Текст книги " Молодинская битва. Риск"

ГЛАВА ПЯТАЯ

Гонцы-казаки, а вышло так, что соединились они все четверо на подъезде к Серпухову, миновав дворы конюшенные и церковь Николы Будки, еще затемно подскакали к переправе через Нару. Бродника пришлось покричать, и он, заспанный, почесывая спину и потягиваясь, крикнул в ответ:

– Кто такие? Отколь?

– Из Воротынска. Гонцы к князю Вельскому и князю Воротынскому.

Потом, когда всадники въехали на паром, бродник бросил вроде бы даже безразлично, буднично:

– Басурманы, стало быть, появились?

– Осадили Вельск, Одоев, а вот теперича и Воротынск. Едва выскользнули.

– Ох-хо-хо. Грехи наши тяжкие, – и добавил: – Вчерась пару ваших уже переправлял я.

На холм, к Фроловским воротам города всадники поднялись крупной рысью, всполошив собак редких здесь домов посадского люда, и прокричали зычно:

– Отворяй! Гонцы с вестью к главному воеводе!

Из проездной башни долго и подозрительно вглядывались в приехавших и только вполне удостоверившись, что у ворот свои казаки, загремели засовами.

– Проводите к воеводе, – попросили казаки вратников. – Дело спешное.

– Эко спешное. Почивает главный воевода. Вон еще темень какая на дворе. А проводить, чего не проводить. Осерчать только может на разбуд спозаранку князь Вельский. Вчерась тоже среди ночи будили.

Вопреки опасению главный воевода не выразил никакого неудовольствия, вышел из опочивальни скоро, набросив лишь соболью шубу на исподнее. Спросил:

– С худой ли вестью, с доброй ли?

– Того не ведаем. Тебе, главному воеводе, судить-рядить. Воротынск осадили татары.

– Не новость. Вчера весть принесли. Послал я гонцов звать полки к Одоеву и Белёву. Из Коломны, Каширы, Тарусы.

– Но мы посланы, чтобы не спешил ты. Разгадал бы ты прежде коварство татарское.

– Это кто же такой совет умный-разумный дает?

– Воевода наш, Двужил Никифор. Стремянный князя Воротынского. За языками посылал он, как осадили крепость. Двоих мы приволокли. Басурманы говорят, будто не станут штурмовать ни одной крепости. Ждут, будто бы, когда какая-то их рать наши полки к Угре заманит.

– Ишь ты. Ладно, покумекаем. Спасибо за весть. – Затем распорядился: – Кто к князю Воротынскому послан, меняй коней и скачи к нему. Те, что ко мне, при мне и останетесь. При моей дружине.

Отпустив гонцов, князь Вельский повелел будить бояр Шуйского и Морозова, воевод младших. Совет держать.

Если на доклад сына боярского князь Вельский, вопреки его подсказке, отреагировал спешной посылкой гонцов к полкакг, чтобы они поторопились заступить путь ворогам по Серпуховке или Крымской дороге, по которой татарам сподручно идти и от Тулы, и от Тарусы, и от Каширы, то сообщение гонцов-казаков повлияло на его суждение о том, откуда ждать главного удара крымцев.

Вскоре совет начался. Не спешили с выводами воеводы, долго размышляли, а ясности все не было.

– То сам князь Воротынский воду мутит, теперь вот его стремянный. Я посылал станицы за Шиворонь-реку. Не единожды. Тихо в степи, ни тебе разъездов басурманских, ни тебе ископотей, – недоумевал князь Шуйский.

– А мне не нравится, что сакм нет, – возразил Морозов. – Каждый год с ранней весны шныряют. А нынче что-то не кажут носа. Похоже, неспроста.

– Видать, прав князь Воротынский: на Казань увел свои тумены Магметка, – по-своему повернул ответ Морозова Шуйский.

– Не иначе, – поддержал главный воевода князь Вельский. – Оттого, разумею, нынче большой рати нежди. Прогоним от верховий Оки, на том дело и кончится. На следующий год – тогда готовься. Ополчатся Казань и Крым. А нынче не успеть им. Менять поэтому решения своего не стану. Только повелю полку правой руки на Воротынск идти, а потом уже, гоня татар, идти на подмогу полкам левой руки ц сторожевому, которым так и двигаться на Одоев. Соединившись под Одоевом, направиться к Белёву. Пусть бьют и гонят басурман, бьют и гонят.

До самой степи.

Свой Большой полк князь Вельский никуда от Серпух хова не послал. Держал под рукой. На всякий случай. Как свой личный резерв.

Гонцы к князю Ивану Воротынскому спешили. Согласно приказу главного воеводы, меняли коней на заслонах, которые стояли на всех бродах и переправах через Оку, успевая при этом пересказывать полученные от языков сведения, внося тревогу в души ратников. И гонцам, и ратникам, да и малым воеводам, возглавлявшим заслоны, многое было непонятно, и это их весьма тревожило – неведомое всегда пугает.

Скакали гонцы-казаки от заслона к заслону, быстро приближаясь к Коломне, а в это самое время скакал с пятью тысячами своих отборных воинов Мухаммед-Гирей. Половину тумена он оставил брату, чтобы не оказался тот бессильным, случись какое непонимание со стороны луговых чувашей и черемисы. Мухаммед-Гирей не делал даже долгих остановок, летел черным вороном по Ногайскому шляху к основным своим силам, его ожидавшим.

Стремительность в действиях – достоинство Мухаммед-Гирея. Он не привык попусту тратить время. Но сейчас он спешил еще и потому, что хотел во что бы то нистало, опередить возможные последствия не очень-то взвешенного поступка брата Сагиб-Гирея.

Для чего он отпустил Шаха-Али? Да еще и воеводу? Не обязательно было предавать их смерти, с этим Мухаммед-Гирей согласен, но для чего отпускать? Не поедет же Шах-Али в свой Касимов, наверняка поначалу отправится в Москву. Да, он – пеший, но коней он может купить, могут их дать и князья нагорной стороны; да и своих жен он вполне может оставить какому-нибудь князю на попечение, а сам скакать в Москву; ну и воевода, скорее всего бросит Шаха-Али и поторопится к своему царю. Хотя Сагиб-Гирей схитрил, пообещав, что вскорости пошлет мирных послов, кто может предсказать, поверит ли этому князь Василий, не начнет ли спешно ополчать свою рать – такого поворота событий Мухаммед-Гирей не хотел, ему важна была внезапность. Только она позволит захватить врасплох князя Василия, который возомнил о себе, что он царь российский, а не раб Орды.

Опасения Мухаммед-Гирея, как покажет время, были напрасными.

Шах-Али с воеводой тоже спешили. Они двигались вместе с рыбаками, на подводах которых восседали жены Шаха-Али. И совсем недалеко оставалось им до Воротынца, откуда понесут их ямские кони от яма до яма в Нижний, во Владимир, в Москву. Привычно ямское дело на Руси, еще при Батые заведенное, отработано до безупречности. Без остановок помчат Шаха-Али с воеводой Карповым, и только гонец от них к царю Василию Ивановичу поскачет быстрее, тоже меняя коней на ямах. И то верно: гонец – один. Его ничто не обременяет. Скачи себе и скачи.

Едва Шах-Али с воеводой и женами своими миновал Владимир, гонец уже предстал пред очи царя Василия Ивановича, озадачив его и расстроив.

«В ссылку его! В Белоозеро! И воеводу туда же!» – гневно решил поначалу государь, но вскоре гнев отступил перед напором здравого смысла. Славный родитель его действовал хитрей. Он не оставил Мухаммед-Амина, когда тот не смог удержаться на казанском троне, уступив его хану Али, и оказался дальновидным: пришло время, на трон Казани снова сел Мухаммед-Амин, и многие годы мир и покой царили в Среднем Поволжье, не налетали казанцы ни на Нижний Новгород, ни на Кострому, ни на Муром, ни на Галич. Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это – уже другая история. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддерживать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.

– Царя Казани нужно встретить по-царски! – повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.

Замелькали после этого гонцы от бояр к царю, от царя – к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей пышностью. И куда его определить. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же того. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом.[102]102
  Улу-Мухаммед (Улу-Магомет) (?-1445) – хан Золотой Орды, основатель Казанского ханства.


[Закрыть] По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук заключившего столь унизительный для России договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли?

«Оставлю при дворе», – наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович. Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин он и есть татарин.

Выход все же нашелся. В сельце Воробьеве, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной,[103]103
  Софья Витовна (1371–1453) – дочь великого князя литовского Витовта, жена (1390–1425) великого князя московского Василия I. При малолетнем сыне Василии II управляла княжеством.


[Закрыть] его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской.

«Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».

Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на дичь в Строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться.

Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.

– Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!

После такого повеления кто же нерадивость проявит. И волынить никто не осмелится. В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца.

Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно и повел Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.

За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:

– Гонец твой, царь Шигалей, передал, что Сагиб-Гирей намерен мирных послов слать? Верно ли это?

– Верно. У меня, однако, есть сомнения…

– О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.

Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели яри таких разговорах. Совсем не нужны.

Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд царский двинулся к сельцу Воробьеву. Шах-Али – в царевой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.

Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных конях гарцуют, позади тоже – рынды. Ни бояр не взял Василий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники давно уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами – тоже там. Вот теперь можно и расспросить.

– Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца неслали?

– Весь диван[104]104
  Диван – совет при государе в некоторых государствах Ближнего и Среднего Востока, правительственные учреждения.


[Закрыть] предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым повернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.

– Вызволим. Не учиним договор, если не отпустит пленных, – уверенно ответил Василий Иванович и перекрестился. – Упокой душу, Господи, невинно убиенных, павших от рук антихристов. – А после небольшой паузы заговорил взволнованно: – Рать соберу к зиме и по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!

– Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.

– Отчего?

– Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, чтобы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Незамышляет ли коварства какого?

– Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на берегу стоят. В Коломне, Кашире, Тарусе, Серпухове. Сейчас от Одоева и Велёва отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский добрые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме как в верховьях Оки.

Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней становилось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще совсем, много ли житейской мудрости, еще легко поддается он стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, основательно в них не вникая, не сопоставив с фактами и событиями.

Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерян, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть – молодость. Посадил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаивает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимовский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего – обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет.

Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рассказывать, как добирались они до Воротынца, и тот голод, который они претерпевали, та усталость, тот душевный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.

Впрочем, трудности те и переживания с приездом в Воробьевский дворец вовсе стали забываться. Замелькали праздные дни, заполненные выездами на охоту да многочасовыми застольями, за которыми выбирались новые места для охоты, все дальше в дебри, все выше по Москве-реке. И ни разу не обеспокоился царь Василий Иванович, отчего князь Вельский не шлет никаких вестей. Ну, не шлет и не шлет. Все, стало быть, в порядке.

– Знатно завтра на разливах соколами промышлять станем. За сельцом Щукиным. Сегодня же и выедем. Путь туда не близок. Завтра если выезжать, на зорьку не поспеем. Проведем там несколько дней.

И в самом деле, верстах в трех от сельца Щукина – большущий затон с поймой. Полая вода[105]105
  Полая вода – паводок, высокая от ливней или тая-нья снега вода, половодье.


[Закрыть] хоть и сошла, по овражкам и в низинках все еще поблескивали озерца. Любезные места для отдыха перелетных уток, гусей и даже лебедей. Правда, лебеди острова в затоне чаще облюбовывали. Цепочкой те острова тянутся чуть поодаль стремнины, как бы отгораживая затон мелколесной твердью от бурливых вод Москвы-реки. В бухточках этих островов и блаженствовали лебеди.

Охота на них особенно утешна. Тихо-тихо гребут гребцы. Уключины смочены, чтоб не скрипнули. Ближе и ближе первый остров. Василий Иванович встает, держа любимого своего сокола на руке. Рядом с государем – Шах-Али с тугим луком и еще пара лучников-меткачей.

Вот первый заливчик. Пусто. Второй, третий… И вдруг вспенилась вода, вспученная белоснежными красавцами. Самый раз пускать сокола. Удобно ему бить добычу на взлете.

А чуть повыше взлетят лебеди – стрелы им вдогонку. Дух захватывает, когда белая громадина тяжело плюхается в воду.

А на берегу уже кони ждут. Соколятников – добрая дюжина. Сам сокольничий с ними. У стремени нетерпеливо раздувают ноздри охотничьи собаки, натасканные на уток. И каждая приучена не хозяину добычу нести, а к копытам царева коня.

Солнце уже высоко взобралось на небо, когда луговая потеха утихомирилась. Началась трапеза, и тоже не минутная.

С толком любил потрапезовать великий князь царь Василий Иванович. И Шаху-Али это тоже – не в тягость. Он такой же чревоугодник, как и покровитель его.

Вот так и летели беспечные дни, не обремененные никакими заботами и тревогами. Не ведал царь, что творил. Да простит Господь его душу грешную.

А как люди? Простят ли они? Полилась уже кровь хлебопашцев, запылали деревни и села многострадальной серпуховской и подольской земель. Тумена два татар, не останавливаясь возле городов, даже не оставляя никаких сил для осады, неслись к Москве, грабя, хватая полон и все сжигая на своем пути.

А рать русская оказалась совсем не у дел. Татары прошли как раз через оставленные полками станы, шутя смяв малые заслоны на переправах. Серпухов обошли стороной, да так стремительно, что Большой полк, что находился у князя Вельского под рукой, не успел заступить путь захватчикам. Остальные же полки растянулись по дорогам к Воротынску, Белёву, Одоеву. Полку, посланному к Воротынску, все ничего оставалось пути, двум другим побольше немного, но всех остановили гонцы главного воеводы.

Приказ краток: всем идти на Серпухов. Для чего? Собираться в один кулак и двинуться вдогонку прорвавшимся через Оку крымцам.

Князей Андрея Старицкого и Ивана Воротынского даже не уведомил князь Дмитрий Вельский о своем решении. Зачем? Послал лишь гонца с известием, что крымцы переправились через Оку и идут на Москву. И все. И никакого приказа. Стало быть, стоять в Коломне. Как стояли.

Только князь Андрей по-своему повернул. Говорит Воротынскому:

– Городовых казаков и пушкарей оставим в Коломне, пешцев с тысячу, а с остальной ратью поспешим к Москве. Спасать ее нужно.

– Главный воевода не велел оставлять крепости, – возразил князь Иван. – А вдруг из Казани пойдут, тогда как? Мы бы тут рогами уперлись.

– А как Москву возьмут?! В Кремле засядут?! Иль здесь лежебоками оставаться, когда стольному граду гибель грозит?! Неужто, князь, труса празднуешь?

Гневом наполнилась душа князя Воротынского, кровь к лицу прихлынула, рука к мечу потянулась, но усилием воли сдержал он себя: не дерзнешь брату царя, не поднимешь на него руку. Но возразить возразил:

– Мы же не ведаем, со всеми своими туменами Магмет-Гирей через Оку переправился, вдруг не главные его силы прошли? Разведать бы, тогда уж и решать. Да и князь Вельский меры предпримет.

– Что – Вельский?! Молодо-зелено! Растянул по лесам все полки, теперь попробуй их спешно собрать. В Москве же ратников – кот наплакал. А ты, князь, разведывать предлагаешь, время зря терять. Доразведываемся, что падет Кремль и брата моего пленят. Как великого князя Василия. Иль запамятовали мы, какой выкуп пришлось платить за него? Золота и серебра многие пуды, мещерские земли, почитай, Касиму отдали, брату Улу-Мухаммеда, а сколько мурз казанских на кормление взяли! По сей день сидят они в городах. И Касимов не наш, данник Казани, если правде в глаза смотреть.

Понял князь Иван Воротынский, что спор бесполезен, отступился, хотя понимал, что последствия такого опрометчивого шага могут быть весьма плачевными.

Посоветовал только:

– Гонца б к государю послать. Прямо сейчас.

– Князь Вельский, должно быть, давно послал. Чего нам еще мельтешить.

Князь Андрей был прав: Вельский послал царю Василию Ивановичу гонца. Даже дважды.

Увы, крымцы все дороги, даже самые глухие, перекрыли. Никак не желали, чтобы Москва получила весть раньше, чем они рассыпятся цокруг нее. Перехватили они гонцов, оттого не ведали ни в Кремле, ни в Щукине о том, что беда на самом пороге. Бояре и дьяки правили свою службу чинно и благородно, а царь тешился охотой в Строгинской пойме. Только, похоже, натешился вволю, заявил Василий Иванович после очередной утренней зорьки:

– Потехе – час, а делу – время. Потрапезуем и – возвращаемся, благословясь. Ты, Шигалеюшка, во дворец на Воробьевых, а я – в свои палаты. Послы литовские заждались уже. На второй прием просятся.

Так получилось, что ко дворцу на Воробьевых горах приближались одновременно, только с разных сторон, и свита государя, и несколько сотен крымцев. Шах-Али со своей свитой припозднился. Верст на пять отстал.

Царь с охотниками выехал из лесу, миновал уже сажен сотню по лугу, который бугрился копнами прошлогоднего сена, поравнялся с одной из копен и тут невольно натянул поводья: от Калужской дороги на дворец пластали[106]106
  Пластали – здесь: плотно прижимались всем телом к земле при передвижении.


[Закрыть] татары. Молча. Без привычного подбадривающего: «Кху-кху-кху!»

– Что за наваждение?!

– Вот что, государь, упрячься в стогу. А мы – в сечу.

– К Шигалею вестового пошлите, – распорядился Василий Иванович, спрыгивая с седла. – Приведите коня, когда стемнеет. Со мной никто не остается.

Два соколятника подхватили поводья царского жеребца и намётом помчались в лес, остальные же направили коней, тоже галопом, ко дворцу. На верную смерть поскакали. Но не о ней думы слуг царевых, а о том, чтобы татары даже не заподозрили, что здесь государь Василий Иванович и не пленили его. Туго тогда придется России Ой как туго!

Не по душе, конечно, хорониться государю в стоге прошлогоднего сена, словно мыши полевой, но, как он справедливо рассудил: стыд – не дым, глаза не выест, а царству его прямая выгода, если отсидится он тут до ночи, не замеченный врагами.

А тем и впрямь в голову даже прийти не могло, что всего в полуверсте от дворца забился в стоге сена сам царь. Они без помех ворвались во дворец, ибо никто из оберегавших его ратников никакого лиха не ожидал, иные из них были даже без мечей и кольчуг. Потому и боя серьезного не произошло. Только резня. Беспредельная.

Охотничья свита, поскакавшая ко дворцу, тоже ничего не изменила, посекла лишь десяток-другой нехристей но была порублена вся, прибавив только кровожадности крымцам.

Не всю, однако, дворню порубили татары, молодых и пригожих девиц связали длинным арканом, чтобы уволочь с собой. Вьючных коней нагрузили под самую завязку, спины у бедных аж прогнулись, и не было татарам больше смысла обшаривать округу, поспешили они к основному стану тумена, чтобы передать добытое, а уже потом вновь кинуться на разбой. В новое место, еще никем не грабленное.

Ночью великий князь ускакал в Волоколамск, чтобы, находясь в безопасности, выяснить, откуда занесла нечистая сила нехристей, отчего князь Вельский не дал знать о налетевшей беде, не остановил супостатов на переправах. Обдумывал он и то, откуда снять полки, чтобы напустить их на крымцев. Но как ни прикидывал он свои возможности, никак не получалось быстро собрать в кулак внушительную рать.

«Прав был князь Воротынский. Ой как прав, – корил себя царь за то, что не поверил сообщению порубежного князя, посчитав это коварной затеей литовцев. – Хоть бы к Москве пару полков подтянул…»

Чего ж махать кулаками после драки. Положение серьезное, как начинал все более и более понимать Василий Иванович. Вполне возможно, что бить челом придется Мухаммед-Гирею. Принимать его условия мира.

В глубине души царь все же надеялся, что не Мухаммед-Гирей привел войско, а какой-нибудь султан налетел с двумя-тремя туменами, однако лучше кого бы то ни было знал, что никогда еще султаны не хаживали до Москвы: пограбят рязанские, тульские да калужские земли и – восвояси, дальше Серпухова никогда не проникали.

Выходило, по здравому рассуждению, крепкая гроза навалилась на царство русское.

Нет, гроза еще только подступала. Еще только первый гром прогремел, первый порыв ветра пронесся, тучи черные пока еще надвигались. Одна от Ногайского шляха, другая – от Казани. Когда они соединятся у Коломны, вот тогда заполыхают молнии, засвистит ураганный ветер, сметая все на своем пути. А русские полки окажутся раскоряченными, задерганными, будут не способны встать стеной в смертельной сече и погнать ворога.

В завершение всех неурядиц, еще и Коломна осталась без рати.

Как на лобное место, как на позор ехал понуро князь Иван Воротынский впереди малой своей дружины, вполне понимая, какую ошибку они совершают, самовольно оставляя Коломну, и не простится им это самовольство. Но что он мог предпринять? Не идти же супротив воли князя Андрея. Опала тогда неминуемая, а значит, ссылка или даже – цепи. Куда ни кинь, всюду – клин.

Молчаливо и хмуро рысил князь Андрей. Он поторапливал рать, задавая темп. Но не успели они миновать и половину пути, как догнал их на взмыленном жеребце гонец из Коломны.

– Татары через Оку переправляются, – осадив взмыленного коня с ввалившимися боками, взволнованно сообщил гонец. – По многим бродам и переправам. В Голутвине чуть было меня не перехватили. Спасибо жеребцу доброму. Вынес. Ушли мы с ним от погони.

– Откуда же в Голутвине?! – удивленно вопросил князь Андрей, но Воротынский не дал ответить гонцу, сам пояснил: – Казанцы это. Они повыше, должно, Оку и Москву-реку перешли, а Северка им – не препятствие. Ворочаться нужно. Либо здесь готовиться к встрече. Выберем место на холмах. Гуляй-город поставим.

– Воротиться в крепость можно ли? – спросил князь Андрей гонца, не обращая будто бы внимания на то, о чем говорил князь Воротынский. – Успеешь ли, пока татары крепость не обложат?

– Уж обложили, должно, – спокойно ответил гонец, – но если велишь, попробую. Только прикидываю, если что воеводе коломенскому хочешь повелеть, за мной вослед посылай еще гонца. Лучше – нескольких. Кому-то посчастливится пробраться.

– Значит, говоришь, окольцевали, – не столько спросил, сколько вроде бы молвил в подтверждение каким-то своим мыслям князь Андрей. – Значит, без боя не воротиться?

– Знамо дело, – согласился гонец. – Без боя не получится. Только прорубаться. Но не шутейное это дело, много их больно. Если, конечно, неожиданно…

Князя Воротынского бил по самолюбию этот разговор князя Старицкого с гонцом; Воротынский начинал понимать, куда клонит князь Андрей: возвращение в Коломну связано с великим риском, а стоит ли рисковать?