Текст книги "Пятая четверть"
Автор книги: Геннадий Михасенко
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Глава третья, где Антон прибывает в …Индию
Антон лежал на верхней полке и, уткнув острый подбородок в ямку слабо сжатого кулака, смотрел в окно, но ничего не видел, кроме размазанных цветастых мельканий. На него опять нахлынуло то щемящее настроение, которое, возникнув еще на перроне, при расставании с родителями, нет-нет да и пронизывало его своим током. Необычность его состояния объяснялась не тем, что он попал в круг чужих людей, в шаткий неуютный мир вагона со всякими неожиданностями по сторонам, нет, все это Антон уже испытывал. Странность была в том, что он оказался здесь один, один-одинешенек. Ничего в отдельности он не боялся: ни крушения поезда, ни попутчиков, ни того, что у него украдут чемоданчик или баульчик с едой – ничего, но в общем-то какая-то тревога витала над ним. Как если бы его, словно ракету, запустили с Земли к далекой планете, напичкали сполна различными программами, и вот он летит теперь, бедный, не видя ни Земли, ни той планеты, а впереди еще парсеки да парсеки, и кто знает, верен ли расчет, не хрустнет ли какой винтик в двигателе и не унесется ли космонавт куда-нибудь на задворки вселенной?..
И сквозь всю смутную тревогу проступало опасение, что Леонид не встретит его. Бывает же так. Или телеграмма, отправленная с вокзала, затеряется, или почтальонша заболеет. Значит, самому придется разыскивать его. И Антон время от времени ощупывал в карманчике у ремня твердый квадратик вчетверо сложенного письма, где было все: и адрес, и номер автобуса, каким ехать с вокзала, и на какой пересаживаться, и где сходить. Читая Эдгара По, глазея в окно, Антон нет-нет да и задумывался.
Спутники же, бородатый парень Матвей, работавший на ЛЭП, то есть на линии электропередач где-то под Братском и сейчас возвращавшийся из отпуска, и молодая женщина, Светлана Петровна, ехавшая к мужу в Якутию, не тормошили его попусту, точно понимая настроение Антона.
От внезапного грохота Антон очнулся. В глазах замелькали сплетения мостовых решеток, а под вагоном разверзлась пропасть с матовой водной гладью на дне.
Матвей в красной майке, врезавшейся в плечи, прервал какой-то рассказ, привстал и некоторое время смотрел вниз, прижавшись лбом к окну, потом сел, постучал казанками пальцев по стеклу и заметил:
– Вот такой же мост сейчас в Братске разбирают – под затопление попал. Громадное будет море.
Прогремели мостовые фермы, и тотчас за окном, заслоняя небо, вырос рыжий откос. Антон прищурился, как это у него всегда получалось, когда в голове рождалась дельная мысль, повернулся к Матвею, сидевшему внизу, и спросил:
– А в самом Братске вы были?
– Бывал. Правда, редко, набегами, когда вдруг тоска заберет смертельная. У нас ведь ни кино, ни, извините, девушек на трассе нет. Из развлекательного – одни газеты, которые еще Петр Первый печатал. А что они, газеты? Грузимся на трехтонку, разнюхиваем, где вечер, – и туда.
– А такую улицу знаете – Вторую Строительную?
– Вторую?.. Наверно, после Первой. А ты что, пропасть боишься?
Нет, но… Так. Вдруг не встретят.
– Встретят, – уверил Матвей. – А нет – прикатывай к нам на ЛЭП. Дадим тебе монтажный пояс, робу – и лезь на мачту. Домой циркачом вернешься. Чарли Чаплином!.. Познакомим с косолапыми. Они у нас частые гости. Я вот раза три сталкивался. Последний раз – осенью… Прибыли к нам геодезисты, двое молодоженов. Он – с этим, как его… с теодолитом ходит, она – с рейкой. Возьми девчонка да и подверни ногу. Сергей, парень-то, – к бригадиру нашему: мол, помоги. А тут я на глаза попался: ступай, говорит, потаскай рейку. А рейка вот такая, раз в два выше меня. Бродим мы с Серегой по тайге – курорт… И вот установил он свою треногу в распадке, я на указанный бугорок потопал. Ставлю рейку и поворачиваюсь. Серега уже припал к трубе, согнулся и целится. А за ним медведь стоит!
– Ой, – вскрикнула женщина, и Антон услышал, как всплеснулись ее ладони.
Да он и сам чуть не ойкнул.
– Да, стоит медведь… Я только рот разинул и не знаю, что делать. А Сергей рукой помахивает: мол, прямей держи рейку. Какое тут прямей! Я ее совсем опустил и давай ему знаки делать: мол, оглянись. Не понимает. Потом, видно со злости, выпрямился да и задел того друга – оглянулся. Оглянулся и сразу – нырь под теодолит. И сидит там. А медведь на задних лапах шагнул ближе, понюхал прибор, носом трубку повернул и давай нализывать. Что Серега исчез – он и внимания не обратил. Чую, дело плохо. Изгрызет инструмент или опрокинет и растопчет вместе с геодезистом. Поднял я рейку да с криком – вниз. Увидел он меня, этакую бородатую образину, рявкнул – и ходу, в бурелом. Вот как случается-то, а ты боишься в городе заблудиться, – задрав к Антону бороду и тряся ею, закончил Матвей.
– Да нет, я ничего, – со смешком ответил Антон.
Поезд петлял по косогорам осторожно, словно не доверял рельсам. То наплывал срез огромной выемки с бурыми прослойками вековых отложений, то вдруг раскрывалась глубокая лещина, полная сумрака и точно подгорелых деревьев, на которых, висело нечто похожее на сухую болотную тину – ну, прямо Кощеево царство, Не хватало только черепов, насаженных на вершины, да кружащих над ними черных воронов.
На станции Вихоревка Матвей простился, а через несколько часов в коридоре послышалось: «Братск! Братск!
Сходило много народу. Антона подхватило и по дощатому узкому перрончику понесло к маленькому вокзалу с названием «Братское Море». Затертый чемоданами и сумками, Антон тянул шею и прислушивался, не пробьется ли сквозь суматошный гвалт родной оклик: «Анто-он!» Но ничего нельзя было разобрать. Передние вдруг замешкались, зашумели громче. Поток сжался, замер на момент и хлынул вспять. Пассажиры полезли обратно в вагоны, кляня белый свет.
«Что же это? А куда же мне? Где Леня?» – испуганно замелькало в голове Антона, и он застыл посреди перрончика, как порожистый камень, сопротивляясь течению. Его пихали, ругали, стукнули корзиной по лбу.
– Все садитесь! – командовал человек в железнодорожной фуражке и с лейкопластырем на носу. – Все по местам! Следующая – Падунские Пороги. Там управление строительства, гостиница, черт, дьявол! Все там! А тут, кроме меня, жены да коровы, нет ни одной собаки!.. Что, что «почему»?.. Потому что через пять лет сюда море подкатит – вот почему назвали Братским Морем.
Опомнившись, Антон кинулся к нему.
– Дядя!.. Дяденька! А где бетонный завод?
– Все назад! – надсаживался дежурный, тыча носовым платком под фуражку и отдуваясь. – Назад!.. Что, малый? Бетонный?.. На правом берегу, через остановку!.. Да не суйте мне билеты! Мало ли что там написано!.. А теперь нет такой станции – Братск, нету! Есть Братское Море, Падунские Пороги, Гидростроитель – все они Братские. А старый Братск затапливается. И линию перенесли. Это новая линия, черт бы вас побрал.
Антон сунулся в ближайший вагон. Пассажиры, скованные вещами, застревали в проходе и в тамбуре, наконец людская плоть как-то раздалась, и Антона притиснуло к двери. Решив, что Леонид знает, конечно, о переносе линии и встретит его там, где надо, он несколько успокоился.
Опять потянулась тайга, охраняемая телеграфными столбами, которые порой так сливались с лесом, что нельзя было разобрать, к столбам ли привинчены изоляторы или просто к деревьям. И хоть поезд продолжал кружить, но теперь каждый поворот сулил конец путешествию. И когда сквозь редеющие сосны замелькали первые дома, Антон так и прилип к стеклу – вот оно, начинается.
Поселок ютился на пригорке. Наверху, образуя улику, высились аккуратные теремки с мезонинами, а ниже рассыпались домишки, сделанные тяпляписто, в некоторых по торчащим сквозь обшивку буферам угадывались вагончики. У самой линии, на лугу, возле большой круглой штукенции, свистели и приплясывали мальчишки. Из переулка вылетели две собаки и понеслись вдоль насыпи, распугивая коз и кур.
Дома, дома, склады, свалка разбитых машин, угольные вороха, еще не задымленная кирпичная труба, приземистый корпус с проломами в стенах, сквозь которые виднелись котлы; башня с наклонной подпоркой, из башни вырывался фонтанчик пыли; ползали краны, как скелеты доисторических животных, – во все это Антон осматривался с огромным интересом: в этом мире жил Леонид.
На станции Падунские Пороги вагон изрядно опустел.
«Следующая моя!» – тревожно подумал Антон, когда поезд тронулся опять.
Впереди засияла голубоватая пропасть и открылся мост – эстакада со знакомыми по фотокарточкам двухконсольными кранами наверху. Эти гигантские кресты, серебрившиеся в лучах еще высокого, но уже слабеющего вечернего солнца, держали, казалось, небо над Братском.
В голову Антона вдруг ударил жар. Это был конец его космического полета – он, раскаляясь, как бы входил в плотные слои атмосферы загадочной планеты, жадно всматриваясь в ее очертания и еще не зная, где сядет и сколько витков перед этим сделает.
Поезд направлялся внутрь эстакады, в самый сгусток металлических сплетений, куда и проникнуть-то было вроде немыслимо, ничего не придавив, но куда состав все же плавно вполз. Сразу стало сумрачно. И из этого сумрака, как из-под козырька, все виделось преувеличенно ярко: и Ангара, воронкой сходящаяся к плотине, и пенистая гряда Падунских Порогов с застрявшими и камнях бревнами, и зеленые катера островов, трусливо бросившие якоря перед бурунами, и дымящиеся развалины какого-то, видимо, недавно снесенного селения возле самого берега. А вокруг, выглядывая, как зрители в театре, из-за плеч друг друга, – холмы, холмы, холмы со светлыми полосками вырубок у подножий – они заранее подбирали хвойные подолы своих таежных одеяний, чтобы не замочить их в волнах готового родиться моря…
Леонид не встретил.
Когда перрон опустел, Антон перечитал письмо ещё раз и обратился к женщине с красной повязкой. Она сказала, что улицы Второй Строительной не знает, а вот бетонные заводы здесь. У автобуса Антон еще раз спросил про улицу. Рабочий, забрызганный известкой так, что его комбинезон закостенел, как панцирь, подумал и с треском пожал плечами. Тогда Антон решил податься на завод. Леня наверняка там, запурхался в своих делах, поэтому и не встретил. И, повеселев, Антон сел в автобус.
Минут через двадцать он оказался неподалеку от громадных запыленных цилиндров и башен с наклонными подпорками – такую он видел там, на станции Падунские Пороги. Взяв в руки чемодан и поправив рюкзак, Антон двинулся напрямик – слишком велико было нетерпение, ведь брат был от него в каких-то двухстах метрах. Перебравшись через кучи мусора и бетонных отходов, обойдя несколько канав и ям, он очутился на узкой неровной дороге, вилявшей между конусами песка и щебня. Проползали с тяжелой развалкой самосвалы, над головой в галереях шумело, по лоткам что-то дробно сыпалось, всюду пылило – и нигде ни души. Антон прятал лицо в отворот пиджака, когда облако пыли обрушивалось на него после прохода машины, и шел дальше, понимая, что рано или поздно кто-нибудь встретится, может, сам Леонид.
И вдруг перед ним из клубов пыли появился человек, он или с машины на ходу спрыгнул, или с песчаного конуса съехал, вывалившись из галереи. Человек этот начал отплевываться и отряхиваться.
– Скажите, – кинулся к нему Антон, – а где мне мастера найти?
– Я мастер, – не глянув на мальчишку, пальцами обеих рук взъерошивая волосы и выбивая из них пыль, ответил он.
– Нет, мне мастер Зорин нужен.
– С какой секции?
– Не знаю.
– Ну, здрасьте. Нас тут десятки мастеров. – Человек отряхнулся, наконец, провел напоследок рукавом по лицу и оказался молодым парнем. – Фу! Чтоб я еще туда полез!.. Так говоришь – Зорин?
– Да. Знаете?.. Я его брат. За полторы тысячи километров приехал. Один.
– Зорин… Зорин…
– Ага. Он это… колонны и балки делает из бетона, – живо добавил Антон.
– А, вон что! Тогда ты не туда попал. Тебе нужно на промплощадку, на левый берег.
– Как?! Я ведь только что с левого! – испуганно воскликнул Антон, моментально решив, что ему вообще не найти брата, и тут же слабея до холодного пота. – Мне сказали, что здесь.
– Значит, какой-то болван попался… У нас ни колонн, ни балок не делают. У нас – чистый бетон, для плотины. Понял?
Позади гикнул сигнал. Они посторонились. Антону все вдруг стало безразлично: и эти машины, и пыль. Пусть его давит, пусть его засыпает… Он даже не спрятал лицо, а лишь чуть прикрыл глаза.
– За сколько ты, говоришь, километров прикатил? За полторы тысячи? – спросил парень, встряхнувшись. – А звать как?
– Антон.
– Антон-горемыка. Подходяще. А ну-ка, пошли, авось расхлебаем кашу. – И он быстро зашагал по дороге.
Антон заторопился следом, смахивая со лба грязь, облизывая губы и сплевывая черноту.
Они зашли в деревянную будку, где сидела девушка в белом платке, повязанном бабочкой. Она, поглядывая в окно, что-то записывала. Парень придвинул телефон, позвонил куда-то, спросил, работает ли там мастер Зорин, и тут нее бросил трубку.
– Работает… Люба, будет машина на промплощадку, посади вот этого брата, – сказал он девушке. Та кивнула, мельком глянув на них. Парень посидел с минуту, опустив голову, потом фыркнул, поднял высоко брови, дунул на них, выпятив губу, и встал. – Ну ладно. – И вышел, но тотчас крикнул, не успев захлопнуть дверь: – Антон!.. Скорей, вот твой самолет… Лезь. Высадишь у диспетчерской, – сказал он шоферу и махнул рукой.
МАЗ ревел так, что заглушал не только все звуки, но и мысли. Что-то прыгало, разворачивалось перед глазами, даже от плотины осталось в голове мелькание, потому что ехали по какому-то темному коридору, где сбоку ритмично вспыхивал свет.
Возникшие впереди кирпичная труба, корпус с проломами в стене, откуда выглядывали котлы, вороха угля показались Антону знакомыми. Он вздрогнул, и сразу МАЗ словно умерил свой рев. А вон и костлявые краны за клубами пара! Вон и башня с фонтанчиком пыли. Именно к ней повернул шофер и затормозил.
– Все – сказал он. – Будь здоров. Диспетчерская напротив, красная.
Возле диспетчерской стояло полдесятка самосвалов. Антон вошел и, не переводя дыхания, сказал женщине, сидевшей за стойкой:
– Мне нужен мастер Зорин… Мне нужен мастер Зорин.
– Что тебе, мальчик?
– Мастер Зорин.
– Напали сегодня на Зорина: то звонят, то приходят… Нет, мальчик, Зорина. Он дома. Он… ну, нет его. – Затрещал телефон. – Да… Сейчас пошлю… Говорю же: сейчас… Ну слушайте, слушайте – при вас прикажу. Пятьдесят четвертый под погрузку – на очистные! Слышали?.. Через полчаса.
– А как мне туда добраться? – спросил Антон. – Адрес у меня есть, а вот как?..
Женщина пристально глянула на Антона, на его рюкзак, на грязное лицо с красными глазами и вздохнула.
– Тебе срочно Зорина?
– Да. Я брат его. Я только что приехал.
– Ах, брат! – Брови женщины хмуро сдвинулись. Звякнул телефон. Она подняла трубку и тут же опустила. – Брат, значит… А Леонид Николаевич это… нездоров.
– Как нездоров? – испугался Антон.
– Да вот так. Не то что нездоров, а в недомогании, – тихо сказала она и вдруг крикнула в сторону шоферов, которые хохотали у окна: – Червонец, ты хотел на обед ехать? Довезешь вот парнишку зоринского.
– Есть!.. Пошли, малый!.. Жрать хочу, хоть баранку грызи! А там у Дуськи – окрошка!.. – Шофер приплюснул кепку, сел в кабину и изнутри открыл дверцу Антону, – Куда?
– Вторая Строительная, шесть.
– Попутно. Держись!
Шофер круто вырулил. Машина вырвалась из окружения цехов и понеслась вдоль низины, мимо пустыря, уставленного высокими белыми колоннами, вокруг которых ничего не было, кроме бурьяна, словно колонны эти сами выросли.
– Ты что, беглый? – спросил водитель. – Удрал?
– Нет, я нормальный, отпустили. Я в гости.
Самосвал летел так стремительно, что у Антона захватывало дух, особенно у поворотов, когда, казалось, и тормозить, и поворачивать уже поздно. Встречные машины только рявкали за стеклом и тут же пропадали.
– Ну вы и поворачиваете!
– Да уж хлебом не корми – дай повернуть… Если б не было поворотов, не было бы нашего брата, шоферни. Сидел бы тут какой-нибудь полудурок из трамвайного парка и похрапывал бы… Индия! – шофер кивнул на показавшиеся впереди строения. – Это мы так Индивидуальный поселок зовем. Попробуй выговори натощак ин-ди-ви-ду-аль-ный. Язык свихнешь. А тут – Индия, и все.
Они въехали в поселок, миновали водонапорную башню, магазин. Шофер затормозил.
– Все. Сворачивать не буду. Спешу. Время – деньги, как сказал Карл Маркс.
Антон, уже вставший на подножку, сунул руку в карман и вытащил рубль.
– Вот… Я не знаю, сколько надо, но у меня еще есть. – Он поставил чемоданчик на сиденье и полез в другой карман.
– Ну-ка спрячь свой целковый. Ты не так понял Карла Маркса. Спрячь скорей, а то мой «Червонец» от стыда заглохнет. – Шофер подал Антону рюкзак и подмигнул. – Дуй вниз, ищи свой номер.
Из-под колес брызнул гравий, и машина помчалась. На заднем борту сквозь серый налет проступал номер – 10–10 – червонец.
Глава четвертая, где Антон встречается с братом и с испанским языком
«Да ведь Леня же нездоров!» – спохватился Антон и заторопился. Дорога была кочковатая, из засохшей грязи торчали консервные банки, щепки, пакля и даже какое-то тряпье.
– Номер шесть, – прошептал Антон, останавливаясь возле высокого, острокрышего дома с мезонином. По остаткам лесов у стен, по некрашеным, закрытым ставням, по какой-то еще общей неряшливости угадывалось, что дом пока необитаем.
Антон толкнул ворота и сразу увидел мотоцикл. Он стоял в глубине усадьбы, против бревенчатого сарая, узкого, с односкатной крышей и с маленьким окном. Сарай казался половиной дома, разрезанного по коньку. Поняв, что это и есть времянка, Антон прошел к ней и, замерев у ступеней, сложенных из коротких брусьев, прислушался. Тихо. Оглянувшись на запыленный мотоцикл, у которого блестела только крышка бензобака, на громадину дом, осажденный бочками с известью, кучами песка и кирпича, Антон поднялся по ступенькам и потянул дверь. Она легко и бесшумно открылась.
– Кто тут есть?
Комната, затопленная полумраком, молчала.
Антон положил вещи на порог, вошел неуверенно и пригляделся. Прямо против дверей, у стены стояла кровать в белом покрывале, слева – темная кирпичная печь и стол, справа в углу – шифоньер, а у окошка еще один стол с приемником. Возле этого стола, на полу, укрывшись куцей фуфайчонкой и спрятав голову куда-то под скатерть, спал человек, поджав ноги в сапогах, сплошь обляпанных чем-то серым. Правая рука его, неловко заломленная и забинтованная, торчала вверх, как громадная свеча.
– Лень, – прошептал Антон испуганно. – Леня!
Человек не шелохнулся. Только от дыхания слегка поднималась и опадала фуфайка… «Да он ли это?.. И туда ли я попал?» – подумалось Антону. Он подошел и, присев, глянул в лицо спящему.
И тут же радостно дернул за фуфайку. Леонид глубоко вздохнул, повел плечом, но не проснулся.
– Леня! – Антон принялся трясти брата. – Да Ленька же!
Тот перевалился на спину, открыл глаза, резко сел, придерживая забинтованную руку и промаргиваясь.
– Сколько времени? Что-нибудь случилось?
– Конечно, случилось! Я же приехал!
Леонид некоторое время исподлобья разглядывал его.
– Не узнаешь?
– О небо! Ах ты, бродяга! – Леонид здоровой рукой опрокинул брата к себе на колени, грудью навалился на него и давай мять его и тискать, – Ах ты, Антонище! Ах, злодей!
– Подожди, – отбиваясь и смеясь, выговорил Антон, – ты же больной.
– Чушь! Я тебе сейчас покажу больного! – Намяв братишку как следует, Леонид приподнял его за плечо и поцеловал в щеку. – Значит, вырвался?
– Вырвался. А чего ты меня не встретил? Телеграмму получил?
– Нет.
– Я так и знал.
– Собственно, может быть, она в ящике лежит. Я, брат, тут последние дни как зачумленный, не до ящика. Тома в больнице, наряды закрывать срочно, кричат: «Давай колонны, а то голову оторвем». А тут вот еще, – Леонид кивнул на забинтованную кисть, – пальцы под пилу сунул.
– Отрезало? – в ужасе спросил Антон.
– Что ты! Чиркнуло по мякоти у самых ногтей. Токают, проклятые.
– Ну-ка! – Антон тронул руку. Кровь просачивалась через повязку. – Ох ты!
– Пустяк. Слушай, чего ты мне про стариков-то ничего не скажешь? Как мама?
– Хорошо.
– Все так же строга, да?.. А батя все потихоньку побаивается ее? – Глаза Леонида блестели в радостной лихорадке. – Это здорово, что ты примчался!.. Только чего мы с тобой, как дураки, на полу сидим? Ну-ка – оп! – Он рывком поднялся, включил свет, захлопнул дверь и передернул плечами. – Что-то прохладно.
– Тебя знобит. У тебя жар.
– Да брось ты! Слушай, давай-ка затопим печь да почаевничаем. Я ведь тут без Томы впроголодь.
– Она еще там?
– Там.
– Долго. А знаешь, как мы телеграмму получили?
– Стоп, Антон! Я жуть как хочу все знать, но давай разговоры на потом. Мне надо, чтоб все с толком, со смаком. А сейчас – пожрать бы!.. Хотя боюсь, что сусеки наши… – Леонид зашарил в столе. – Хотя вот сайра в масле, хлеб… прошлогодний… Нет, жуется! Можно редиски нарвать… Ах да, в куртке сосиски.
– Да у нас же полно еды! – воскликнул Антон и кинулся к рюкзаку, начал выставлять на стол разноцветные банки.
– У-у… Не все сразу, Антон. Так можно убить человека, не евшего с утра, – постанывал Леонид, перебирая банки и принюхиваясь к ним. – Черт знает что!.. Где чай? Очередная задача Советской власти – запалить печь и заварить атомный чай! Пошли колоть дрова.
На дворе смеркалось. Где-то там, за лесами, за долами, солнце уже село, но поселок еще жил рассеянным светом, отраженным от белых круглых облаков, которые, как спутники, нарочно созданные для продления дня, преданно двигались над землей.
Леонид скинул с поленницы, сложенной под навесом, несколько крупных поленьев, поставил одно на попа и жестом пригласил: коли. Топор скользнул боком, вырвался из рук и ударил Антона топорищем по ноге.
– Эх ты, страна Лимония!.. Стоп, стоп! Хватит в доме и одного калеки, – проворчал Леонид и принялся рубить сам, левой рукой.
Антон потащил беремя в избу.
– Ну-ка вверни. Поярче. – Леонид подал большую лампочку. – Устроим торжественный прием заморскому гостю, представителю страны Лимонии.
– Что это за страна? – усмехнулся Антон.
– О-о, это знаменитая страна, где труд считается позором и за работу судят, где сто гудков, и все – на обед.
При ярком свете комната стала приглядней. Заблестели свежевыстроганные дощечки книжной полки, висевшей против стола. Книги так стиснули белый бюст Льва Толстого, что старик повернулся бочком и даже будто нарочно бороду к плечу сдвинул, чтобы книгам дать больше места. Между кроватью и шифоньером на маленьком стульчике стоял в футляре баян. Над ним висел пюпитр, сделанный из проволоки. Бревна изжелта поблескивали, из пазов там и тут торчал и висел мох. Толстенная балка над головой, должно быть, торчала даже наружу, пронзая весь домишко, как вертел жареную утку.
На притолоке Антон заметил плакатик, написанный от руки красными латинскими буквами.
– Что это? – спросил он и тут же прочитал – «¡Vivid у ayudad a vivir!» Правильно?
– Почти. Эр не надо на английский манер, ближе к русскому, раскатисто – эр-р!.. Это по-испански. «Живите и помогайте жить!»
– По-испански?.. С чего бы вдруг?
– Как это вдруг? Ты забыл, что Тома – на третьем курсе иняза, на испанском отделении?
– А ты писал?.. Ты просто писал, что она студентка. А она, значит, испанка?! Здорово!
– Вот так, братунчик. Между прочим, весьма красивый язык. – И Леонид, помахивая здоровой рукой, пропел:
– Кубинский гимн, знаю, – с важностью сказал Антон, – У нас школьный хор его пел, по-русски, правда. А я подбрякивал. Ничего звучит. – Антон поднял голову и перечитал плакатик. – А почему два восклицательных знака, и передний – вверх ногами?
– Так уж у них заведено. И с вопросительными так же.
– Забавно… А ты что, тоже учишь?
– Мимоходом. Само запоминается. Тома ведь день и ночь бубнит, чтоб не отстать от своих. Кстати, если хочешь ей понравиться, вызубри несколько фраз и вверни их к месту. И все – любовь обеспечена.
Леонид рассмеялся, но тут же оборвал смех:
– Как я рад, что ты приехал!.. А знаешь, ты изменился. В тебе появилось что-то такое, некая игра ума.
– А думаешь, ты не изменился?.. Кстати, где твой пышный чуб?
– Отчекрыжил! Лез в глаза, мешал работать. У нас тут все побоку, что мешает работать, все излишества! Ух, как я рад!
Леонид мастерски набил топку дровами, они занялись от одной спички и загорели с яростью и гулом, раскаляя чугунную плиту с ее многочисленными кружками, похожими на миниатюрные солнечные миры с означенными орбитами планет.
– А бог все-таки есть, – вдруг заметил Леонид. – Это он подослал тебя именно сегодня, когда я с рельсов сошел. Завтра же сядешь за руль мотоцикла. Даю два-три дня на освоение. Будешь возить меня, инвалида, на работу.
Антон живо повернулся.
– Правда?
– Святая.
– Ура-а! – Он кинулся к брату, обхватил его со спины за плечи и стал трясти. – А я все боялся: не даст, не даст мотика.
– Считай, пофартило! Значит, решено?
– Конечно! Еще бы! – кивнул Антон, думая, что вот она начинается, та новая жизнь, та пятая четверть, о которой он мечтал дома.
– Только не хныкать. Учти, это тебе не на пианино играть.
– Да я уже все знаю: завел, отжал сцепление…
– Умывайся давай. Рукомойник за печкой.
Антон скинул пиджак, засучил рукава рубахи и пошел за печку. Тазом у рукомойника служил большой, с полметра в диаметре, стеклянный рефлектор, а полочка для мыла и зубных щеток была сделана из проволоки, выгнутой в виде солнца с лучами.
– Забавный дом, – сказал Антон, вытираясь и осматриваясь вокруг.
– Погоди, он тебе еще сниться будет, когда уедешь.
Братья сели ужинать.
Впечатления последних часов так переполнили Антона, что он не чувствовал голода, ел безразлично и все обследовал взглядом жилье, находя все новые и новые детали. И даже тогда, когда ничего уже вроде не осталось, что бы ускользнуло от его внимания, Антон вдруг обнаружил еще два проволочных солнца: одно выглядывало из-за тарелок на посудной полке, а другое было вправлено в пюпитр и несло на своих белых лучах имя «Моцарт», написанное проволокой же без отрыва.
А час спустя Зорины лежали на кровати, без света, и говорили, говорили.
– А сбегать вы отсюда не собираетесь? – спросил неожиданно Антон.
– Сбегать?
– Это мамин вопрос, – пояснил Антон.
– Так вот, скажи, голубчик, своей маме: не собираемся… – У Леонида была отцовская привычка в недовольстве называть людей «голубчиками» и «голубушками». – Сбегать!.. Лет через пять мама сама сюда прибежит!..
Леонид вздохнул и приподнял руку.
– Ноет? – спросил Антон. – Заживет.
– Конечно, но как бы пальцы того… Баян жаль. Когда я спросил у хирурга, смогу ли играть, он поинтересовался, музыкант ли я. Узнав, что нет, ответил, что смогу… Музыкант не смог бы, а я…
– Врет он. Растренируешься… Как у тебя, до Шопена дошел?
– Что ты!.. «Сентиментальный вальс» – моя вершина. – Леонид зевнул и повернулся на правый бок. – Сейчас бы живой воды…
– Лечь, а какие мне фразы выучить, чтобы понравиться Томе?
– А ты хочешь понравиться?
– Ну да.
– Хорошо. Только потом, – снова зевая, ответил Леонид.
– Хоть одну. Ну, например… «Здравствуйте».
– ¡Buenos dias!..
– ¡Buenos dias!.. ¡Buenos dias!
Антон лежал на спине. Вверху неясно светилась балка. Антон вдруг решил, что сейчас по улице промчится машина и фарами озарит комнату. Вспыхнет на потолке глазастая рама, поползет-поползет, потом как кинется на стену и исчезнет, и только слышно будет гудение уходящего автомобиля…
Леонид тихо дернулся, засыпая. Забинтованная рука его рывочками опустилась на грудь Антона, но боль, наверное, сразу усилилась, и Леонид очнулся. Левой рукой обнял брата, подоткнул ему под бок одеяло, тяжело вздохнул и пробормотал:
– Ну что, Лимония, запомнил?..
