Текст книги "Портрет дамы(СИ)"

Автор книги: Геннадий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Всю ночь он не мог уснуть, за окнами шуршал дождь и завывал ветер, раскачивая фонарь на столбе, отчего по комнате, по стенам и потолку качались неясные, смутные тени. И снова капля, упавшая на бланк телеграммы, всплывала в памяти дурным знамением: может, не нужно было давать телеграмму? Не нужно лететь в Рошанск? Нет, нужно. Он подумал, если завтра отменят рейс по причине нелетной погоды, то он просто сойдет с ума, если еще пребывает в здравом рассудке. Перед самым утром он провалился в беспокойную темноту сна, и тут же зазвенел будильник.

Еще было темно, и все также шел дождь, и сонный, полупустой автобус вез его в аэропорт. Вопреки опасениям, рейс не отменили, самолет вылетел вовремя, и когда он пробил облака, впервые за последние две недели перед глазами возникло чистое голубое небо, солнце, и казалось, что этот хмурый, пасмурный осенний мир существует лишь в больном воображении. Но когда самолет снизился для захода на посадку в аэропорту Рошанска, ненастная дождливая осень вновь охватила его.

В аэропорту его никто не встретил, и он поехал к ней, нашел улицу, на которой ни разу не был, название которой лишь читал на конвертах, нашел дом, подъезд, поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь долго не открывали, затем послышался тяжелый кашель, дверь отворилась, и возникла она, с воспаленными глазами, закутанная в пуховый платок.

– Проходи быстрее, раздевайся, телеграмму я получила, но не могла приехать в аэропорт, простудилась. Целую неделю лежала с высокой температурой, даже на письмо твое ответить не смогла, вот только сейчас встала.

Она поила его на кухне горячим чаем, а он рассказывал ей о картине, потом показал проспект выставки, и ту самую картину неизвестного художника. Она долго всматривалась в портрет дамы, написанный три века назад, и сказала:

– Не может быть! Это действительно я? Странно, но кто же я тогда? И кто она, эта дама?

– Я поеду в музей, покажу им проспект, они должны знать что-то больше, по крайней мере, должны же знать сотрудники музея, как эта картина оказалась у них.

– Я с тобой!

– Но ты же больна, не надо тебе сейчас выходить на улицу, там холодно, сыро и дождь. Кажется, этот дождь идет во всем мире.

– Мне уже лучше, и температуры почти нет, я обязательно поеду, ведь это же мой портрет!

В музей они поехали на такси, старая "Волга" с плохо работающим отоплением салона слабо защищала от осенней сырости, но все-таки это было лучше автобуса. Сотрудница музея, дежурившая в зале, ничего вразумительно ответить не могла.

– Вам нужно обратиться к искусствоведу, Ирине Сергеевне, возможно, она что-то знает об этой картине, идемте, я провожу вас к ней.

Ирина Сергеевна, полноватая женщина средних лет, с аккуратной прической и выразительными черными глазами, долго рассматривала репродукцию в проспекте, затем сказала:

– А Вы действительно похожи на нее, поразительное сходство. У нас есть еще одна картина этого художника, правда, она сильно пострадала во время пожара, никто не брался ее реставрировать, но сейчас нашелся мастер, он ей занимается.

– Какого пожара?

– Картины попали к нам после войны, из Германии, их обнаружили в частной коллекции полковника СС, он, по всей вероятности, вывез эти картины из Франции. Дом полковника горел, как и многие дома при штурме города, часть картин сгорела полностью, часть серьезно пострадала.

– А ту, другую картину можно посмотреть?

– В зале картины нет, она еще в мастерской, но работа над ней практически закончена, можете посмотреть, на ней тоже есть эта дама, но... там по-другому.

Ирина Сергеевна провела их в мастерскую. Картина называлась "Суд инквизиции", на ней также была эта дама, с той, первой картины, глянув на нее, он вскрикнул. Не было богатого красного платья, лишь грязное рубище прикрывало истерзанное тело женщины, напротив стоял инквизитор, вытянув руку вперед, он произносил обвинительную речь, справа и слева от него сидели два монаха.

– Боже мой! – воскликнула она, целую минуту она неподвижно вглядывалась в картину, потом, оттолкнув его, закрыла лицо руками, повернулась к нему, убрала руки от лица. – Ведь это ты! Посмотри! Посмотри! Нет, не может быть!

Он всмотрелся в лицо инквизитора, и окаменел... В образе инквизитора он узнал себя. Он молчал, не понимая, что происходит, она плакала.

– Что это? – спросил он.

– Существует легенда, – сказала Ирина Сергеевна, – жила в одном замке знатная дама, инквизитор влюбился в нее, но она отвергла его любовь, тогда он обвинил ее в колдовстве и предал суду.

– Что с ней стало?

– Ее сожгли на костре.

– Но почему они так похожи на нас? Почему так тягостно на душе? Что это, может ли кто объяснить?

– Вы слышали об реинкарнации? Возможно, в прошлых жизнях вы были именно теми, с кого неизвестный художник написал эти картины.

– Я никогда в это не верил, – ответил он, – считал, что все это вымысел, сказка.

– А я верила! – сказала она, вытирая слезы. – Я всегда верила, но никогда не думала, что это так ужасно, узнать все о своей прошлой жизни.

Они вышли из музея, на улице по-прежнему шел дождь, на душе было тяжело и тоскливо, они были раздавлены своими прошлыми жизнями. Она долго стояла молча под дождем, потом повернулась к нему и сказала:

– Я помню, помню все. Мне часто снится один и тот же сон, будто меня сжигают на костре, я ощущаю страшную боль и задыхаюсь от дыма. Оказывается, это все уже было со мной, я просила у Бога только одного – дождя, чтобы дождь пошел и погасил этот костер, но дождя не было, был ясный солнечный день, так страшно жег огонь, а люди смеялись, и все подбрасывали, и подбрасывали хворост. Тогда я прокляла тебя, я пожелала, чтобы ты когда-нибудь сгорел на таком костре! Прошу тебя, уходи! Уходи! И никогда, никогда больше не приезжай, не пиши мне! Я ненавижу тебя! Уходи!

– Скоро мой самолет, прости, я поеду в аэропорт.

Она сняла капюшон, подставила лицо и ладони дождю.

– Как хорошо, когда идет дождь! Как хорошо!

– Что ты делаешь!? Ты же простудишься! Сейчас же надень капюшон!

Она повернулась к нему, надела капюшон, и прижалась мокрыми от слез и дождя щеками к его лицу.

– Прости меня, прости, пожалуйста, я сама не знаю, что говорю. Ты ни в чем не виноват, все это было в той, другой жизни, а теперь мы встретились, чтобы исправить ошибки. Ты вернешься ко мне, насовсем?

– Вернусь, обязательно вернусь.

– Я провожу тебя в аэропорт.

Уже стемнело, кода они приехали в аэропорт. Воспаленный, простуженный город плакал печальными слезами, лужи отражали желтые огни фонарей, рейс задерживали.

– Вот видишь, – сказал он, – и самолет простужен, он не хочет нас разлучать.

Она смотрела на лужи, на отражение фонарей, и молчала.

– Поезжай домой, кто знает, как надолго задержится рейс. Незачем тебе стоять под этим дождем, ты и так простужена.

Она посмотрела на него серьезным, полным боли и печали взглядом, и сказала:

– Ты даже не представляешь себе, как хорошо, когда идет дождь. Тогда дождя не было. Я помню все-все, словно это было вчера.

– Это было давно, в другой жизни.

– Но это было. И ты послал меня на костер. Зачем ты это сделал? Зачем?

– Я не знаю, я не помню ничего из той жизни. Я никогда бы не поверил в это, если бы не картина. Я знаю только одно, что я люблю тебя, и никогда тебя не брошу и не предам.

– Но ты предал. Тогда, в той другой жизни. Ты предал, а я прокляла тебя. Прости, я говорю чушь, ты ни в чем не виноват, ты не можешь отвечать за то, что было в той, другой жизни.

Она снова прижалась к нему мокрыми щеками.

– Идем в зал, не надо стоять под дождем, – сказал он.

– Нет, не надо в зал. Я не могу, я не хочу видеть людей. Они все смеялись и бросали хворост в огонь. Почему они это делали? Им было весело? Скажи, почему? Разве может быть весело, когда человека вот так, живьем сжигают на костре?

Он молчал, прижимая ее к себе, сказать было нечего, ведь он ничего не помнил из того, что было в той, иной жизни. А может, ничего и не было? И все это только бред ее больного воображения, просто схожесть образов на картине? Он хотел сказать ей это, но не мог.

– Идем под козырек, не надо стоять под дождем.

Она согласилась, они стояли, пока последний автобус не подошел к остановке.

– Езжай, – сказал он, – это последний, другого не будет. Она посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Мы встретимся, мы обязательно встретимся. Дай мне телеграмму, когда прилетишь, обещаешь?

– Обещаю. А ты напиши мне, я так долго жду письма, напишешь?

– Напишу.

Она села в автобус, у окна, и помахала рукой. Он помахал в ответ, автобус тронулся и увез ее в темную осеннюю ночь, он прошел в зал. Посадку объявили далеко за полночь, и пассажиры, прикрываясь от дождя зонтами, сумками и ладонями, шли по лужам, полным ночных фонарей, к трапу.

В самолете было тепло и уютно, а на улице все так же лил дождь, капли его разбивались о фюзеляж, о крылья, они вскрикивали, умирая, и крик этот сливался в сплошной гул. Потом запустили моторы, и не стало слышно ни шума дождя, ни завывания ветра. Самолет выруливал, мягко покачиваясь на стыках плит, он вырулил на взлетную полосу, моторы взревели, и самолет, вдавливая в кресла тела пассажиров, начал разбег. Он оторвался от земли и нырнул в сплошную темноту облаков. Самолет пробил облачность, набрал высоту и лег на курс. Убаюканный теплом и мерным гулом моторов, утомленный бессонной ночью и событиями дня, он задремал.

Очнулся от яркого света и жара. Сквозь иллюминатор было видно, как пламя вырывается из левого двигателя, салон заполнял едкий, удушливый дым. Там, внизу, на земле, как и прежде, шел дождь, вверху, на фоне ясного неба сияли звезды, а между небом и землей разгоралось пламя костра, последнего костра инквизитора.

– Иосиф

Пламя свечи трепетало, порождая на стенах кельи зыбкие, дрожащие тени; словно призраки, возникшие из давних, забытых времен, окружали они Иосифа, навевая страшные, крамольные мысли.

Иосиф отложил Библию, встал, подошел к иконе с изображением Иисуса Христа. Перед иконой тускло, коптящим пламенем, горела лампада.

– Почему? Почему? – спросил он, обращаясь к лику Иисуса. – Подвиг твой, смерть твоя и воскресение твое даны нам через предательство Иуды и отречение лучшего ученика твоего, Петра? Если бы Иуда не предал тебя, не было бы и спасения? Ты пришел в мир, чтобы умереть за грехи наши. Знал ли ты, что один из учеников твоих должен предать тебя?

Предательство и спасение. Почему связаны они неразрывной нитью? Ибо, если нить эту разорвать, то не будет подвига твоего во имя людей, не будет исполнена воля пославшего тебя, не будет ничего, если поцелуй Иуды не обожжет щеки твоей. Почему, ответь? Разве светлый подвиг непременно должен быть предварен грязным и подлым грехом предательства и отречения лучших из тех, кого выбрал ты, чтобы несли они людям слова твои?

Если бы Иуда не прельстился тридцатью сребрениками и не предал бы тебя в руки мучителей твоих, что бы было тогда, скажи? Вся вера христианская, церковь твоя, надежды народа на жизнь вечную, на царство небесное – все это стоит на страшном грехе предательства, не искупленным тобой, ибо имя Иуды проклято в веках. А если и этот грех искупил ты смертью своею, то получается, что предательство освящено подвигом твоим?

Что означает искупление греха? Не прощение, а искупление? Если искупил ты грехи человечества, значит, не несет человек более ответственности за содеянное им? Пусть не сейчас, а там, в прошлом, когда люди еще не были изгнаны их рая, ведь дал ты людям свободу выбора, значит, дал и ответственность за выбор, а если снимаешь ты ответственность с людей, то лишаешь их свободы, того, что сам им дал?

Иисус не отвечал Иосифу, смотрел на него с иконы светлыми, чистыми глазами и молчал. Иосифу стало страшно от своих мыслей, ему показалось, что он сходит с ума, не находя ответа в Библии на вопросы, возникающие в воспаленном мозгу. Что делать? Спросить у отца Варфоломея? Нет, нельзя, нельзя спрашивать такое, он знал, ответа не будет, будет осуждение, наказание и изгнание из семинарии, но ответа не будет, только он, Иосиф, сам должен найти ответ на этот страшный вопрос.

В двери кельи раздался тихий стук, Иосиф обернулся, двери отворились, в келью вошел отец Варфоломей.

– Извини, что прервал молитвы твои, один старец, человек весьма почтенный, желает видеть тебя. Иди за мной, я проведу тебя нему.

Они вышли во двор, где в самом углу, под широко раскинувшим листья платаном сидел старик в черной монашеской одежде, когда отец Варфоломей подвел Иосифа к старцу, тот поднялся со скамьи, сделал шаг навстречу им, поклонился отцу Варфоломею и попросил оставить их с Иосифом одних. Старец долго смотрел в глаза Иосифу, а потом сказал:

– Я знаю, какие мысли не дают покоя тебе, какие вопросы мучают тебя. Придет время, и ты получишь ответ. Тебе дана будет большая власть, много испытаний выпадет на долю твою, пред тобой будут преклоняться и трепетать повелители иных народов, но после смерти твоей имя твое будет опорочено надолго, однако придет время, когда истина восторжествует.

– Кто ты? Отчего ты решил, что такая судьба мне уготована?

– Это решил не я.

– А кто?

– Ты, – старец прочел стихи:

Ходил он от дома к дому,

Стучась у чужих дверей,

Со старым дубовым пандури,

С нехитрою песней своей.

А в песне его, а в песне –

Как солнечный блеск чиста,

Звучала великая правда,

Возвышенная мечта.

Сердца, превращенные в камень,

Заставить биться сумел,

У многих будил он разум,

Дремавший в глубокой тьме.

Но вместо величья славы

Люди его земли

Отверженному отраву

В чаше преподнесли.

Сказали ему: "Проклятый,

Пей, осуши до дна...

И песня твоя чужда нам,

И правда твоя не нужна!"

– Это твои стихи?

– Мои, – ответил Иосиф.

– Это твоя судьба, ты сам определил ее, каждый человек имеет от Бога свое предназначение на Земле, но только он сам может выбрать, идти ли ему дорогой, предначертанной Богом, или другим путем. Написав эти стихи, ты выбрал свой путь, и пройдешь его до конца, и придется тебе испить чашу отравы, поднесенную теми, ради которых ты прошел свой путь. А ответ на свои вопросы найдешь ты в древних рукописях, где записаны слова Иисуса из Назарета, называемого Христом, Спасителем. Слова эти записал помощник Понтия Пилата, которому тот велел следить за проповедником и записывать все его речи, обращенные к народу. Кесарь требовал от прокуратора отчета о том, кто подбивает народ на восстание против Рима, кесарю доложили, что некий проповедник, по имени Иисус, призывает народ к восстанию. Все Евангелия написаны спустя века после событий тех лет, а эти рукописи написаны свидетелем тех событий. Рукописи эти искали, чтобы уничтожить, но не нашли, обнаружил их один странствующий художник, он спрятал их в горах Франции. На двух его картинах зашифровано место, где хранится рукопись, кто найдет эти картины, тот и узнает, где сокрыта истина. Я должен был сказать это тебе, а теперь прощай, да благословит тебя Бог!

С этими словами старец повернулся и направился к выходу, но Иосифу показалось, будто он растворился в воздухе, не дойдя до ворот.

– Розалина

Виконт Рене де Ламбер жил в уединении, в своем замке, построенном на высоком холме, среди диких лесов, у самой реки, полукольцом охватывающей подножие холма. Был он уже не молод, но еще и не стар, волосы, тронутые ранней сединой, борода с проседью и черные, опущенные ниже губ усы, да усталые серые глаза выдавали человека, умудренного жизненным опытом, склонного к одиночеству и неторопливому образу жизни. Некогда удачливый рыцарь, баловень судьбы, постоянный участник всех балов и ристалищ, победитель турниров, он неожиданно для всех, довольно рано оставил службу у короля и уединился в своем замке, навсегда уйдя из светской жизни, и вскоре был бы забыт, если бы не одно обстоятельство.

Большой любитель цветов, виконт де Ламбер, заполучив саженцы роз, привезенные рыцарями с Ближнего Востока во время одного из крестовых походов, устроил в своем замке великолепный розарий, собрав все известные на то время сорта. Об этом розарии было известно всей Фландрии и Франции, и знатные вельможи время от времени навещали виконта, чтобы полюбоваться великолепной коллекцией роз. Ухаживал виконт за розами сам, не доверяя этого деликатного дела садовнику.

Но главным украшением замка де Ламбера была, несомненно, его прекрасная дочь, по имени Розалина. Воспитывал ее виконт один, жена его, красавица Луара, блиставшая на королевских балах, исчезла при невыясненных обстоятельствах. Обладая даром, унаследованным ею от прабабки, она могла лечить людей травами, заговорами и прочими средствами, которые вполне могли навлечь на нее гнев инквизиции, но она не только избегала преследования со стороны церковных иерархов, но и пользовалась их покровительством, избавив от тяжелой болезни одно влиятельное духовное лицо, пожелавшее остаться неизвестным. Однажды, собирая травы, она ушла в лес и не вернулась. Поиски не дали никаких результатов, прелестная Луара исчезла таинственным образом, не оставив никаких следов.

Это странное трагическое событие и послужило причиной уединения виконта, пережившего страшное потрясение. Всю свою любовь, предназначавшуюся Луаре, он отдавал своей дочери и розам. Дочь виконта, Розалина, с трех лет оставшись без матери, воспитанная отцом и старушкой-няней, выросла и превратилась в прекрасное юное создание, оберегаемое отцом, как самый драгоценный цветок. Ее черные, густые, волнистые волосы падали на плечи, а в глубине зеленых глаз отражались темные чащи лесов. Беззаботная детская веселость ее сменилась легкой грустью и печалью по непознанной, но желанной первой любви. Виконт чувствовал, что настала пора вывозить дочь в свет, но боялся этого и всячески оттягивал тот момент, когда ему придется представить это, не знавшее лжи и грязи создание, на обозрение погрязшего в интригах и кутежах двора.

Розалина унаследовала от матери дар лечения людей, обнаруженный совершенно случайно, когда смертельно раненая диким вепрем во время охоты ее любимая собака, которую лекарь, сочтя безнадежной, оставил умирать, вдруг выздоровела, возвращенная к жизни легкими прикосновениями рук плачущей Розалины. Не зная названий трав, она чувствовала их лечебные свойства и собирала, высушивала их, готовя различные отвары и настойки. Узнав о проявлении дара, отец запретил ей пользоваться им, собирать травы и лечить кого-либо, помня историю ее матери. Но, несмотря на запрет, она продолжала тайно делать то, к чему побуждал ее дремавший до времени, и проявившийся однажды, природный дар.

Как-то раз, ранним утром, когда отец Розалины уединился в розарии, ухаживая за цветами, она выскользнула за ворота замка и направилась в лес, собирать травы и полевые цветы. Увлекшись, она зашла далее, чем обычно, и набрела на бегущий среди камней ручей, которого прежде никогда не видела. Ей показалось, что родник, дающий начало ручью, где-то совсем рядом, и она побежала вверх по течению, в надежде отыскать источник. Птицы весело щебетали над ней, молодые зеленые листья нежно касались ее волос, она смеялась, приветствуя лес, птиц, деревья и этот ручей. Забыв о времени, бежала и бежала она вдоль ручья. Остановилась она на зеленой поляне, под скалой, покрытой мхом и лишайником, из расщелины которой и бил родник, дающий начало ручью.

Поляна упиралась в скалы, далее поднимался склон горы, поросший густым лесом. Вершины не было видно, она терялась где-то в зеленой листве, сквозь которую пробивался солнечный свет, падая на поляну тремя лучами, сверкающими в мириадах брызг, поднятых небольшим водопадом. Вода, вырвавшись на свободу из расщелины у вершины скалы, пролетев несколько метров, падала на каменный уступ и, соскользнув с него, летела до самой земли, разбивалась о камни, устремляясь вниз бурным потоком. Розалина восторженно смотрела на внезапно открывшуюся картину, и вдруг поняла, что заблудилась. Можно было бы вернуться вниз по течению, но она никак не могла припомнить, где, в каком месте, вышла она к этому ручью, она испугалась и заплакала. Трагическая история матери вспомнилась ей, испуг превратился в страх, страх в ужас. Она застыла, не в силах двинуться с места, мыслей не было, и когда слева от скал, где-то на склоне горы раздался неясный шум, который приближался с каждой минутой, она решила, что кто-то идет, чтобы убить ее.

Ветви деревьев раздвинулись, и на поляну выехал всадник на серой лошади, в серой простой одежде, черезседельные сумки из серой грубой ткани висели позади седла, на поясе всадника черной кожей отсвечивали на солнце ножны меча. Розалина окаменела, вся сжалась, ожидая самого худшего. Когда он спешился, придерживая меч рукой, и шагнул к ней, она вскрикнула, и застыла, прижав руки к губам.

– Не бойтесь меня, – улыбнувшись, сказал незнакомец, – я не разбойник, я просто странствующий художник.

Розалина молчала и смотрела полными страха глазами на его меч.

– Говорю Вам, не бойтесь, я не причиню Вам зла, – незнакомец подошел ближе, и Розалина смогла, наконец, разглядеть его. Он был высок, строен, крепок в плечах, светлые волосы, падающие на плечи, были перетянуты на лбу лентой, глаза, показавшиеся Розалине серыми, оказались голубыми, весь вид его внушал доверие и спокойствие. Он смотрел на нее и улыбался. Розалина наконец-то пришла в себя и слабо, сквозь еще не высохшие слезы, улыбнулась в ответ.

– Что с Вами? – спросил незнакомец. – Вы плакали? Может, кто обидел Вас?

– Я... – Розалина огляделась растеряно, – я...я просто заблудилась, пошла в лес и вдруг поняла, что не смогу отыскать дорогу назад, к дому.

– А где же Ваш дом?

– Я живу в замке де Ламбера.

– Виконт де Ламбер?! – воскликнул незнакомец. – Кем Вы приходитесь ему?

– Я его дочь, – ответила Розалина, и ответ ее привел всадника состояние восторга и удивления.

– Вы знаете моего отца? – спросила она, увидев, какое впечатление произвел на незнакомца ее ответ.

– Я не имею чести знать его лично, но слава первого рыцаря королевства прочно закрепись за этим именем. Кроме того, слухи о прекрасном розарии его замка бродят далеко за пределами Франции. Я художник, и мечтаю посмотреть, хоть краешком глаза на это чудо, созданное руками Вашего отца.

– Вы увидите его, я обещаю, если, конечно, поможете мне добраться домой.

– Не беспокойтесь, сударыня, мы легко отыщем дорогу к замку Вашего отца. Садитесь на лошадь, я пойду рядом.

Незнакомец помог Розалине взобраться в седло и сказал, обращаясь к лошади:

– Ну что, Ромина, довезем прекрасную сударыню до замка ее отца? Ступай осторожно, не оброни нашу прелестную спутницу.

– Ее зовут Ромина? – засмеялась Розалина. – Как мило! А меня зовут Розалина, но как же Ваше имя, храбрый рыцарь?

– Мое имя – Гаральд, но я вовсе не рыцарь, я художник.

– Но, если Вы художник, то зачем же Вам меч? – спросила Розалина.

– Я ведь не просто художник, а художник странствующий, дороги в наше время небезопасны, вот и приходится иметь при себе не только кисти и холсты, но и оружие.

Розалина успокоилась, сама не зная почему, она вдруг прониклась доверием к молодому человеку, так вовремя появившемуся на лесной поляне, когда она, потеряв всякую надежду отыскать дорогу домой, пребывала в отчаянии. Молодой человек, назвавшийся Гаральдом, довольно хорошо ориентировался в лесу, безошибочно определив, непонятно каким образом, направление к замку де Ламбера. Верховая езда была привычна для Розалины, отец с детства приучал ее к езде на лошади, фехтованию и другим наукам, считавшимся занятием мужчин, рассудив, что девушке, выросшей без матери, нужно уметь себя защитить. Но сейчас на ней вместо костюма для верховой езды было длинное платье, и она располагалась в седле той дамской посадкой, при которой удержать равновесие было возможно только при спокойном поведении лошади. То ли почувствовав это, то ли вняв словам своего хозяина, Ромина шла безупречно спокойно, осторожно переступая через камни и корни деревьев, спускаясь по склону горы. Такое поведение лошади не требовало от Розалины напряжения, чтобы удержать равновесие в седле, и она, склонив голову набок, с интересом рассматривала молодого человека, ведущего лошадь за повод. Странное, не испытанное прежде чувство возникало в ее душе при виде этого спокойного, сильного, красивого и уверенного юноши.

Он рассказал ей, что возвращается из путешествия, из дальней страны на Ближнем Востоке, где много лет назад произошли события, связанные с возникновением христианства. Гаральд делал эскизы древних городов: Иерусалима, Вифлеема, Назарета; берегов Мертвого моря, и других мест, где родился, жил и странствовал с учениками Иисус Назареянин. Рассказывал он увлеченно, страстно, так, будто бы сам был свидетелем тех давних, изменивших мир, событий.

Розалина, слушая его, все более проникалась симпатией к этому, много успевшему повидать на своем недолгом веку, странствующему художнику. Так, незаметно, они вскоре добрались до замка виконта де Ламбера. Сам виконт, встревоженный отсутствием дочери, встретил их у ворот. Розалина представила отцу своего спутника, умолчав об обстоятельствах их знакомства и своем безрассудном поступке, который мог бы иметь весьма печальные последствия, если бы не эта необыкновенная встреча.

Виконт был польщен тем, что слава о его розарии разнеслась далеко за пределы страны и, узнав, что художник хотел бы сделать несколько эскизов, которые, возможно, лягут в основу картины, предложил ему пожить несколько дней в замке. Розалина была несказанно рада такому решению отца, поскольку молодой художник все более волновал ее, и когда тот согласился на предложение виконта, щеки ее вспыхнули румянцем и она, смутившись, убежала к себе наверх.

Старый слуга виконта, по имени Готфруа, седой, суровый воин, сопровождавший его во всех былых походах, провел Гаральда в отведенную ему комнату, чтобы тот смог отдохнуть и переодеться к обеду. Туда же отнесли и его вещи. Гаральд расстегнул сумки, выложив эскизы, холсты, кисти, краски, аккуратно разложил их; затем он достал одежду, выбрал тот, единственный костюм, вполне достойный для торжественных случаев. Однако, пролежав длительное время в довольно тесной черезседельной сумке, костюм изрядно помялся, Гаральд позвал слугу и попросил его привести измятую одежду в приличный вид. Он волновался: внезапная встреча с прекрасной незнакомкой, заблудившейся в лесу, приглашение виконта провести несколько дней в его замке, были столь неожиданны, что путешественник, привыкший преодолевать трудности и опасности, был несколько растерян, он опасался, что его внешний вид окажется недостойным общества прекрасной девушки и ее благородного отца.

Но опасения его оказались напрасны, через некоторое время слуга вернул ему костюм безупречном состоянии. Гаральд успокоился, он оделся и вошел в зал, где уже был накрыт стол.

– Жрец

Гаральд де Гир происходил из древнего рода, берущего начало от западных славянских племен, что проживали когда-то на острове Руян, прадед Гаральда, Дарий, занимал в крепости Арконы пост военачальника, и после того, как войска короля Дании Вальдемара штурмом взяли Аркону, а Дарий погиб в неравном бою, семья его была вывезена с острова, и дед Гаральда был усыновлен графом де Гиром. Что стало с родственниками, оставшимися на территории острова, никто не знал.

Граф Азар де Гир, следуя традиции своего рода, в совершенстве овладел воинской наукой, которую старался передать своему сыну, Гаральду, мечтая о том, что сын, продолжив дело своего отца, станет воином. Но Гаральд, охотно и с легкостью осваивая воинское мастерство, все свободное время отдавал рисованию. Отец не препятствовал увлечению сына, рассматривая его, как необходимые, но бесполезные детские забавы, потребность в которых с возрастом проходит. Но желание стать художником не оставляло юного графа, хотя отец считал, что заниматься этим всерьез не подобает дворянину, потомственному рыцарю, воину, и никто из них не знал, что судьба готовит Гаральду совершенно иное предназначение, чем предполагал отец, и к чему стремился сын.

Однажды Гаральд рисовал пейзаж горной долины. Высокие, крутые скалы, поднимающиеся к небу, пики вершин, уходящие в облака, зеленая растительность долины и горный поток, водопадом слетающий со скалы, возникали на холсте четкостью и ясностью линий под кистью художника. Где-то вдали Гаральд заметил фигуру путника, идущего по долине в его сторону, силуэт его, как нельзя кстати, оживил природу горной долины, и тут же возник на холсте.

Когда путник приблизился к художнику, тот поклонился, приветствуя его, и путник ответил на его приветствие, остановившись около холста. Путником оказался человек неопределенного возраста с седой бородой и длинными седыми усами, но удивительно светлым, не изрезанным старческими морщинами лицом. Он был в дорожном плаще с капюшоном, в руках держал посох, но ни мешка за плечами, ни сумки, обычно висящей через плечо, при нем не было. Попросив разрешение взглянуть на холст, он похвалил работу художника, лестно отозвавшись о таланте молодого человека.

– Ты мог бы стать знаменитым художником, и люди, столетия спустя, вспоминали бы твое имя, – сказал он Гаральду, – ты мог бы стать рыцарем, военачальником, одержать победы над врагами, и тем прославить имя свое в веках. Но иная участь суждена тебе, ты исполнишь великую миссию, но имени твоего не останется в памяти людей.

– Кто так решил? – встревожено спросил Гаральд.

– Каждый человек на этой земле имеет свое предназначение, и определено оно Богом, но только сам человек может решать, следовать ли Божьему предназначению, или же идти иным путем.

– Что же это за предназначение, если и имени моего никто не вспомнит? – удивился Гаральд словам путника.

– Не в славе людской заключается промысел Божий, но если людская слава прельщает тебя, то ищи ее и найдешь, но благодать Божью потеряешь.

– Кто ты, странник, и от чьего имени говоришь?

– Кто я, скажу тебе, если готов ты следовать предназначению своему, а говорю я от имени Бога, и тех, на кого возложил он ответственность за этот мир, который создал.

– А на кого же возложил Бог ответственность за этот мир?

– Бог создал человека по образу и подобию своему, и на человека возложил он ответственность за все, что происходит на этой земле.

– Ты, человек, говоришь со мной, с человеком, от имени людей? – изумился Гаральд.

– Все люди, да не все человеки, – ответил путник. – Человеком становится тот, кто следует предназначению Божьему, и кто готов взять на себя ответственность за этот мир. Скажи, ты готов выполнить то, что предначертано тебе свыше?

– Но я не знаю, что предначертано мне, как я могу ответить?