал Ваулин, видя, что Антон не двигается с места.

– Бегу, бегу!

Антон позвал крановщицу, поискал глазами Леонида, чтобы тут же расспросить о Гошке, но вдруг задумался. Может, лучше оставить расспросы до дома? Или разузнать все у самого Гошки?.. Или притвориться, что ему ничего не известно? Нет, так невозможно! Мысли его заметались, но он чувствовал одно – возникло что-то такое, что мешало ему сейчас же бежать к Салабону.

Из-за экскаватора, бешено сигналя, задом вырвался самосвал, стремительно подлетел к бадье и, стукнув ее колесами, замер.

– Эй, начальство! Принимай бетон! – крикнул шофер, распахивая дверцу. Чуть выждал, не отзовется ли кто, свистнул и пригрозил: – Принимай, а то как вывалю.

На борту самосвала, сплошь заляпанном бетоном, сияли два чистых круглых пятна, сквозь которые, как сквозь очки, смотрели на мир две десятки. «Червонец», – подумал Антон, глянул на шофера, узнал его и воскликнул:

– Здравствуйте!.. Это я, Зорин, которого вы в Индию отвозили! Помните?

– A-а, рубль-то мне совал!.. Ну-ну, значит, с братаном вкалываешь? Давай!.. Это хорошо, что встретились, а вот где начальство? Или эта бабка с вкусным отчеством – Поллитровка?

– Ипполитовна.

– Это по библии, а по-шоферски – Поллитровна. Так где ж она? Слушай, дружище, выручи, позови кого-нибудь. Тут же не курорт, чтоб загорать!.. Даю две минуты и вываливаю. – И, сдвинув обшлаг пиджака, водитель засек время.

Антон вдруг в каком-то радостном порыве перемахнул рельс, вспрыгнул на колеса самосвала и оглядел бетон. Он лежал ровно, чуть приотстав от переднего борта при торможении – это было хорошим признаком. Антон еще подцепил горсть гущи, помял, ничего не понял и бросил.

– Вываливай, – сказал он неожиданно для самого себя.

– Это что, авторитетно? – усмехнулся водитель.

– Да, да.

– А не будет нам по шеям? – уже серьезно спросил он. – Хотя все, две минуты прошло. Вываливаю.

Он передернул рычаги, дал газу и уже при подъеме кузова открыл задний борт. Бетон тотчас тронулся и всей массой, с нарастающим шумом, соскользнул в бадью – только камушки под ней хрумкнули. Отличный бетон, не жидкий и не жесткий. Жидкий выливается как помои, а жесткий дерясится до тех пор, пока кузов не вздыбится до предела, а потом срывается, как обвал, и так дергает машину, что вырывает иногда подъемник.

Шофер прочистил крючья, козырнул и умчался.

– Уже бетон? – спросил, откуда-то взявшись, Леонид. На щеке его ожогом темнела ржавая полоса, правая рука – за бортом куртки.

– Да вот… привезли, – выдавил из себя Антон.

Леонид запустил руку, в бадью, прощупал бетон, продавил между пальцами.

– Опять песка мало! Ну, капуцины! Сколько можно вдалбливать: песок, песок! Для арок нужен песок! – Леонид зло отряхнул руку. – Варвара Ипполитовна принимала?

– Нет. Я, – ответил Антон ни жив ни мертв.

– Как это – ты? Что это за номер?

– Ну, я… Никого нет, шофер кричит…

– Ну, знаешь, голубчик!..

– Он все равно бы вывалил… А я посмотрел, пощупал…

– Пощупал!.. Я перед тем, как щупать, пять лет учился!.. Ну ладно, пустим в подножники. – Леонид высвободил больную руку, понянчил ее в здоровой, помял забинтованные пальцы. – У тебя чистый платок?.. Дай, пожалуйста… И выше нос, только не суй его, прошу тебя, куда не следует, иначе будешь дома сидеть.

С распалубочной площадки Леонида ворчливо окликнула Варвара Ипполитовна – что-то там не ладилось с закладушками. С ними вечные муки: то отваливаются, то смещаются, то затапливаются бетоном, то совсем отсутствуют – маета. Леонид вытер руку о свои штаны, потом, уже чистую, – о куртку Антона, в знак примирения, и ушел.

Кран увозил на склад первый подножник.

– Эй, Младший! Что ты там писать хотел? – крикнул Иван. – Беги пиши, пока горячий.

– Ах, да. – Антон вздохнул. Какая-то волна удручения захлестнула его, и не хотелось ничего делать. Однако он достал из ящика банку с черной краской, кисть и отправился на склад.

Бетонщики разбирали стопу легких арочных каркасов и разносили их по формам. Каркасы падали, дергались на поддонах с царапающим звуком и замирали, по-щучьи изогнувшись. Сейчас поставят полукруглые закладушки, закроют бортики, уложат бетон, провибрируют, загладят мастерками и опустят в камеру – все просто. Так неужели это только кажется, что просто?

Освещалась лишь та часть полигона, где работали, остальное тонуло в темноте, и чем дальше углублялся Антон в бетонные дебри, тем становилось темнее, холоднее. Он помнил, куда складывали подножники, и уверенно протискивался между штабелями, черневшими угловато и независимо. Ощупью Антон нашел теплый подножник, уселся на него верхом и стал ждать кран, чтобы при его свете сделать надпись. Он не знал, что напишет, и не думал об этом.

Он снова подумал о Гошке, спрашивая себя, что же, собственно, изменилось и почему он оттягивал встречу. Какое ему дело до болтовни! Он строит с Гошкой вертолет! И Гошка парень что надо! И на другое – чихать! Вот взовьются они над Братском – все болтуны языки прикусят! Винты провезти – вот о чем думать надо, а не о каких-то сплетнях, тем более что еще неизвестно, какие эти сплетни. Кстати, и Червонец появился, шофер, может быть, услужит… И Антон взбодренно поднял голову.

Из-за штабелей наплывал свет.

Кран нес подножник, как хищник добычу, – вцепившись в него двумя стропами-лапами, жадно подтянув под свой костлявый хребет и выискивая место, где бы приземлиться и разделаться с ним.

Антон принялся писать крупными буквами. «Привет от Антона!» – первое, что пришло в голову.

Тормознув, крановщица приопустила подножник метрах а четырех от него, и тотчас на блоках выросла долговязая фигура строповщика.

– A-а, вот ты где, – сказал он. – Сидишь, как ведьма на помеле, а там тебя разыскивают.

– Кто?

– Да кто же, детдомовская крыса.

– Я сейчас, – ответил Антон и вдруг, бросив писать, неприязненно посмотрел на Степана. – А почему ты его обзываешь на каждом шагу? Крыса да крыса.

– Майна! – крикнул Степан.

– Не майна, а отойди! – гаркнула сверху крановщица.

– Майна давай!.. Не первый год замужем… Да потому, что он крыса и есть.

«Вот кто все скажет про Салабона!» – мелькнула мысль, и Антон быстро спросил:

– Степан, а что тут за слухи насчет Гошки?

– Это не слухи. Еще майна, – подножник косовато застрял между другими, и стропы ослабли. – Не слухи, а факт.

– Что же?

– Вор.

Антон не успел осмыслить ответ – подножник с одним уже отцепленным крюком чуть повернулся и осел. И тут же на весь полигон разнесся истошный крик Степана.

Над головой взвыло, гриб поднялся и, отплыв метра четыре, бухнулся вниз, что-то ломая и ломаясь сам.

Скорчившись, Степан ревел, вцепившись обеими руками в ногу. Несколькими ошалелыми прыжками Антон очутился возле него и растерянно-испуганно затряс плечо.

– Что, что, Степан?.. Ну что?..

– Ну-ка. – Антона оттолкнула подоспевшая крановщица, оторвала руку Степана от ботинка, дернула шнурок и сняла ботинок вместе с носком. Окровавленные пальцы Степана мелко дрожали – их раздробило.

А на крик уже сбежались рабочие. Антон в каком-то беспамятстве вернулся к своему подножнику, обмакнул в краску кисть и поставил восклицательный знак, хотя всего было написано «Привет от…».