Текст книги "Потешный бастион (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

  – Нелепые обстоятельства

   ...Александр оказался невзрачным мужичком лет 45-50 в мятой кепке, в серо-зеленой куртке, в штанах цвета хаки, и с черной дорожной сумкой через плечо. Мрачный такой, приземистый, с затравленными глазами. Типичный славянский гастарбайтер из глубинки. Хачи все же ведут себя нахрапистее, да и смотрятся несколько, так сказать, пассионарнее – может, потому, что всюду ходят шумною толпою. Это русские все больше поодиночке, как упыри. Отчего и страдают.

Мужик, застенчиво протянул Михаилу пакет (нечто, завернутое в крафт и перетянутое бечевой), дыхнув свежим спиртовым перегаром, процедил:

– Вот, значит, Михал Викторыч... Миссию свою, однако, исполнил. – И дядька сокрушенно так вздохнул.

Не любит Жуков, когда к нему по-отчеству. Обычно редактора любят поофициальничать – когда надо сообщить, что материал слетел с полос.

– Ну, и что здесь? – Глубоким голосом произнес Михаил – и тут же подумал: «Ч-ч-чорт, и откуда во мне эдакое ментарство...»

Мы зачастую (ох, да всегда, пожалуй...) меняем свое поведение в зависимости от среды. Многие в родных стенах играют в домашних тиранов, в то время как на работе являются забитыми мышками. Чего скрывать – в командировках Жуков сама учтивость, в то время как... Михаил вдруг вспомнил, как в Вологде наблюдал местную «звезду» (журналиста и писателя) Толю Ехалова: да не подступишься к нему, на горячем коне не подъедешь – священный сфинкс и отъевшийся пахан! И как-то он встретил того же Ехалова в столице, в редакции одного популярного журнальчика... Того же, да, оказалось, вовсе иного. Ему показалось, Толя на две головы ниже стал. Раздобревшая мышь – и все тут. Или, как минимум, тупой жирный хомяк. Ну, это в Жукове зло сидит. Дело было в Кириллове Вологодской губернии. Договорился о встрече с одним местным «Кулибиным»: приходит ко времени к нему домой – жена и говорит:

– А Василь Петрович уехал. С Ехаловым, на рыбалку, дак...

– О, как... Мы же договорились...

– Вот и Василь Петрович то же сказал Толе-то. А Толя ему: «Да пошел он на хер, этот корреспондент!»

Хозяин жизни, в общем. Местного пошибу. И так приятно было Жукову наблюдать в Белокаменной шмат напряженного и недоверчивого сала!

...В общем, повел Жуков себя с Александром по-ехаловски. «Господи, – чуть позже терзал себя Миша, – это ж я в своем городе типа дома, ОНИ-то в Первопрестольную приезжают на войну!» Москва – как громадная дойная корова, которую все дойщики люто ненавидят. Даже те, кому удалось здесь закрепиться и обзавестись крышей. Для Жукова белокаменная – мегаполис, в котором он родился и вырос. Да, город тяжелый. Но фантастически многообразный и с возможностями, в чем и заключается не шибко божественная прелесть Москвы..

Если бы на своем сайте Жуков не вывесил свой контактный номер может быть, жизнь его протекала бы в более, так сказать, штатном порядке. Хотя, если уж говорить по правде, покоя зачастую и без того хватает. Сидишь порою и размышляешь: «Хоть бы какая сволочь позвонила, что ли...»  Впрочем, бывают в жизни и периоды, когда думаешь, что все уже порядком достали. Особенно, когда разгребаешь электронную почту, выкидывая долбанный спам. В общем, как это не пошло звучит, запела однажды вечером Мишина трубка. Позвонивший представился Александром и сообщил, что у него для Жукова посылка, из Н...й области. Александр, действительно говорил на наречии того региона – уникальном, такое ни с каким другим русским говором не спутаешь. Как и полагается в столице, договорились встретиться в метро, в центре зала.

Жуков специально подсчитал: бывал он в Н...й области восемнадцать раз, и действительно много всякого про тамошнюю жизнь понаписал. В основном – про забавные казусы. Эта Н...я губерния разлеглась на своеобразном «перекрестке» России; здесь веками натуженно пыхтел «котел народов, культур и цивилизаций», отчего в этом – с севера лесном, а с юга лесостепном – краю и сформировалась чарующая и занятная пестрота. Оттого он и зачастил туда, ибо фактура необыкновенно хороша. Материалы публиковались в разных СМИ, некоторые и не по одному разу. Один раз даже, едренать, в журнальчике «Нейшнл джиографик» Михаил Жуков засветился – именно материалом из Н...й области.

Ну, вот совершенно он не запомнил этого Шурика из глубинки. Так же, наверное, европейцы на пигмеев или каких-нибудь китайцев смотрят. «Все они на одно лицо – как валенки». Где-то Миша читал, что взгляд человека по мере развития прогресса начинает напоминать взгляд рыбака, наблюдающего, как в неводе теснится улов.

– Что там?..

– А мне почем знать. Мое дело – передать.

– От кого хоть весточка-то, Александр?

Гость-арбайтер как-то нехорошо улыбнулся, и, испустив спиртные пары, едва слышно проговорил:

– История непростая. Коротко не расскажешь. Там письмо сопроводительное, прочтете – разберетесь. Знаю, человек вы неплохой. По крайней мере, мне говорили...

Прибывающий поезд заглушил нерешительную его речь. Расстались по-столичному, без церемоний.

Дома Жуков, конечно, дал волю любопытству.

Четыре толстенькие тетрадки, такие, кажется, в старину называли «в коленкоровом переплете». Пролистал. Не слишком разборчивый грубовтый почерк, желтая бумага. Автор, видимо, слишком старался, выводя увесистые буквы, отчего вязь получилась на вид основательная, но по сути нечитабельная. Почему-то пришло в голову сравнение с аляповатыми дворцами нуворишей на Рублевке: внушительно, а жить противно.

Еще среди тетрадок затесались несколько вовсе пожелтевших листков. Ну, а венчал посылку еще один листочек, сложенный вчетверо. Поверху начертано: «Глубокоуважаемому Михаилу Викторовичу». Не любит Миша все эти закивоки, они судом попахивают. Отложил он все это послание в долгий-долгий ящик, точнее, закинул на антресоль, памятуя слова бывшего своего начальника, к сожалению, отошедшего ко Господу, Виктора Саныча Козлова: «Ничего не надо выбрасывать».

Минуло месяца четыре. Само собою, Миша уже и забыл о послании. А потому, когда по телефону некто пробубнил: «Я Александр...», мобилизовав арсеналы памяти, припомнить того Шурика из глубинки Жуков не смог. В конце концов, звонивший сам восстановил утерянное звено, вкрадчиво так заявив: «Ну, вы посылку-то... Прочли?» Александр уверил, что просто обязан передать письмо, причем, поклялся почему-то, что больше никогда не осмелится беспокоить. Ах, да, посылка! Дурацкие тетради...

Договорились снова пересечься в метро, в центре зала. Само собою, Жуков слазил на антресоль и откопал эти «коленкоровые» тетради. Выудил однажды проигнорированное письмо и все же прочел:

"Привет из Беловодья! Глубокоуважаемый Михаил Викторович! В наш затерянный в суете цивилизации «медвежий угол» изредка попадают газеты. В основном мы их используем по назначению, простите, бытовому, но, наткнувшись на один из Ваших очерков, я вдруг открыл для себя, что есть еще люди, которые на нас, «охламонов» с далекой периферии смотрят не как на японских макак в зоопарке, а с искренним уважением. Как минимум, Вы переживаете за судьбу подлинной, глубинной Руси, за что огромное Вам спасибо! С той поры как я открыл Вас для себя как автора, всю прессу, которая добирается в наши болота, перелопачиваю в поисках Ваших очерков. Вырезаю их и складываю в отдельный ящик. Нашим непременно даю читать. Не все разделяют мои восторги. Большинство считают, вся пресса от сатаны, а потому ее используют исключительно утилитарно. Но я лично считаю, есть совестливые люди даже в Ваших кругах.

О себе. Меня зовут Алексей, фамилия – Найденов. Часть моей биографии, а также история моего появления в Беловодье содержится в тетрадях, прилагаемых к сему посланию. Тетради эти включили мои записи за последние полтора года. В последнее время я получил настолько неожиданный опыт, познакомился со столькими необычайными людьми, что не смог удержаться, чтобы не доверить факты бумаге. Не скрою: посылаю Вам мои опыты в писательстве надежде, что Вы оцените мои труды и рассмотрите вопрос вероятной публикации. Если посчитаете мои потуги слабыми – смело выбрасывайте, данная рукопись имеет копии. Литературного опыта у меня немного, но он все же есть. Давно еще, в интернате я что-то пробовал сочинять, однако, некоторые обстоятельства вынудили меня надолго отойти от писательства. В колонии мне, правда, довелось трудиться редактором стенгазеты нашего отряда, однако, творческим данное занятие назвать можно с натяжкой.

Мне думается, рассказ о тех людях, среди которых мне довелось жить, будет поучительным. Они свободны – как физически, так и духовно. И это главное. В Беловодье я по-настоящему родился, или (простите за пошлость) прозрел. Свои записи посылаю Вам без какой либо надежды. Извините за навязчивость и не обессудьте.

И еще: они довольно субъективны и вовсе не претендуют на истину. С почтением, искренним уважением и творческих Вам успехов! Найденов Алексей"

Тетради пронумерованы. Миша раскрыл ту, на обложке которой аккуратно было выведено – почти продавлено шариковой ручкой: «Часть N1. Копия. Найденов А.М.» В самом низу забавная, но мрачноватая  приписка: «Правда горька, но без нее наша жизнь ничто».

Раскрыл тетрадь, попытался разобрать почерк. Вот начало:

"...Если жива мать моя, которую я никогда не знал, теперь бы я точно ей сказал: «Спасибо, что ты мне дала жизнь!» Раньше я в порыве отчаянья частенько твердил: «Кой черт ты меня произвела на свет да кинула, з-з-з-зараза!» Хотя, если уж правду говорить, все равно люблю ее... с-с-суку. Ведь в самые трудные моменты жизни моей я верил, что только мама способна меня спасти и защитить. Ох, противоречива душа человеческая. Столь раз я за свои злополучные годы слышал это поганое «Выблядок!», что и... а вот и не знаю даже, что. Душа моя давно истерлась в злословии, я уж думал, нет в ней уже места для любви.

Люся премило сопит, отвернувшись к стенке. Очень люблю наблюдать ее почти детское лицо когда она спит. Она младше меня на восемь лет, но, признаться, опыта у нее хватает. Научила она меня многим премудростям – и так ведь тактично, умело...  Много раз думал: люблю ли я Люсьен? А вот, не знаю. Но жизнь свою точно отдам, чтобы у нее все было хорошо, чтобы вернула Людмила свое дитё, чтобы..."

Что ж, автор начинает с саморефлексии, раскрывает свои душевные раны и комплексы, попросту демонстрирует читателю личную человеческую слабость. Тоже вариант, вон, Пруст на данную тему размазывал томами. Однако, мужик не должен хныкать, нехорошо это, несолидно. Ну, да ладно, всякие бывают на свете мужики. И бабы тоже по воле Создателя разномастные. То есть, конечно, женсчины. Не слишком любит Жуков исповедальную прозу, а, точнее, не приемлет в принципе. Да и времени-то на чтение не хватает – чукча-то не читатель, а писатель.

...Второе свидание с Александром происходило в том же стиле. Посыльный заметно осунулся, казался свернутым в «букву зю». И все тот же перегар. К тому же гражданин заметно попахивал бомжатиной. На довольно помятом конверте красовалось неизменное: «Глубокоуважаемому Михаилу Викторовичу». Жуков спросил у гость-арбайтера:

– Так в чем срочность-то?

Миша уже не мог скрывать раздражения, и визави это чувствовал. Он пробурчал:

– Не мое дело, не смею знать. Извините...

– Ладно, – смягчился Михаил, – Александр, вам, может... денег дать?

– Не стоит. Все нормально, Михал Викторыч. Письмо приняли – и на том спасибо. Ну...

– Стойте. Погодите...

Жуков решительно оторвал краешек конверта. Достал листок. Развернул, прочитал. Текст небольшой, почерк не слишком уверенный, но разборчивый, и, кстати, принадлежит он явно не Алексею (Миша еще час назад разбирал его грубую увесистую буквицу), этот почерк очень похож на пропись школьника:

«Привет из Беловодья! Михаил, дело безотлагательное. Очередная атака на наш бастион принесла противнику успех. Мы вынуждены отступить в Серафимов скит, закрепились там. Некоторые наши попрятались по заимкам. Запасов провизии у нас достаточно, до грядущей весны протянем. Хватает и боеприпасов. Многого нам не надо – только бы не трогали. Но вот, трогают, скоты. Потерь у нас почти нет. Разве только убит Кирилл. Мефодий сокрушается, конечно, но мы его стараемся утешать, а так же убедили оставить свои эти зароки, так что он теперь полноценный боец. Имеются раненые, но легко. Вацлавас окончательно поправился, он полон сил и желания мстить. Наконец-то и Жора вышел из оцепенения, а стрелок он отменный. Михаил, если вы верите в какого-нибудь бога, помолитесь за нас! Особенно за наше будущее дитя. Алексей Найденов».

– И как это понимать, Александр?

– А так и понимать. Наверное, там проблемы.

– Где – там?

– Не могу знать...

Александр прятал глаза. Миша впился в мужицкое лицо своими полурусско-полуеврейскими глазами, ощущая себя доминирующей особью:

– И что с этим делать?

Длительная пауза. Два поезда прошумело, пока гость-арбайтер молчал. Все же выдавил:

– Ну, я, что ли... пошел.

– И кто вас держит? – резко проговорил Жуков тоном школьного директора.

Александр развернулся, и, несколько секунд поколебавшись, двинулся на эскалатор. Был вечерний час пик, и скоро его рабская фигура растворилась в толпе.

Еще в поезде Миша пару раз перечитал послание. Какой-то розыгрыш? И для чего... Хочешь – не хочешь, а надо разобраться, наконец, что в тех «коленкоровых» тетрадях понаписано. Ближе к ночи, после традиционного просмотра новостей и Интернет-рутины таки взялся за злополучную передачу. Очень скоро понял, что читать не слишком разборчивый почерк крайне неудобно. Миша взял ноутбук и стал переводить буквенную вязь, произведенную незнакомым человеком по имени Алеша в цифровой формат. По ходу, в меру индивидуальных способностей Жуков еще и редактировал текст. Слова, которые не разобрал, заменил на свои. Если честно, допустил многократную стилистическую правку. Далее – продукт Михаила Жукова с Алексеем Найденовым совместной деятельности.

  – Инцидент

   ...Если жива мать моя, которую я никогда не знал, теперь бы я точно ей сказал: «Спасибо, что ты мне дала жизнь!» Раньше я в порыве отчаянья частенько твердил: «Кой черт ты меня произвела на свет да кинула, з-з-з-зараза!» Хотя, если уж правду говорить, все равно люблю ее... с-с-суку. Ведь в самые трудные моменты жизни моей я верил, что только мама способна меня спасти и защитить. Ох, противоречива душа человеческая. Столь раз я за свои злополучные годы слышал это поганое «Выблядок!», что и... а вот и не знаю даже, что. Душа моя давно истерлась в злословии, я уж думал, нет в ней уже места для любви.

   Люся премило сопит, отвернувшись к стенке. Очень люблю наблюдать ее почти детское лицо, когда она спит. Она младше меня на восемь лет, но, признаться, опыта у нее хватает. Научила она меня многим премудростям – и так ведь тактично, умело... Много раз думал: люблю ли я Люсьен? А вот, не знаю. Но жизнь свою точно отдам, чтобы у нее все было хорошо, чтобы вернула Людмила свое дитё, чтобы в ее жизни наконец воцарилась гармония.

   Не буду пока будить – пусть понежится. Скоро ей обряжать скотину. Что делать – халява в нашем убежище на проходит: надо немало трудиться, дабы не издохнуть с голодухи. Мы должны сейчас с Жорой идти проверять верши. Это снасть хитрая такая из лозы – чтоб, значит, рыбу ловить, которая прет супротив течения. Плетнем перегораживается речка, а в небольшой проем вставляется сооруженный из ивовых прутьев «сачок», в который рыба и попадается. Если такой «сачок» поставлен на рыбу, которая идет против течения, он называется вершей. Если наоборот, ту, что по течению отлавливает – веренькой. Мелочь проходит – крупняк задерживается. Для малых рек – устройство эффективное, рыбу порой можно лопатами черпать. Да мы много и не берем – только одну корзину. Остальную рыбешку всю выпускаем. Добычу обработают Жорины бабули. Они мастерицы это делать – а уж как коптят! Когда на нерест заходит судак или семга, их бабушки засаливают в бочках. Не шибко ароматное амбре от заквашенной рыбы – тухлятиной от нее несет – но, говорят, зимой нет лучшего средства от цинги.

   Речушка Белая, приток более крупной реки Парани, невелика, считай, переплюйка, но в ней много всего водится. Даже хариус. Но только повыше по течению, там, где вода постуденее. Да и болото, среди которого прячется наше Беловодье – тоже кладезь. Жора уже немало передал мне таежных премудростей. Он – местная ходячая «энциклопедия дикой природы», «Дерсу Узала» здешних болот. А вот я учил Жору приемам самообороны. Меня-то жизнь настропаляла на борьбу за свое достоинство при помощи кулаков, ног и зубов, вот, делюсь... Сложные у нас отношения. Мне кажется, Жора меня недолюбливает. Но терпит. Ну, а я... хрен его знает. Для меня Жора просто нормальный мужик. Ну, чудаковатый, дикий. Одичаешь тут... А, пожалуй, я к нему отношусь как к доброму соседу, надежному напарнику – и все тут.

   Иногда, впрочем, мне досадно, что Люся время от времени делит ложе и с Жорой. Постоянно себя осекаю: «Лёша, ты не собственник этой женщины, она свободна как ветер!» Да, действительно: какого лешего ты ревнуешь? Ты что ее – купил? А ведь, как я понимаю, спит Люсьен с дядей Васей. Амазонка... Но ведь сколько жизненной силы! А, может, она ею с нами, идиотами, делится?

   Раньше я и не знал, что возможны такие отношения промеж полами. Какой-то, что ли, промискуитет. Но, видно, среда меняет и моральные нормы. В конце концов, мужиков в соку у нас несколько больше, нежели необремененных семьею дам. И я должен гордиться тем фактом, что до того как Петрович притащил мое бренное тельце в слободу, Люся проживала одна. Я же в ее доме – хозяин, а руки мои не токмо под одно заточены, но и под многие ремесла, без которых в эдакой глуши труба. Гордись, Найденов!

   Уютно в Люсином доме. Как ни крути, это все же ЕЕ дом. Я здесь по большому счету все же не хозяин, а гость – пусть и несколько засидевшийся. Да и Люся – тоже гостья. Вот, не знаю, как точно и выразиться-то... Беловодье – мир так мною и не понятый. Уж сколько народу вольными ветрами сюда занесло... Все приняты, одарены кровом, пищей, теплом. А все равно ощущение абсурда. Никто от тебя не требует трудиться, делиться, помогать. А ты сам включаешься в эту ежедневную рутину. Иногда не хочется, поваляться охота. А советь берет – и заставляет идти и впрягаться. И никто ни на что не жалуется. Я долго к этому привыкал, ведь в Большом Мире мы все время чем-то недовольны. Нам все не так. А тут – все именно так. Гармонично, что ли.

   Еще раз оглядел горницу. Дому, наверное, лет сто пятьдесят. Чуть накренился, но крепок еще. К матице прикреплен крюк. Люся говорила, раньше на нем висел очеп, а на очепу качалась зыбка. Сколько младенцев укачано было за все время! И все эти малыши выросли – и растворились в неизвестности. Нашел я эту зыбку на чердаке. Такая колыбелька – расписанная цветочками. Показал Люсе – она расплакалась... Эх, баба... Я там же, на чердаке, икону отыскал. Приладила Люсьен ее в красном углу, молится теперь вечерами. Мефодий книжку с молитвами ей дал, выучила вот. А я не молюсь. Зато пристрастился записывать. Тетрадки чистые (пусть и с пожелтевшей бумагой) в бывшей школе нашел, чернила, перья. Мне Люся: «Зря ты все. Никому это не надо. Разве только, ментам, если нас накроют...» Я Люсе: «Не бойсь, я знаю, что я делаю...» Хотя, на самом деле, не знаю. Просто, жизнь проходит. Жаль как-то уходящей натуры, хочу хоть что-то сохранить.

   Здесь еще один фактор. Все на том же чердаке нашел я записи, которые восемьдесят лет назад делал безымянный обитатель здешних мест. Возможно, монах. Листки поизносились, не все читабельно. Но кой-то я разобрал. Разыгралась в Беловодье трагедия, благословенные места разорила и осквернила неведомая злая сила. Об этом написал человек, имени которого я не знаю. Прошло восемьдесят лет, и записи таки не сгинули. Может, и мои «письмена» достанутся «благодарным потомкам». Или не знаю уж, кому еще... Однако, если мыслить, что типа «никому это не надо», так вообще ничего не надо делать.

   ...Как и принято, встретились с Жорой возле бывшей колхозной конторы. Солнце едва только осветило верхушки деревьев, изо рта пар... утренняя благодать! Роса на траву ложится, вторые петухи провозглашают свою радостную песнь...

   Перед дорогой перекурили. В лесу курить нельзя – таков закон добытчика. Жора научил меня в том числе рОстить ядреный самосад, правильно сушить табачный лист, крутить козьи ножки. Люся ворчит, не выносит она табачного дыму, а по мне, дак, курево – дело доброе, ибо способствует внутреннему сосредоточению. Пока здоровье дозволяет – чего не посмолить? Тем более, Жорин самосад зело хорош, маловреден и вообще приятен.

   С Жорой хорошо просто так молчать. Это тебе не дядя Вася, который то и дело: бу-бу-бу, бу-бу-бу... Оно конечно, дядя Вася – гений, ежели выберусь однажды из нашей берлоги в Большой Мир, может, гордиться буду, что слушал такого человека и даже что-то вякал в ответ. Эх... где она – золотая середина промеж словом и молчаньем? Ну, разве только батька Сергий со станции «Раненбург» (как-нибудь обязательно про него поведаю)...

   Ну, посмолили. И чё-то меня переклинило, спрашиваю Жору:

   – Это, брателло, – я к нему именно так привык обращаться, – а почему ты ни разу не спрашивал о моем прошлом? Может, я бандюган какой...

   Охотник хитровато улыбнулся самыми кончиками губ, на несколько мгновений призадумался и тихо, будто сам себе, ответствовал:

   – Она есть, разница-то? Коль виноват – ответишь. Не перед народным судом – так еще перед каким...

   Ну, да, тоже правильно. Мы ж не знаем, что нас ждет там, за последним порогом. А, может, и ничего. В том-то интерес. В смысле, всей жизни интерес. Если б точно знали – про рай там, страшный суд или какую-нибудь карму, скучно было б. Все наперед ясно, только включай счетчик добрых и злых дел – и калькулируй.

   – Отстал ты, брателло. Народных судов нет уж.

   – И что теперь? Суды линча?

   – Случается и такое. Но в основном районные, городские, областные. Верховный.

   – Значит, знаком, Леш. С системой-то.

   – Бывало.

   – И как?

   – В смысле...

   – Для жизни-то полезно ли?

   – Полезно. Одну истину узнаешь: с сильным не дерись, с богатым не судись.

   – Надо же... А я, Леш, ее знал, в судах не побывав. Верховный суд, говоришь? Вот, и я про то же. Хе! Пошли, что ль...

   Вообще, проверять верши – дело легкое. Корзину с рыбой только вот одному нести неудобно, потому парами и ходим. Обычно мы с Мефодием эту работу выполняем, но инок приболел, Жора подменяет. Зато мы с Жорою много вместе охотимся. Ему нравится, что я не пристаю с болтовней. А сейчас, вот, пристал. Чем вызвал явное недовольство «аборигена». А, пожалуй, получился у нас самый длинный разговор за всю историю наших отношений.

   Жора научил меня пользоваться звериными тропами. То есть, отыскивать их по всяким приметам и сокращать путь в зависимости от обстоятельств. Зайцы, олени, кабаны, медведи лучше нас, людей, знакомы с местностью и готовы поделиться своим знанием. Если звериные тропы не проложены – значит, место гиблое. Поскольку мы живем в окружении болот, надо быть осторожным. Нигде мы не передвигаемся без длинных жердей, ведь трясина – штука коварная. Топь может выдержать даже лося, но для человека с его относительно тяжелой поступью она станет погибелью. Пару раз я проваливался в трясину, но всегда кто-то оказывался рядом. Было фигово, ведь неприятности случились ранней весной, когда вода шибко студеная. По мере накопления опыта я стал более осторожным, внимательным.

   Нынешнее время, когда близится осень, для ловли рыбы время самое золотое. Вода в Белой прозрачна, при наличии навыка и ловкости рук рыбу можно брать ночью, острогою с факелом, вольготно идя вдоль берега. Да мы и верши почти что все пооткрывали – хватает и двух. Действительно: на сей раз попалось много щук и сазанов. Что редко для наших краев, есть и стерляди. Уже набрали корзину, выпустили излишек – Жора встрепенулся, приложил палец ко рту, многозначительно на меня глянул. Я стал прислушиваться. Обычное журчание реки на перекатах, шорох листвы. Жора знаком указал мне присесть. Сам осторожно снял с плеча ствол (здесь обычай ружьишко, коли выходишь за «периметр», брать всегда с собою), и крадучись, пригнувшись, двинулся вниз по реке.

   Я уж привык к таким инцидентам. Дикая, заповедная территория кишит зверьем. У каждого животного здесь свой участок, сфера влияния. По счастью, волки в стаи сбиваются лишь к зиме, сейчас их бояться не стоит. А вот лося надо бояться. Здесь поговорка такая: на медведя идешь – постель стели, на лося идешь – гроб точи. Медведь может покалечить, а вот лосяра – легко прибьет насмерть. Именно лось – царь леса, ему даже мишки дорогу уступают. Хотя, и кабан опасен – особенно весной.

   Я уж встречался и с сохатыми, и с косолапыми (разве только с кабанярой пока не виделся). Теперь уж знаю: столкнулся нос к носу с медведем – демонстрирую свои отвагу и бесстрашие. Мишка знает, что делать с теми, кто убегает. Но всегда приходит в замешательство, ежели перед ним противник, который его не боится. Да и не хочет он лишний раз вступать в контакт с незнакомцем. Медведь чует опасность за полкилометра и старается избегать ненужных контактов. Тем более, по запаху он чует: если конкурент (медведь, забредший в чужую зону) – будет противостояние. Ну, а ежели иное существо – какой он соперник? Он спрячется в кустах, будет пережидать. Ну, и бывает, что напорешься...

   Главное – не сдрейфить и не побежать. Можно самому зарычать, свиснуть. Мишка убежит первым. Однажды я попятился, споткнулся, повалился... И что сделал этот паскуда: подскочил – и вдарил мне лапой по заднице! Я тут же встал с земли-то (взял себя в руки), и повернулся в нему лицом. Наконец, стал загонять патрон в ствол. Я видел реально испуганные глазенки зверя. Хотя он и встал на задние лапы. Молодой был мишка, видно, нематерый, желающий поразвлечься. Меня Жора предупреждал: если косолапый встал пред тобой – он просто демонстрирует свою мощь – не более того. Щелчок курка – и он уже бежит! Кстати, пахнет медведь отвратительно. За последние месяцы я научился за сотню метров чуять медвежью вонь. Так что, и неожиданных встреч удается избегать, ибо для обоих лучше косолапого обойти. Особенно весною и в начале лета, когда медведицы пасут свой выводок.

   Таежная правда дается, откровенно говоря, с трудом и шишками. Например, я не сразу понял, почему мы не уничтожаем то же медвежье отродье, освоившее территорию вокруг периметра. Оказывается, «свои» мишки – прекрасные наши... защитники. Жора знает нрав каждого, они предсказуемы. А убьешь косолапого... На его место придет другой – возможно, затаивший обиду за что-то на человека. И будет мстить. Они ведь – твари злопамятные. «Лучше свой шалун, нежели чужой шатун» – тоже охотничья присловица. Ближайших к нам мишек Жора всех знает. Некоторые даже персональные имена имеют – в зависимости от характера.

   ...Но сейчас что-то не так. Медвежатиной не пахнет... Лось, кабан – прут напролом, их слышно, а сейчас обычная таежная тишина. Я напряг слух. У меня с собою ствола нет. М-м-м-м-да... За полтора года, что я здесь, уже привык к общению со всяким зверьем. Если с Жорой за периметром – так он и не молчит вовсе, если возникает опасность. А здесь... вот ведь как мужика торкнуло-то. Я тоже почувствовал беспокойство. Вжался. Жду. На всякий случай, нащупал нож, перобу меня по старой привычке всегда под рукой. Чудятся (или нет?) какие-то шорохи. Сердечко стучит учащенно. Мучительно долго жду, кажется, с полчаса. Наконец, Жора возник. Тихонько вышмыгнул из кустов, на меня смотрит просящее, снова палец у рта. На охоте, в лесу мы привыкли понимать друг друга даже не с полужеста – с полувзгляда. Сели на корточки, еще некоторое время таились. Наконец, Жора зашептал:

   – Двое. Мужчины. Кажется, в военной форме. Там, за рекой – пошли вниз...

   Та-а-ак... Вообще говоря, пока я в Беловодье, заплутавшиеся бывали. Двоих, кстати, приютили, теперь они среди нас. Других выводили к ближайшему селению, Преддверию. Там есть телефон, цивилизация. Ну, и что те двое? Может, охотники... Жора зашептал снова:

   – У них «калаши». Укороченные, как у десантуры.

   – Ну, и... – откровенно говоря, ничего странного, на мой взгляд. Ну, предположим, вояки решили поохотиться. Изредка над нами «вертушки» пролетают. Нефти-газа здесь пока что не нашли, геологов не водится, граница далече, и мы знаем: если «вертушка» – всякие силовики любят в наших краях на какого-нибудь зверя сходить. Ну, там, менты, фээсбэшники. Мы же не на необитаемом острове живем. К нам никто не залетает, все знают: гиблое здесь место, кругом непроходимые болота. По крайней мере, так считается. Было как-то, зимой: сильные мира сего пару лосей завалили километрах в двух за периметром. Так их в «вертушку» – и все, улетели. Мы просто следы этого изуверства видели. Ну, а сейчас... – ты чего так испугался-то, брателло?

   – Не пойму. Что-то не так. У меня чувство, они за нами... следили.

   – А у тебя, случаем, не паранойя?

   – Ладно. Пошли. – Обиделся мужик. Все же недолюбливает он меня.

   Взяли корзину, двинули к слободе. У меня нет оснований подозревать Жору в том, что ему могли привидеться глюки. Не такой он человек, насколько я знаю. Так что молча, осторожно дочапали домой. Передали рыбу бабулям. Люся встретила напряженно. Мы ведь задержались на два часа. В размеренном ритме жизни Беловодья это срок. После завтрака, обычных трудовых обязанностей (я ведь еще и навоз должен убирать) мы, мужики, собрались на маленькое совещание.

   Как всегда, Вацлавас, записной наш юморист вставил анекдот: «Плывут рядом в Японском море два траулера, наш и японский. Наши забросили трал, вынули: пустой. Японцы забросили, вынули: полный. Наши забросили, вынули: пустой. Япошки – полный. Наши опять – и... пустой. Япошки – снова полный. Япошки кричат: Эй, русски, план нет собрань давай!»

   Иногда Вацлавас меня достает. Да и всех тоже. Но своей легкой энергетикой способен литовец снять напряжение. Это надо ценить. Тем более, мы с ним – родственные души. И в общем-то, в теплых отношениях. Хотя и он, и жена его, Мария – намного старше меня. Мы ж зеки прожженные, а рыбак рыбака завсегда видит издалека. То бишь, урка – урку...

   Итак, наскоро обсудили инцидент. Жору интересовало, не сталкивался ли кто-то из наших с чем-то необычным. М-м-м-мда... У нас тут все в общем-то необычное. То есть, само наше существование – перманентное недоразумение. Ну, все, конечно, поняли, что охотник имеет в виду: не было ли признаков присутствия посторонних людей. Народ утверждал: не было ничего такого. Тем не менее, все же решили сходить по следам «случайной парочки с калашами». Вызвались идти вместе с Жорою Петрович и Вацлавас. Я промолчал. Откровенно говоря, плохо я знаю болото, а посему посчитал себя бесполезным «следопытом».