Текст книги "Портрет дамы(СИ)"

Автор книги: Геннадий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Прокуратор оглянулся, за спиной стояла Клавдия Прокула, его жена, это она подала свой голос в защиту Иисуса из Назарета.

– Один человек настоятельно просит встречи с тобой, – доложил Антониий.

– Кто такой?

– Ученик Назареянина, называемый Фома.

– Приведи его.

– Ты хотел говорить со мной? – спросил Понтий Пилат, когда к нему привели Фому.

– Да, господин, я хотел просить тебя, чтобы ты не отдавал на смерть Иисуса Назареянина, все, в чем обвиняют его, – ложь.

– Я знаю, – ответил прокуратор, – но почему никто из тех, кого он учил любви не пришли вместе с тобой? Почему они не требуют, чтобы я отпустил Иисуса?

– У них есть семьи, отцы и матери, у многих жены и дети, и если готовы они свою жизнь отдать ради истины, то опасаются, что после того, как подадут они свой голос в защиту учителя, семьи их подвергнутся преследованиям, даже Петр, самый лучший из нас, отрекся от учителя. Их вера еще не окрепла, придет час, и они понесут учение Иисуса, пойдут до конца.

– А ты, у тебя нет семьи?

– Я один на этом свете, и если что случится со мной, некому будет оплакивать меня.

– И если я тебя отдам на смерть вместо Иисуса, не откажешься от своих слов?

– Нет, господин, я готов обменять свою жизнь на его.

– Приведите сюда Иисуса из Назарета, я отпускаю его, – скомандовал Понтий Пилат стражникам.

Когда Иисуса привели, Пилат ужаснулся при виде его, за то время, пока прокуратор беседовал с Фомой, Назареянина жестоко избили, раны, оставленные ударами кнута, покрыли его тело, на голове был терновый венец, надетый так, что шипы терновника глубоко впились в лоб, из ран сочилась кровь.

– Кто приказал сделать это? – крикнул Понтий Пилат.

– Центурион Ксаверий, – ответили ему.

– Центурион Ксаверий

Центурион Ксаверий был одним из тех римлян, которые оказались в сетях иудейского ростовщика, бывшего первосвященника Анны, который, следуя завету Второзакония давать деньги в рост под проценты всем чужеземцам, имел на римских чиновников и военачальников большее влияние, чем даже сам прокуратор. Когда Иисуса Назареянина отдали на суд Понтию Пилату, обвинив в подстрекательстве народа к восстанию против Рима, Анна пригласил к себе центуриона Ксаверия.

– Как считаешь, Ксаверий, – спросил Анна, – признает ли Понтий Пилат вину Назареянина? Отдаст ли его на казнь, или отпустит?

– Отпустит. Обвинение ложно, и прокуратор не так глуп, чтобы не понять этого.

– Я спишу тебе половину долга, если прокуратор признает вину Иисуса из Назарета.

– Я не могу повлиять на мнение Понтия Пилата, он не советуется ни с кем, тем более, с такими мелкими людьми, как я.

– Ну-ну, не преуменьшай свою роль. – Анна чуть приподнялся с кресла, наклонившись к центуриону. – Если Иисус будет казнен, я спишу весь твой долг. Какое бы решение ни принял прокуратор, на казнь осужденных поведешь ты. Казнить должны еще троих, один из них, Варавва. Отпустишь Варавву, а на казнь поведешь Назареянина, а если Понтий Пилат решит отпустить его до того, как поведут на казнь остальных, то сделай так, чтобы он не дожил до своего освобождения.

– Апостол Фома

– Приведите ко мне Ксаверия, – приказал Понтий Пилат.

Ксаверий предстал перед прокуратором, понимая, чем может закончится попытка списать долг бывшему первосвященнику, он знал, что Понтий Пилат скор на руку, и расплачиваться за долги ему, возможно, придется своей головой.

– Почему ты приказал бить его? – спросил Пилат.

– Ты осудил его на казнь, я понял это как твой приказ, – ответил Ксаверий, опустив голову.

– Я не объявлял тебе своего решения. Антоний! Возьми кнут и накажи его, сделай с ним то, что он сделал с этим человеком!

Антоний замахнулся кнутом на Ксаверия, но в это время произошло то, чего никто никак ожидать не мог, – Иисус Назореянин стал перед Антонием, заслонив собой Ксаверия так, что удар пришелся по нему. Он принял его без стона и, немного придя в себя после удара, сказал:

– Никогда не наказывай человека кнутом, лучше смертью накажи. Недостойно бить человека, как скотину.

– Но этот человек приказал избить тебя! – изумился Понтий Пилат. – Неужели не хочешь наказать его?

– Прости его, прояви милость правителя и прости.

– И ты прощаешь его?

– Да, я его простил.

– А если за его прощение я отправлю на казнь тебя? Не изменишь своего решения?

– Не изменю.

– Я отпускаю тебя, иди, и его прощаю, раз ты его простил и так тверд в своем решении, что готов пойти на смерть. Я солдат и ценю мужество и верность своим принципам. Ты свободен.

Иисус сделал несколько шагов, и тут силы оставили его, он упал потеряв сознание. Фома позвал Иакова, тот принес плащаницу, они положили на нее потерявшего сознание Иисуса и отнесли в дом Фомы.

Весь день и всю ночь провел Фома у лежащего на плащанице Иисуса, он смазал его раны целебными маслами, а когда тот пришел в себя, поил и кормил его, и уже на третий день Иисус из Назарета смог подняться с постели.

– Где мои ученики? – спросил он. – Почему только ты один остался со мной?

– Он думают, что тебя распяли там, на Голгофе, я не смог убедить их, что ты жив, и Мария из Магдала мне не поверила, она оплакивает тебя.

– Позови их, пусть все придут и увидят, что я жив, тогда и вера их укрепится.

Выйдя из дому, Фома встретился с Марией Магдалиной, которая бежала по улице с растрепанными по ветру волосами и кричала: "Христос воскрес!". Все попытки убедить ее в том, что Иисус из Назарета не был отправлен прокуратором на казнь, не имели успеха. Ученики, жаждавшие чуда, как оправдания того, что не стали на защиту своего учителя, поверили Марии, но не желали верить Фоме. Смерть и воскресение пророка они восприняли, как проявление воли Всевышнего, а отсутствие своей решимости отстоять истину, – как часть этой воли, чудо воскресения снимало ответственность с них за бездействие в той ситуации, когда твердая позиция меньшинства могла остановить безумство большинства, требующего казни Иисуса.

Ученики Христа, несли во все концы Иерусалима благую весть – Иисус Христос воскрес. Когда же Фома сказал, что Понтий Пилат отпустил Иисуса, и пригласил их в свой дом, апостолы, придя в замешательство, в растерянности смотрели на своего учителя.

Один из них сказал:

– Я видел сон: двенадцать человек перед алтарем приносили в жертву животных. И мы поняли, что учитель наш принесен в жертву во искупление грехов человеческих, был распят и воскрес.

– Алтарь, – ответил Иисус, – это Бог, которому вы служите, двенадцать человек – это вы, а животные, принесенные в жертву – это народ, который вы ввели в заблуждение.

– Мы видели, как отдали тебя на расправу Понтию Пилату. А когда распинали осужденных на смерть, великая тьма сделалась над миром, и земля затряслась, и мы поняли, что Иисус, учитель наш, умер на кресте. Ночью, тайком, Иосиф снял с креста тело твое, и мы похоронили его в склепе. А сегодня утром Мария Магдалина, придя ко гробу, обнаружила его пустым, видела ангела, сидящего на камне, и поняли мы, что воскрес наш учитель.

– Понтий Пилат отпустил меня, не признав вины, которую возложили на меня священники. Что же вы не дождались решения прокуратора, как сделали это Иаков и Фома?

Ученики молчали, опустив глаза.

– То, для чего я избрал вас из всех, потребует от вас твердости духа и веры. Нести правду – нелегкая задача, а иногда и смертельно опасная. И не всегда я буду с вами, у каждого из вас свой путь, укрепитесь духом и верой, чтобы с честью его пройти.

Сорок дней Иисус лечил раны и вел беседы с учениками, готовя их к тому, чтобы они несли свет истины по всей земле, затем он простился с ними, и вместе с Фомой, матерью своей Мириам отправился в дальние страны, через Дамасск в Персию, в Индию неся людям истину, покинул он этот мир в возрасте ста двадцати лет, в Кашмире, где и находится его могила.

– Хранилище вечных истин

На следующий день Гаральд отправил воинов виконта обратно в замок де Ламбера, Войтех со своим отрядом будет сопровождать Гаральд до места, где рукопись будет спрятана до тех пор, когда можно будет открыть истину людям, не опасаясь костров инквизиции и преследования за то, что кто-то думает иначе, чем это предписано религиозной и светской властью. Жак и Жульен остались в замке ждать нового хозяина, двоюродного брата Гаральда, а сам Гаральд и его дед в сопровождении отряда воинов с восходом солнца отправились через перевал к скиту, где жил монах-отшельник.

Солнце еще не поднялось из-за вершины горы, долина лежала в утренних сумерках, и все предметы: и замок с высокими мрачными башнями, и низкие строения рядом с ним, и деревья, и кусты, и скалы – все это, лишенное теней, казалось не реальным, призрачным, внезапно возникшим из другого, не ведомого нам мира. Гаральд смотрел на эту картину с печалью в душе, напрасно он уверял себя, что вскоре придет время, когда он сможет вернуться в свой родной дом, он понимал, что не вернется сюда уже никогда. Войтех молча положил руку Гаральду на плечо, и тот тихо, но решительно ответил:

– Идем.

Они шли по тропе, что вела к перевалу, той самой тропе, известной лишь Гаральду, тропе, которую указал ему старый монах, тропе, которая позволила ему несколько лет назад избавиться от преследования тамплиеров. Отряд был пешим, и Гаральд оставил свою любимую лошадь, Ромину, в замке, на конюшне, доверив ее попечительству Жака. Войтех, несмотря на свой почтенный возраст, шел быстро, легко, так, что Гаральд едва поспевал за ним.

– Войтех! – окликнул его Гаральд. – Позволь, я пойду впереди, ты ведь не знаешь дороги.

– Кто? Я не знаю дороги? А кто спускался по этой тропе несколько дней назад? Черт меня побери, если это был не я со своими воинами!

– Но кто показал тебе эту тропу? Ее найти не так просто.

– Вероятно, тот же, кто и тебе, старый монах-отшельник.

– Как?! – воскликнул Гаральд. – Ты с ним знаком?!

– О монахе, что живет в этих горах, говорят многие, шепотом говорят, со страхом, и никто его не видел, к нему не ходят, боятся, я понял из разговоров – этот монах не христианин, скорее всего язычник, вот и разыскал его, он-то и указал мне эту тропу, по ней можно незаметно подойти к твоему замку.

Когда отряд поднялся на перевал, солнце уже высоко висело над горами, согревая холодные камни, поросшие лишайникам и мхом. От причудливо изогнутой, с распластанной по ветру кроной сосны, от которой тропа начиналась на перевале, до жилища монаха был уже совсем близко, но случайный путник прошел бы мимо него, так было укрыто оно среди скал, ничем не выделяясь на фоне первозданной природы. Старик был рад гостям, ведь это были именно те люди, единственные, кто не чурался его, кто его понимал, доверял ему. Гаральд был знаком с отшельником еще с той поры, как бродил он по горам в поисках пейзажей для своих картин, а Войтех, хотя и увидел старика впервые, когда искал дорогу к замку графа де Гира, быстро нашел с ним общий язык.

– Как твое имя, старик? – спросил Войтех.

– Я так давно не слышал своего имени, что давно уже забыл его, я не слышал его с тех пор, как поселился здесь, да и какая разница, каким именем звать меня?

– Имя дается человеку с рождения и до самой смерти, человек не зверь, чтобы имени не иметь, каждое имя свое значение имеет, – возразил Войтех.

– Когда-то, очень давно, люди называли меня Кудеяром, я был волхвом у словен, что живут в Черных горах, волхвом Ярилы был, пока не обратили их в христианскую веру. Князь и волхвы предали веру свою, а я был молод и не смог воспрепятствовать тому, что произошло, но Богу чужой земли служить не захотел, вот и ушел сюда, в эти горы, так и живу здесь, и буду жить, пока Боги не призовут меня к себе.

– Почему словене теряют свою веру? Почему молятся Богу чужой, иудейской земли? Вера словенская на Руяне была сломлена в жестокой битве, князь руянский, Яромир, принял христианство и стал вассалом датского короля, но как же ваши князья допустили падения веры?

– Князья, волхвы – все, кто имели власть, данную им народом, захотели жить, как живут господа в тех странах, где разделены люди на рабов и господ, и чтобы власть давал им не народ, а власть эта передавалась бы от отца к сыну, и было бы так во веки веков. Мечом народ не покорить князьям, в народе каждый воин, и каждый может за себя и за народ постоять. Другое дело, если власть будет дана от Бога, и Бог утвердит разделение на рабов и господ, власть идеи выше власти меча, вот и приняли они ту веру, которая говорит, человек – раб Божий, а значит и раб господина своего.

– Но Христос ничего подобного не говорил, – возразил Гаральд, – он утверждал, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Божие. Он не делил людей на господ и рабов, это сделали те, кто утвердил христианскую веру через триста лет после тех событий, что описаны в Евангелии. Они использовали учение Христа в своих интересах, потому-то они так и боятся рукописей, где записаны его слова, боятся, чтобы не стали они известны людям. Но придет еще время, когда мир узнает истину, а сейчас эти рукописи нужно спрятать так, чтобы сохранились они до того времени, когда можно будет их донести до людей.

– Сохранить ее можно в пещере, – предложил Кудеяр, – там и зимой, и летом, и весной, и осенью, в любую погоду одинаково тепло и не сыро, даже когда дождь и снег идет в горах.

– Я на эту пещеру и рассчитывал, – признался Гаральд.

– Могу ли я прочесть эти рукописи? – спросил Кудеяр.

– Конечно, можешь.

– Я сделаю кое-какие выписки для себя, потом верну их в то место, которое ты укажешь.

– Место выбери сам, главное, чтобы они находились в этой пещере, я отмечу ее на своих картинах, только поставив обе картины рядом, можно определить место, где будут спрятаны рукописи.

– Как же ты обозначишь место пещеры? – спросил Войтех.

– Когда я был в плену у Джафара, меня учил арабский суфий, Аль-Фарад, он научил меня определять по звездам координаты места так, как это делал великий ученый Востока, Аль-Хорезми, он даже подарил мне прибор для определения положения звезд на небе. Я запишу координаты на картинах, на одной долготу, на другой широту.

Гаральд достал из сумки прибор для определения высоты светил над горизонтом и свитки, испещренные арабскими письменами – таблицы определения координат. Наступил вечер, яркие звезды висели над Землей, и Гаральд занялся измерениями и вычислениями по таблицам Аль-Хорезми, когда определение координат было завершено, он развернул свои картины, и внизу, в углу, где обычно художники ставят свою подпись, нанес координаты местности, где спрятаны рукописи.

– Теперь мне нужно вернуть картины, первую в замок виконта де Ламбера, вторую в свой замок, я отправлюсь в путь завтра же, как только взойдет солнце.

– Не нужно тебе идти, для тебя это слишком опасно, – возразил Войтех, – картины отнесут мои воины, а мы подождем их возвращения.

Предложение Войтеха было разумно, и Гаральд согласился с ним, воины отправились в путь на рассвете и вернулись к вечеру следующего дня, после чего Войтех, его отряд и Гаральд покинули скромное жилище старика-отшельника, Кудеяра и направились к острову Руян.

О дальнейшем жизненном пути виконта де Ламбера и Гаральда нам ничего не известно, судьбы их затерялись где-то в глубине средних веков, известно лишь, что Жульен, попав в руки инквизиции, под пытками выдал, что тайна рукописей заключена в двух картинах художника, на которых изображены знаки, указывающие место нахождения документов, но какие это картины, и как расшифровать тайные знаки на них, Жульен не знал.

– Вождь

У Вождя была своя разведка, человека, которого Вождь называл просто Бесо, никто не знал ни по имени, ни по фамилии. Ни должность его, ни его полномочия никому известны не были, но только он мог войти в кабинет Вождя в любое время без вызова или предварительной записи. Поздним вечером, когда все основные дела были закончены, Вождь и Бесо остались одни.

– Как думаешь, Бесо, – спросил Вождь, – есть на свете Бог?

– Мы марксисты, а Маркс был атеистом, материалистом, и мы материалисты, следовательно – атеисты, поскольку продолжаем дело Маркса и Ленина.

– Оставь, Бесо, всю эту дребедень, мы с тобой не партийном собрании, скажи, как сам думаешь? Ведь кто-то же создал этот мир, не возникло же это все случайно, наука многого объяснить не может с точки зрения материализма, хотя и идеализм ничего не объясняет. Росток возникает из семени, пробивает асфальт, гранит, и тянется к небу вопреки всем законам физики. Что нам биологи говорят по этому поводу? А ничего, ничего они нам не объясняют. Вот ты, что об этом думаешь?

Бесо помедлил с ответом, посмотрел, как Вождь не спеша набивает трубку, и молчал.

– Что молчишь? – спросил Вождь, поднося спичку к трубке. – Неужели боишься сказать, что думаешь?

– Думаю, есть Бог надо всем земным, но религия...

– Почему мы строим социализм на принципах материализма и атеизма? Можно ли построить социализм на основе религии?

– Религия утверждает, что царство Божие, где не будет богатый унижать и угнетать бедного, где все будут счастливы, возможно только на небе, а мы хотим построить царство Божие на Земле, – ответил Бесо.

– А разве не говорил Христос: "Да будет воля твоя, да придет царствие твое на Земле, как и на Небе"? Слышишь, Бесо, "на Земле", значит, не отрицал Христос, что на Земле можно построить справедливое общество. А религия отрицает, почему? Религия утверждает, что человек – раб Божий, а мы хотим построить общество свободных людей. Потому и отказались мы от религии, а Бог и религия – понятия разные.

– Если мы, большевики, признаем, что Бог существует, то придется нам идти к попам на поклон, новой религии мы не выдумали, значит, нужно довольствоваться той, что есть.

– А если мы докажем, что учение Христа и учение церкви его имени ничего общего меж собой не имеют, если докажем истину, так, что никто ее опровергнуть не сможет, что останется делать церковникам? Как думаешь?

– Останется или признать истину, или объявить еретиком самого Христа.

– Верно говоришь, Бесо! Если в наших руках будут документы, которые содержат учение Христа, его слова, которых нет ни в одном Евангелии, но которые проповедуют построение нового общества, свободного от эксплуатации и угнетения, то, представляешь, какой силой будем мы обладать! Сила идеи непобедима ни силой оружия, ни силой денег, только идея может победить другую идею, а силой обладает та идея, которая несет истину.

– Я не понимаю тебя, – ответил Бесо Вождю, – враги стоят у самой столицы, идет война, а ты говоришь о каких-то документах, содержащих учение Христа.

– Э, Бесо, все войны когда-нибудь кончаются, сегодня они стоят у нашей столицы, завтра мы будем стоять под стенами Берлина, и возьмем его, обязательно возьмем. И встанет вопрос: как будущую жизнь строить? И не только в нашей стране, а во всем мире, какие идеи лягут в основу будущего устройства мира? Что ответим мы тем, кто не примет идеи материализма и атеизма? Вот в чем вопрос, Бесо, вот, что важно. А теперь то, для чего я, собственно, и пригласил тебя. Скажи, кто из наших людей там может заняться поиском древних рукописей, содержащих истинные слова Иисуса Христа? О них известно не только нам, их ищут представители церкви, ищут, чтобы уничтожить, с древних времен ищут, но безуспешно, а вот недавно, совсем недавно, у них наметились некоторые успехи, но мы должны их опередить.

– Из каких источников тебе стало известно об их успехах? – тихо спросил Бесо.

– Нет у меня никаких источников. Нет, понимаешь? Но я чувствую, чувствую, что я прав, это давно, еще с тех времен, когда я в семинарии учился, долго объяснять, да и ни к чему, но на днях сон мне приснился, я понял, – это Бог дает мне знамение, нужно действовать.

Бесо молчал, сосредоточено глядя в пол, он не мог поднять взгляд на Вождя, странным показался ему весь этот разговор.

– Что молчишь? Думаешь, я совсем из ума выжил? Из-за своего сна заставляю разведку черт знает чем заниматься? Гоняться за призраками? А ты не думай, не выжил я из ума, нет. Просто поверь мне, просто поверь.

– Допустим, я поверю тебе, просто поверю, а, скажи, какую ориентировку я дам нашим людям там? Скажу, что тебе сон приснился? Им конкретные данные нужны.

– Будут тебе конкретные данные, будут. Есть человек, который вплотную этим займется?

– Есть такой человек, но какую задачу ему поставить?

– Где-то, предположительно на территории Франции, спрятаны рукописи доклада Понтию Пилату того, кому он поручил следить за проповедником Иисусом из Назарета, записывать его каждое слово. Место, где спрятаны рукописи, зашифровано надписями на двух картинах неизвестного фламандского живописца. Кто-то очень близко подошел к этим картинам, возможно, знает, где их искать, а возможно, уже и нашел.

Вернисаж

Штандартенфюрер СС Генрих Гофман был достаточно молод для своей высокой должности и, наверное, считался бы привлекательным мужчиной, если бы не мрачный черный мундир, вызывающий у обывателей почтение и затаенный страх. Он был высок, строен, имел орлиный профиль и резкие, но не слишком грубые черты лица, придающие ему выражение суровости и беспощадности, подчеркнутое строгостью формы. Помимо обязанностей, выполняемых им по службе, штандартенфюрер имел страсть к живописи, особенно интересовали его работы старых мастеров, он не любил нового искусства, воспевающего культ силы, ставшего официальным направлением живописи Третьего Рейха, естественно, его взгляды могли принести ему ряд серьезных неприятностей, но он не высказывал их там, где это было неуместно.

Сегодня он был приглашен на выставку картин из частной коллекции некого господина по имени Отто фон Краус, предпринимателя, так же, как и он сам, увлекающегося живописью старых мастеров. Выставка была организована в имении фон Крауса, и предназначалась не для широкого круга, приглашены были лишь немногие любители старины, влиятельные люди Берлина, среди приглашенных была и баронесса Изольда Геркан, известная своей благотворительной деятельностью, возглавлявшая основанное ей общество помощи раненым героям Третьего Рейха. Баронесса также слыла любительницей изобразительного искусства, и даже сама пробовала свои силы в живописи, имела неплохую частную коллекцию, главное место в которой занимали ее собственные картины.

Зал, в котором проходила экспозиция, был оформлен под старину, вместо электрического освещения на стенах висели старинные бра со свечами, по углам стояли рыцарские доспехи, а с потолка свешивалась хрустальная люстра с тремя концентрическими кругами свечей. Стены, выложенные декоративным камнем, создавали впечатление старины, у одной стены располагался кожаный диван, деревянный стол и такие же деревянные стулья с высокими спинками; узкие высокие окна в готическом стиле, украшенные мозаикой из разноцветного стекла и забранные решетками, плохо пропускали дневной свет. Картин было не много, располагались они так, чтобы каждую можно было рассмотреть с достаточно близкого расстояния, освещение было подобрано для каждой картины индивидуально, с обеих сторон были устроены светильники, дополнявшие основное освещение, полированный пол из светлого камня отражал верхний свет, подсвечивая картины снизу.

Отто фон Краус лично встречал гостей у входа в имение, приветствуя их радушной улыбкой и словами: "О дорогой наш... как я рад...", и так далее, как будто знал их давным-давно, хотя многих из приглашенных он видел впервые. Не удалось избежать участи теплого приветствия и Генриху, который в ответ на радушие хозяина дома лишь слегка кивнул, он не любил слащавых ненужных церемоний, он вообще не любил аристократов, ни титула "барон", ни приставки "фон" у Генриха Гофмана не было, и он смотрел на аристократию с той высоты, которую давала ему должность штандартенфюрера СС.

Двигаясь по залу, он внимательно рассматривал каждую картину, делая какие-то заметки в блокноте, и, обойдя всю экспозицию, направился к столу, где уже находился хозяин дома в обществе прекрасной баронессы. На столе стояли напитки в узких высоких бокалах.

– Присоединяйтесь к нам, господин штандартенфюрер, – пригласил его Краус, указывая рукой на кожаный диван, где сидела баронесса.

Но Генрих сел на деревянный стул, напротив дивана, взяв со стола бокал.

– Как Вам понравились картины? – поинтересовалась Изольда.

– Среди них есть довольно интересные работы, вот, например та, что висит над Вами, баронесса, – ответил Генрих и, обращаясь к Отто, продолжил: – Где Вам удалось их раздобыть?

– О, успехи нашей победоносной армии дают нам возможность получить такие экземпляры, о которых в мирное время можно только мечтать. И, заметьте, за чисто символическую плату можно приобрести картины великих мастеров прошлого, а эта, на которую Вы обратили внимание, обошлась мне и вовсе бесплатно. Я обнаружил ее в замке какого-то французского дворянина, сбежавшего за границу, замок был пуст, и я выбрал несколько картин на свой вкус.

– Не знаете ли Вы, кто автор этой картины? Кстати, как она называется? Я не помню такой картины среди известных мне мастеров средневековья, ведь именно к этому периоду она принадлежит, я не ошибаюсь?

– Нет, дорогой штандартенфюрер, не ошибаетесь, по стилю, по тонам, краскам можно предположить, что это фламандская живопись времен двенадцатого – пятнадцатого веков, но, к сожалению, ни название, ни автор картины мне неизвестны.

– Насколько я понимаю, – сказала баронесса, – на ней изображен суд инквизиции, возможно, она так и называется – "Суд инквизиции", как Вы думаете, полковник, сколько она может стоить на аукционе?

– С Вашего позволения, штандартенфюрер, баронесса, – возразил Генрих.

– О, прошу меня извинить, никак не привыкну к этим новым званиям.

– Придется привыкать, мы пришли надолго, как минимум на тысячу лет.

– Предлагаю выпить за нашего фюрера и за тысячелетний Рейх! – Отто фон Краус поднял бокал.

Посетители, услышав тост, вскинули руки в нацистском приветствии, "Хайль Гитлер!", "Зиг Хайль!", – доносились бурные возгласы. После тоста собеседники вновь вернулись к картине неизвестного художника.

– Инквизиция, – задумчиво произнесла баронесса, – суровое время было в истории.

– Суровое, но необходимое, – спокойно произнес Генрих, – инквизиция очищала идеи от ереси, чистота идеи, как и чистота расы требует жертв, мы ведь тоже что-то вроде инквизиции, мы оберегаем идеи национал-социализма, боремся за чистоту расы. Инквизиция сжигала на кострах еретиков, ведьм и колдунов, мы уничтожаем коммунистов, славян, евреев и всех неполноценных, недочеловеков, тех, кто недостоин жизни. Для того, чтобы нация жила спокойно.

Изольда внутренне содрогнулась, услышав про уничтожение евреев, ее род вел свое начало от еврейской знати, последнего Хасмонейского царя и первосвященника, Гиркана, казненного Иродом Великим, такой родословной можно было бы гордиться, но она тщательно скрывала тайну своего рода. Хотя лично ей не о чем было беспокоиться, она принадлежала к тому клану евреев, который финансировал Гитлера, который, по сути дела, и привел его к власти и толкнул на развязывание войны. Организованное им уничтожение "лишних евреев", "обрезание сухих ветвей" было санкционировано еврейской верхушкой, владевшей мировым капиталом.

Был среди них еще один человек, который мог бы гордиться своей родословной, но вынужден был ее скрывать, и человеком этим был Генрих Гофман, штандартенфюрер СС. Род его вел свое начало от инквизитора, отца Филата, от его незаконнорожденного сына, а поскольку законнорожденных детей у служителей католической церкви быть не может, все предки Генриха скрывали свое происхождение.

Картина "Суд инквизиции" возбудила у Генриха живой интерес.

– А не могли бы Вы продать мне эту картину? – обратился он к Отто фон Краусу.

– Позвольте поинтересоваться, чем вызван такой интерес к этой картине? Вряд ли она сможет заинтересовать богатых коллекционеров и быть достойно оценена на аукционе, для поклонников живописи важна не сама картина, а имя художника, а имя автора этой картины никому не известно.

– Это личное, – ответил Генрих, – я с большим уважением отношусь к инквизиции, она напоминает мне нашу работу.

– Ну, что ж, я, пожалуй, продам ее Вам, о цене условимся позднее. Я пришлю ее Вам, как только закончится выставка.

– Отто фон Краус

Отто фон Краус запросил за картину не слишком высокую цену, учитывая то, что имя ее автора не было известно, но цена, назначенная им, была значительно выше цен на современную живопись, поскольку картина принадлежала кисти, хотя и неизвестного, но старинного мастера. Генрих Гофман рассчитывал получить картину по цене ниже той, что запросил фон Краус, зная, что ему она досталась вообще бесплатно, но торговаться не стал, опасаясь, как бы фон Краус вовсе не передумал ее продавать.

Перед тем, как отправить картину штандартенфюреру, Отто тщательно осмотрел ее, обследуя с помощью лупы каждый сантиметр полотна, аккуратно переписал цифры, которые стояли в том месте, где обычно художники размещают свою подпись, он не просто переписал их, а скопировал начертание знаков, затем сделал несколько фотографий картины при различном освещении.

Отто фон Краус был потомком одного из тех немцев, что приехали в Россию еще во времена Петра Первого и служили в российской армии. Следуя традиции своих предков, Отто окончил Николаевскую академию Генерального штаба и к 1917 году получил должность в отделении разведки Генерального штаба. Когда февральская революция превратила русскую армию в небоеспособное сборище вооруженных анархистов, он был одним их тех офицеров, которые понимали, что спасти Россию от полного распада может только выход из войны и установление военной диктатуры, способной навести порядок в разрушенной разгулом демократии стране.

Февральская революция, совершенная в результате масонского заговора усилиями разведок Англии и Франции, явилась тем событием, которое коренным образом изменило судьбу фон Крауса. Изданный Временным правительством и одобренный Советами рабочих и солдатских депутатов Приказ N1 подорвал основы воинской дисциплины, передав всю власть в армии Советам солдатских депутатов; единоначалие, составляющее основу построения армии, было устранено, что в военное время равносильно самоубийству. Военный министр Временного правительства, генерал-майор Верховский потребовал от Керенского немедленного заключения мира с Германией и выхода из войны, демобилизации армии по причине полной потери ее боеспособности, но Керенский, верный масонской дисциплине, требовал продолжение войны до победного конца. Военный министр Верховский был уволен со своей должности.

Патриотически настроенная группа генералов и офицеров Генерального штаба, включая генерал-майора Верховского и генерал-лейтенанта Маниаковского, принявшего должность военного министра, решилась на отчаянный шаг, свергнуть Временное правительство и установить военную диктатуру. Однако они понимали, что установление диктатуры генералов и офицеров вызовет бунты солдат и матросов, вкусивших прелесть анархии и свободы от воинской дисциплины. Власть нужно было передать тем, кто пользовался наибольшим авторитетом среди народа. Потому было принято решение взять власть и вручить ее Второму Всероссийскому съезду Советов, назначенному на 20 октября 1917 года, перенесенного потом на 25 октября, которое и значится днем Великой октябрьской социалистической революции.