Текст книги "Газета День Литературы # 102 (2005 2)"

Николай Голиков
КОЛОБОК

Наверное, эта небольшая поэма, написанная – страшно сказать! – двадцать лет назад, должна была стать в своем роде «классикой жанра». Но, нигде, по сути, не опубликованная (кировский, он же вятский, альманах «Авангард» № 3 за 1987 год, вышедший в «самиздате» тиражом 20 экземпляров, и несколько десятков или даже сотен списков от руки и на пишмашинках, разумеется, не в счет), она так и оставалась все эти годы «вещью в себе», абсолютно не влияя на литературный процесс.

Вообще, что бы ни говорилось о расцвете или, напротив, о застое отечественной культуры 80-х годов, подобные разговоры, на мой взгляд, будут бессмысленными без учета главного обстоятельства, о котором сказал еще Ю.Андропов в 1983 году: «Мы не знаем общества, в котором живём». У того образа СССР, который всячески рисовала, лепила, изображала перед советскими гражданами официальная пропаганда, не то чтобы не было ничего общего с реальностью – общего-то как раз было немало – но у бредового состояния сознания, онейроида, тоже существует множество «точек опоры» на абсолютно бесспорные факты. И когда, скажем, сегодня С.Кара-Мурза изумляется полной «потере разума» у российской интеллигенции, особенно гуманитарной, фиксируя полное неумение и нежелание вполне образованных людей мыслить логически связно, он просто забывает, что в таком состоянии онейроида большинство представителей оной интеллигенции пребывало на протяжении всей своей социальной жизни – только сегодня «коммунистический» (специально здесь подчеркну – не коммунистический, а «коммунистический») онейроид сменился в их устах онейроидом либерально-рыночным. И если произнесение бредовых заклинаний из соответствующего краткого лексикона почему-то не приносит социальных дивидендов нужного объема и качества – значит, нужно повторять их еще исступленнее, изощреннее и чаще: тогда тебя обязаны заметить и вознаградить, – ведь так было всегда. На их памяти. И по-другому быть просто не может.

Иными словами, и «коммунистический», и либерально-рыночный онейроид – это не болезнь в узкомедицинском смысле, а, скорее, привычная модель, матрица социального поведения нашей интеллигенции, прежде всего гуманитарной, и без того живущей в мире образов, символов, мифов. Телевидение, кстати, весьма способствует его поддержанию и развитию – особенно цветное, особенно видеоклипы: полный бред! А ведь «ящик» регулярно смотрит 95 % населения РФ. Такой вот всем привычный, родной даже, а для многих ставший почти собственной сущностью ежевечерний онейроид с доставкой на дом…

Кстати, человеки с онейроидными комплексами весьма агрессивно реагируют на любые попытки разрушить их бредовый мир. Такую цензуру в ответ устраивают – куда там советскому Главлиту и рыночному «Формату», вместе взятым! Онейроид первичен, цензура вторична! Беда лишь в том, что при смене онейроидных парадигм, в результате настоящего публикаторского «цунами» эмигрантской и переводной литературы конца 80-х – начала 90-х годов оказался напрочь срезан целый пласт отечественной культуры. Не буду здесь перечислять имена: не все умерли, но все изменились, – скажу лишь, что Николай Голиков из их числа. А его поэма «Колобок» сегодня, то ли с опозданием на 20 лет, то ли, напротив, как нельзя вовремя – подтверждает, что рукописи не горят. А такого качества – даже не слишком и тлеют.

Разумеется, можно обратить внимание и на блестящую до афористичности авторскую работу со словом: «по том переварены восемь доз пассоса манны и кафка ремарок», рукопись «не может и быть напечатана», «чутьсветработницы», «не задевать великих имен с позиций неупоминанья», «мэтр водоросль в океане подобного рода фраз», «мемориальный комплекс на восемьсот свиноматок» и тому подобное; можно – на одно из лучших, по-моему, в русской литературе художественное описание delirium tremens (она же – белая горячка, она же – «белочка»), а также на принципиальное использование диссонансных и неравносложных – больше даже графических, чем звуковых – рифм. Разумеется, можно восхититься умением Николая Голикова постоянно, чуть ли не в каждой строке, прошивать, сшивать свой текст аллюзиями, аллитерациями, перекличками образов, двойными смысловыми связями (например: «когда он рождался в далеком совхозе по слухам уже отцвела кукуруза…», здесь фраза «когда он рождался в далеком совхозе…» накладывается на фразу «в далеком совхозе по слухам уже отцвела кукуруза…» и т. д.) – умением, свойственным лишь истинному поэту, причем голиковская вязь, хотя и совершенно нетрадиционна для русской поэзии, однако вполне органична и читается всё же не как перевод с иностранного или из Бродского; и это, если угодно, вполне способно положить начало новой ветви на древе отечественного стихосложения. Разумеется, можно поискать и легко найти прототипы мэтра, чекушкиной, репы и тиберия в кировском литбомонде эпохи «позднего застоя».

Но всё же «Колобок» интересен и – повторюсь – даже классичен (классика модернизма существует наряду с классикой реализма) не только и не столько поэтому. Он – своего рода энциклопедия советской провинции, провинции административной и уже потому провинции культурной. В том самом смысле, в котором пушкинского «Онегина» назвали энциклопедией русской жизни – разумеется, безотносительно к каким-либо иным сравнениям. И тех же качановых с мэтрами можно было найти в любом областном или республиканском центре СССР. Кирову (он же Вятка, он же Хлынов) 80-х годов ХХ века в этом отношении повезло несказанно – так не везло ни Киеву, ни Воронежу, ни Кишиневу, ни Одессе, ни Красноярску, ни Новосибирску, ни Владивостоку, хотя и в этих городах, и в других – практически везде – в то время возникали «неформальные» литературные объединения. Но, пожалуй, нигде больше такого количества талантливых единомышленников, как в кировском «Верлибре» и вокруг него, не сошлось в почти классицистическом единстве места, времени и действия. Опять же, не буду здесь перечислять имена, – скажу лишь, что, например, Светлана Сырнева тоже из их числа. И в результате, согласно всем законам диалектики, количество перешло в новое качество – осознания своей, а значит и общенародной, а значит и общемировой, ситуации. Ведь человек создан по образу и подобию Божию, то есть несет в себе возможность и вездесущности, и всеведения, и всемогущества.

Николай Голиков всё-таки выскочил из общего онейроида. Ушёл от него, как колобок, и покатился дальше – в конце концов, дело и закончится, наверное, как в народной сказке, но пока автор, слава Богу, остается вполне адекватен даже самым бредовым реалиям современного бытия, причем не только изнутри (целый месяц, проведенный взаперти в «осажденной» редакции, наверное, чего-то да стоит), а как бы и сверху. Продолжает распевать свои несуразные вроде бы песенки, сидя уже на самом носу у рыжей лисички-сестрички, неуловимо напоминающей то ли Чубайса, то ли еще кого. Так и хочется крикнуть: «Беги, колобок, беги!» – но разве сказке конец? Итак, «когда он рождался в далеком совхозе по слухам уже отцвела кукуруза…»

Владимир ВИННИКОВ

1.

когда он рождался в далеком совхозе по слухам уже отцвела кукуруза

отцвел солнцедар и выдался вермут для первого раза

выдалась дивная катя для первого акта в сцене отцовского гнева

потом отцвела восьмилетняя школа и выдалась лошадь в люди везти качанова

я видел как он очумевши от шума тугоухо стоял у асфальта

с принципиально провинциальным акцентом во рту и окурком сгоревшим до фильтра

нежный пушок подбородка а ниже кашне и похоже на кеды

номерок телефона в кармане трояк на мирские расходы

я видел как адики города ему преподали гармонию и красоту

месячный проездной билет учащегося пту

недельные щи в забегаловке возле общаги

резвые вылазки из ресторана в трусы безотказной подруги

публика дремлет а кадры мелькают раскручивая спираль

качанов фрезеровщик с четвертым разрядом метит на главную роль

делит не жалуясь ложе и жалованье с женщиной древнейшего из ремесел

покупает торшер шифонеры кооператив вешалку несколько кресел

диван а мама в совхозе за гранью безумия мир покидает пресытившись уксусом

шкап а папашка является сыну по почве якшания с градусом

телевизор а фрезеровщиком больше не может рвется на север в матросы

на юг в музыканты на запад в торговцы обратно назад в лоботрясы

в среде объяснительных и протоколов зачат поэтический дар

сначала коряво извечная тема истертая ныне до дыр

парадная форма сонета надета и в самую пору почти без примерок

по том переварены восемь доз пассоса манны и кафка ремарок

усвоение оксюморона аллюзии ямба диктую яшка маруся бориска потока сознания

торжественный вклад в ундервудостроение

наконец декламация цикла эклог коллегам по разливухе на сквозняке

пересылка дебюта в большую газету в увесисто мятом конвертике

текст рецензии цитирую по материалам архива почтенного мэтра

ув тов вяч качанов здравствуйте доброе утро

подборка стихотворений добросовестно мною прочитана

недурно но ряд объективных причин не может и быть напечатана

с уважением зав лит отделом и далее в смысле совета

учение у мастеров ежедневного слова по месту прописки или работы

2.

спрятавшись в заросли лотоса или бамбука на скудном татами

средний японец посредством зеленого чая плюет на пространство и время

хотя несомненно традиция эта уйдет к своему концу

с первой закупкой японией пачки цейлонского чая грузинского образца

однако до токио далековато казбек твою фудзияму

и где мы гурманы когда завывает зима

не наши ли чайнички свищут по блочным квартирам и злачным местам

на байховых черных дудудочках номер четыреста

эх в наше время на нашем пространстве по средствам ну плюнуть на этикетку

несколько литров дистиллированной хлорки поставить на электроплитку

ошпарить узорчатый чайник внести порошок по ложке на рот

проследить как скоропостижно рыжеет семирублевый брюнет

приобретайте рафинад в магазинах объединения продтовары

кулебяки фабрики имени ферсмана безопасны для биосферы

по данным ассошиэйтед пресс чай с лимоном скрасит вашу потенцию

не плюйте кожурками залежи витамина це

пленительные минуты до наступления чаепития

неподвластные буржуазному психоанализу грани бренного бытия

когда правнук урюпинского переселенца

проникает в коварную душу статистического японца

медленно полуложась около белосуконного столика с отечественным сервизом

глядя на жесты жены на рыжее зелье и др объективности разом

ложечка звяк томик местного мэтра плюс хлюп телепрограмма якутии

репродукции раннего рериха песни фу-уп-позднего пола маккартни

фу-уп блюдце заметка глоточик глоточик в одной из газеток

о мемориальном комп хлюп лексе на восемьсот свиноматок

хрум кулебяка хрум фу-уп глоточик фу-уп и уффф

зыгыловык пры пыгыловье ык подыпсь веч кычынов

чтобы понять суть чаепития надо стать пачкой грузинского чая

пройти ее путь рассыпаясь по ложке завариваясь рыжея

реагируя с атомами лимонов томиков и кулебяк

катись колобок

3.

в шумном ободранном городе среди штатских культучреждений

в доме напротив лимона кожурка кружок небольших дарований

двери открыты для всех если всем недержанье доподлинно знать

величину гонорара которым в ближайшее время их будут иметь

под предводительством местных кумиров по четвергам или пятницам

здесь группируются б/у студенты дантисты и чутьсветработницы

если сноб то из бонз тут тиберий но редко а репа с чекушкиной чаще

кто не знает великих имен подыщите программу попроще

послеобеденно сонно ступает беседа мэтр на сцене в зале битком

монолог об известном романе и встречах с последним прозаиком

на кургузых бумажках вопросы небольших дарований неловкой рукой

ремесла безопасны секреты естественно если у смысла здоровье о'к

если ваш соплеменник вхож в рамки цензурного ограниченья

и не задевает великих имен с позиций неупоминанья

мэтр водоросль в океане подобного рода фраз

вы плывете со сцены под аплодисменты вас изранили рауты лавры цирроз

тет-а-тет с недобритым юнцом в кулуарах он арагон элюар и фрагментами фет

тем не менее ваша манера письма очевидно близка ему в данный момент

вам стихи он читает волнуясь хаотично г`отая с`ова и цезуры

цензурны его идеалы глаза его безгонорарны

мэтр вам вреден портвейн если вечер и вряд ли полезен с утра

комплиментами полнятся ваши уста вы пломбу срываете словно чадру

потоки советов отечески льются на лик недобритого мужа

расточительность ваша смешна оценить ее ибо не может

по причине своей глухоты или прочим причинам

вячеслав качанов по псевдому ниму качанов

я пишу о нем в третьем лице говорю с ним всегда во втором

он как всякая божия тварь для меня увлекательно неповторим

кончен раут и в черном кашне качанов траурно в ночь исчезает

полуслышно по лужам шуршат его ветхие кеды свидетели палеозоя

плоскостопый компостер кусает его за табачного цвета талон

проклятые сопли блин брюки промокли блин выше колен

качанов приезжает домой в неуютной прихожей копается долго боясь оказаться опять

в между креслом и шкапом эвклидовом мире где ждать и терпеть

не катю жена и не папу отец где как ныне не помнят великих имен-с

где на троне бессменное трио зубы на полке трояк до получки снова аванс

он садится за стол эту гадкую отбивную обязан же кто-нибудь кушать

последние сплетни недели обязан же кто-нибудь слышать

покорно и тошно папашкин делириум переносить

обязан же кто-нибудь помнить и помнить и стадо буренок живописать

полночь линолеум комнат на бюсте неверова лунные блики

суверенно храпит качанов одеялу вверяя свои суеверики и идеалики

среди сновидений фрагмент умывальника плещется понтий

среди умывальников рудиментарные чашки мытищенских чаепитий

утро а утро ли это а стоит ли снова хрустя и стеная

таскать из сортира на кухню из кухни в сортир и обратно проклятую отбивную

жене на ходу напевая избитый мотивчик дай рупь на обед

в отца заливая ноль семь бормотухи покуда мерзавец не шибко вопит

вытолкав чернь за порог на работы протагонист маниакально доволен

лупит по праведному ундервуду в углу за диваном

задумчиво морщит чело поражая задумчивым ракурсом

обязан же кто-нибудь помнить и помнить и стадо и полочку с уксусом

4.

скоро полвека о тата как вы раскололи скорлупку заметок о численности свиноматок

скинули с шеи диковинный черный платок

носки просушили обулись добрались добрились добились до пансионата свозили болезни

установили святое семейство на рельсы уместного образа жизни

мэтр и вам напечатан в газетище официальный почет третий роман следом за ним

несколько раньше второго до сих пор оставаясь последним

первую вашу роман поминали в случившемся накоротке

кворуме критика ы из калуги с жителем г баку

о тата бомма лауреат наителеоблрадио член союза

абзац и ни тени зазнайства отрыва от масс или позы

циклами лекции ежевечерне труженики аншлаг

кружок небольших дарований тесный семейный круг

сстарик а ттебя не меняют ггоды говаривал одноклассник репа

кивал сокурсник тиберий ровесник чекушкина ивкала пылко и капельку глупо

неутомимые дети о тата бомма томба ата ковали букеты вин

лучшая половина лауреата и члена мыла тарелки гостей выставляя вон

мэтр депутат нерушимого блока терапевт не торопит разденьтесь по пояс

ниже ровесник из сумерек смотрит уже улыбаясь

анализы крови и кала укоротили претензии собутыльников сплетников почитателей

воспоминания съели последнее фото родителей

абзац кабинет коленкор фолиантов стопки увесистых писем

с тоннами мятых сонетов од эссе и до басен

в рамке аквариума без рыб вы брезжите над столом

о тата бомма томба ата мамма о томма с уважением зав лит отделом

сон реалиста рождает чудовищ ясные мысли наше оружие

залпы слышны все дальше и тише и реже и реже и реже и

разве что произнесется порою отрезок из тезисов прокурора и литературных полемик

да пошалит по субботам на репу и печень похожий потомок

5.

качанов недотыкомку в банку укупорил законопатил все щели

но зловещие кварки собою заполнили вещи иииии злобно пищали

лешаки и шишиги плясали по шкапу торшер оседлавши хроноп

позывно кряхтел под диваном валет на столе рыбий пуп

каппа таился в ватерклозете в шуме сливного бачка

ворон на бюсте неверова ногу задрал как собачка

оборотень обернулся обратно обрывком обертки и стереорадиолой

бумернахер мерещился анной и ливией а иногда плюрабеллой

качанову мешают ик шум ик возня он кааашне надеваает зеваая

ик плохо но в кедах расселся нахальный сипулька его без сомнения двое

качанов пробирается к двери крестясь мусульмански и всячески

натыкаясь на замшевых серых мешочков настроенных прокатолически

в качанове дискуссии не предусмотрены должен и убежит

необутый по подоконнику вниз с девятого этаж-ж-жахх

автобус враждебен такси заселили бесы

качанов пешеход нивы сжаты рощи голы руки в брюки ноги босы

в здании известной газеты то ли отдела борьбы с хищениями

им изловлена группа великих имен не охваченная совещаниями

мэтр ктр на пухлой печенке держит усохшую руку

тиберий ктр сосет папироску репа ктр уписывает кулебяку

чекушкина ктр томик чекушкиной платочком теребит ни от кого не скрывая

чувство отчасти похожее на половое

качанов обращается к ним по-татарски потом по-полинезийски

он бос и сердит недобрит и опасен словно мокрушник в розыске

он глух и ответов не слышит не хочет он ловит лишь взоры

и через мгновение выйдет за всякие корки учебника литературы

прочее я изложу по итогам ибо фабуле наперекор

в этот момент двинулся на перекур

когда я вернулся чекушкина гадко плевалась смиренно и тихо молясь

качанов исчезая имел ее правую руку и триппер поскольку имелись

репа под фикусом куксился но с кулебякой а рядом тиберий

с клинически чистой картиной кия и в стадии харакири

мэтр к изумлению многих стоял невредим среди жертв и зевак

скинув полжизни годков от циррозных оправившись мук

на подбородок напялив три девственных волоска

кашне вместо галстука вместо ботинок сырые носки

итак на итаку вернулся улисс на круги свои ветер

на суд Иисус жигуленок на техосмотр

ибо и фатум и карма и дао и просто судьба или кодекс

букву веками блюдут духом подспудно паскудясь

мэтр горячку унял бициллином аминазином ударил по трипперу

покойно дает в кпз показания следователю репортеру

подозревается в непредумышленном метемпсихозе с нанесением легких увечий

срок обещают условный для соблюденья приличий

суд состоялся в отчетном году решенье его окончательно

двери держались закрытыми тщательно бдительно предусмотрительно

против кажется были из облздравотдела но мне неизвестно кто именно

свидетели из числа небольших дарований у умывальника великие имена

1984–1985, г. Киров