Текст книги "Пятая четверть"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая, в которой Гошка превращается в Салабона

Антон ждал Гошку.

Езда на мотоцикле так его разжарила, что он окатил себя ведром воды и теперь сидел в одних трусах на штабеле. Рядом подсыхала одежда.

Антон думал о вертолете. Гошка вроде не шутил, но слишком все это странно…

Солнце припекало спину. И это тепло, и усталость, и запах смолы, исходивший из бревен, – все было приятно. И приятно было видеть шапку тугих синих туч за далекими холмами, словно там диковинное тесто лезло через край; и тонкая струя дыма приятно поднималась из тайга, там кто-то развел костер; и дома, уходящие вниз, стояли, казалось, так тесно, что по ним, как по ступенькам, можно было сбежать к железнодорожной насыпи, откуда слышались мальчишеские крики.

Раздался свист. Над забором торчала Гошкина грязная физиономия.

– Леонида Николаевича нету? – хрипло спросил он.

– Нету. Проходи. – Антон спрыгнул со штабеля.

Гошка не спеша, с оглядкой пересек двор и подмигнул по-свойски.

– Привет.

Антон пожал протянутую руку коротко и крепко, с некоторым волнением – до сих пор он обходился с друзьями без рукопожатий, а Гошка так легко и просто перешагнул через это.

– А где Леонид Николаевич?

– Ушел на перевязку и к Томе.

– Давно?

– Да что ты его боишься? Думаешь, он мне запрещает друзей заводить?

– Смотря каких… Ну, говорил о шестерне?

– Нет еще, все как-то…

– Не веришь… А я вчера последний подшипник для пинта достал. – Гошка снова оглядел двор. – У вас тут прилично… Значит, не веришь? Тогда слушай, неверушка, так и быть, расскажу, как я летал с печки на полати… – Ребята уселись на траву перед бревнами. Гошка обхватил колени. – Вся эта заваруха началась в детдоме, на Украине. Я ведь детдомовский. Слышал, как меня тот чмырь разрисованный обзывал?

– Слышал. Значит, ты сирота?

– Нет.

– Почему же – детдом?

– Потому что нет ни отца, ни матери.

– Значит, сирота.

– Да нет, – со спокойной, вразумляющей улыбкой возразил Гошка. – Я нормальный. Сирота – это кто пришибленный да трусливый. Сиротой можно быть при отце и при матери… Так вот, все это случилось в детдоме. Что там, на грядке, редиска?

– Хочешь?

– Штуки три.

– Так вот, все это случилось в детдоме, – опять начал Гошка, вытирая редиску о штаны. Меня звали не Гошкой, а по прозвищу – Салабоном. Мы разное там вытворяли и вот придумали вертик. Я придумал, если на то пошло. Ну, прикинули, сколько чего надо, где достать. Кузня и мастерская были у нас свои, так что все детали сделали мигом. А в совхозной слесарке стащили редуктор от точила – двигатель наш. Мы, брат, хитро додумались: без мотора и бензина руками винт крутить. К редуктору присобачили вот такую ручку и вертим, как мясорубку. Винтище здоровый, крест накрест, из двух досок по четыре метра. Скобами сбили, еще накладками и намертво прикрутили к валу. Ну и, конечно, всякие там подшипники, болты, фанера, железки. Вот начнем строить – разберешься. – Гошка руками изображал, как крест-накрест сидели лопасти винта, как проходил вертикальный вал, пальцами вычерчивал в воздухе детали. – Полмесяца провозились. Местечко там нашли заброшенное в лопухах. Ты слушай, не нервничай… И вот построили. Теперь – испытывать. А вроде боимся. Вдруг взовьется черт те куда. Уговорили Ваську Мухина. Лети, говорим. И веревку к колесу привязали, чтоб не пустить высоко. Ну вот, залез Васька в кабину, закрылся. Смотрим – винт дернулся и пошел, пошел, все сильней, сильней, сильней. Лопухи замотались вокруг. А Васькин локоть только мелькает в окошке. Видим – одно колесо оторвалось от земли, другое, а потом весь вертолет стал подниматься, так ме-едленно. Два метра, три еще выше. Мы как заорали «ура»! Васька услышал, глянул в окошко, а земли-то нет. Перетрухался, бросил ручку да как саданет пяткой по двери, так она нам на голову и брякнулась, и вертолет тут же – колес как не бывало. Васька треснулся об редуктор, пробил черепок и вывалился в лопухи. Орет, Кровь. Мы его – к врачу. Врач – к директору. Тот – что да как? Кто-то протрепался. Директор – за мастерскую. Как увидел все это, так глаза и выпучил. «Разломать! Сжечь!» Нас разогнали. Ваську в палату положили, а чтобы разломать вертолет – не оказалось завхоза. Он приехал на другой день. Но мы же не дураки – мы за ночь с Костей сняли винты, редуктор и вал – самое главное, а доски – руби, чихать на них.

– Ну-ну, что дальше? – нетерпеливо перебил Антон.

– Что, разобрало?.. То-то. Это только по рассказу! А был бы ты с нами, не так бы еще!.. Ну вот, перетащили мы все в соседний лесок и решили: катись подальше всякие эти хлюпики, давай вдвоем строить, заново. Дней десять пыхтели, меньше, чем с первым. Делали и все думали – поднимет двоих или нет?.. Позарез нужно было, чтобы поднял! Вдвоем и летать интереснее, и другое… Ведь как у настоящего вертолета? У него куда надо лететь, туда он и перекашивает винты. Там есть такой механизм перекоса. Я у одного летчика выспросил. А в нашем что перекосишь? Шиш на постном масле, как говорят девчонки. Ось-то намертво сидит. Остается наклонять сам вертолет. Винтам чихать, чем их перекашивают, им лишь бы перекоситься, тяга все равно будет… Вот тут и нужен второй пилот – переползать с места на место. Например, командуешь: «К носу!» Он ползет к носу. Вертолет наклоняется и летит вперед. Быстрее нужно – кричишь, чтобы в самый угол забился. Он забьется в самый угол – под тобой только кусты мелькают.

– Хм, – вырвалось у Антона.

– Ну вот, мы с Костей потихоньку у Васьки Мухина спрашиваем: как, мол, трудно было вертеть ручку? «Нет, – говорит, – не трудно, я, – говорит, – даже не заметил, как поднялся». Мы обрадовались! Ну, думаем, поднимет. И поднял! Двоих поднял!

– Здорово, – сорвавшимся, с хрипотцой, голосом сказал Антон, потирая вдруг замерзшие локти.

– Еще бы! С радости мы так налетались, что дня два руки тряслись, а ложки о зубы стучали… Ну вот. А потом наладилось: я кручу, Костя ползает; я ползаю, Костя крутит. Во! – житуха была… Облетали мы все вокруг и стали готовиться к путешествию. Главное что? Руки набить. Руки – это все. Ну-ка, как у тебя? – И хоть и так было видно, что Антон не атлетического сложения, Гошка бесцеремонно ощупал его бицепсы, плечи и недовольно дернул губами. – Слабовато. И белый ты какой-то, как курятина. Не больной?

– Да нет, что ты, – смутился Антон, – Я к концу лета как негр буду. Ну и что дальше-то?

– Дальше? – Гошка на миг задумался. – А дальше что – запаслись едой, взяли из детдома по одеялу, фонарик, сделали пятизарядный самопал и полетели. Так где-то под вечерок. Костя говорит, давай на дорогу кавунами запасемся. Давай! Подлетаем к баштану, а там дед-сторож бродит. Что делать? Смотрю я – вроде без ружья дед. «А рискнем», – говорю Приземлились за дедовской спиной, набрали кавунов, сколько влезло, я и кричу: «Эй, дед, плохо караулишь!» Он оглянулся – да к нам. «Кто, – кричит, такие?» А мы – фрр! – у него из-под носа и взвились. Я кручу, а Костя высунул в окно самопал и коробком – чирк. Пять выстрелов очередью как грянули у деда над головой, так он и сел, а потом вскочил да как вдарит по баштану, через кавуны, через кавуны… Костя, конечно, в воздух стрелял… Вот так мы и улетели. А через четыре дня, – Гошка щелкнул языком и развел руки, – авария! Пролетели километров шестьдесят, остановились ночевать, как всегда, в лесу. Уже темнело. Развели костер, печем картошку. Придумываем, куда дальше лететь. Костя разошелся: «Хорошо бы, – говорит, – до Киева добраться, над Крещатиком пронестись». – «А что, – говорю, – давай рванем. Горючим не заправляться. Заблудиться не заблудимся – не Африка». Сидим, мечтаем. Вдруг слышим – собака. Лай прямо к нам. Костя вскочил. «Нас, – говорит, – ищут, выследили». – «Как же, – говорю, – собака могла унюхать, мы же по воздуху летаем?» Но все равно надо было тикать. Увидят вертолет, начнут расспрашивать. А может, директор уже раззвонил по всему району, и нас сразу узнают. Взлетели быстренько и повисли недалеко. Ждем – может, мимо пройдут. Да. Но какой дурак ночью мимо костра пройдет. Видим, подходят двое, с ружьями. Собака – с теленка. Охотники. «Эй, кто тут живой, – кричат, – вылазь!» А сами рюкзаки снимают. А псина уже под нами лает – учуяла. Отлетели мы чуть. «Где, – спрашиваю, – фонарик?» – «У тебя», – отвечает. «Нет его у меня». – «Ну все, – говорит Костя, – у костра оставили. И спички там же». Тьфу, дурачье! Как сесть теперь в темноте? Надо же на поляну садиться, а разгляди попробуй. А руки болят – намотались за день. «Ладно, – говорю, – давай ощупью, пропади все пропадом». Слышим – ветки царапнули. Прибавляю обороты, отлетаем, опять пробуем – опять ветки. Раз десять совались, и все – деревья. А спать охота, и брюхо урчит, злость… Вдруг кабину – дерг! Бах! Трах! И мы – у-ух! Меня вместе с фанерной стенкой кинуло в кусты. И – тишина… «Костя, – кричу, – ты жив?» – «Жив, – говорит, – а ты?» – «Тоже, – говорю, – жив, а как вертик?» Ощупали мы его. Кабина разбилась начисто, вал погнулся, но самое глазное – сломались оба винта…

– Ужас! – качнув головой и болезненно сведя брови, вздохнул Антон. – Ужас! И все из-за этих охотников.

– Я бы их, гадов расстрелял тогда на месте!.. Но от костра отлетели далеко, вокруг чернота. Завернулись мы с Костей в одеяла и улеглись. А утром разобрались. Оказалось, что последний раз под нами не кусты шуршали, а ветки деревьев, и если бы снизились еще метра на полтора, то и сели бы. А мы – в сторону, и как раз на дерево… Обломки винтов валялись тут же. Собрали мы в рюкзак свои тряпки, а куда идти, не знаем. Лес, лес без просвета. И заблудились бы, может, и подохли бы с голода, если бы не собачий лай. Опять вдруг: гав-гав. Вот тут-то мы обрадовались ему. Это были те же охотники. Наврали им всякой всячины, пришли в деревню, ну, а там… Через день мы были в детдоме. Нас, понятно, уже искали, давай расспрашивать, где и как. Мы с Костей молчим, как покойники. Директор разорался! Отправили нас в трудколонию. Костя и сейчас там, а меня тетка в Братск взяла. Так что вот…

Гошка вздохнул и отсутствующим взглядом уставился в траву.

– Наверно, он до сих пор в лесу лежит, – печально сказал Антон.

– Да-а, гниет и ржавеет. Наткнутся ученые – о! скажут, опять кто-то с Марса прилетел. Они любят порассуждать о всяких этих… марсианах, лунатиках.

– Значит, за десять дней его можно построить?

– Конечно. Ну, самое большое – за две недели. Ты давай мне шестерню, а остальное – будь спокоен. Главное – редуктор собрать.

– Шестерня будет.

– Вот такой разговор мне нравится.

– Неужели мы поднимемся в воздух?

– Только трубы под нами замелькают.

Антон рассмеялся, но затем вдруг осекся, привстал на колени и спросил:

– Слушай, Гош, а зачем ждать шестерню?

– А мы и не будем ждать. Найдем местечко где-нибудь в тайге, чтоб ни один дядя Митя не пронюхал, и начнем. Я все вон к той балке приглядываюсь.

– Так пошли.

– Прямо сейчас?.. Слушай, ты мне нравишься. – Гошка поднялся, хлопнул кепкой по ладони. – Я заскочу домой, скину робу и умоюсь. А ты через полчаса выходи на линию. Хоп?

– Хоп!

– Слушай, Антон, зови меня Салабоном. Я сразу пацанов вспоминаю, как мы жили да поживали.

– Пожалуйста – Салабон… Как мудрец какой-то.

– А как же!.. У тебя ведь тоже небось прозвище есть. Давай и я тебя буду шпарить по прозвищу.

– Нет, мое не надо.

– Как хочешь. Ну хоп! Значит, договорились – на линии… Через пятнадцать дней мы взовьемся над Братском. – Гошка подмигнул и рукой изобразил штопор.

Где-то грохнул взрыв. Эхом отозвалось за забором кудахтанье курицы. Антон стоял посреди двора, расставив ноги, и, не моргая, с замершей улыбкой смотрел на ворота, за которыми скрылся Салабон.

Глава восьмая, в которой появляется Падунский Геракл

Закатав рукава и штанины, Антон с лихорадочным усердием мыл пол. Тряпка смачно чавкала, в пояснице незнакомо-сладко ныло, а под руками одна за другой влажно просветлялись половицы, наполняя комнатушку какой-то новой атмосферой.

Сегодня возвращалась Тома, и Зорины объявили аврал.

Леонид убежал в магазин. Антон вынес уже и раскидал по бревнам всю постель, обмел березовым веником потолок и стены и теперь вот ожесточенно добивал пол, который был тем хорош, что вода вместе с мусором бесследно исчезала в щелях.

На косяке трепыхались бумажка со словами кубинского гимна. Антон сперва горланил его, потом перешел на мурлыканье, а потом почувствовал, что про себя петь удобнее всего.

У порога вырос Леонид с разбарабаненной сумкой, из которой торчали обмякшие хвосты мороженой камбалы и серебряная головка шампанского.

– Как? Все вымахал? – удивился он. – Ну и ну!.. Устал, конечно? Извини. Если б не рука, я бы…

Вдвоем братья быстро доубирались и вышли со двора. Леонид сказал, что поведет Антона тем путем, каким вел Тому в ту ночь. И рассказывал, как было дело. Он каждый день спрашивал, мол, когда, когда? Тома только улыбалась. «Pronto, mi esposo, pronto». To есть: «Скоро, мой супруг, скоро». А в тот вечер испуганно проговорила: «Утром». А среди ночи вдруг встала и шепчет: «Пойдем». Леонид кинулся было на дорогу ловить попутную, но Тома не пустила. «Так, – говорит, – дойдем. И они пошли по шпалам. Но вскоре силы оставили Тому, Леонид перепугался и без раздумий – напрямик, через лес. Наткнулись на больничный забор, Леонид высадил три доски, и все. А через полчаса Саня уже родился.

– Да-а, – вздохнул Антон.

Эти бесцветные слова «жена», «сын», «родился» сейчас вдруг точно вывернулись наизнанку для Антона, ожили, и он с удивлением вслушивался в них.

Снизу, от линии, доносился гвалт, и, завернув за угол, Зорины увидели толпу мальчишек. Они, что-то окружив, спорили и размахивали руками.

– Готов, Оська? – крикнул кто-то.

– Готов.

– Старт!

Толпа расступилась, и из нее медленно выкатилась большая, метра полтора в диаметре, деревянная катушка из-под кабеля. Антон вздрогнул – к сердечнику был привязан человек. Всё набирая и набирая скорость, катушка стремительно пересекала луг и, напугав поросенка, влетела с разгона до половины насыпи, свалилась набок и сползла вниз. Привязанный трепыхнулся, выпутываясь, привстал и тут же упал, пьяно взмахнув руками. К нему всей оравой кинулась ребятня.

– Школа космонавтов, – сказал Леонид.

– А если налетят на камень?

– Трасса проверена. Они тут уже с полмесяца кувыркаются. И я как-то осмотрел – чисто.

Зорины вбежали на насыпь. Антон оглянулся. Пацаны легко и дружно закатывали катушку наверх, для очередного запуска. И Антон вдруг узнал и эту катушку, и луг, и тяпляпистые домишки – все это он видел из вагона. И неожиданно такое чувство близости, прямо родства ко всему этому охватило Антона, что он растерянно остановился.

– Пошли, пошли, – заторопил Леонид. – Слышишь, вон у той сосны есть прозвище, во-он у той. – Он локтем раненой руки показал на огромную сосну, росшую близ линии в лощине.

– Знаю. «Коза отпущения». Мне Гошка говорил.

– Гошка?

– Да. Он у нас был вчера, и мы вот здесь бродили.

– А что? – Антон нахмурился, – Ты как-то странно спрашиваешь о нем.

– Разве?.. А с тобой, голубчик, не просто разговаривать – ты всегда за словами что-нибудь этакое чувствуешь.

– Ну уж! Когда этакого нет, я и не чувствую. А Гошка – во парень. Он мне столько нарассказывал… Ну и про «Козу отпущения». Дуралеи!

Это относилось к охотникам, которые, возвращаясь по линии домой после двух-трехдневных бесплодных шатаний по тайге, в сердцах разряжали ружья в это дерево перед тем, как сойти с насыпи. На уровне рельсов ветки были частью сбиты, частью оголены, а ствол желтел, изгрызенный дробью.

«Коза отпущения» стала для Гошки и Антона ориентиром. Если прямо от нее спуститься на дно балки и затем по ручью пройти вниз метров пятьсот, то наткнешься на поляну, облюбованную Салабоном под строительство вертолета.

– «Ах да, шестерня! – вспомнил Антон. – Сейчас вот Леня получит сына, разрадуется – я и подкачу». Вчера Леонид вернулся с полигона в темноте, голодный, сердитый, и Антон не рискнул заикнуться о шестерне.

Братья вошли в лес. Полянки были усыпаны огоньками. Антон нарвал большущий букет. Появился забор. Леонид раздвинул «свои» доски, и Зорины проследовали к одному из деревянных корпусов. Сверток с одеждой, просунутый Леонидом в окошечко приемной, подхватили чьи-то быстрые руки, они же вроде спросили фамилию и велели подождать минут десять.

– Слышал? – спросил Леонид каким-то сбившимся голосом и глянул на часы. – Через десять минут в нашей жизни начнется новая эра. Теперь ты не будешь дрыхать, как сурок. Среди ночи племянник наверняка захочет, чтобы дядя поносил его на руках и спел чего-нибудь… Ну ладно, пошли на улицу, проводим старую эру.

Больничный городок раскинулся на склоне все той же балки, которая, постепенно расширяясь, тянулась километра на три-четыре и своим треугольным устьем выходила к Ангаре, В этот просвет видны были Падунские Пороги, издали вроде молчаливые и безобидные, видны были острова, сплошь забитые зеленью, как грядки в огороде, и холмы, холмы, холмы, сперва четкие, а дальше затуманенные и, наконец, еле заметные, принадлежащие скорее небу, чем земле.

– Тонет наш Падун, – сказал Леонид, опять глянув на часы. – Тонет бедняга. И никакой спасательный круг не поможет… А странно ведь, Антон. Вот ты любишь астрономию, любишь читать про всякие космические катаклизмы, вот ты вдумайся – древнее Иисуса Христа и царя Гороха, ровесник разве что диплодоку, почти вечный, этот порог через неделю исчезнет. Навсегда!..

– Покорение природы! – сказал Антон.

– Именно покорение… А знаешь, что прежде всего случится, когда поднимется море? – спросил Леонид, не шевельнувшись, а только скосив на братишку глаза. – Мошка исчезнет… Да, да, вот эта самая мошка, от которой ты так невежливо отмахиваешься. Она, говорят, в порогах плодится.

– Туда ей и дорога.

– А потом исчезнут птицы и рыбы, которые мошкой питаются, – спокойно продолжал Леонид. Антон прищурился. – А потом убегут звери, жрущие этих птиц и рыб. Опустеет река. Опустеет лес. А зимой с моря как дунет, как поддаст, так перемерзшие веточки только захрумкают. Дальше – больше. Потом глядь – плешина на том месте, которое покорили. А тут покорят, да там покорят, плешины-то сольются, и пойдет ветерок по планете-матушке песок могильный мести… Тебя такой вариант устраивает?

– Ну, ты и наплел! – только и выговорил Антон.

– Страшно?.. А ведь так и будет через сотни лет, если мы не бросим покорять природу, как ты говоришь, и не начнем просто вживаться в нее, умно и с сердцем… Но все же это сложно, а размышлять некогда. Нам главное – давай!.. И самое ужасное, что давать-то действительно надо. Надо! Иначе – смерть!.. Ты не пугайся. Это я не о Братске, а вообще, хотя и у нас… – Леонид махнул рукой, оперся о плечо Антона и, смягчив лицо, спросил:

– Так понял, что случится, когда море поднимется?

– Мошка пропадет.

– Ничего ты, голубчик, не понял… Ток пойдет, электричество, без которого Сибирь задыхается, вот что!.. Поэтому мы тут и вкалываем как бешеные!.. И с мошкой все верно. В том-то и сложность, дон Антонио, а может быть, и трагедия, – Леонид щелкнул языком и глянул на часы. – Все, истекает старая эра. Жаль, что Саня не увидит Падун. Поди докажи ему потом, что когда-то тут и не пахло морем.

В приемную они вернулись вовремя. Отводилась дверь, и пожилая строгая женщина с длинным худым лицом вынесла большой белый кокон.

– Зорины?.. Кто отец-то?

– Я, – торопливо ответил Леонид, простирая вперед обе руки и затем смущенно опуская забинтованную. – А это – дядя.

– То-то. А бывает, такой папа придет, что не знаешь, отдавать ему ребенка или подождать лет пять. Ну, берите. Справитесь? Тяжелющий ведь – богатырь. Геракл.

– Справимся!

– Давайте-ка я вам половчее сделаю. – Женщина высвободила из перевязи раненую руку Леонида и вправила туда конец свертка, а потом и руку. – Вот и великолепно. Ну, счастливо растить сына.

Антон вдруг поспешно разделил свой огоньковый букет пополам и протянул цветы женщине – она ему понравилась. Сухостью и четкостью речи, серьезностью, даже движением головы и рук она напоминала мать.

Женщина взяла цветы, кивнула со строгой улыбкой и ушла.

– Ну-ка, – встрепенулся Леонид, – что за Геракла принесла нам эта мудрая тетя-аист.

– Наверно, с конопушками.

– Но?.. Помоги-ка. – Антон приподнял угол одеяла, и Леонид заглянул туда, затаив дыхание, как в колодец. – У-у, какой маленький!.. И спит. Знаешь, а конопушек, по-моему, нет. Ну-ка!

Но тут вышла Тома.

Антон вместе с Леонидом навещали ее позавчера, когда возвращались с промплощадки, но сквозь окно он почти не рассмотрел Тому. Ему неудобно было таращить глаза в палату, где полно женщин в расстегнутых халатах, да и у самой Томы, как она убирала руку с груди, халат так и распадался. И сейчас Антон вдруг обнаружил, что Тома очень красива. Правда, бледновата, а на лбу, на носу и под глазами чуть темнели округлые пятна, но они, видно, нужны были для ее красоты, так же как и широкие брови, и большие глаза, и чуть-чуть изогнутый рот, и прическа крупными волнами.

– Здравствуйте, – сказала Тома, подходя к братьям и поочередно оглядывая их. – Батюшки, ну до чего же вы похожи, Зорины вы мои!..

Антон глянул на Леонида, словно ища сходства. Леонид смотрел на Тому беспокойно поблескивающими глазами, и по скулам его разливалась краснота.

– Ну, как ты? – спросил он.

– Ничего, – ответила она.

– Наклонись-ка, – прошептал Леонид.

– Леня, нельзя в больнице, – проговорила она, наклоняясь, однако, к нему. И он быстро поцеловал ее в щеку.

Антон спохватился и протянул Томе цветы.

– О-о! – радостно выдохнула она и, чуть пригнувшись, сразу окунулась в них лицом, еще даже не взяв букет, а только обхватив его пальцами поверх рук Антона. – Какая красотища!.. Спасибо, – сказала она из цветов.

– De nada, – высвобождая руки, ответил Антон заранее приготовленной фразой.

– ¿Hablas espanol? [4]4
  Ты говоришь по-испански?


[Закрыть]– удивилась Тома, вынырнув из букета.

– Нет, нег, это я случайно, – отступая, пробормотал Антон, испугавшись своей прыти.

Зорины вышли на улицу, на солнце, к которому Тома сейчас же повернулась и на миг замерла, прижмурив глаза и вздохнув спокойно и глубоко.

Антон вдруг вспомнил пионервожатую школы, Маргариту Борисовну. Она тоже была красивой. Девчонки и мальчишки помладше так и увивались вокруг нее, а старшеклассники раскланивались с ней солидно и восхищенно смотрели вслед, о чем-то перешептываясь. Маргарита Борисовна часто вот так щурилась, хотя не была близорукой и не носила очков, а словно везде для нее было солнце, чуть не в каждом ребячьем лице.

Антон поймал себя на том, что следит за Томой, за ее походкой, как те старшеклассники. Он смутился, не зная, дурно это или нет.

Лес начинался уже во дворе, и забор не был здесь дурацкой границей, которая делит мир на мое и твое – он, забор, проник в лес осторожно, словно на цыпочках, ничего не повреждая и не изменяя, будто сам вырос.

Доски пропустили людей и сомкнулись за ними.

– Видишь, как ты легко, – сказал Леонид Томе. – А тогда я еле-еле тебя протащил.

– Разве? Не помню. Это было очень давно.

– Давайте забьем дыру, – сказал Антон.

– А если еще понадобится? – спросил Леонид.

– Для чего? – Антон недоуменно взглянул на брата, но вдруг сообразил, что он имеет в виду, и ему стало неприятно и от самого намека, и оттого, что он его понял, и он буркнул отворачиваясь: – Снова оторвешь.

Леонид как-то неуверенно хохотнул, гмыкнул, глянул виновато на Тому и пошел, не оглядываясь, вертя головой и плечами, смахивая с ушей мошку. А Тома пошла следом, обмахивая веткой и себя, и Леонида и глубоко дыша, как на физзарядке.

Антон нашел крепкий сук, опустился на колени, отогнул гвозди и несколькими ударами поставил доски на место. Все! А это дело их – отрывать потом или кет.

Леонид с Томой медленно шагали по шпалам. Тома придерживалась за локоть его здоровой руки. Они опять о чем-то говорили, посматривая друг на друга. Тома то и дело отшатывалась и чуть сгибалась, видимо, посмеиваясь. Антон понял, что они забыли про него, что им сейчас хорошо и что им не надо мешать. «То чересчур злой и голодный, то чересчур радостный, – печально подумал Антон о брате. – Когда же я с ним поговорю о шестеренке?»

Одни шпалы были сухие, из других вытапливалась смола. Рельсы, блестя, убегали в сторону солнца и там, далеко у поворота, растворялись в дрожащем воздухе. И в этой дали означилось пятно поезда, тоже полурастворенное.

Зорины спустились вниз, в огоньки, которые прибоем подкатывали к самой насыпи. Леонид спрятался в кустах, чтобы возможный гудок не оглушил и не испугал Саню. Но тепловоз загудел позднее, когда проскочил последний вагон. Антон помог сперва Томе подняться по откосу, потом – Леониду и вдруг почувствовал, что вот он, тот удобный момент для разговора, наступил.

– Лень, у меня к тебе дело есть, очень важное, – сказал он и глянул в глаза брату – что там мелькнет: внимание, усмешка или безразличие. Но глаза улыбались, и ободренный Антон сразу же выложил о шестерне, умолчав только, для чего она нужна. Говорил он для убедительности жестко и даже вроде сердито, как зимой с родителями, отпрашиваясь в поездку.

– Опять Гошка?.. Я знал, что это неспроста.

– Да что ты на него все…

– Ладно, – перебил бодро Леонид. – Закажу. Если ваша идея служит прогрессу.

– Конечно! – воскликнул Антон. – Еще какому прогрессу!.. Слушай, Леня, дай я пронесу его шпал десять. Я еще ни разу детей не носил.

– А думаешь, я носил? – отводя Саню от протянутых рук Антона, сказал Леонид.

– Ну дай ему, пусть подержит, – вмешалась Тома.

– Ни в коем случае. Запнется еще. Ни-ни. – И Леонид так замотал головой, что от него отступились.

– Жадина, – весело сказал Антон и пошел вперед, ликуя, что, наконец, выбил шестеренку.

Справа, за непрерывной грядой шиповника, в котором бродили козы, тянулись маленькие усадьбы с разномастными заборами и времянками. Возле одной на полозьях ворочался бульдозер, как боров пятаком, поддевая отвалом то один угол домика, то другой, под которые двое мужчин подкатывали чурбаки. Цепь усадеб разорвал огромный, перемешанный с землей ворох пней, деревьев, кустов, которые и тут, измятые и придавленные, продолжали расти. Там же торчали доски, обломки шифера, валялись ящики и еще масса всякой всячины. Трое мальчишек с топорами и ножовкой обшаривали эту гору. «Третьеклассники, – решил Антон. – Тоже что-то замышляют строить, но, уж конечно, не вертолет… А вообще-то кто их знает». Он вспомнил «космонавтов» и прислушался – не доносятся ли издалека их «позывные». Но у поворота было вроде тихо, как и вчера в это время, когда они с Гошкой отправились в разведку, – обедают, наверное.

Показалась «Коза отпущения», и Антону вдруг представилось, как из-за этой сосны, из лога, медленно и бесшумно, словно привидение, поднимается в небо диковинная коробка, делает над лесом прощальный круг и уплывает в сторону Ангары.