Текст книги " Молодинская битва. Риск"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не запрещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты – мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага, разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.

– Сносись. Но ни с королем, ни с ханом, ни с султаном. Помни это! Доходному приказу повелю, чтоб тоже не сторонился от подарков.

Что и говорить, огорчило князя Воротынского недоверие государево. Очень огорчило. И все же домой он ехал в приподнятом настроении. Спешил успокоить княгиню, которая, он знал это, извелась вся, его ожидаючи. Послал он и за братом, чтобы поспешил тот в гости на пир радостный.

Однако князь Владимир не очень-то обрадовался, послушав брата. В требовании самовластца писать клятвенную грамоту он увидел не только обиду, но и грозное предупреждение.

– Может, довольно потакать дьявольскому самодурству скомороха?! Сплотим бояр и встанем стеной за Владимира Андреевича. Полк царев пойдет со мной. Обидел крепко детей боярских царь, окружив себя дворянчиками скороспелыми.

– Негояс твой совет, брат. Негож. Мы присягнули государю Ивану Васильевичу…

– Государю, а не скомороху, злобою пышущему, кровь безвинную льющему. Господь благословит нас на дело святое, праведное, отпустит грех клятвоотступничества, ибо сам самовластец нарушил клятву, дважды даваемую князьям, боярам, ратникам и всему народу. А если, брат мой дорогой, голову страшишься потерять, то я так тебе скажу: не теперь, так через год, через два или пять все одно ни тебе головы не сносить, ни мне. Иль не чуешь, все знатные роды под корень злодей рубит!

– Не о голове речь, – возразил Михаил Воротынский брату. – Не о ней. Ты вспомни, что отец наш перед кончиной говорил. Завет его вспомни. То-то. Царь перед Богом в ответе, не нам его судить. Это – раз, – загнул палец князь Михаил. – Второе, – загнул еще один палец, – не просто милость изъявил Иван Васильевич, вернув нам вотчину родовую, одарив еще и новыми, – царь порубежье российское мне вручил! Вот и прикинь, могу ли я от такого дела отказаться? Не царю худо сделаю, отказавшись или службу правя через пень, через колоду, а хлебопашцам рязанским, тульским, мещерским, владимирским, московским, одоевским, белёвским, боровским – разве перечтешь, где кровавые ископоти ежегодно, почитай, прокладываются. Мы с тобой свои уделы крепко оберегаем, людны села наши, пашни колосом полные, скот тучный, но везде ли такое? Вот что для меня сейчас важно. Не голова важна.

– Ты думаешь, сладится все сразу, стоит тебе воеводствовать разумно и с прилежанием? Крымцы что, спать станут…

– Не думаю. Пройдут годы, пока по всему Полю города укрепятся навечно, но начало тому положим мы с тобой. Не сомневайся, брат, в нужности дела нашего. Не сомневайся. А головы? На то воля Господа Бога. Воля государства. Давай-ка, осушим кубки пенные меда малинового иль вина фряжского и – за дело.

Словно ожидала этих слов княгиня, вошла в трапезную с подносом, на котором стояли кубки с медом малиновым. Стройна, как тополь. Краса-девица на выданье, а не мать двоих детей. Сарафан розового атласа, отороченный бархатом и шитый жемчугом, ласкал глаз нарядностью, а улыбка, счастливая, совершенно безмятежная, завораживала.

– Откушай, князь Владимир, что Бог послал, – радушно попотчевала она деверя,[198]198
  Деверь – брат мужа.


[Закрыть] подавая ему кубок с медом.

– Благодарствую, княгиня. – Князь Владимир встал и ласково поцеловал невестку. – Дай Бог тебе благодати Господней.

Пир начался принятой чередой, братья больше не пререкались, разговор переметнулся на семейные проблемы, о доходах с вотчин и уделов, о лошадях выездных и конях боевых – ладно шла беседа, кубкам с вином и медом пенным уже был потерян счет, а хмель не брал пирующих, так взбудоражены были они всем тем, что миновало, а более того тем, что ждало их впереди. И им даже в голову не могло прийти, что о будущем их в это же самое время ведут разговор Малюта Скуратов-Вельский и его племянник Богдан Вельский, которого Малюта старательно приближал к царю. А чтобы остался тот разговор никому, кроме их самих, неведом, они уединились в комнату для тайных бесед, какую Малюта Скуратов имел у себя на манер царской.

– Нынче принят царем-батюшкой князь Михаил Воротынский с великой милостью. Главой государевой порубежной службы очинён. Ему же и создавать эту самую службу, объединив вотчинных порубежников. Что князь Михаил успешно исполнит царев урок, сомнения у меня нет, но тогда он, обретя полное доверие государя нашего, вновь вплотную приблизится к трону, основательно нас потеснив. Выгодно ли подобное нам?

– Что поделаешь? Государь – самовластец. Поперечь ему, в опале окажешься. Все потеряешь, чего достиг.

– Сколько я тебя буду наставлять? Не переча, а потакая его страстишкам, навязывать свое мнение.

– Все так… Сколько, однако, ты не навязывал, а Иван Грозный так и не повелел дознаваться в пыточной. Выходит, не навязал.

– Не скажи. Поручив князю создавать государеву порубежную службу, велел меж тем писать клятвенную грамоту, что не изменит отчизне и ему, царю всей России. Условие такое: два-три поручительства за него бояр и одно святительское.

– Выходит, не впустую твое наушничество. Стало быть, есть резон продолжать. Но я-то что смогу? Я же не вхож к царю.

– Сможешь пособить. Не праздности же ради позвал я тебя. Ты расстарайся сблизиться с князем Михаилом Воротынским, будто весьма заинтересован в успехе его дела. Давай ему дельные советы, но главное, обещай помощь, если случится какая загвоздка. А их я обеспечу.

Выполнение тобой обещанного – на мне. Смогу и думных бояр настропалить, и самого царя.

– Расстараюсь.

– Самое же главное вот в чем: царь обещал Михаилу Воротынскому очинить княжескими боярами по его списку. И даже не своей волей, а волей думцев. Расстарайся сделать так, чтобы обязательно среди представляемых на княжеских бояр был Фрол Фролов.

– Исполню. Но, дядя, не станет ли такое ошибкой? Получит Фрол из рук княжеских боярство, может выскользнуть из наших рук.

– Молодо-зелено. В окончательном списке, представленном на Думу, его не окажется, а царь подпишет на него отдельно жалованную грамоту. Очинит дворянином своего, Государева Двора. Мы покажем ее Фролу Фролову, убедив его, будто князь забыл о нем, о его многих услугах, но сами поставим условие: исполнишь наш урок – жалованная грамота в твоих руках.

– Ты говоришь так, словно уверен, что царь пойдет на такое.

– Уверен.

Он не сказал племяннику, что у него был уже разговор с Иваном Грозным о Фроле Фролове, о котором царь наверняка помнил. Он еще раз предупредил племянника:

– Не провали задуманное. В списке для утверждения Думой, какой князь Михаил подготовит для думцев, Фрол должен быть обязательно. Обо всем остальном – моя забота.

Ничего не ведая о том сговоре, братья трапезовали почти до полуночи, а утром без прохлаждения поспешили в Разрядный приказ, чтобы условиться, в какие порубежные вотчины и уделы послать гонцов, дабы прибыли воеводы и порубежники смышленые из нижних чинов; подьячие и писарь тут же писали подорожные, строго наказывая ямским головам без волокиты менять гонцам коней, и уже к обеду князь Михаил Воротынский втолковывал дьяку и подьячему, специально для того выделенным, какие сведения из прошлых порубежных ему нужны. Молодой еще подьячий сразу же уловил суть просьбы и заверил:

– Не только списки из летописей сготовлю, но чертежи слажу. От Змиевого вала'плясать начну.

– Как звать-величать тебя?

– Сын Логина именем Мартын.

– Сколько тебе времени, Мартын Логинов, надобно, чтобы завершить задание?

– Неделю, князь.

– Не мало ли?

– Мало, если спать ночами. Одно прошу, свечей бы сверх даваемых нынче выделили. Можно сальных.

– Своих пришлю, без волокиты чтобы. Восковых. Сколько потребно, столько и получишь.

– Благодарствую.

Подьячий даже не замечал, что начальник его, дьяк добротной полноты, оттого кажущийся осанистым, сверлил выскочку недоброжелательным взглядом своих глубоко упрятанных глаз-пуговиц.

– В срок, князь, все приготовлю. В лучшем виде, – твердо пообещал Логинов.

Не очень-то поверил обещанию подьячего князь, но, на удивление, тот действительно уложился точно в срок, представив к тому же не только списки из летописей и чертежи, но и былины о героях-порубежниках, память о которых осталась еще со времен до Христова Рождества. Более того, былины те подьячий не просто записал, но еще и поглядел на них по-своему.

С малых лет, да и позже, в зрелые уже годы Михаилу Воротынскому внушали одно: Святой Владимир, от кого пошел их род, жив в памяти народной не только потому, что крестил Киев, а более потому, что сумел оборонить Россию от печенегов, создав несколько защитных линий, надежно прикрыв многие города от Степи. Оттого он и стал Владимиром Красное Солнышко. Рассказывали воспитатели его и о Змиевых валах, что за добрую тысячу лет до Рождества Христова опоясывали будто бы земли сколотов-днепрян, но о происхождении этих валов говорили по-разному. В устах одних рассказчиков разрубил-де злого Змея-Горыныча, губителя всего живого, пополам волшебный кузнец, а затем, захватив половины эти кузнечными клещами, впряг их в огромной величины плуг, им же выкованный, и заставил пропахать заветную борозду, через которую был уже заказан путь Змею-Горынычу. Другие объясняли рождение Змиевых валов силой чародейства волхвов, которые с помощью треб умолили Берегиню[199]199
  Берегиня – русалка; у древних славян богиня, охранительница дома.


[Закрыть] оградить верных ее поклонников от злого ворога-разорителя. У подьячего Логинова Змиевы валы выглядели совсем по-иному и имели уже не былинную, не культовую, а земную основу.

Перво-наперво валы защищали сколотов-хлебопашцев не от какого-то неведомого зла в образе Змея-Горыныча, а от воинственных кочевников-киммерийцев,[200]200
  Киммерийцы – племена Северного Причерноморья (от Кавказа до Фракии) в VIII–VII вв. до н. э. Теснимые скифами, захватили значительную часть Малой Азии, где смешались с местными народами.


[Закрыть] которые в те далекие времена ужасали многие государства, соседствующие со сколотами-славянами. До низовий Дуная доходили киммерийцы, сея смерть, грабя безжалостно, уводя в полон всех, от мала до велика. Сколоты же, как доказывал подьячий Логинов, зело крепко заступали пути многоголовому огнедышащему врагу. И не только мужеством ратников, коими становился при нужде каждый пахарь, но и продуманной охраной рубежей своей земли.

Именно в этом и была главная важность отписки подьячего и приложенного к ней чертежа.

Любопытная имелась система обороны: Днепр – стержень, от которого шли валы по крупным рекам, в него впадающим. Слева эти валы были устроены по Конке, Самаре, Ореле, Ворскле, Псёлу и его притоку – Хоролу, по Суле и ее притоку Оржице, по Трубежу, Десне и ее притоку Снову и по реке Сосне; справа – по Ингурее, Каменке, Мокрой Суре, Тясмине, Олыпанке и ее притоку – Гнилой, по Роси и притокам ее – Роставы и Роставице, по Ирпеню, Тетереву, по Припяти и Березине. Но не только высокие земляные валы усиливали естественные препятствия для киммерийской конницы, но еще на удобных для переправы бродах были выстроены города-крепости, куда в случае опасности сбегались хлебопашцы-ратники, увеличивая тем самым число их защитников. Крепко оборонялись те города, разбивались о них конные лавы захватчиков, ибо многорядно они стояли и одолеть их было невозможно: обойдешь или возьмешь одну крепость, ан на пути – новая. Еще более крепкая.

Жившие разбоями киммерийцы не смогли понять, что нельзя одолеть днепрян, лезли и лезли на богатые хлебом, скотом и драгоценностями земли, несли огромные потери и, ослабев, не смогли устоять пред скифским нашествием.

Скифы оказались разумней, остановили свой завоева-тельский порыв, испытав крепость рубежей сколотских, стали жить с днепрянами мирно, ведя с ними выгодную торговлю. Но мир тот сослужил недобрую службу: земляные валы и города-крепости разрушались за ненадобностью, и когда сотни за три лет до Рождества Христова в степь пришли сарматы,[201]201
  Сарматы – объединение кочевых скотоводческих племен, в IV в. н. э. разгромлены гуннами.


[Закрыть] то ни днепряне, ни прибежавшая к ним уцелевшая часть скифов не смогли противостоять захватчикам. Восстановить оборонительные рубежи быстро не удалось, и пришлось сколотам и друзьям их скифам отступить в леса, за болота, где сарматские всадники не могли их достать.

Дорого обошлось славяноруссам их благодушие.

Подьячий Логинов без огляда перешагнул многие века. Степь за то время уже не раз сменяла хозяев, то наваливалась мощью, то ослабевала. Славяноруссы же, борясь за выживание, объединяли свои племена, строили крепости на новых местах, удобных для обороны, и с северо-запада, и с юго-востока, под прикрытием тех крепостиц возводили большие города, крепли век от века, но Степь продолжала терзать славяноруссов, особенно среднеднепровских. Пройдясь по тому времени как бы мимоходом, Логинов все же соединил непрерывающейся нитью весь опыт прошлых веков. И получалось, что не Владимир Красное Солнышко прозрел вдруг и понял, что могучим и любимым народом князем станет тот, кто сможет основательно защитить Киевскую Русь от кровожадной Степи, где властвовали тогда разбойники-печенеги, жестокостью своей и алчностью на чужое добро ничем не отличавшиеся ни от киммерийцев, ни от сарматов, а дядя его – Добрыня Никитич.

Святой Владимир в конце концов согласился с доводами своего дяди (тут подьячий обращается к летописи дословно) и: «Рече Володимир: «Се не добро, еще мало город около Киева» и нача ставить городы по Десне и по Въестре и по Трубежови и по Суле и по Стугне. И нача вырубати муже лучыпее от Словен и от Кривичь и от Чюди и от Витичь и от сих насели грады. Ее бо рать от печенег и бе воюясь с ними и одоляя им».

В последних словах летописца Михаил Воротынский увидел главный успех предприятия великого князя Владимира: не на полян, угличей и северян, кто жил в соприкосновении с половцами и нес от них большие потери, а более на тех, кто и в глаза-то не видел степняков, оттого и имел крепкое хозяйство и многолюдные села, возложил Владимир Красное Солнышко основную заботу по строительству городов-крепостей, а затем и их оборону.

«Вот так и нынче нужно поступить: всем землям указать, где рубить и по каким рекам сплавлять крепостицы для сторож, воеводских крепостей, погостов[202]202
  Погост – поселение, сельский податный округ в Древней Руси.


[Закрыть] и станиц, а потом и заселять их, – с благодарностью к усилиям подьячего Логинова рассуждал Михаил Воротынский. – Это очень важно, чтобы вся Россия взяла на свои плечи южные свои украины. Очень важно. Построить и заселить».

Воодушевившись тем, что найден стержень всех дел, князь Михаил Воротынский принялся рассматривать чертеж оборонительных линий, построенных при великом князе Владимире, надеясь узреть что-то для себя полезное. Теперь он окончательно уверился в том, что отец их и они с братом, да и иные князья порубежных вотчин (каждый, конечно, на свой манер) не торили новые тропы, а шли по уже пройденным, иногда вовсе заброшенным, но не заросшим окончательно.

Этот чертеж, как и Змиевые валы, выполнен был с большим тщанием, имел к тому же пояснительные приписки. Все оборонительные линии смотрелись как на ладони, и легко угадывался их главный смысл. По пяти рекам построил великий князь Владимир крепости. Четыре из них – левобережные притоки Днепра, пятая – правобережный приток. Все это предназначалось для выполнения одной и той же задачи.

Первый рубеж шел по Суле. В устье ее восстановлена была и расширена крепость-гавань Воин (название-то какое!), дальше по правому берегу Сулы, вплоть до ее истоков, ставились крепости через пятнадцать-двадцать поприщ[203]203
  Поприще – две тысячи шагов или 600 саженей; В. Даль указывает, что эта мера длины, вероятно, равна суточному переходу (около 20 верст).


[Закрыть] друг от друга (тут Логинов пояснил, что поприще на семьдесят метров длиннее версты) с таким расчетом, чтобы сигнальные дымы одной крепости видны были в другой. Села и погосты приписывались к крепостям, хотя погосты сами по себе укреплялись стенами. Когда печенеги налетали, пахари, смерды и челядь спешили с семьями за крепостные стены. Число защитников сразу вырастало в два, а то и в три раза. Спешила подмога и из соседних крепостей, а то и из самого Киева, оттого часто печенеги, бесцельно положив сотни ратников своих во время приступа, вынуждены были убираться восвояси, зализывать раны.

Еще об одном полезном опыте предков сообщил подьячий в пояснении: перед удобными для переправы бродами через Сулу на левой ее стороне – вперед почти на поприще и в бока по поприщу – густо разбрасывались триболы. Ковали их большей частью в самих крепостях, но везли возами из Киева, Переяславля, Чернигова. Трехшильный этот ежик всегда, как его ни брось, даже в болотистую хлябь, одним острием торчит вверх, и стоит лошади наступить на него, трибола сразу же вопьется в копыто.

На остальных рубежах триболы разбрасывали с опаской, и чтобы своим конникам не поранить бы ненароком боевых коней, там чаще устраивали волчьи ямы, а то и целые волчьи борозды.

«Ну, молодец Логинов! Расстарался. Триболы непременно нужно ковать. Без скудости, – твердо решил князь Михаил Воротынский. – Как же прежде не пришло это в голову?»

Что ж, лучше поздно, чем – никогда.

Посульский рубеж, как передовой, не всегда, конечно, мог сдержать ворогов, если они налетали саранчовыми тучами. Оставив часть сил для осады крепостей, неслись они в глубь Киевской Руси,[204]204
  Киевская Русь – древнерусское государство IX–XII вв. Сложилось в результате объединения земель полян, ильменских славян, радимичей, кривичей и др.


[Закрыть] тогда перед ними по Трубежу вставала рать порубежная, уже оповещенная дымами, и рать Переяславская.

Вроде бы крепкий замок, но великий князь Владимир не успокоился на этом, руководствуясь народной мудростью: чем только упыри не шутят, пока Род[205]205
  Род – бог древних славян, родоначальник жизни, дух предков, покровитель семьи, дома.


[Закрыть] и Берегиня спят. На случай прорыва и этого рубежа, чего, в общем-то, исключить было нельзя, Владимир Красное Солнышко построил крепости по рекам Остру и Десне, чтобы с полной гарантией был бы защищен Чернигов, древний и богатейший город Киевской Руси.

А если на Киев повернут печенеги? Им один путь: брод под Витичевым. У брода же стоит мощная крепость с дубовыми стенами, с башнями, одна из которых – сигнальная – выше всех, дым при тревоге виден из Киева простым глазом.

Последний рубеж, полукольцом окаймлявший Киев, по реке Стугне: крепости Трепол, Тумаш и Васильев, а между ними и Киевом город-лагерь – Белгород.

«В несколько линий. Именно – в несколько. Не как у нас теперь лишь по Оке. Засеки, какие есть впереди, – не очень серьезная преграда, – переводил уже на себя князь Михаил Воротынский. – Логинову рисовать чертеж сегодняшних засек нужно поручить».

Для порядка князь позвал дьяка. Только и на сей раз он не выказал никакой прыти в мыслях и никакого желания засучить рукава. Эка невидаль: князь-воевода. Не велика птица, чтоб услужить аки государю. Вчера лишь из Белоозера, а нынче гляди ж ты: подай ему то, подай это. Словно своих дел мало. Выручил вновь подьячий Логинов, хорошо понявший желание князя и заверивший, что все сработает ладно. Сроку подьячий взял опять же всего неделю.

Уходя, посоветовал Михаилу Воротынскому:

– Погляди, князь, кого Владимир Святой в порубежники скликал.

– Обязательно, – пообещал Михаил Иванович. – Сейчас же это сделаю.

Он и сам собирался прочитать отписку подьячего о том, кого брал великий князь Владимир в порубежную рать и для охраны новых крепостей, а теперь с большей охотой взялся за чтение.

Ремесленников в служилые не неволил, им своего дела хватало по горло. Они ковали, гончарили, плотничали, плели кольчуги. Вооружал и учил ратному делу великий князь киевский отобранных молодцов из людей, но особенно из смердов, которые были приписаны к погостам. Не гнушался изгоев.[206]206
  Изгой – князь без княжения в Древней Руси; лица, вышедшие из своей обычной социальной категории (крестьяне, ушедшие из общины, вольноотпущенные, выкупившиеся холопы) и пр.


[Закрыть] Им была открыта дорога не только в порубежники, но и в княжескую дружину. Не по роду-племени ставил князь Владимир также воевод больших и малых. Не одно боярство честил, а слал в крепости десятниками, сотниками и тысяцкими отличившихся разумом и храбростью в сечах, да и в мирные дни при сборах полюдья отроков, гридней, мечников и даже пасынков[207]207
  Пасынки – княжеские дружинники.


[Закрыть] и милостников.[208]208
  Милостник – любимец, случайный человек, покровительствуемый кем-то.


[Закрыть]

Всех, кого отбирал князь в порубежные крепости, наделял без скаредности землей, холостым повелевал венчаться, семейным – брать с собой жен, детей и домочадцев.

Это тоже весьма разумный ход: не только хлебопашцы, приросшие к земле, стали постоянными жителями тех в общем-то весьма неспокойных, но привольных для земледелия мест, а и все порубежники постепенно укоренялись на новых местах, обзаводились хозяйствами, и защищали они не только княжеские украины, но и свое, кровное, трудом и потом нажитое.

«Решит ли нынче государь по-разумному? Не станет ли чего опасаться либо скаредничать?»

Неделя прошла в беседах с прибывающими с украин порубежниками, и Михаил Воротынский убедился, что многие из них вровень с его верным стремянным Никифором Двужилом, а иные еще и живее умом. Особенно много советов давали, как усторожливей[209]209
  Усторожливей дозорить – сторожить внимательнее, осторожно, не зевая.


[Закрыть] дозорить от сторож; иные советы были такими неожиданными для князя, ибо он всегда расчет делал на добросовестность служивых, на их бескорыстие и честность. Ан нет. Выискивались и такие дозоры, которые не любили вольных мест, более по лесам тропы тропили. А что из лесу увидишь? На ископоти, конечно, наткнуться можно, если крымцы или ногайцы сакмой пойдут, но после драки кулаками махать дело ли? Как за стремительными разбойниками гоняться, когда они минуют засеки, Михаил Воротынский знал не по рассказам.

Молодой казак из мещерских украин без стеснения, при всех, резал правду-матку:

– Выберут сухое место в полуверсте за опушкой, разведут костер, коней на траву пустят, вот тебе и – разлюли-малина. Весь день не тронутся с места, а то и ночь еще там же скоротают. У них одно на уме: станицы есть впереди, они, мол, оповестят воевод, если что. Только если малая ватага татарская идет, не враз станица ее почует, а татары что, они дым за пять верст унюхают, вот и обойдут дозоривших в лесу бездвижно. Потом мы всем миром коней в мыло загоняем, товарищей в сечах теряем.

Казака поддержали многие. Особенно пожилой стрелец венёвской сторожи:

– Батогами бить таких, а случись сакма пройдет или рати не углядят – смертью карать! – И переждавши одобрительные реплики сослуживцев, продолжил так же категорично: – Воеводам тоже бы наказать, чтобы на сторожи чаще наведывались, дозоры бы без своего глаза не оставляли. Да чтоб незнаемо появлялись. А то соберется иной воевода в полгода раз, растрезвонит прежде еще о своих намерениях, свиту целую с собой повезет, что тебе князь светлый. Выходит в конце концов так: толи дозорить, то ли воеводскую свиту кормить-поить да обихаживать.

Хотя и вел запись всех советов подьячий (Логинов сам вызвался участвовать в важных беседах, убеждая, что чертеж он подготовит в срок, ибо ночи длинные, а свечей в достатке), мотали на ус и братья Воротынские, уже представляя себе целые разделы боярского Приговора. А что нужен приговор Боярской Думы, одобренный самовластцем всей России Иваном Васильевичем, в этом Михаил Воротынский уже не сомневался. Одним Разрядным приказом тут не обойтись.

– Путивльских севрюков, что по найму дозорят, гнать поганой метлой с порубежной службы. У них главное изловчиться, чтоб поболее получить, да поменее напрячься.

– А что взамен?

– Как что? Оделить землей и взять на жалование ватаги тайные казаков на Червленом Яру, по Хопру и Дону.

– Верно. Есть они еще и на Быстрой Сосне, на Тихой Сосне. По Воронежу их сколько!

– Крымец тогда взбесится.

– Эка невидаль. Волков бояться – в лес не ходить. Изготовиться нашей рати следует, обломать татарве бока, вот и смирятся басурмане. Куда им деваться. Кишка тонка.

– Но это уже не нашего порубежного ума дело, а государево.

– А что, украины царевы – не государево дело? Все едино: отечество.

Вот тебе и не чинные сторожи! Не хуже бояр мыслят. Державно. Как созвучна эта перепалка той, какая произошла у него с братом, когда они прикидывали, где предложить царю строить большие города-крепости. Он, Михаил Воротынский, настаивал углубляться как можно дальше в Дикое Поле, подступать под самый Перекоп, князь же Владимир сомневался:

– Ты думаешь, тебе крымцы дадут там крепости ставить? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Литвой тоже, думаю, не понравится.

– Верно. Никому из них города новые – не мед. Сарацины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно быть. Один раз чтобы и – наповал.

– Кулак-то у нас пока растопырен. Он и Тавриде грозит, и Ливонии. Убедить бы самовластца против крымцев все силы собрать.

– Оно бы отлично стало, только чем обернулась настойчивость здравомыслящих, тебе хорошо известно. Но и с теми полками, что на Оку каждогодно выходят, можно бить крымцев. У великого князя Дмитрия не так уж велика была рать против татарской, а сумел он ее побить. Еще как! Вот и расправила с тех пор крылья Россия, поняв, что пришел конец божьей каре, и распростер руку свою над христианами российскими Господь. Или вспомни, сколько у Ивана Великого полков на Угре собралось? Татар против них тьма-тьмущая. Наш с тобой удел много тогда на своих плечах вынес, но все перемогли, побежали крымцы в юрты свои несолоно хлебавши.

– Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще неизвестно, чем бы битва при Угре-реке кончилась…

– Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет изловчиться против крымцев? Да, нелегко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех в конце концов неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть даже больше, но все равно заперты будут татары-разбойники за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, думаю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. Но поставил он все, какие хотел, крепости, заступив ими разбой ничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не исполним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная Земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!

Убедили или нет князя Владимира эти страстные слова, трудно сказать, только больше он не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы города те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев.

– Только так и делать. Рубить города в глубоких лесах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и собирать в две-три недели.

– Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить.

– Монастырям челом ударить. Не останутся в стороне.

Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторяли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересованностью, с той же заботой о безопасности отечества.

День за днем вел Михаил Воротынский беседы с приглашенными в Москву защитниками рубежей отечества, и каждая беседа все более и более вдохновляла его. Он привык в своей вотчине к тому, что, если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела, и потому теперь старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ними. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.

Никто не оспаривал сроков высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высылать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил, предлагавший более частые смены, остался в меньшинстве, и Михаил Воротынский, хотя в Одоеве частые смены стали хорошим стимулом, принял сторону большинства.

Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: они плату вносили в пользу тех, кто лишнее время нес службу. Не в воеводский карман те деньги, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто сверх срока находился на стороже или лазутил в Диком поле.

– По скольку человек высылать в дозоры и станицы, как думаете? – спрашивал многих князь Воротынский и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:

«То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторож-ливую службу».

И еще в одном проявилось твердое единство – считали все, что возмещать убытки, которые случаются при несении службы, а тем более в сечах – коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит, – надо из царской казны.

– Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.

– А если неурочная какая посылка, давали бы воеводы, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына[210]210
  Алтын – (от тат. золото) старинная русская монета достоинством в 3 копейки.


[Закрыть] бы по четыре-пять в день.

Самыми важными, как виделось князю Воротынскому, были два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук государевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.

– Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям боярским, и казакам.

– Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.

– А кто не пожелает землю брать?

– Пусть с жалованного оклада.

Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не обижал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке своей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воротынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не воеводами первое слово сказано, а казаками.

– Свои глаза и уши – хорошо, только куда ладней иметь бы их еще и под сердцем крымским. Возьми бродников? Нашей же крови люди. Иль пособить откажутся? Кто-то, может, и не пожелает, забоится, но многие согласятся. К казакам на Азов, на Дон и даже на Днепр тайных людей послать, чтоб там доброхотов выискать. Казне царевой, конечно, в нагрузку, только не в ущерб. Сторицей окупятся подарки.

«А государь на меня гневался и теперь не доверяет за лазутчиков моих. Настаивать нужно. Глядишь, возьмет в толк полезность тайных сношений».

Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воротынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по предусмотрительности. Он все уже нанес на чертеж: и имеющиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи – Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне-реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой – через Дон на Ряжск и, круто вильнув, пересекает Воронеж-реку, в верховье соединяясь затем с Ногайским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.

Пришлось князьям вместе с подьячим сидеть не единожды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли наконец к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки, ставить сторожи, рубить города-крепости.