Текст книги " Молодинская битва. Риск"
Автор книги: Геннадий Ананьев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)
Шах-Али не догадывался, что Сагиб-Гирей, отобравший у него трон хитростью и коварством, так же хитрит и строит козни сейчас. Никакие тумены не переправлялись через Волгу, они, притаившись в Диком поле, где в прежние набеги обычно оставались вьючные верблюды и лошади с коноводами, чтобы везти на них награбленное по своим улусам, ждали своего хана или его гонца. Они даже не смели совершать и самых малых набегов, чтобы запастись едой и кормом для коней. Все это брали из вьюков, которые заметно пустели, и лашкаркаши, оставленный при главных силах, слал гонца за гонцом к Мухаммед-Гирею, чтобы поторопить его с решением и не сгубить войско.
Не знавший ничего этого Шах-Али, понимая, сколько превосходящи силы крымцев, считал преступным губить людей. Сделав вид, что размышляет и сомневается, наконец согласился:
– Мы готовы продиктовать отречение и совет Арску. Не так скоро и ладно сговорился новоиспеченный ширни нового казанского хана с послом великокняжеским и воеводой московским. Здесь все было готово к кровавому пиру. Крымцы с трех сторон окружили высокую стену из плоского кирпича, которая надежно защищала дворец воеводы, а четвертую сторону, которая шла по самому берегу Казанки, взяли под наблюдение. Лучники в любой момент готовы были поразить стрелами любого, кто попытается вырваться из дворца или предпримет оттуда вылазку.
За высокой стеной, у бойниц, тоже изготовились к сражению. Луки натянуты, короткие железные стрелы-болты уложены в желобки прикладов самострелов, рушницы заряжены, порох на полках сухой. Воевода ободряет ратников:
– Если суждено испить чашу смертную ради веры нашей православной, ради князя нашего великого, царя всей России Василия Ивановича, пригубим ее достойно, без сраму. Не дрогнем перед басурманами погаными.
Напряжение предельное. Вот-вот начнется штурм. Начнется сеча, хоть и не великая. И одолеют ли нападающие горстку ратников русских, сказать определенно нельзя. Как Бог положит.
Вдруг выскочил на площадь перед дворцом всадник в сопровождении большой свиты. Сейчас взмахнет рукой и… Несколько стрельцов уже нацелило свои самострелы на вельможу, но всадник поднял руку с белым платком.
– Хочу говорить с послом московским и воеводой!
Разговор – не стрелы и не дроб рушниц. Может, что путное из переговоров получится? Василий Юрьев и Федор Карпов поднялись на звонницу надвратной церкви, служившую одновременно сторожевую и оборонительную службу.
– Сказывай, чего ради конники обложили палаты мои?! – спросил воевода подъехавшего к воротам посла крымского хана. – И почему ты предлагаешь переговоры?! Ты – такой же посол, как и посол царя всероссийского Василия Ивановича! Не гоже нам перед тобой шапки ломать.
– Волей Аллаха все изменилось, воевода, – отвечал новоиспеченный казанский вельможа. – Шах-Али отрекся от престола. Ханом и царем казанским стал Сагиб-Гирей, а я у него – ширни. Вот почему от имени моего повелителя, брата могущественного Мухаммед-Гирея, который завтра тоже прибудет в Казань, я предлагаю тебе сдаться на волю Сагиб-Гирея, да продлятся годы славной его жизни.
– На волю хана, говоришь? Ишь ты, губа не дура.
– Воля его такова: ты будешь отпущен вместе с Шахом-Али к своему государю, рабу Мухаммед-Гирея князю Василию со словом Сагиб-Гирея. Со словом мира. Посол московский остается. Он поедет к вашему князю с послами Сагиб-Гирея. Все твои ратники и слуги останутся живы, но тоже станут заложниками.
– А как купцы и их челядь? Людишки как?
– Сагиб-Гирей не данник твоего господина и не намерен охранять от гнева правоверных ни купцов, ни других гяуров. Они отданы на волю правоверных, да поступят они по воле Аллаха, предопределяющего судьбу всего живого на земле.
Чем мог он, воевода, помочь несчастным? Не разглядел прежде заговора, оттого и гибнут православные. Грех за их смерть на нем да на после московском, Василии Юрьеве. Значит, по чести если, смертную чашу и им надобно испить. Хотел воевода Карпов бросить дерзкое слово в лицо самодовольного басурманина, но сдержался, ибо посчитал, что не в праве решать судьбу всех единолично. Ответил, поразмыслив:
– Погоди ответа. Совет решит, принять твое предложение или отвергнуть.
Сам воевода настроен был стоять насмерть. Погибнуть со славою, а не в бесчестье. Дружинники его, каких он пригласил на совет, поддерживали воеводу, но, как ни упрямились, победило мнение Василия Юрьева. Посла царева.
– Мертвые не имут сраму, вы правы, но мы – слуги государевы, и наша жизнь принадлежит ему. Наши письма царю Василию Ивановичу коварные татары перехватили, и он не ведает, что творится здесь. Ради того чтобы Федор Карпов доставил в Москву весть о гибели нашей, нужно согласиться даже на бесчестную смерть. Даже жестокую. И еще одно хочу сказать: Сагиб-Гирей намерен письмо царю нашему послать с воеводой. Миру, как говорит его советник, станет просить. Если это действительно так?
– Иль татарам верить можно? Только разоружись, они тут же…
– Верно. Слово их не стоит и полушки.[88]88
Полушка – мелкая разменная монета 1/4 копейки, с 1534 г. самая мелкая монета Московского государства.
[Закрыть] Мы знаем это хорошо. Если не согласимся этот крест на себя взять – ни царь, ни православный русский люд не простят нам. Грешно нам думать только о себе, о своей славе.
Вот так он повернул. Именем царя всей России призвал принять милость коварных басурман. Нехотя, но согласились и воевода, и дружинники.
И, так получилось, зря. Лучше бы погибли в неравном бою.
Воеводу, правда, отпустили вместе с Шахом-Али и его женами, посла заточили в зиндон,[89]89
Зиндан – тюрьма, темница.
[Закрыть] а ратниками набили, как бочку селедкой, дырявый амбар, не выпускали из него даже по нужде, да и кормить, похоже, не собирались. Когда же пленники высказали недовольство, их обвинили в мятеже и изрубили, словно капусту.
Не принесла пользы и весть воеводы царю Василию Ивановичу. Не только потому, что слишком запоздала, но и оттого, что была ложной. Успокаивающей.
Впрочем, до встречи Федора Карпова с царем Василием Ивановичем было еще далеко.
Ночью, чтобы не нашлись в городе сочувствующие и не устроили бы беспорядки, выдворил Сагиб-Гирей за ворота отрекшегося от ханства Шаха-Али, а также его жен и воеводу московского в придачу. Не дали им ни одной вьючной лошади, ни одной повозки. Верховых коней тоже не выделили. Лишь в насмешку подвели Шаху-Али дохлую клячу с обтрепанной сбруей. С издевкой пояснили:
– Вот твой аргамак.[90]90
Аргамак – рослая и дорогая азиатская лошадь.
[Закрыть] Чингисиду недостойно идти пешком. – И добавили: – Если до рассвета вас будет видно со стен казанских, Сагиб-Гирей не убежден, что вы останетесь живы.
Теперь только дошло до Шаха-Али, отчего Сагиб-Гирей отпускал с ним и его жен. С ними особенно не поспешишь, а лошадь одна. Но хочешь или нет, а бежать нужно, чтобы науськанная Сагиб-Гиреем толпа не настигла их и не расправилась со всеми.
Успели к рассвету они пересечь Арское поле и укрыться в лесу от недоброго глаза. Женщины, изнеженные, привыкшие к безделью, пересилили себя. Стонали. Причитали, но бежали. Лишь в лесу повалились на траву.
Передохнув, поплелись вниз по течению, где, как утверждал воевода Карпов, на правом берегу есть землянки русских рыбаков. Как, однако же, перебраться на тот берег, ни Шах-Али, ни сам Карпов не знали. Они шли, надеясь на удачу или на свою смекалку.
Шло и время. Солнце поднялось высоко. Пора бы сделать привал и подкрепиться, но разве кто из них подумал о том, чтобы припасти еду. Они давно отвыкли от мелочей жизни. Им все по любому их желанию подносили. У них даже и мысли не было, что вдруг останутся они без еды. Только воевода прихватил заплечный мешок, куда уложил нужные в походе вещи: топорик, огниво, казанок, ложку, добавив ко всему хлеб и копченую баранину.
Только велик ли припас для нескольких проголодавшихся ртов? Управились, даже не заморив червячка. Сил все же прибавилось, и они бодрей зашагали по проселку. Теперь им оставалось одно: огоревать версты, а двум мужчинам думать и о переправе. Чем дальше от Купеческого острова, тем Волга шире, не переплывешь в пока еще студеной воде.
К ночи ближе развели костер, найдя в стороне от лесной дороги уютную поляну. Воевода натаскал побольше сухого валежника, чтобы хватило на всю ночь, устроились все в кружок вокруг ласкового тепла и, расслабившись в дреме, поворачивали к огню то один, то другой иззябший бок, то спину. Увы, блаженство это длилось недолго. В отблесках огня начали вспыхивать глаза-угольки каких-то зверюшек, совсем близко завыли голодные волки, наводя ужас на женщин, которые прижались робкими овцами друг к другу, забыв о ревности и соперничестве за право быть любимой женой, и восклицали:
– О! Аллах!
Конягу воевода держал тоже у костра. От греха подальше.
То подремывая, то вновь съеживаясь от страха, женщины ждали рассвета с великой жадностью, а мужчины, желающие им хоть чем-то помочь, делали единственно возможное: подбрасывали сухой валежник в костер, чтобы горел он поярче, чтобы не посмели сунуться к нему волки. А ночь как будто назло тянулась и тянулась.
И все же подошло положенное время рассвета, страхи отступили. Карпов примостил на рогульках чугунок, вскипятили воду и пили ее вместо завтрака все из одной-единственной кружки.
Сытости, конечно, никакой, но теплота по телу разлилась, и животы не подтягивало к пояснице. Даже приятность ощущалась.
До переправы, если идти нормальным шагом, – всего полдня пути; но женщины все – частошажные (выбирали для гарема, а не для лесных буерачных дорог), оттого только к вечеру вышли на берег Волги, к намеченному им месту. Карпов, приложив козырьком ко лбу ладонь, принялся вглядываться в противоположный берег. Долго глядел, внимательно. Увидел наконец дымок. Значительно ниже по течению. Остался доволен.
– Самый раз вышли. Соорудим плот, и пока совсем не стемнело махну я на ту сторону с Божьей помощью!
Подволокли с трудом четыре сухостойные лесины к берегу, обрубив лишние ветки, связали бревна платками шелковыми, причудливой красоты, выстрогал Карпов весло увесистое, тут и сумерки подкрались. Шах-Али просит воеводу:
– Повремени с переправой. До ночи обратно не вернешься, а как мне одному здесь?
– Я огниво оставлю. Топор тоже. А то давай, царь, костер помогу развести, а уж потом погребу.
– Как бы ночью волки не напали?
– А-а-а, – понимающе протянул воевода Карпов и согласился после небольшого раздумья: – Ночь больше, ночь меньше – много ли убытку. Давай, царь, дрова на ночной костер заготавливать. Горячей водицы изопьем, глядишь, не ссохнутся животы до утра.
Но если даже ссохнутся, что предпринять? Еще не время из седла похлебку варить. Тем более что завтра, Бог даст, перегребет воевода на тот берег и вернется на лодках. Возможно, догадается что-либо из съестного прихватить. У Шаха-Али в поясе запрятано кое-что из казны его, хватит на дорогу до российских пределов.
Ночь прошла так же, как и первая, в тревожной темноте и страхе. Волки в это время года голодные, ничего не стоит им напасть на коня, а уж распалятся если от свежей крови, то и костер их не остановит. А отбиваться чем? Один топорик. Правда, у Шаха-Али кинжал на поясе, да у Карпова нож засапожный, только этого мало, если стая войдет в раж.
Ежатся ханские жены, готовые хоть под землей укрыться, когда голодное хоровое завывание вырывается из чащобы, а Карпов тогда встает и подходит к кляче, похрапывающей от страха, с горячей головней в руках. Иногда вместо него оберегать конягу идет Шах-Али, подавляя свое царское достоинство.
Когда рассвело, похлебал воевода Карпов горячей водицы и оттолкнул плот от берега – могучая в весеннем многоводье своем река подхватила плот и понесла вниз. Не совладать бы с ней, не будь столь могучими руки воеводы, ловко начавшего ставить плот углом к течению, чтобы не только вниз сносило, но и прибивало к противоположному берегу.
Проводивший воеводу Шах-Али отрешенно смотрел на удаляющийся плот и вовсе не надеялся, что Карпов вернется за ним и его женами.
«Не зря же оставил огниво и топор… Не зря…»
Если исходить из того, как сложились обстоятельства, то самое разумное для Федора Карпова бросить все и, выпросив у рыбаков лошаденку, поспешить в Воротынец, русскую крепость на границе Нижегородской земли, чтобы оттуда поскакать, меняя коней, через Нижний в Москву. Ибо чем скорей он оповестит Василия Ивановича о случившемся коварстве, тем больше возможности будет у царя, чтобы принять ответные меры. А Шах-Али пусть один добирается. Переправить его рыбаки переправят, а дальше пусть ему Бог покровительствует.
У воеводы подобная мысль сверлила в мозгу, но он отмахивался от нее, считая, что не по-людски поступит, если бросит свергнутого казанского хана на произвол судьбы.
Впрочем, трудно определить, что по чести, а что по бесчестию, не легче и взвесить на весах справедливости, что лучше: покинуть свергнутого хана с его женами, чтобы уберечь тысячи христианских жизней, или плестись вместе с несчастными, утешая себя тем, что поступаешь по-людски, как человеку прилично и достойно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В то самое время, когда воевода московский Федор Карпов перевозил через Волгу Шаха-Али и его жен, а затем ждал без малого сутки, пока рыбаки соберут снасти и скарб да уложат все на подводы (узнав о крымцах, они никак не хотели больше оставаться на тонях), и отправился наконец к Нижнему Новгороду – в это самое время гонцы Белёва, Одоева, а следом и Воротынска прискакали в Серпухов к главному воеводе, и тот спешно отправил своего гонца в Коломну, чтобы без промедления двинулись бы оттуда полки в Серпухов. Цареву брату Андрею и князю Ивану Воротынскому велено было оставаться в крепости лишь со своими дружинами.
Не поперечил князь Иван Воротынский такому верхоглядному приказу главного воеводы, даже подумал со злорадством:
«Ну-ну! Главный воевода! Молоко материнское еще на губах как следует не обсохло, а уже рать водить взялся!»
По роду своему Вельские стояли, конечно же, выше Воротынских, это князь Иван хорошо знал, но и его род – не из отсевков. К тому же показал себя Иван опытным воеводой, поэтому считал себя ущемленным. Решил не вмешиваться в то, как распоряжается полками юнец, хотя подсказывали совесть и честь, что надлежало бы самому поскакать в Серпухов и убедить князя Дмитрия Вельского не оголять Коломну. Сказать в конце концов, что он-то, князь, не со всей своей дружиной в Коломне, а только с малой…
Князь Воротынский верил своему бывшему дружиннику Челимбеку, что Мухаммед-Гирей, соединив казанцев и крымцев, поведет войска на Москву, на русские земли; и он считал, что пойдут лихоимцы несметной своей силой через Коломну. Здесь хорошие переправы, особенно выше Москвы-реки, не препятствие и Северка, особенно у Голутвина; налетчики даже не станут штурмовать Коломну, а, оставив не больше тумена под ее стенами, устремятся в сердце России. Через Тулу, а тем более через Угру, как считал Воротынский, не очень сподручно вести Мухаммед-Гирею свою рать: много времени уйдет на обход. Из Казани на Коломну – намного прямей и спорей.[91]91
Спорей – скорей.
[Закрыть] Да и с пополнением запасов трудностей не будет, корму для коней в достатке: густо стоят здесь села, а сена накашивают с пойменных лугов куда как изрядно.
Во многом был прав князь Воротынский, определяя, куда нацелят татары свой главный удар. Верно и то, что осада Одоева, Белёва и Воротынска – отвлекающий маневр, но князь плохо еще знал Мухаммед-Гирея как полководца, потому и не учитывал многого, в том числе главного – возможность еще одного отвлекающего удара, который окончательно расстроит управление русскими полками, внесет сумятицу и посеет в конце концов сильную панику. Князь не знал, что Мухаммед-Гирей, оставив брату половину своего войска, уже переправляется на правый берег Волги, чтобы через три-четыре дня прибыть в стан главных сил и послать оттуда три тумена на Каширу, затем в разрез между Серпуховом и Коломной – на Москву, но ее пока не тревожить, а грабить и жечь села, монастыри и крепостицы западней Москвы. В случае встречи с крупными русскими силами, не вступая в решительное сражение, уводить их, заманивая на Уг-ру, чтобы там, соединившись с осаждавшими города в верховьях Оки туменами, дать бой. Или уводить преследователей дальше и дальше в степь. В качестве главной силы этого удара Мухаммед-Гирей наметил сделать казаков атамана Дашковича и ногайцев.
Коварный план. Рассчитанный на то, что князь московский не сможет ополчить достаточно сил, чтобы противостоять рати Тавриды и Казани, рати, которая опустошит русские земли, поставит Москву на колени и возвысит Орду. Под его, Мухаммед-Гирея, царствованием.
Неведом был этот план князю Ивану Воротынскому, который в одном твердо уверился: главный удар басурманы нацелят на Коломну, поэтому князь Дмитрий Вельский ее оголяет неразумно, но в глубине души он даже был доволен, что двинувшиеся к Одоеву полки отгонят татей от его удела, где со дня на день должен родиться у него наследник.
К исходу следующего дня прискакал к князю гонец от Никифора Двужила. Тот извещал, что княгиня на острове, что Одоев и Белев обложены, но к его, князя, уделу крымцы пока не подошли, а коль скоро пожалуют, город готов и держаться в осаде, и отбивать нападения. На Волчьем острове тоже храбрые ратники. На всякий случай укреплена стена вокруг Охотничьего терема. Татар, однако, тумен, да тысячи две казаков запорожских, и они вполне могут застрять под Белёвым и Одоевым и не подойдут к Воротынску.
– Слава Богу! – довольно проговорил князь, выслушав гонца. – Авось минует чаша горькая мой удел.
Не миновала. Хотя действительно ни бек[92]92
Бек – титул высших чиновников у тюркских народов.
[Закрыть] тумена (а тумен действительно был один), ни нойоны не намеревались двигаться дальше Одоева. Здесь, грабя и хватая полон, думали они дождаться либо появления заманивающих русскую рать ногайцев и казаков, либо иного какого приказа от МухаммедТирея. Поправку в это намерение внес бежавший из крепости Ахматка. Он не пошел на Перемышль и Лихвин, где, как справедливо предполагал, его могли ждать на переправах разъезды княжеской дружины, а отклонился на запад и, обойдя Козельск, по берегу Жиздры вышел к Брянским лесам, где уже не ставилась сторожами засека, поскольку тот лес и без того непроходим для татарской конницы, и с тыла пришел на Сенной шлях, где сразу же встретил своих.
Приняли его поначалу за лазутчика, ставшего за время плена верным слугой гяуров, тем более что он не стал разговаривать, несмотря на камчу[93]93
Камча – плеть.
[Закрыть] и угрозу переломить хребет, ни с десятником, ни с беком сотни, хотя тот прижег ему ягодицу раскаленным на костре клинком, – Ахматка требовал, чтобы его отвели либо к темнику, либо, на худой конец, для начала к беку тысячи.
Воины ржали, как жеребцы:
– Минбаши ему подавай, а то и самого темника! С юз-баши[94]94
Минбаши, юзбаши – начальники воинских подразделений разного уровня.
[Закрыть] не хочет говорить! Знатная, видать, ворона! А на вертеле ты не хочешь поджариться?
Но юзбаши рассудил трезво:
«От минбаши и даже темника не укроется, что сотня моя поймала перебежчика, узнают они и что просил он встречу с ними. Отвечать мне, а не этим безмозглым баранам», – и резко одернул гогочущих своих ратников:
– Хватит! Дайте коня, чапан[95]95
Чапан – мужская одежда типа просторного халата.
[Закрыть] и сапоги перебежчику. Я сам повезу его к тысячнику. А может, к темнику.
Сотник и в самом деле осмелился повезти Ахматку к темнику и верно, как оказалось, поступил. Темник, оставшись поначалу наедине с Ахматкой, вскоре крикнул юзбаши.
– Послушай, что говорит бежавший из плена правоверный.
Ахматка держался гоголем. А как же иначе: сотник пытал его, а темник поверил с первого слова.
– В крепости только дружина князя. Воевода людишек посошных собрал, но разве они ратники?!
– Урусуты упрямы и храбры, – возразил сотник. – Смерд[96]96
Смерд – земледелец, крестьянин-общинник в Древней Руси.
[Закрыть] дерется не хуже дружинника.
– Я сказал тебе: слушай, – одернул сотника юзбаши, – значит – слушай!
– Стены не высокие, но в два ряда, с камнями и землей между рядами. Они называются городня. Поджигать их бесполезно. Но у них нет бойниц нижнего боя. Только есть площадка для верхнего боя. Ворот – четыре. С башнями. Там есть много бойниц. По углам – тоже вежи.
Ров перед стеной не глубокий и не широкий. Воды в нем нет, а снег уже затвердел. Вполне выдержит нападающих. Неделю еще, пока не растает.
– Брать город не будем. Нам нужно делать вид, что вот-вот кинемся в наступление. Нам не город брать. У нас другая цель, которую знает только Мухаммед-Гирей, нойоны и я. Всем остальным знать это не позволено. Их обязанность – выполнять приказ. Расскажи лучше о Волчьем острове.
– Сейчас, бек. Хочу только предупредить, что заряжать затинные пищали урусы собираются дробом, величиной с орех.
– А как эти «орехи» насыпать в ствол? – недоверчиво спросил сотник, готовый уже рассмеяться, подай только ему пример темник, хотя бы улыбнись, но бек тумена серьезно слушал сбежавшего пленника, не перебивая. Замолчал и сотник.
– Они шьют мешочки, потом их заполняют дробом.
Мешочки станут заталкивать в стволы. Это страшней чем один снаряд. Одним выстрелом может многих убить или покалечить.
– Аллах ниспошлет на тебя благодать за верность на роду своему. Простится тебе и то, что ты попал в плен, а не взял в плен урусута.
Ахматка возликовал. Теперь он получит все: нагрудник из шкуры жеребчика, саблю, лук и стрелы. Ему дадут коня. Не ахти, конечно, какого, но потом он сможет добыть такого коня, какой понравится. Еще и заводными разживется. С вдохновением он принялся за дальнейшие пояснения:
– На Волчьем острове – казна князя и его жена, от которой ждут наследника. К острову есть гать. Но там – ловушка. Последние сажени ее разобраны. Я сам слышал приказ воеводы. Он повелел сделать это так, чтобы не было видно, и кто не знает – окажется в болоте. Но есть еще одна тропа. Если идти не больше двух в ряд, можно дойти до острова. Пока, как говорят урусы, болото не совсем задышало и проснулось. Пока еще снег. Через неделю будет поздно. Я знаю ту тропу. И еще, думаю, там будут следы. Как они узнают о моем побеге, пошлют на остров подкрепление. По гати оно не пойдет. Гать разобрана. В обход пойдет. Там, я слышал, как воевода говорил, будет меньше обороняющихся. Как он сказал: только на всякий случай.
– Тебе – десятина от добычи. Ты достоин этого, – похвалил Ахматку темник, потом к сотнику: – Веди свою сотню. Ты тоже достоин такой чести потому, что привез сбежавшего из плена прямо ко мне. Кто пойдет по гати, я решу сам. Всё. Готовьте воинов.
Темнику необходимо было посоветоваться с нойонами, какое они скажут слово. Не засомневаются ли.
Нет. У них тоже загорелись глаза от предвкушения достойной добычи. К тому же – легкой. Они решили на совете все споро и просто: половину тумена – для осады Воротынска. Немного, в помощь, для видимости, казаков. Без осады крепости на остров идти нельзя – получишь удар в спину. По гати пустить тоже полусотню, но – казаков.
– Они отвлекут на себя защитников острова. Вот тогда настанет время наших воинов. До гати доведешь казаков ты, – повелел темник Ахматке. – Дальше пусть идут одни.
– Не заподозрят ли ловушки? – усомнился один из нойонов. – Не мешало бы с ними послать и своих людей.
– Я найду, что им сказать, чтобы поверили, – самодовольно ответил темник. – Они полезут в западню, а мы войдем с тыла и возьмем все.
– Я все исполню, лашкаркаши, – склонил голову сотник. – Ваш замысел достоин уважения.
Сотник лукавил: темник не был предводителем войска, но сотник хорошо знал, что лесть всегда служит добрую службу. А нойоны хоть и обидятся, но ничего не смогут сделать. Когда он вернется с добычей, темник сделает его минбаши. Не нойонам решать это, а темнику.
– Казаков, передайте атаману, пусть подберет сейчас, – повелел сотнику и Ахматке темник. – Ни наша сотня, ни полусотня казаков к городу не должны даже приближаться. Они пойдут своим путем.
Уже через несколько часов, когда ночь вошла в свои права, пять тысяч крымцев и почти две тысячи казаков атамана Дашковича двинулись в направлении Воротынска. Осада Белёва и Одоева была тем самым ослаблена, но не настолько, чтобы защитники этих крепостей могли победить в открытых вылазках, штурмовать же эти крепости татары не собирались. Таков приказ Мухаммед-Гирея: обстреливать города, долбить стенобитными орудиями крепостные стены и ворота, держать защитников крепостей в постоянном напряжении, но в города входить лишь в том случае, если осажденные, чего трудно ожидать, согласятся на добровольную сдачу.
Ахматка на выделенной ему лошади ехал в своей десятке, как ни в чем не бывало переправлялся со всеми вместе через Оку, потом через Жиздру и лишь после этого повел отклонившихся от основных сил казаков.
Сотня крымцев, тоже не особенно показывая это, повернула, так же как и казаки, в лес. Она двинулась по следу казаков, но изрядно отстав от них, чтобы те не видели и не слышали их. Пусть считают, что они выполняют самое ответственное задание, а выбор на них пал потому, что им более привычны русские леса и болота. И еще… в благодарность за их добровольное присоединение к походу.
Темник им пообещал:
– Десятина от княжеской казны и от выкупа, какой даст князь за свою жену и ребенка, ваша. До гати поведет вас проводник, потом он вернется ко мне. Он много лет жил в крепости и нужен мне как советник.
Казаки не возражали. Они поначалу даже не подумали о возможном подвохе. Не восприняли себя посланными на заклание баранами.
Ахматка же вел казаков так, чтобы на ночевку они остановились там, откуда нужно идти в обход болота. Следы от костров – условный знак, указывающий на то, что здесь сотня соплеменников должна ждать его возвращения.
Пока спешенные казаки, а следом спешенная сотня крымцев добирались до болот, что окольцовывают Волчий остров, темник вместе с одним из нойонов подошел к Воротынску. Темник не хотел, чтобы нойон, этот липкий глаз хана, оказался причастным к захвату княгини и княжеской казны (присвоит себе все заслуги и возьмет львиную долю добычи), но он не мог обойти поставленного над ним, ибо это – особенно в случае неудачи – грозило смертью. Оттого он и привез Ахматку к обоим нойонам, но дальше поступал так, как сам считал нужным. Он окружил нойона верными себе людьми, чтобы те не спускали бы с него глаз.
Нойон сразу же разгадал действия темника; он сам много лет водил тумен и точно так же обходился с поставленными над ним нойонами, поэтому он сейчас вовсе не возмущался темником. Он не мешал темнику ни советами, ни указаниями, только следил за его действиями с одной целью: вмешаться, если это потребуется, но главное, чтобы потом рассказать хану, достойно ли руководил темник подвластным ему войском и не проявлял ли малодушия, расправляясь с врагами.
Что касается дележа захваченного на Волчьем острове, то он даже не думал, что ему и второму нойону не будет выделена достойная доля.
Со сторожевой башни южной стены крепости первыми увидели, как стремительно вылетела из леса сотня черных всадников и, не останавливаясь, начала очерчивать вороньим крылом поле вокруг города.
Следующая сотня понеслась влево. И так, чередуясь, они стремительно заполняли поле, но не приближались близко к стенам, а держались почти посередине между лесом и крепостью с таким расчетом, чтобы не достали их стрелы, пущенные и со стен, и из леса. Несмотря на стремительность, крымцы были всегда очень осторожны. Только когда они разведают лес, перестанут его опасаться.
Воевода, которого тут же известили о появлении татарской конницы, поспешил сам на вежу, чтобы посмотреть, что могут предпринять вороги-нехристи.
Без суеты, красиво и быстро окружали татарские конники крепость. Сейчас, не дожидаясь всех, кинутся первые сотни на приступ, рассчитывая, как обычно, на неожиданность, на то, что не готовы защитники к встрече нападающих, а новые сотни, вырываясь из леса, станут наращивать силу удара… Так почти всегда поступала татарская рать и часто добивалась легкой победы, особенно когда штурмовала небольшие, такие, как Воротынск, крепости.
Только воевода Никифор не простак. У него все готово для достойной встречи. Дружинники, казаки и дети боярские со сторож, да людишки, взявшие в руки оружие, готовы угостить незваных от души. Особенно, как считал Двужил, по «вкусу» им окажется дроб, отлитая в достатке по совету кузнеца и его умением. Знатное то угощение уже в стволах затинных пищалей, порох на полках. А фитили запалить – дело плёвое.
Стрельцы тоже готовы встретить всадников там, откуда татарские стрелы еще не долетят до стен. Самострелы куда как дальнобойней, а болтов кузнецы наковали вволю, да и не прекращают работы.
Но что это?! Не прёт вражье племя на штурм и, кажется, не собирается этого делать. Непонятно. Вроде как опасаются приближаться к стенам.
«Что еще вороги удумали?!»
Если бы пошли татары на крепость, можно в ответ сделать вылазку, отбив первый натиск. Вдогонку, так сказать. И языка взять. А язык-то теперь особенно нужен. Да не один. Чтобы наверняка знать, что задумали.
Новые сотни выплевывала дорога из леса, и каждая из тех сотен, теперь уже не очень торопясь, занимала отведенное ей место.
– Неужто тумен? – спросил один из стражников, городовой казак. – Попрут если, не вдруг остановишь. Что тебе саранча.
– Нет, не тумен. Половина, должно быть, – возразил Никифор. – А пять тысяч – не десять. Меньше чем по десятку на одного. Выдюжим.
– Нельзя не выдюжить, – подтвердил казак. – Все едино – не жить, если одолеют.
– Что верно, то верно, – согласился воевода. – Нельзя не выдюжить.
Сам же думал, как провести вылазку, чтобы обязательно взять языка и успеть вернуться в крепость, пока не отсекут от нее храбрецов. Слишком велико расстояние от ворот до басурманских станов. Если быстро сообразят, что к чему, могут ударить сбоку и даже с тыла. Хочешь тогда или нет, а ворота придется закрыть, иначе ворвутся крымцы в город на спинах своих же.
Выходило, не сподручна вылазка с сечей. Ловчее пяток казаков выпустить. Пеших. Незаметно чтобы подкрались к юрте, желательно в центре стана, с охраной. Порешив стражника, хозяину – кляп в рот. Дружину же держать на конях у ворот, а сами ворота – в готовности, и открыть моментально, чтобы, если что не так выйдет, ринуться на выручку.
«Чего не лезут?! Чего хитрят?!»
Незадолго до заката собрал воевода казаков городовых и полевых, порубежных, которые со сторож отступили в крепость. Заговорил:
– Язык мне нужен вот так, – рубанул ребром ладони по кадыку. – Позарез. Хитрят басурманы, а мы что котята слепые. Не гоже так, братия.
– На вылазку хочешь? – вразнобой посыпались вопросы, а следом – уверения: – Не сомневайся, не заупрямимся.
– Нисколько не сомневаюсь, только не о том я. Прикинул – не годится вылазка. Опасаюсь я ее, а язык нужен. Вот и подумал…
– Верно, полдюжины хватит, – вышел на круг костистый казак с окладистой бородой и пышными усами. – К юрте, кляп – в рот, и – айда обратно. Я готов.
