Текст книги "Пятая четверть"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Геннадий Павлович Михасенко
Пятая четверть

Ребята летели над тайгой. Их самодельный вертолет плыл боком, и они не могли его выправить, потому что хвостового винта не было. Был лишь центральный, а в Кабине – штурвал скорости и ручной двигатель.

– Река, – сказал Гошка, смотревший в окно.

– Опять! – вздохнул Антон.

Он сидел на маленькой скамеечке возле двигателя и вращал его одной рукой.

– Да, уже четвертая сегодня, – заметил и Гошка. – Но эта маленькая. Раз чихнуть. Метров сто… Держи обороты… Мы уже над водой. Даю полный, – Гошка до отказа повернул штурвал, в носу вертолета стукнуло, и машина прибавила ходу.

– Давай на том берегу пообедаем, – устало сказал Антон.

– Хоп! Через полчаса обещаю уху.

Антон и второй рукой налег на рычаг. Сваренный встык из двух стержней полуметровый рычаг подозрительно выгнулся.

– Середина, – сказал Гошка. – На посадку!

– Есть! – ответил Антон.

В этот момент в редукторе что-то протрещало, и Антон почувствовал, как привычная тяжесть вращения уходит из рук. Потеряв опору, он свалился со скамеечки.

Вертолет качнулся и полетел вниз.

Мгновенно поняв, что произошла катастрофа, Гошка высадил кулаком дверцу и с криком «Прыгай!» ринулся через Антона вниз головой.

Антон же остался, как будто все его мышцы разом отключились. Он слышал, как шебуршало и похрустывало в редукторе, ощущал падение вертолета, замедленное обратным вращением винта, но не мог шевельнуться.

Вдруг поняв, что сейчас разобьется, Антон судорожно ухватился за порог и попробовал подтянуться, но сил хватило лишь на то, чтобы свесить голову.

Внизу шумно взметнулся фонтан брызг. Это Гошка врезался в воду…

Глава первая, в которой Антон заражается великой мыслью

Антон ехал с катка в старом трехвагонном трамвае, костлявом, громыхающем, с двумя лавками вдоль окон да болтающимися на ремнях ручками-стременами. Он стоял на подножке, тихонько насвистывая спиричуэл «Когда святые идут в рай» и оглядывался изредка на дремавшую за тамбурной дверью кондукторшу, которая одновременно походила и на черепаху, с головой ушедшую в свой панцирь, и на кенгуру с кожаной сумкой на животе.

Из уличных фонарей, как из диковинных душей, валил сильный и влажный снег. Казалось, что где-то тут, поблизости, есть даже большущий вентиль, который стоит лишь завернуть – и снегопад сразу прекратится. Он и начался сразу, вдруг превратив каток в новогоднюю маскарадную площадку. Какая-то девчонка в голубом костюме, скользившая перед Антоном, тормознула, удивленная, он налетел на нее и чуть не сбил. Девчонка не рассердилась и не обозвала его никак, а рассмеялась и унеслась, оставив его в радостном смущении. А надо льдом гремел и гремел джаз, выдавая «Святых», эту негритянскую духовную песню, с такими вывертами, какие, очевидно, и не снились верующим…

На повороте Антон спрыгнул, придержав коньки на груди, перебежал дорогу, свернул в переулок и опять засвистел спиричуэл, поняв, что теперь этот мотив, знакомый ему и раньше, намертво завязался в нем узлом вот с этим снегопадом и с той голубой и, наверное, славной девчонкой. Много у Антона было таких «узлов», они соединяли клочки его жизни в одно целое, и он чувствовал, что это хорошо, и радовался, когда вдруг обнаруживал новый «узелок».

Сняв шапку, он наловил в нее снежных хлопьев, нахлобучил ее обратно и замаршировал к дому с таким торжественным видом и такой белый от налипшего снега, словно он и был святым, идущим в рай. «Вот так домой и ввалюсь, как чучело!» – весело подумал Антон, но в подъезде отряхнулся и обил валенки о ступеньки, чувствуя, что его шутку недооценят – мать не обнаружит в ней ни ума, ни изобретательности. А без этого лучше не шутить.

Зинаида Павловна, высокая и худощавая, с прямыми седыми волосами, зачесанными назад, открыв дверь, сразу нее строго заторопила:

– Скорей, скорей, Антон!

– Что, мам, гости?

– Какие гости!.. Письмо от Лени.

– А-а! – обрадовался Антон. Леонид был его старшим братом. Он в прошлом году закончил строительный институт и уехал на Братскую ГЭС. Редкие письма от него были событием в семье. – Опять, наверно, тайменя поймал, да?

– Не знаю… Проходи скорей. Мы уже читаем.

Отец сидел в кресле за журнальным столиком у торшера. Сквозь плотный синий колпак свет едва пробивался наружу, поэтому в гостиной было сумрачно.

Антон хотел плюхнуться на диван, но пощупал штаны – мокрые, и сел на стул возле пианино.

– Накатался? – спросил Николай Захарович, с близоруким прищуром глядя мимо сына и оглобельками снятых очков почесывая подбородок. – С приключениями?

– Нет, но весело.

– А Леня вот пишет, как они недавно с Томой катались на лыжах в лесу и наткнулись на гулкий, как барабан, сугроб. Прыгали они по нему, прыгали, стучали, а потом Тома как крикнула: «Это же берлога!» – и обоих словно ветром выдуло из леса, Вот это истинно покатались.

– И что, правда, берлога? – насторожился Антон.

– Кто ее знает, удрали. Да и тебя возьми, едва ли бы ты стал докапываться, а?.. Ну ладно, поехали дальше. Зина, ты слушаешь?

– Да, да, Коля. Что там про «бревна нашего бунгало»…

– Сейчас.

– Везет же людям, – задумчиво проговорил Антон. – Берлоги находят, тайменей ловят…

– Да, людям везет. – Николай Захарович надел очки, подался ближе к свету. – Где тут… Ага. «Бревна нашего бунгало трещат обычно по ночам, когда тепло выветривается начисто, а тут вдруг начали трещать с вечера, и как мы ни раскочегаривали печь, пальба продолжалась. Мороз, как под напором, лез внутрь».

Антон промерз на катке, и сейчас, в тепле, напоминание о морозе дрожью прошло по плечам и спине. Он поежился и прошептал:

– Мам, чайку бы полстаканчика, а? Покрепче.

– Скоро ужин. – Зинаида Павловна стояла, прислонившись к косяку двери в прихожую и сложив руки на груди.

Антон пощупал горло, словно так, для себя, однако зная, что это подействует на мать лучше всяких слов. И в самом деле, она тут же ушла на кухню. Антон улыбнулся – уж он-то научился прошибать материнскую строгость.

– «Поняв, что в честной схватке с ним не справиться, я решил схитрить – приподнять кровать над полом, ближе к потолку, там, должно быть, теплее, – читал отец. Когда встречалось неразборчиво написанное слово, он прямо подныривал под колпак торшера. – Затащили в избу четыре высоких чурбака и подвели их под ножки кровати. Некому было смеяться, посмейтесь хоть вы. Тем более что теплее-то не стало».

– Что делается! – проговорила Зинаида Павловна, появляясь с чаем. – И думают, что это смешно.

– А разве не смешно – кровать к потолку? – заметил Антон. – Это же надо было придумать, а не тяп-ляп… Спасибо, мам. A-а, здорово! Пусть больше горячего чая пьют, чтоб не замерзнуть. А вообще-то и мне надо попробовать поднять кровать. Четыре стула – и все. У нас даже восемь стульев наберется, для двух этажей.

– М-да, – сказал Николай Захарович в задумчивости, затем обернулся к Антону. – А твои морозы, голубчик, впереди!

– А если я не инженером стану, а музыкантом?

– Ну что ж, не одни морозы, так другие, если шире смотреть. Итак, «…теплее-то не стало. Нашел я себе еще одно занятие – возить воду. С ведрами нужно ходить раз пять-шесть, а тут – одним махом. Особенно занятно тянуть кадушку в метель, да еще когда ветер в лицо. Водовозка вообще-то ездит, но мудрено ее захватить. Да и не всегда она сквозь сугробы к нам пробьется. А тут на санках да в охотку – милое дело. То, что у Перова ребятишки проделывают втроем с помощью дворника, или кто он там, я проделываю один».

– А почему ему жена не помогает? – спросил Антон.

– Видимо, в разных сменах работают, – пояснил Николай Захарович. – На стройке это обычная штука. Так… Ага. «Остальное все по-прежнему. По-прежнему играю на баяне часа по два в день, злюсь, что поздно за него взялся. Хорошо, что Антон прямо с соской во рту к клавишам потянулся. Кстати, не мыслит ли он посетить нас летом? Посмотреть Братскую ГЭС, порыбачить, покататься на мотоцикле!.. Может быть, с друзьями. Всех примем и будем рады, ей-ей!»

– Конечно, мыслю! Еще бы… Обязательно! – воскликнул Антон, вдруг удивившись, как это его самого не осенила такая великая идея раньше.

– «А может, и вы, мои лысые и седые, нагрянете? – продолжал Николай Захарович. – У нас тут – у-у! – какие воздуха! Ручаюсь, пап, что твоя лысина мигом зарастет густо и красиво, а твои, мам, прямые волосы завьются!.. Целуем. Ваши Тома и Леня. Февраль. Братск». – Николай Захарович опустил письмо на столик и снял очки.

– Все? – спросила Зинаида Павловна.

– Все.

– Едемте! – крикнул Антон, вскакивая со стула. – Едемте сразу втроем!

– И никакой приписки? – опять спросила мать.

– Никакой.

– Что они нас за нос водят? – воскликнула она, вскидывая руки. – Я уже трижды просила написать, когда им точно обещают квартиру.

Николай Захарович как-то виновато и устало развел руками.

Мать взяла письмо, бегло просмотрела его и сказала:

– Это значит, что им даже не обещают!.. Ленька – тряпка. Он всю жизнь будет маяться и прятаться за шуточки. Турист!

– Ну, мам, ну чего ты ворчишь?.. Нет письма – ворчишь, придет – ворчишь. Раз Леня шутит, значит – нормально.

– Полгода жить в сарае – это что, нормально?.. Воду возить в кадушке – нормально?.. А Тома как? Хиханьки да хаханьки одни! Нашелся перовский мальчишка!

– А что это за перовский мальчишка? – спросил Антон.

– Помнишь, недавно, кажется, в «Огоньке» была картина. – Отец откинулся на спинку кресла и стал сразу моложе – лысина исчезла. – Двое мальчишек и девчонка тянут бочку. «Тройка» называется.

– Постойте-ка! – Антон поставил недопитый чай на стол и убежал в свою комнату.

Он вроде бы все знал о брате: и что тот работает мастером на бетонном заводе и делает какие-то балки, плиты, колонны, и что купил мотоцикл, и что женился на студентке, которая работает оператором на их же заводе, и что поселились они во времянке – вроде бы все знал Антон, но чувствовал, что в жизни брата полно еще чего-то такого…

«Это будет здорово – катануть в Братск!.. По радио вон только и слышно: Братск да Братск. Даже пацаны спрашивают, не прислал ли брат медвежью шкуру. А я и ухом не веду, растяпа!» – думал Антон, чувствуя, как эта идея все сильней и сильней забирает его, оттесняя все прочие задумки, сделанные на лето.

Найдя журнал, он вырвал репродукцию картины и бегом вернулся в гостиную.

– Вот! – воскликнул Антон.

И положил лист на столик. Все стали рассматривать обледенелую бочку, накрытую рогожиной, которую задирал ветер, еле видимых за метелью ворон, облепленную снегом стену, с которой срывались белесые вихри, и ребячьи, измученные лица. Даже у собаки был жалкий вид.

– М-да, – протянул Николай Захарович. – Вряд ли думал Перов, что его герои вдруг оживут почти через сто лет. И в связи с чем? В связи с Братской ГЭС.

– Так мы едем летом? – спросил Антон. – Чего вы молчите?.. Мам, едем?

– До лета нужно дожить, – ответила Зинаида Павловна.

– То есть как дожить… А что с нами случится?

Антона смутило это отмалчивание родителей. Он посмотрел на них и вдруг всем своим нутром понял – не отпустят… Полторы тысячи километров, огромная стройка – не отпустят! Не отпустили же в лыжный поход, когда узнали, что ночевать придется в лесу, в палатке. И как осенью не отпустили за грибами – лил дождь… «Надо срочно выманить обещание, пока они толком не задумались, – мелькнуло в голове. – А пообещав, они не отступятся, они такие!»

– Мам, так как, еду я к Лене? – решительно спросил он.

– Об этом еще рано говорить.

– Да как же рано!.. Осталось каких-то полторы четверти!

– Вот именно – полторы четверти. И тебе нужно их закончить, а нам – проверить твой табель, – сказала Зинаида Павловна, вздохнув, и Антон понял, что она думает о чем-то другом.

– Табель у меня будет – во! Обещаю!.. А ты обещай, что я поеду, если табель будет – во… Обещаешь?

– Помолчим пока об этом, сынок. У нас есть время подумать. А теперь давайте-ка ужинать. – И мать включила большой свет.

– Пап! – Антон обернулся к отцу. – Ну чего тут думать?

– Действительно, чего тут голову ломать? Сядь-ка лучше да сыграй что-нибудь этакое… под настроение.

– Я сыграю все, что угодно, только давайте договоримся.

– Не торгуйся, не будь купцом, ты же музыкант, как ты говоришь… Давай что-нибудь из «Времен года», а договоримся потом.

– Знаю я ваше «потом» – не пустите, – сказал Антон, в последней надежде глядя на отца и мать – не добавят ли они чего определенно-утешительного.

Но родители молчали.

Антон сел и раскрыл пианино, На миг задержав расслабленные кисти над клавишами, он с силой бросил их и бунтарски заиграл спиричуэл «Когда святые идут в рай», моментально вспомнив девчонку в голубом и снегопад, который, может быть, все еще продолжается.

– Нет, нет, отставить! – крикнул Николай Захарович. – Отставить эти коленца! Ты вот что сыграй, – и отец протянул Антону картину. – Вот по этим «нотам»… Что-нибудь попечальней. Да ведь, Зина?

Беря «Тройку», Антон чуть было снова не заговорил о поездке, но почувствовал, что лучше в самом деле сыграть что-нибудь попечальнее, пусть родители взгрустнут, а там, глядишь, и подобреют.

Антон поставил картину на пюпитр и, несколько секунд подумав, заиграл «Осеннюю песню». Он смотрел на ребячьи лица, и ему казалось, что это о них рассказывают эти печальные звуки. «У Лени, конечно, не такая физиономия, когда он тащит кадушку, нет. Пусть даже ветер навстречу – не такая!.. И не хотят меня отпустить! Пусть за полторы тысячи километров, пусть в неизвестность! Я все равно поеду!»

Глава вторая, в которой Антон превращается в дядю и покидает отчий дом

После раздачи табелей Антон летел домой сломя голову.

Не столько по себе, сколько со слов друзей он знал, что родители, когда к ним подкатывались с какой-либо просьбой, не прочь иногда поторговаться: мол, хорошо, мы это сделаем, но и ты… Ответной платой чаще всего является табель, без двоек или без троек – по договоренности. К беде Антона, эта валюта не обращалась в их семье – он всегда толково учился. Поэтому-то Антон понимал, что отпустят его в Братск или нет, менее всего зависит от табеля.

Была суббота. Зинаида Павловна, только что придя с работы, готовила еду. Антон пробежал прямо на кухню.

– Мам, смотри!.. Ну, бери, бери!

– У меня руки в муке.

– Да бери!

Зинаида Павловна взяла листок за самый кончик и под торжествующим взглядом сына посмотрела отметки. Только одна четверка – по русскому языку.

Ну, поздравляю! – И она поцеловала его в щеку.

– Так когда я еду в Братск?.. Завтра же! Завтра же меня тут не будет! Вы обещали! – Антон махал табелем.

– Не шуми… Мы обещали только подумать. И мы подумали. Сейчас придет папа и выяснится, когда вы едете. Сегодня ему должны точно сказать об отпуске: завтра, послезавтра или через неделю.

– Ого, через неделю! – воскликнул Антон. – Я и так ползимы ждал… А если ему совсем не дадут отпуск?

Мать пожала плечами, ответила:

– Значит, ты невезучий.

– Значит, я могу вообще не поехать? – начинал злиться Антон.

– Не паникуй преждевременно.

– Интересно! – Антон резко повернулся и вышел из кухни.

Он бродил по всем трем комнатам, передвигал стулья, включал свет, открывал пианино, брал несколько аккордов и опять закрывал его, рассматривал «Тройку», которую прикнопил у себя над столом, наконец, взял с полки книжку, раскрыл наугад и уставился на рисунок – несколько окружностей, одна в другой. «Орбиты Юноны и Паллады», – прочитал он бездумно и уже далее совершенно не знал, что делать.

В прихожей раздался звонок.

– Папа! – крикнул Антон, бросившись открывать. – Ну что, пап, едем? Когда? Завтра? – накинулся он на отца, жадно заглядывая ему в глаза, однако за блеском очков глаз не было видно, но улыбка, улыбка сказала все. – Ура-а! – закричал Антон. – Мы едем!.. Мама, мы едем! Когда, пап?

Отец все еще улыбался, но как-то уже слабее, точно с робостью.

– Сколько четверок? – спросил Николай Захарович, высвобождая из кармана туго всунутую книгу.

– Одна.

– Молодец!.. Вот тебе в честь окончания шестого класса. Эдгар По. Держи.

– Ну что, Коля? – выглянув из кухни, спросила Зинаида Павловна. – Все в порядке.

– Не очень.

– Как? – вырвалось у Антона, округлившего глаза. – Ты ведь сказал… – но тут же спохватился, отец ничего еще не говорил.

Николай Захарович стащил пиджак, держа за воротник, опустил его до самого пола, ослабил галстук, снял очки и, превратившись вдруг в какого-то беззащитного, пояснил:

– Можете меня казнить, но отпуск обещают только через месяц. И то – не точно… Вот так, – добавил он, чтобы прервать наступившую неприятную тишину.

– Ты там все аргументы привел? – спросила Зинаида Павловна.

– Даже приврал, но…

– Ну что ж, раз так, Антон, то еще успеешь в лагерь съездить на первый сезон.

– В лагерь? – Антон круто повернулся к матери и даже чуть присел, как для прыжка. – Нет уж! Хватит с меня лагерей, барабанных палочек и мертвого часа! Я хочу живого часа!

– В кого ты такой нервный? – Зинаида Васильевна до сих пор разговаривала, высунув только голову из-за кухонной двери, а тут вышла, держа на отлете запачканные мукой руки. – Давай рассудим как…

– Я сбегу! – вдруг сказал Антон. Эта фраза выскочила сама, и Антон понял, что она уже давно сидела в нем, но лишь намеком, неясным ощущением. И он тревожно-радостно подтвердил: – Да-да, сбегу!

– За полторы тысячи километров-то? Один? – не опешив и не вскрикнув пораженно, как ожидал Антон, а буднично спросила Зинаида Павловна.

– Один!

– И не страшно?

– А чего страшного?.. Сесть в вагон и через двое суток выйти из него… Да больше страха в том, что я двадцать раз перебегаю улицу, пока добираюсь до школы. Страх!

– Так, так, а дальше что? – спросила мать таким тоном, как будто все уже решено и осталось только утрясти кое-какие мелочи побега.

За этим спокойствием матери Антон почувствовал такой непробиваемый забор для своих в общем-то несильных слов, что в отчаянии выкрикнул:

– Да что вы меня держите?.. Тринадцать лет одно и то же: телевизор, пианино, книги, мороженое!.. Где-то люди метровых тайменей ловят, воду в бочках возят, медвежьи берлоги находят, а тут… – подступили слезы, и Антон замолчал и махнул рукой, поняв, что сдался и что теперь остается лишь надеяться на родительскую милость.

– Ну полно, Антоша, – мягко сказала Зинаида Павловна. – Сегодня такой день: табель, пятерки, я вон хочу пирог состряпать, а мы… – И тут же прибавила: – Думаешь, сбегают без рассуждений, очертя голову?.. Раз – и сбежал? Нет, сынок, сбегают умно, чтобы добежать… Вот через месяц и бегите с отцом… Коля, скажи сыну мужское слово!

– Я? – Николай Захарович встрепенулся, кашлянул и с таким видом водрузил на нос очки, с каким боец вкладывает автомат. – Что ж, я думаю, что надо отпустить Антона.

– Отпустить?.. Что это – заговор? – воскликнула Зинаида Павловна, но тут в кухне что-то зашипело, она кинулась туда, проговорив: – Ну знаете, мои милые!..

Антон посмотрел на отца, пытаясь улыбнуться. Тот приставил палец к губам: мол, спокойно. Но вид у отца был отнюдь не боевым, а жест – робким и почти шутливым. С этими ли ужимками идти наперерез строгой матери? Она сделает так, как подскажет ей разум, а там – хоть бастуй, хоть объявляй голодовку, хоть устраивай заговоры. Антон это знал и знал, какой «логический» гром обрушит сейчас мать на них. И он сжался, готовясь отразить эти громы.

Опять брякнул звонок. Николай Захарович вышел и вернулся с какой-то бумажкой. Он развернул ее, прочитал и вдруг воскликнул:

– Зина! Зина!

– Что такое?

– Телеграмма! Слушай. «Родился сын Александр целую бабушку дедушку дядю папа». – Николай Захарович сдернул очки, и Антон увидел у него слезы.

Не уловив смысла прочитанного, Антон удивился этим слезам и уж совсем поразился, заметив, что и мать запястьем вытирает глаза, перечитывая телеграмму.

– Поздравляю, дедушка, – прошептала мать, целуя отца, и на миг прижалась к его груди, оттопырив руки назад. – Я чувствовала – там что-то происходит, чувствовала… Ну, теперь все, слава богу… Родили!

– Кого родили? – спросил, наконец, Антон.

– Да что же ты, Антон! У Лени родился сын, – ответил Николай Захарович, надевая очки и снова беря телеграмму. – Сын. И ты превратился в дядю.

– В дядю?

– Конечно.

– Тогда все, тогда я сегодня же еду в Братск! – воскликнул Антон. – Раз я дядя – вы мне не указ!.. Где мой рюкзак? – И он нарочито широким шагом, показывая, что его заявление совершенно серьезно, направился в свою комнату, держа, однако, голову вполоборота и с опаской прислушиваясь, что там, какие возгласы раздадутся позади. Он, как выстрела, боялся оклика.

– В кладовке чемодан и твой рюкзак, – сказала Зинаида Павловна, и Антон в самом деле вздрогнул, как при выстреле.

От пережитой внезапной радости, от непривычных слез мать, казалось, устала и с какой-то грустной покорностью смотрела на сына.

– Ну, мам, я еду? – спросил он вдруг ослабшим голосом, уже чувствуя, что да, он едет.

– Ой, боюсь, ой, не знаю! Но что делать, если и внук включился в заговор, – вздохнула Зинаида Павловна и тут же встряхнулась и добавила своим обычным энергичным голосом: – Надо поздравить их, отвезти гостинцы и подарки этим зеленым родителям… Александр Леонидович – подумать только!.. Антон, ты едешь завтра. Найди Ленино письмо с описанием дороги!..

Ночью Антон ворочался, не в силах уснуть, думая о том, что завтра в его жизни открывается новая, пятая четверть, которая не значится ни в каком табеле, за которую не выставят никаких оценок, но которая между тем может оказаться важней и выше всех табелей и оценок.