Текст книги " Молодинская битва. Риск"
Автор книги: Геннадий Ананьев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Но как накануне усомнился брод ник: точно ли поведет Девлет-Гирей свои тумены по Калужской дороге, такое же сомнение возникло и у городового приказчика. Еще он удивился, отчего главный воевода разговор о месте сосредоточения рати ведет при слугах, однако посчитал неуместным и не по чину остепенять князя. Но все же осмелился спросить:
– Ты так уверенно рассуждаешь, князь, будто тебе в точности ведом замысел лашкаркаши Дивея-мурзы. А что, если по Серпуховке двинется? Успеешь ли ты на Пахру, допустим, перебросить свои полки и устроить к сече?
– Я уже сказал, что весть получил из Крыма. Добавлю для вас: от много знающих людей и верных мне. Сведения, хотя порознь посланные, не противоречат друг другу, а едины по сути. Вот почему я уверен. Давайте вместе порассуждаем. Не на грабеж идет Девлетка, а царствовать в Москве, оттого не станет изгоном идти, осадив лишь города частью сил. Пограбит и – обратно. Снимая осады. Теперь же у него цель не уходить назад за Перекоп. Вот и считаю, без покорения городов-крепостей за спиной не станет брать Москву и Кремль. А на Серпуховке какие города? До самого Подола-Пахры, почитай, нет их. На Калужской же – Наро-Фоминск, Боровск. Захватив их, Девлетка бок себе полностью обезопасит и от возможной рати из Смоленска, и от набегов ливонцев.
Князю Воротынскому самому было стыдно за себя, за свои, мягко говоря, поверхностные рассуждения, словно речь ведет не обкатанный боями воевода, а верхогляд слабоумный, но он подавлял этот стыд, продолжая разглагольствовать, удивляя и разочаровывая всех слушающих его, надеясь, что это послужит на пользу дела.
Как покажет время, княжеское пустомельство сослужит хорошую службу. До Дивея-мурзы дойдет слух о половинном составе Большого полка и вообще о малочисленности русской рати, которую главный воевода даже не разместит на Оке, а перекроет ею лишь Калужскую дорогу, и поэтому ханский советник решит, что надо идти главными силами по Серпуховской дороге через Подол-Пахру. Получить же новые сведения из Серпухова после его осады Дивею-мурзе не удалось, ибо тысяцкий, которому от князя Воротынского был дан строгий наказ так поставить охрану города, чтобы даже мышь не пролезла через городские стены, исполнил его со всем старанием. Вот и пошли крымцы, как и замышляли, по Серпуховской дороге в полной уверенности, что Большой полк выведен из ратного дела плотной осадой. Не видели они впереди себя каких-либо серьезных препятствий, поэтому шли неспешно и уверенно. Что и нужно было главному воеводе русского войска.
Но это станет фактом потом, сейчас же князь Воротынский лишь верил, что его речи, которые были противны даже ему самому, принесут хоть какую-нибудь пользу. Сделал князь и еще один предусмотрительный шаг – перед тем как покинуть гостеприимный дом, повелел его хозяину:
– Собери сотников и даже десятников, перескажи им мой наказ готовиться к обороне города со всем рвением и без проволочек. Когда войду с полком своим, учиню большой смотр.
– Десятников бы не стоило, От них молва может получить ненужное начало. Желательно ли такое?
Чуть не вырвалось у князя Воротынского: «Желательно», но ответил он иначе:
– А ты предупреди, чтоб языки держали за зубами. Строго спрашивай за болтливость.
Вроде бы и эта встреча прошла ладно, можно денек-другой понежить себя в своей усадьбе, а уж после чего – в путь. К Коркодинову и Сугорскому. Поглядеть, готовы ли пушки колесные и обоз с гуляями к лесным колдобистым дорогам.
Воеводы большого огненного наряда и гуляй-города обрадовали князя Воротынского докладами, что у них все ладом, ни одной поломки за все дни смотра.
– Отменно, стало быть. Веря вам, однако, хочу убедиться самолично.
Выставили напоказ главному воеводе дюжину пушек на полозьях, дюжину колесных.
– Отчего сани?
– Снег уплотнять. Не сидеть же сложа руки, весны ожидаючи.
Разумно. Приминая снег, сани не гладят лесных рытвин, не делают дорогу ровней – она лишь для лошадей становится удобней, а на оси и колеса нагрузка даже повышается.
– Молодцы. Поглядите еще раз, чтоб сбруя была исправна и не лежалая. Если что нужно заменить, непременно меняйте. Случись волынка от кого из приказных – тут же ко мне с докладом.
Более придирчиво осматривал князь Воротынский пушки на колесах, и это вполне понятно: бендюги еще предками испытаны, а колесные пушки – новинка. Правда, они не подвели, когда из Алатыря и Васильсурска и даже из Москвы доставляли их своим ходом в Свияжск, но по иным вовсе дорогам, наезженным, а не лесными проселками, а то и вовсе по целине.
Неделя испытаний вроде бы подтвердила ладность осей и ступиц, можно бы успокоиться на этом, но главный воевода не остановил испытаний.
– Продолжайте челночить. Лучше загодя попотеть, чем после локти кусать. Особенно нагружайте оси, когда снег водой отяжелеет. Я стану через каждую неделю самолично осматривать пушки.
– Не загонять бы лошадей и пушкарей?
– Лошадям овса вдвое добавьте. А пушкари? Они больше навыка обретут, ловкости в управлении лошадьми, быстроты при срочной подготовке пушек к стрельбе. Это – очень важно. Для отдыха же перед боями достанет у них времени. Самое малое – недели три. Будете сидеть в глухомани лесной, лишь оберегая себя от лишнего глаза.
Князь твердо держал слово: каждую неделю посещал большой огненный наряд, а если оказывался в отъезде, присылал кого-либо из своих ближних соратников. И каждый его приезд оканчивался похвалой, и не только словесной – князь поощрял пушкарей за старательность и сноровку рублями из своей казны. Сверх положенного жалования. В Пушкарском же приказе просил дьяка, чтобы поощряли мастеров-литейщиков без скаредности, не забывая и подьячих, которые следили за качеством работ.
Вот уже воротился боярин Никифор Двужил. Он облюбовал два места для гуляй-города. Одно – на холмах близ деревни Молоди, перед которой как будто специально раскинулась удобная для рукопашки огибь речки Рожай. Второе место, тоже на холмах, в верховьях Десны. Выбрал он тайное место для большого огненного снаряда и обоза с гуляями тоже в глухом лесу, на половине пути между Троицким и Крестами. Оттуда ловко будет, загодя устроив где необходимо просеки и гати, быстро продвинуться как на Рожаю, так и в верховья Десны – в зависимости от того, по какой дороге поведет свои тумены Девлет-Гирей и повезет своих наместников, назначенных управлять русскими городами.
Михаил Воротынский верил, что Двужил выбрал подходящие места, но поехал посмотреть их самолично. Не для того, конечно, чтобы оценить выбор боярина, а чтобы на тех местах определить окончательно, где и как расставить засадные полки, откуда им наносить удары в решающий момент.
Неожиданный удар свежих сил – не его открытие. Как он знал из опыта предков, так поступали многие. Особенно наглядным для него был пример воеводы Боброка и великого князя Дмитрия Донского. Вряд ли была бы победоносной битва на Куликовом поле, которая решала поистине судьбу России, не укройся в дубраве Боброк с конным полком. Удар этого полка решил исход сражения. Теперь князь Воротынский собирался повторить тот тактический ход, но в еще большем масштабе: не один полк укрыть в засаде, а два – Передовой опричный и Правой руки. Да и свою большую дружину. А это требовало тщательнейшей подготовки и полного сохранения задуманного в тайне.
Особенно понравилось князю-воеводе место под Молодями. Вольные сенокосы и выпасы начинались сразу же от речки Рожай; огромное поле, где можно разворачивать сечу, упиралось в не очень высокие, но довольно крутобокие холмы, которые тянулись влево от села на несколько верст.
– Великий гуляй можно ставить. Весь огненный наряд в дело ввести, подкрепив его двумя полками.
– Обрати, князь, внимание, что штурм гуляй-города ловок только от поля. Обратная сторона холмов – лесистая, да еще с густым ерником. И дальше за холмами лесу конца и края нету. Справа и слева – тоже чащоба. Там ловко укрыть засадные полки и твою дружину. Почитай, под самой рукой будут.
В верховьях Десны место тоже хорошее, с одной лишь разницей: штурмовать гуляй-город крымцы смогут почти отовсюду. Лес подступает к холмам только с одной стороны. Вроде бы бочком притулился. Но здесь другая выгода: поле перед холмами кочкастое, мокрое, конница не разгонится до неудержимости, оттого жесткого удара не произойдет. Засадные полки окажутся чуточку подальше, но все равно вступить в сечу не замешкаются, когда получат сигнал.
– Зуботычину и здесь подготовим приличную, но все же у Молодей лучше. Все нужно сделать, чтобы Девлетка пошел Серпуховкой. Я уже пустил пыль в глаза серпуховчанам, будто на Наре изготовится русская рать для встречи крымских туменов, нужно эту мысль понастойчивей насаждать везде. Даже в Москве. Да и действовать придется так, чтобы заманить на Серпуховку.
– Может, перебежчиков подбросить Дивею-мурзе?
– Мысль. Найди только крепкого. Чтобы пытки выдержал.
– Как не найти. Найду.
Два полных дня провели князь Михаил Воротынский и его боярин Никифор Двужил в верховьях Десны, определяя границы для гуляй-города и места для засадных полков, затем вновь вернулись на Рожаю. Им предстояло и здесь провести не менее пары дней, изучая окрестности и определяя места для войска. Гостевать остановились у сельского старосты. За трапезой тот с вопросом:
– Чего это ты, знатный воевода, наведовавшись единожды, снова воротился? Не к сече ли готовишься?
– Нет, – нашелся первым Никифор. – Царь наш изволит иметь свои охоты на новых местах. Вот мы и глядим добычные места. В верховьях Десны побывали, теперь вот сюда – еще разок.
– На Десне, разумею, получше. Там озер куда как более, чем у нас. Кулишек[240]240
Кулишки – кулижка – сухой клин земли, мыс, образованный рекой; заводь, пойменный лужок.
[Закрыть] не счесть. Ручьев да речушек бобриных в достатке. Там охота добычливей.
– Мы тоже к такой мысли склоняемся, – успокоил сельского старосту князь Воротынский, вполне понимая его опасения. – Будем царю-батюшке советовать верховье Десны. Хотя еще денек потратим, лес изучая: много ли кабанов да сохатых?
– Не густо у нас зверья. Не густо, – будто с сожалением произнес староста. – Не слишком разживешься.
– Верим. Но и самим поглядеть стоит, чтоб со знанием дела советовать государю. Жалко ли денек на это потратить?
Однако не денек, а целых три челночиля князь и его боярин по лесу, определяя места для засадных полков, все измеряя, все рассчитывая. Уезжая, окончательно успокоили старосту:
– Не посоветуем государю Рожаю. Не очень ловкое для охоты место, да и не добычливое, как нам увиделось.
До самой до Москвы обсуждали два опытных воеводы все мелочи предстоящей сечи. К таким обсуждениям приучил еще с детства князя Воротынского Никифор Двужил. Он часто назидал: чтобы найти разумный ход, нужно отбросить сотни неразумных предложений.
В Москве князя ждали новые заботы, новые хлопоты. Время летело стремительно. Вот уже и Благовещение Пресвятой Богородицы на носу. Князь Михаил Воротынский с челобитной к Ивану Грозному.
– Дозволь, государь, мне держать путь в Коломну. Поведу, благословясь у митрополита, рать на Оку.
– С Богом. Вести, если что, посылай без промедления. Только, думаю, не пойдет сей год Девлетка, хотя и готовится.
– Пойдет, государь. Пойдет, – и добавил со вздохом: – Рати у меня маловато.
– Не клянчай. Ничего не дам. Нет у меня лишней рати. Что ж, на нет и – суда нет.
Едва князь вышел от царя, тот сразу же велел готовить поезд в Александровскую слободу. Со всей семьей.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Смотр рати перед выходом из Коломны на большом поле в устье Северки проходил устоявшимся за десятилетие порядком (на этом настоял главный воевода, хотя уже проводил смотр), но только и он сам и его бояре-соратники имели неоглашаемую цель: проверить, все ли устранено из того, что было замечено неладного при первом зимнем смотре, а еще – пустить пыль в глаза.
Довольный ладностью рати своей, отстоял князь Михаил Воротынский вместе со всеми торжественный молебен и, благословясь у архиепископа Крутицкого и Коломенского, отдал приказ полкам выступать. Каждому к своему стану. В Серпухов, Каширу, Калугу, Серпейск. С выделением, как обычно, части сил своих на переправы, какими при набегах пользовались крымцы.
Ничто не выдавало того, что у главного воеводы есть на этот год свой, отменный от предыдущих лет план, что скрытно сооружены загодя станы полков вовсе в иных местах, хотя и вблизи торных дорог, но в укрытых за чащобами елбанях.[241]241
Елбань– луговая и полевая равнина, обширная прогалина в лесу.
[Закрыть]
Первый дневной переход заканчивался, полки начали уже останавливаться на ночевку, и тут ко всем первым воеводам понеслись от князя Воротынского гонцы с повелением немедля прибыть на совет к главному воеводе.
Как ни велико было удивление первых воевод полков (вчера вечером все обговорили, что же могло стрястись?), однако никто не стал тянуть время, слать с вопросами своих гонцов и ждать ответного подтверждения, каждый воевода, с малой лишь охраной, поспешил на зов князя.
Удивление воевод еще более возросло, когда Михаил Воротынский, не ожидая сбора всех, приглашал сразу же каждого подоспевшего в свой шатер. Более того, прибывших одновременно первых воевод Сторожевого и Передового полков позвал не двоих вместе, а поодиночке.
Князь ни с кем не советовался, только приказывал, необычно жестко и необычно кратко, как изменить направление движения, отправив в прежде определенные полкам станы не более четырех-пяти сотен, но сделать это так, чтобы создалось полное впечатление, будто встал на свое летнее стояние весь полк. В проводники же к новым станам давал своих бояр.
Даже Федору Шереметеву, первому воеводе полка Правой руки, с которым Михаил Воротынский был связан ратной дружбой, не раскрыл всего замысла. На вопрос князя: «Иль задумка какая неожиданно появилась?» – ответил:
– Появилась. Только не неожиданно. Станы новые для полков с ранней весны Ертоул ладил. Они уже готовы. Пока это все, в чем дозволяю я себе открыться. Необессудь, друже. Настанет час, обо всем поведаю. Поклонюсь низко, чтобы исполнил ты мною назначенное безропотно. России ради. А пока занимай стан на Наре выше Серпухова и поставь такую охрану вокруг, чтобы никто не смог перебежать к татарам, когда Девлетка подойдет.
Более долгий разговор получился с первым воеводой Сторожевого полка. И это естественно, ибо полк предстояло дробить на две части, одна из которых сядет в монастырях под Москвой, вторая – с приданными городовыми казаками и ополченцами будет разбросана по всем переправам через Оку.
– На каждой переправе рыть рвы в рост человека, и землянка чтоб была для каждой десятки. Не один день сидеть предстоит. Месяц, а то и два. Раскаты ладить, осыпи. Чтоб все чин-чином. Ертоул пришлет помощь, но невеликую. У ертоульцев дел по горло. Повелю добавить еще посошных людишек.
Уточнив лишь кое-какие детали, первый воевода Сторожевого полка заверил:
– Все, князь, исполню, как велишь. Не сомневайся.
– Самое главное, хорошо это запомни, чтоб в тайне осталось, что в монастыри под Москвой ратников отрядил. Самых верных тысяцких туда пошли, да без огласки отправь. Пусть все остальные ратники считают, будто весь полк на переправах.
– Не сомневайся, князь, – заверил еще раз воевода. – Иль разумения нет у меня.
Поясно поклонившись, шагнул из шатра. Вдогон услышал:
– Зови первого воеводу Передового полка.
Князь Андрей Хованский вошел с совершенно нескрываемым неудовольствием: его, первого воеводу Опричного полка, а не земского, что к тому же и по численности даже не меньше Большого полка, зовут после воеводы Сторожевого. Его, князя Хованского, сам государь поставил на полк, и это должен бы помнить главный воевода.
Не поклонился. Кивнул лишь небрежно, с подчеркнутым высокомерием.
Князь Михаил Воротынский воспринял это высокомерие с досадой, но не стал сразу же ставить воеводу на место. По-доброму предложил:
– Садись, князь. Разговор долгий предстоит. В ногах правды нет…
– Верно сказываешь: в ногах правды нет, только вон сколько времени проторчал я у тебя под порогом на ногах.
Вновь пропустил князь Воротынский мимо ушей обидную реплику князя Андрея Хованского, повел разговор о деле.
– Стоять полкам в сей год наметил я по-иному. Твоему полку сработал тайный стан. Половину туда уведешь, я сам провожу, вторую половину раздели по отрядам и поставь за заставами Сторожевого полка поодаль от переправ. Верстах в пяти, а то и чуток подальше. Особенно крупно встань у Сенькиного перевоза, у Дракина брода и у Телишова…
– Мой полк Передовой, – резко возразил князь Хованский. – И не мне по оврагам сидеть или спину Сторожевого оберегать!
Не вдруг обрубил князь Воротынский заносчивого воеводу – заносчивы были тогда все опричники, коих царь поставил на целую голову выше земских, – помолчал, обдумывая, как ловчее ответить, чтобы понял Хованский всю неуместность пререканий и исполнял бы приказы точно и с прилежанием. Потом заговорил. Жестко, словно вбивал колья для тына:
– Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Непоймешь, заменю тебя Хворостининым! Ясно?!
– Меня сам государь первым поставил!
– Ведомо мне это! Но ведомо, как и тебе, иное! Сколько крови пролилось ратников и пахарей по вине воевод, споривших перед сечами о главенстве. Так вот, я, как главный воевода Окской рати, как слуга ближний государя, чин, князь, не в пример твоему, предупреждаю тебя, князь: я подобного не потерплю! А перед государем ответ мне держать!
Помолчал, утихомиривая гневность свою, и, теперь уже мягче, вновь заговорил:
– Тебе государь наш Иван Васильевич сказывал, верно, что Девлет-Гирей замыслил, какую рать собрал на нас? Нет? Худо. Так вот, слушай: если он верх возьмет, не быть больше России. Князей и бояр русских – под корень. Воевод, кто не обасурманится, тоже – под корень. Сам в Кремле сядет, а на все наши города правителями царевичи, мурзы и князья ханские собраны. Не данницею Россию идет сделать, а ханствовать в ней. Как в свое время Мамай намеревался.
– Ну, Мамай – иное дело. Он же не чингисид. Ему в Орде править не дозволено было, вот он и решил сесть на трон в Москве…
– Верно. Только и Девлетка такое же наметил, хотя он чингисид. Тогда, как он считает, Астрахань и Казань его станут, а Орда снова в Золотую превратится. Тогда и замысел Чингисхана достичь берегов великого западного моря можно будет выполнить. Так что не только о России мечтает Девлетка, но и о иных странах, что за нашей спиной. К тому же – не одинок он. Османцы его поддерживают, генуэзцы к нему внаем идут… И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шапки ломать?
– Но я должен знать обо всем, что ты, князь, задумал. Иначе какой же я первый воевода Передового полка.
– Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Только поклянись Богом, что никому до времени ничего нескажешь.
– Клянусь Господом Богом! Слово твое останется со мной до смерти.
Михаил Воротынский поверил клятве, хотя она исходила из уст царского опричника, а для них не было ничего святого – известно это всей Земле Русской необъятной, до самых до захолустных деревушек.
– Рискованно, – высказал свое отношение князь Андрей Хованский, выслушав подробнейший рассказ главного воеводы. – Очень рискованно. Но – великомудро. При малых силах самое то, что нужно. – И еще раз уточнил: – Мой полк, выходит, – главный стержень замысла.
– Верно понял. Сумеешь раздразнить хана так, чтобы он на гуляй-город хотя бы пару туменов пустил, тогда он точно в петлю угодит, сам того не заметив.
– Сделаю, князь, все, что смогу.
– И даже больше того…
– И даже больше. И то сказать: дюжина тысяч отборных ратников, не шуточки какие. А уж распорядиться ими, поверь мне, я сумею.
– Ведомо то мне. Воевода ты видный, не из замухрышек. И правая рука твоя, князь Хворостинин, тоже не лыком шит. Третий, – Богдан Вельский, – молодо-зелено, но, надеюсь, тоже не подведет, особенно если ты навалишь на его плечи посильную ношу. Только, князь, не забывай того, как предки назидали: не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. И еще помни, что темники ханские и ногайские крепкие ратники, а войско ведет не хан, а Дивей-мурза. Да у руки его – Теребердей-мурза. Это тоже многого стоит. Так что в себя верь, только без верхоглядного зазнайства.
– Нелюбы мне, князь, слова твои эти, не сосунок я в ратном деле, но на ус намотаю тобой сказанное. Только еще раз я тебе слово княжеское даю: положись на меня, как на самого себя.
Что ж, еще один верный соратник, от которого, к тому же, очень многое зависит. Если не самое главное.
Полки Окские двинулись в путь лишь после обеда следующего дня. Основные их силы – тихо, глухими перелесками, с хорошими разъездами по бокам и тылу, меньшая же часть, показная, шла обычными путями, не таясь от людского глаза, как это делалось все годы, когда же стали приближаться к своим полковым станам, городки многолюдные проходили по два, а то и по три раза одними и теми же сотнями, стараясь делать это в сумерках.
Может быть, то была излишняя предосторожность, но, как считал князь Михаил Воротынский, кашу маслом не испортишь. Он и воевод полковых сумел убедить, чтоб не спустя рукава пыль в глаза пускали. Вот те и старались.
Тем временем главные силы полков заняли свои новые станы и затаились. Станы ладные: казармы срублены добротно, хотя и из сырого леса и лишь мхом конопачены, но то не беда – не зимовать же в них; дома для воевод совсем хорошие, что тебе терема городские; коням – коновязи с навесами, сена – скирды. С избытком хватит до зеленой травы; овса – вдоволь в высоких клетях припасено; пушки и огнезапас к ним – под крышами. Все продумано как нельзя лучше – живи не тужи.
Впрочем, тужить времени просто не оставалось: с раннего утра до позднего вечера, так день за днем, ратники раз за разом совершали обходные маневры по оврагам, устраивали засады, но особенно много времени тратили на отработку ложного отступления, чтоб поверил враг, что оно паническое.
Для русского, он же не татарин какой, не литовец и не лях, непривычно лукавить в бою. Надевает он перед сечей чистое льняное исподнее, чтобы случись рана, не было бы заражения крови, и стоит в бою насмерть. Если же бежать приходится, то бежит без огляду и тогда его голыми руками можно брать. Это хорошо знали все недруги России, а сами русские ратники считали такое поведение в бою вполне нормальным. И вот недолга: воеводы учат их совершенно иному, что опричь души – посопротивляться для виду, и – деру. Но с оглядом, чтоб противника туда приволочь на своем хвосте, куда велено будет.
Только по душе или нет такая учеба, но коль воеводам хочется, что ж не услужить. Через месяц у ратников стало получаться все ловко. Казалось, будто и комар носа не подточит, но воеводы отчего-то не отступаются, не дают передыху, заставляют повторять все снова и снова.
Неведомо рядовым ратникам, даже десятникам и сотникам, что такова воля главного воеводы князя Михаила Воротынского. Он вполне резонно решил учить и учить полки слаженным действиям по его, князя, плану, ибо истина гласит: дело спорится лишь в умелых руках, А кроме того, и ратники при деле, не маются от праздности в оторванной от городов и сел глухомани.
Не понимают ратники, да и воеводы что помладше, чего ради их упрятали подальше от людского глазу, еще и казаки-порубежники шныряют по лесу, для того, видимо, чтобы излавливать тех, кто намерится сбежать. А куда и чего ради бежать, если даже охота возникнет? Тихо окрест. Ни тебе рати душегубов-крымцев и ногайцев, ни даже изгоном сакмы не жалуют. Чего зря комаров кормить?
Если, однако, князь Михаил Воротынский каждодневными занятиями отвлек в какой-то мере ратников от подобных расслабляющих мыслей, то каково было ему самому, если июнь миновал, неделя июля прошла, а из Степи от станиц ни слуху, ни духу. Доклады же со сторож утомительно однообразны: тишина удивительная на украинах царских. Даже ни одной сакмы. Главный воевода начал сомневаться все более и более, чаще вспоминать слова государя Ивана Васильевича, что вряд ли Девлетка нынче пойдет, ибо походы год за годом не в правилах крымцев.
В самом деле, если повспоминать и поразмыслить: крымцы никогда не налетали на Россию на следующий год после удачного похода, каким был и прошлогодний ханский. Изрядно награбивши, они обычно жируют два-три года. Все так. Не отбросить, однако, известий от нойона с ципцаном и тех, что привез из поездки в Крым купец. Не грабежа ради готовит Девлет-Гирей великий поход. Не грабежа ради!
И все же сомнения грызли с каждым днем все сильнее и сильнее. Князь потерял сон, стал раздражительным и прилагал большие усилия, чтобы окружавшие его соратники не догадались о его душевном состоянии и тоже бы не впали в тоску.
Вторая июльская неделя канула в Лету, третья началась, и вот тут, когда, казалось бы, истекало всякое терпение, прискакал на загнанном коне казак-порубежник.
– Крымцы пожаловали. Передовой тумен уже под Тулой, посады пожег, а остальные тумены еще в Поле пылят. Несчетно их. Силища неимоверная!
Эти тревожные слова гонца для князя Воротынского прозвучали пастушеским рожком, пробуждающим хозяек на утреннюю дойку.
– Спасибо, казак! Останься в моей дружине.
К вечеру того же дня – новое известие: Девлет-Гирей не осадил Тулу, а обходит ее, оставив под стенами города лишь малые силы, чтобы отбивать вылазки.
Князь Михаил Воротынский кликнул писаря и Фрола Фролова, втроем они быстро сообразили донесение государю, в котором без утайки описали силу крымскую, чтобы тем самым побудить царя Ивана Васильевича все же послать несколько полков навстречу татарам.
Увы, опасное письмо возымело совершенно иное действие на самовластца. Не о полках новых он подумал, а о бегстве. Об этом рассказал стремянный Фрол Фролов, которого князь Михаил Воротынский направил в Александровскую слободу с донесением и который вернулся в тот самый день, когда крымцы подошли к Оке.
– Самолично государь всей России принял письмо из рук моих, – с гордостью начал Фрол Фролов отчет о поездке. – Бояр тут же созвал, меня не отсылая. Ряд[242]242
Ряд – от «рядить» – договариваться об условиях.
[Закрыть] шел недолго. Государь не расслышал совета идти самому на Оку со своим царевым полком и ополченцами из опричников и земцев, он повелел князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукову спешить в Москву, чтобы оборонить ее, сам же на следующее утро выехал в Новгород.
– За полками?
– Сказывал, что да. Только у меня иная мысль. Дозволь без огляда выложить?
– С каких пор ты меня опасаться начал?
– Время, князь, такое. Самого себя теперь не грех поопасаться.
– Возможно и так, только отчего нам друг с другом лукавить? Иль жизнь не проверила нас?
– Слава Богу, – будто бы с успокоением произнес Фрол Фролов. Князя же удивило то, что не ответил стремянный на прямо поставленный вопрос, не подтвердил свою верность ему.
Фрол Фролов же продолжал:
– Почитай, пять сотен возов с казной повез царь из Москвы. Сказывают, в Вологду обоз тот направлен. В Новгород государь взял с собой жену свою Колтовскую,[243]243
Колтоеская Анна Ивановна – царица. По «слезной» просьбе Ивана IV в 1572 г. церковь дала ему разрешение на брак (четвертый) с 18-летней дочерью московского дворянина И. А. Колтовского. В 1575 г. Анна Ивановна была насильно пострижена в монахини, умерла в 1626/7 г.
[Закрыть] сыновей своих обеих, братьев царицыных Григория и Александра. Любимцев своих, что престол облепили, тоже не бросил.
Да! Верно, что не вдруг, а с опаской Фрол Фролов выложил своему князю все это, заручившись его дозволением. За такие речи один путь – в пыточную. Откуда узнал? Отчего такую крамолу на царя всей России разносишь? Выходит, царь махнул рукой на стольный свой град, вполне уверенный, что Девлет-Гирей возьмет и Москву, и Кремль. Не судьба державы его волнует, о себе и близких своих его забота. Увезти казну и оголить Москву, уведя с собой отборную рать в столь опасное для России время?! Может ли после этого Иван Васильевич именовать себя царем державным?!
Нет! Не может!
Долго молчал князь Михаил Воротынский. Очень долго. Никак не мог хоть чуть-чуть оправдать действие самовластца, божьего помазанника. Спросил наконец подавленно:
– Не ложно ли все это? Может, людишки московские с перепугу навыдумывали?
– Мои приятели из стрельцов Казенного двора приставлены были к казне для ее охраны. А выезд царев я самолично видел. Всех, кто с ним, запомнил. Да и брат твой, князь Владимир, получил позволение царское ехать в Новгород следом.
– Ясно. Забудем этот разговор. Девлетку встречать нужно…
– Мне, князь, что поручишь?
– Место стремянного где? Верно, возле князя. При мне и останешься.
Не скрыл неудовольствия Фрол Фролов. Он надеялся, что князь за такие важные сведения отблагодарит, послав туда, где можно отличиться без особого риска для жизни. Увы, этого не случилось.
У Михаила Воротынского поначалу действительно было желание послать Фрола на устие Нары в Высоцкий монастырь, но тут же отмахнулся он от этой мысли. С одной стороны, он не хотел раскрывать Фролу даже частицу своего плана, с другой – опасался, не навредил бы тот делу своей шумливой неумелостью. Да и геройства от него не жди. В трудную минуту больше о своей жизни печься станет, на риск не пойдет.
Ясно было князю Воротынскому, что даже об отъезде царя из Александровской слободы, оставившим более половины державы своей на произвол судьбы, поведал корысти ради: услужит – получит награду.
«Ничего, князюшка, нещедрость твоя тебе же недобром обернется! Двужилы да Селезень тебе милей! Меня, значит, в сторону! Как аукнется, так и откликнется. Ой как откликнется!»
Фрол, хотя князь и отпустил его, медлил с уходом, решая трудную для себя задачу: покорно выйти или откровенно сказать князю, что зря тот обижает его, верного слугу, недоверием…
И вот в этот самый момент князю доложили:
– Гонец из Серпухова.
– Зови.
Несмотря на взволнованность и спешность (вошел он не отряхнувши пыли и не стерев с лица пота, забыв даже поклониться главному воеводе), доложил гонец обо всем основательно, со своими оценками:
– Поначалу, похоже, многие тумены подвел Девлетка к Наровому перевозу. Хотел уже начать переправу, только углядел окопы наши, подволок тогда турские пушки и – айда-пошел. Шуму много, а рать евонная поредела знатно. Увел, выходит, тумены в иное какое место.
– Лодьи наши подоспели?
– Мимо, почитай, прошмыгнули. Чуток пушкарей пощипали из рушниц и – вниз покатили.
– Стало быть, и они поняли, что не здесь Девлетка станет переправляться.
– Знамо дело.
– Благодарю за весть. Передай воеводе, пусть стоит, пока мочи хватит. А дальше, мол, как условились. Да пусть скажет ратникам, чтоб во рвах сидели тихо. Чего ради под пушки головы высовывать? Редкие бы лишь доглядывали, чтоб, если сарацины все же станут переправляться, не упустить бы того начала.
– Вестимо.
– Князь, – влетел взъерошенный Фрол и, прервавши гонца, сообщил испуганно: – Два гонца – от Сенькина брода и от Дракина переезда!
– Зови обоих, – подчеркнуто буднично воспринял сообщение Фрола князь Воротынский, словно говоря этим своему стремянному, как нужно себя держать в этой обстановке, – зови, зови.
