Текст книги "Газета День Литературы # 127 (2007 3)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Николай Беседин ЧИСЛО ЗВЕРЯ
В «Откровении Святого Иоанна Богослова», в Апокалипсисе, сказано о «последних временах» перед Вторым пришествием Иисуса Христа: «И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами... И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле...» И далее: «...что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет начертание или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое. Число его 666».
Тайна этого числа насколько была притягательна на протяжении многих веков, настолько и недоступна для понимания и разгадки.
Библейский энциклопедический словарь, составленный Эриком Нюстремом, так говорит о числе 666: «Среди сотки толкований, которые пытались дать этому числу, упомянем о том, которое встречается уже у Иринея /202 г. по Р.Хр./ и которое в этом числе находит слово „латейнос“ /греч. latinus/. Буквы в этом слове представляют по-гречески сумму чисел /в алфавитном порядке/, равную 666. Это решение задачи кажется единственным достойным внимания. Империя языческого Рима и папство христианского Рима – оба характеризуются словом латинский: латинская церковь, латинское богослужение – вот ложная похвала папства».
Толкователи числа 666 по-разному подходили к нему, но никому не удавалось выразить сущность числа зверя, которому Иоанн Богослов придавал космологическое значение: «И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя его и живущих на небе. И дано было ему вести войну со святыми и победить их».
Как правило, те, кто обращался к толкованию «Откровения», отождествляли зверя с антихристом и, пожалуй, чаще пользовались вторым словом, имея в виду рожденного в образе человека «сына погибели». Но Иоанн Богослов нигде не использует слово «антихрист» и тем более не отождествляет его с именем зверя. Напротив, он пишет: «А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков», и таким образом разделял слова «зверь» и «лжепророк» /антихрист/. Два эти понятия – «зверь» и «антихрист» нужно рассматривать как самостоятельные, несущие различный смысл и имеющие различные обличья, Да и трудно себе представить борьбу Бога в Его триединстве Святой Троицы с неким человекоподобным антихристом. Слишком неравные силы. Более правдоподобно, что и силы зла выступают в тройственной ипостаси: диавол, зверь и антихрист.
И в этой триаде зверь олицетворяет как бы сатанинский дух, сущность диавола. В противоположность Святому Духу Иоанн Богослов называет число 666 числом человеческим, не только приземляя его, но и наполняя сущностью человеческой природы, ее низменным началом. Именно сущность диавола, его дух является в образе зверя, а кодовым числом к пониманию этой сущности число 666.
Очевидно, что оно не может означать что-то овеществлённое или сличённое – печать «Мохин Давид», брюссельский ком-пьютер, Давида, Напо– леона и т.д., как некоторые предполагают.
В числе зверя заключена сущность самого зверя, которому диавол дал свою власть: «...и дал ему дракон /диавол/ силу свою и престол свой и великую власть». /Откр.13-2/.
И очень вероятно, что эта сущность – пути и способы овладения диаволом душой человека, растления ее и отвращения от Бога. Это зашифрованные символы оружия диавола в борьбе с Богом за душу человеческую. И этих символов – три. И чем-то они схожи, если имеют одинаковое начертание. Это не 666, а три раза по 6.
В Древней Иудее, а также в Греции, была в ходу замена цифрами букв, как их нумерическими эквивалентами, так называемая гематрия. И книги Нового Завета, особенно приписываемые Иоанну Богослову, содержат много примеров использования гематрии.
Если обратиться к буквенной аналогии, то в греческом алфавите это буква Z, в английском /все-таки «Откровение» – это пророчество/ буква S, с которой начинается цифра 6, в церковнославянском буква зело S обозначает также цифру 6. И этот ряд можно продолжить в других языках. Не правда ли, эти буквы напоминают чем-то змия? Ну а главное – все основные грехи, человеческие пороки, растлевающие душу, богопротивные деяния начинаются с буквы S:
S – прелюбодейство, блуд;
Stoke – курить табак, опиум, дым одурманивания, сюда же можно отнести одурманивание через СМИ.
Знак доллара S (рассечённое вертикалью) – сребролюбие, корысть, поклонение «золотому тельцу» и, по-своему, – властолюбие, ибо доллар стал синонимом власти.
Божественные заповеди: не прелюбодействуй, не убий /а наибольший грех – убить себя/ не сотвори себе кумира – здесь выражены в своей противоположности – в трёх главных грехах.
Об этом же говорится в исламской священной книге Хадис Тирмидхи и ибн Маджаха: «Знаешь ли ты, что чаще всего приводит людей в ад? Две пустые вещи – рот и половые органы».
В «Откровении» сказало, что одна из голов зверя имеет зажившую рану от меча. Вспомните знак доллара и схожесть начертания его с символом змеи, подтолкнувшей человека к первородному греху. Эти три греха Иоанн Богослов также видит в схожем образе: «И видел я выходящих, из уст дракона и из уст зверя, и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам /змеям/».
И вся эта сущность диавола, его оружие в борьбе с Божественной сущностью человека представлена в образе зверя «вышедшего из воды, имеющего десять рогов, имеющего власть над народами и племенами земли, и восседающего на блуднице, подобной Вавилону».
И этот образ удивительно совпадает с Соединенными Штатами Америки. Именно США стали блудницей, породившей все три S: табак и самые изощренные методы одурманивания и растления душ: сексуальную революцию, придав разврату смысл естественной потребности, доллар, как символ богатства и власти, как идол поклонения.
Именно США, образовавшиеся вначале из 13 штатов /дьявольское число/ и принявшие конституцию из 10 основных законов /десять рогов/ впитали и всячески способствовали распространению в мире этих трёх главных грехов человеческих, с помощью которых все более обретают власть над народами и племенами земли.
Из «Откровения» следует, что перед основным, главным зверем действует другой зверь, предтеча первого: «И увидел я другого зверя, выходящего из земли, он имел два рога, подобные агнчим, и говорил, как дракон. Он действует перед ним со всею властью первого зверя и заставляет всю землю и живущих на ней поклоняться первому зверю».
С самого начала формирования идеологии США ее составляющими стали иудаизм и масонство. Именно нравственные и религиозные нормы иудаизма, изложенные в Талмуде, и столбовой путь к обретению царства земного, указанный в уставах масонских лож Европы, положены в основу американской модели мироустройства. В этой модели американский народ объявляется «избранным народом», обладающим единоличным правом судить народы земли и решать их судьбу. Американский политолог Д.Стронг прямо заявляет: «Подобно древнему Израилю, мы поставлены Богом в центре народов».
Из «Ветхого Завета» идеологами США используются постулаты, наиболее отвечающие психологии строителей Нового Вавилона, такие, например, как «Бог любит богатых» или отождествление иудейских первосвященников с первопроходцами Нового Света.
Можно много говорить о прямых связях и родстве западных масонов и кругов, определяющих политику США, но достаточно сказать, что дух «вольных каменщиков» нигде не обрел такого числа последователей, как в США, став практически официальной государственной идеологией.
М.Назаров приводит слова одного из руководителей масонства Франции: «Мы не просто антиклерикальны, мы противники всех догм и всех религий. Действительная цель, которую все мы преследуем, – крушение всех догм и всех церквей»" Разве эти два источника «мессианства» США не напоминают «другого зверя» с двумя рогами, который предшествовал первому зверю?
И, наконец, в толкователе к Новому Завету, изданному в Брюсселе издательством «Жизнь с Богом» в 1964г., сказано, в примечании к «Откровению» /Откр. 13.1-9/: «Так как звери седьмой главы пророчества Даниилова /лев, медведь, барс и четвертый, сильнейший всех с железными зубами и десятью рогами/ знаменуют царства /Дан. 7.17,23/, то и зверь Апокалипсиса Иоаннова, вышедший подобно тем из пучины морской, соединяя в себе отличительные черты зверей Данииловых, должен означать государственную державу небывалого дотоле могущества, осуществляющую на земле волю дракона и возглавляемую самодержавным владыкою над людьми, но в духе послушного орудия сатаны – антихриста».
Случайны ли эти совпадения?
Если обратиться к «Откровению», то его пророчества как бы наполняются реальностью нашего времени, в котором США все более зримо обретают образ зверя, каким его видел Иоанн Богослов. «...И дано ему /зверю-предтече/ было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя», «...и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным».
Будущее США /зверя по образу и подобию/, если иметь в виду прогнозы ученых /от повышения уровня океана до социального взрыва/, Отцов Церкви и просто различные прорицателей, весьма реально может исполниться не в столь отдаленные времена по пророчеству Иоанна Богослова: «...пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице, ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее».
На основании всего изложенного можно сказать, что силы зла обрели имя свое. Неизвестным остается пока имя лжепророка, время и место его появления, но институты и инструменты его власти уже подготовлены и ждут «сына погибели».
Тайна числа зверя – не единственная тайна Апокалипсиса. «Откровение святого Иоанна» многослойно в пространстве и времени. Оно охватывает не только всю историю человечества и арену его действия – Землю, но и выходит за их пределы, рассказывая и пророчествуя об истории вселенской борьбы сил добра и сил зла, Бога и диавола, в которой зверь и его число – только несколько страниц этой истории, приоткрыть которые автор надеялся в этих заметках.
Владимир Личутин «НАТОПИЛ ОН СМЕРТЕЛЬНУЮ БАЕНКУ…»
Из книги воспоминаний «Год 93… Вид из деревенского окна»
... «Вот те на… У вас что, и свету нет?» – спросила Лариса, входя в избу.
«Нету свету, Ларочка! Отрубили, – воскликнула Люся Проханова, слегка захмелевшая, оттого голос у неё был сладкий, игривый. – И не надо… Как-то даже лучше, глазам спокойнее при свечах.»
«Ага, церковью пахнет, постом, кадилом, попом…» – перебил Проханов. Жуковатые глаза у него играли в сутемках, как влажные маслины.
«О чем ты, Саша, говоришь… Тебя даже неловко слушать… Мы так привыкли к удобствам, Боже мой, так далеко отошли от природы… Это наше несчастье…»
«Может быть ты и права, Люся, но с удобствами лучше, – поправила Лариса Соловьева, зябко перебирая плечами и вместе с тем, наклонившись над столом, оценивающе оглядывая его, прицеливаясь к тарелкам. – Люсечка, дорогая, мне так хочется есть, я так проголодалась, я так устала. Это просто счастье, что нам Бог помог, и мы не заблудились в метель, не застряли в болотах, не укатили в другую сторону, не погибли и не замерзли, что нам попался какой-то странный человек, он неожиданно вышел из леса с посохом, в волчьей дохе, в лисьем малахае и с седой бородой по пояс – и показал нам дорогу. Мы предлагали его подвезти, но он отказался, лишь махнул рукою – и пропал… Я оглянулась, а его уж нет. Володя Бондаренко, я правду говорю?..»
«Почти…»
«Невероятно, мистика какая-то! – вспыхнула Люся. – Это так странно, неправда ли? Это чудо… Кричи – не докричишься… Вы одни в ночном лесу, метель, и этот старик в бороде вдруг появляется из тьмы. Как это всё по-русски. Может это был даже… Ну, как ты говоришь. – Женщина смутилась, прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. – Короче, я этому верю.»
«Ну, как не верить… Я же не вру, правда, Бондаренко?»
«Почти… Ларочка, успокойся, соловья баснями не кормят. Мы так не успеем старый Год проводить. А это плохо… Саня, скажи нам путеводное слово.»
Проханов отключился от разговора, перестал едко притравливать жену, вставлять палки в колеса, но сидел, откинувшись на спинку стула, призамгнувши глаза, какой-то помолодевший, домашний, благорастворённый, с доброй беспечальной улыбкой, со стороны, из сумерек, наблюдая за всеми. Свеча притухала, оплывала, темень сгустилась вокруг стола, лица наши едва различались. Дуся вдруг спохватилась, зажгла на кухне керосиновую лампу, затрещал фитиль, едкий запах притёк в горенку, и стены слегка прираздвинулись. Саша очнулся:
«Ну что сказать, дорогие мои друзья… Год девяносто третий уходит от нас, ужасный год, страшный год распада страны, разрушения, смертей, гибели близких, жути, крови, слёз и страданий. Уже, казалось, никто не устоит под сокрушительным навалом антинародной власти, нашу газету „День“ закрыли, ворвались в редакцию люди в масках, бронежилетах, с автоматами, будто мы какие-то разбойники и грабители, всё что могли унести – унесли, нас выгнали на улицу… Но это был и светлый год, год надежд, русский народ восстал, впервые за много лет показал силу духа, страсть к сопротивлению, жертвенность и мужество, сотни людей, отстаивая честь и правду, сгорели заживо в Белом доме, в этом окаянном крематории, – но не сдались… Мы: Бондаренко, я и Женя Нефедов, бежали, нас преследовали, мы скрывались, мы могли бы затаиться и в Москве, и там бы нашлись надёжные люди, но мы направили стопы к Володе Личутину, нашему другу, зная, что в глубине рязанских лесов он убережет нас, укроет, даст перевести дыхание и осмотреться, как действовать дальше. И вот мы снова здесь, в этом добром деревенском доме в глубине России, занесённой снегами, у наших друзей Володи и Дуси, нам здесь хорошо, уютно, спокойно, мы не сломались, у нас есть новая газета „Завтра“, которую мы неимоверными усилиями выпускаем, скитаясь по стране в поисках типографии, убегая от сыщиков, милиции, властей, которым приказано нас держать и не пущать, но находятся всюду верные помощники, народ нам верит, народ ждёт нашу газету. А значит, ничто не пропало зря, и впереди нам предстоит борьба… Все мы, слава Богу, здоровы, беда миновала нас, обошла стороною и детей наших... Вот за всё это и выпьем.»
«Саша, ты златоуст, – невольно воскликнул я, душа моя ослезилась, всхлипнула неслышно, заполнилась теплом ко всем сидящим, и что-то подобное, наверное, овладело всем застольем. – Ещё Валентин Распутин может так же говорить, без запинки, будто словесную пряжу вьёт, и ни одного разрыва…»
«Наконец-то похвалил… И для меня одно доброе слово нашлось…»
Звякнули рюмки, дружно сойдясь над столом. Не успели толком закусить, поднялся Бондаренко с бокалом шампанского… Жена покосилась на него, но промолчала:
«Ларочка, бокальчик шампани – и всё… – сказал умоляюще. – Что делать, своя бочка выпита, пора лодку вытаскивать на берег, сушить вёсла и думать о вечном. И хорошо, что завязал, больше времени останется для работы ... Александр Андреевич всегда рад такому работнику: не курит, не пьёт, ну и дальше по всему списку…»
«Верной дорогой идёте, товарищ Бондаренко... Ещё бы не ел, не пил и зарплаты не просил… Цены бы тебе не было», – засмеялся Проханов.
"Ну, дорожка, конечно, надо сказать… – протянул Бондаренко, поблёскивая очёчками. – Не на Голгофу, конечно… Но всё-таки. Ведь под Москвой деревня, каких-то вёрст триста всего, считай совсем рядом; погромче крикни, на Красной площади услышат. И вот едем, мы, едем – конца-краю нет, гололедица, темень, метель, людей – никого, вымерла Россия. Ну, как тут не запаниковать?.. Мне-то конечно что, не я же за рулем. Посиживай себе… Я говорю, Ларочка, не трусь, Бог не выдаст, свинья не съест, – ха-ха…ха! Ну как, Лариса, я был прав? Доехали ведь и вполне благополучно, и никто нас не съел. Ни волки, ни свиньи, ни медведя. А могли бы, могли, если бы мы вбок отвернули. И тут какой-то человек нам попался… Ведь на авось ехали-то, не зная пути. О чем это я? Да… значит в русском «авось» не все так мелко, нелепо и глупо, как изощряются западенцы, а в нём какая-то глубокая сила живёт, которая и руководит. А над «авосем» стоит наш русский Бог, а с ним-то мы выстоим и с нашего пути не сойдём! – Бондаренко заголил запястье, взглянул на часы. – Кстати, друзья, тютелька в тютельку, самое время поднять тост… Не только я говорю вам сейчас, но и вечно пьяное Кабанье Рыло из Кремля, которого мы, слава Богу, сегодня не слышим и не видим из-за отсутствия электричества: «С Новым Годом, дорогие товарищи!..»
«Кого не видишь, того как бы и нет. Не ко времени вспомянул… Хоть сейчас-то посидим во спокое безо всякой московской шпаны», – ввернул я запоздало и отхлебнул «шипучей советской кислятинки». Пузырьки шибанули в нос, и я закашлялся.
«Нельзя, Личутин, никого ругать в светлый день», – с намёком пошутил Проханов и вдруг тихо-тихо запел:
…А где тот лес"? Черви выточили.
И где черви? Они в гору ушли…
И где та гора? Быки выкопали.
И где быки? В воду ушли…
Голос у Проханова низкий, густой, с переборами, внутренне напряжённый, будто придавливают ему грудь и не дают звуку вырваться на волю в полную силу. Саня не просто поёт, но словно бы вглядывается куда-то вглубь своей недремлющей памяти, где вся жизнь его поместилась от младых ногтей до нынешних первых паутинчатых седин. Люся подключилась бархатным голосом, ловко подстроилась под водительство мужа, не переча ему… Вот два голоса слились, не бегут вразбродицу, перенимая на себя власть, но знают такт и меру, и добровольное подчинение. А без этого чувства согласия, братцы мои, никакая песня красиво не завяжется, искра противления и гордыни невольно выдаст себя, выскочит из горла петухом… Невольно вспомнилось, как праздновали однажды день рождения у Володи Бондаренко на станции «Правда» в крохотной тесной квартирёшке из двух чуланов, куда сошлись человек пятнадцать единогласников и единомысленников. Сбились, как кильки в банке, но ведь хорошо было в тесноте, так сердечно и незабытно, но уже неповторимо… Вот так же, как сейчас, Прохановы вдруг запели и у Люси вырвалось непроизвольно: «Если бы вы знали, как я люблю Сашу!» Вскрикнула и вспыхнула лицом и, по-птичьи округлив карие добрые глаза, с изумлением взглянула на мужа, а тот гордовато приоткинулся к спинке дивана, вот-де, я какой гусь, встряхнул густой воронёной волоснёй, но промолчал, наверное, в некоторой оторопи…
Лет восемь, поди, минуло с той поры? – мысленно прикинул я, вглядываясь в поющих друзей. – Как быстро, незаметно проскочили они.
…И где вода? Гуси выпили.
И где гуси? В тростник ушли…
И где тростник? Девки выломали.
И где девки? Замуж вышли…
И где мужья? Они померли.
И где гробы? Они погнили.
…Когда стол собирали, думали загулять до рассвета, как водилось в прежние годы. Иль темнота вселенская так тесно объяла, что остудила застолье, иль все приустали за долгий суматошный день, но вдруг все разом скисли, загрустили, запозёвывали, запоглядывали на кровать…
«Бай-бай, бай-бай, ты собачка не лай…»
Так закончился год девяносто третий.
А утром небо заволокло, затянуло хмарью, с крыш закапало, от снегов поднялся влажный туманец. Стало промозгло, душно, словно апрель на дворе. С крыш обрушивался с грохотом подтаявший снег. Наши женщины решили навестить часовенку, что затаилась от постороннего взора у лесного святого родника, но ни дороги, ни стёжки туда по-за деревней; и, увязая в сыром снегу по рассохи, с кряхтеньем и бабьим визгом одолели они метров десять от околицы и, мокрые по пояс, вернулись обратно в избу. Восторг от деревенского житья сразу попритух; впереди ждал длинный день, ни света, ни телевизора, глухая тишина. Ну чем занять себя наезжему горожанину? Только спать, есть-пить, да сплетничать.
И тут вспомнилось, что обещана гостям деревенская баня. Уж так повелось нынче в народе: если хочешь заманить гостей в деревню, то обещай уху из свежины и парную. Баня слывет за ощутимый зажиток и хозяйственность; это почти роскошь… «Что, у вас даже баня есть своя?» – обычно переспрашивают, округляя в легкой зависти глаза, как будто век не мывались.
…А баенка у нас стоит под старым вязом в огороде. Половину занимает присадистая печь с котлом и, чтобы протопить, надо день убить, столь прожорлива она, неукладиста; надо кипящую воду сливать в баки не один раз, дров таскать охапками, чтобы каменье прокалилось, да после дать остояться с часок. Баня не новьё, ей уже лет пятнадцать, строил, как заехал на рязанщину, мох из пазьев синицы-трясогузки повыдергали, оконницы порасселись, половицы порассохлись, на потолке песок повысыпался в щели. В общем, с обрядней, надо сказать, мороки много; исстари повелось в деревне – чтобы баню урядить, надо вбить в неё целый день. (Хорошо ещё, если колодец рядом. Помню из детства: наш дом в Мезени стоял у болота, а родник был под угором, таскали воду за километр, но от бани не отступались.) Потому и говорится издавна: «банный день». Значит, все прочие труды невольно отступают на второй план, потерпят до завтра. Хозяин топит, жена пол, полок, потолок, лавки да и стены голиком с дресвою шоркает, щёлок в бочке наводит, бельё рубелем катает, шайки-тазы намывает. Так и стоит перед глазами эта незабытная картина, словно и не укатилась под обрыв с тех дней плывучая прорва лет. И вроде бы моркотны, суетны эти хлопоты, сколько надо убить драгоценного времени на помывку бренных телес, но мы же русские люди, а не турки остроголовые, не итальяшки-макаронники, и не спесивые французишки, чтобы телесную чистоту наводить из медного тазика, где воды с кружку. Для русского баня – это как бы разговленье после недельной работы на земле, телу – праздник, душе благое смущенье, а сердцу веселье. Как хорошо, поддав на каменицу, хлёстко пройтись берёзовым веником по истомлённым, жаждущим жара моселкам… Да нет, пожалуй, я на этом и остановлю всхлипы и придыхания, ибо изрядно уже понаписано в литературе о русской бане…
И вот пробили мы лопатами тропинёшку в зыбуне – получилась траншея по пояс; и стал я топить по заведённому порядку. Но только упустил из виду, что неожиданно оттеплило на воле, сырая сизая мгла повисла в воздухе, с крыш каплет, брёвна баенные отпотели, лавки отсырели. Эх, кто бы надоумил с вечера подбросить в топку охапку берёзовых поленцев, чтобы просушить стены… Калил, калил я баенку, наверное, костёр ополовинил, столько дровья извёл, и парилку-то вовремя закрыл, и веники-то замочил, кажется, сделал всё честь по чести, чтобы не втоптать себя в грязь перед друзьями-пересмешниками. И уже впотемни с дворовым фонарём отправились мы гуськом на помывку, растелешились, нырнули в парилку, зажгли свечу в стоянце; расселись мои друзьяки соколами на полке, приказывают сверху: «Ну-ка, друг Личутин, подкинь ковшичек, а мы испробуем свежего парка!» И приготовили веники. Зачерпнул я из котла кипяточку, плеснул на каменья, а от них лишь – пшик, и какая-то сырь пеленою развесилась в бане, ничего толком не видать и с потолка тут закапало, запоточило на наши головы. Ещё раза два пытался я пробудить бессердечную каменицу, вдохнуть в неё жизни, но только залил водою. И свеча тут сгасла. На ощупку, кой-как окатились – да и скорей в избу. И не столько напарились – сколько угорели, намерзлись, аж посинели, сидючи на полке… Посыпалось тут насмешек на мою грешную голову – не со злого сердца, но язвительных; и то ладно, хоть нашёлся повод посмеяться и выпить. Ведь кто на Руси после бани не примет рюмашку водчонки? Как говорят в народе, только Иисус Христос – у него руки приколочены, да телеграфные чашечки, что висят на столбе вниз головою.
И пока сидели за столом, поджидая, когда наши женщины вернутся из бани, зародилась в моей голове подозрительная мысль, что кто-то вадит нами, строит злые козни, ставит в Новый Год подножки одна за другою, чтобы мы пали рылом в снег, да больше и не выбрались из него. Не иначе как черт хвостатый, незаметно проскользнув в подоконье нашей избёнки или в полые двери, все наши добрые намерения ретиво перечёркивает…
А тут и наши женщины вернулись с помывки с охами да стонами: напились, бедные, угару. На Ларисе лица нет. А спальное её место было на кухонном столе, то она тут же взлезла с помощью Бондаренко на своё ложе, ручки на груди скрестила, собралась помирать. С сердцем дурно, щёки – мел, глаза ввалились, обочья почернели – отходит наша подружия. Эх, забегали мы вокруг, как у новогодней ёлки, стали пособлять, отхаживать каплями. Лариса лишь вяло отмахивалась ручонкой да пристанывала, дескать, отстаньте, дайте спокойно помереть. А что нам-то делать? До больницы не докричишься, связи нет, дороги нет, света нет. Эх-ма, Русь ты, великая да бескрайняя, да могучая, при пьяном, диком самоуправе-вознице. Далеко ли укатишь при безумном кучере?
«Сотворил ты всем нам, Личутин, смертельную баньку, – подвёл итог насмешливый Проханов. – Большое спасибо тебе… Вот зазвал к себе в гости, а суждено ли выехать – это ещё баль-шо-ой вопрос.»
Я пробовал оправдаться и отшутиться – да куда там, никто и не слышал меня. Расползлись по избе на ночевую, как пьяные тараканы, – да с тем и празднику конец. Я задул лампу, ощупкой нашарил кровать, грустно забился под одеяло; ширя глаза, недолго вглядывался в темень, объявшую дом, напряжённо вслушивался в избяные звуки, как бы на слух справлялся, живы ли ещё мои сердешные… Да с этой тревогою на сердце и уснул.
…Утром гости разъезжались. Я положил Проханову в багажник обещанную свиную ляжку. Проводил друзей до росстани, помахал рукою. На следующий день и мы покинули деревню.
Но, как оказалось, на этом приключения друзей не закончились. На свиной оковалок свалилась канистра, и мясо всю дорогу до Москвы отмокало в бензине.
…Лариса Соловьева на московской кольцевой автодороге умудрилась загнать свой «жигулёнок» под кузов «камаза». Но, слава Богу, всё обошлось.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Невольно возникает вопрос: отчего именно на переломе, когда один год умирает, а другой нарождается, случается столько странных историй, порой невразумительных и необъяснимых, похожих внешне на стечение обстоятельств, но в сути их всегда таятся чей-то умысел и злая сила; именно в эти дни из тлена и тьмы, как по зову трубы, приступают к православному жилищу обавники и ведуны, волхвы и кудесники, ведьмы и колдуны, и прорва прочей лешевой силы, – и давай играть с христовеньким. Здесь таится много таинственного и туманного и нельзя объяснить только тем, что именно в эти поры рождается младенец Иисус, и нечистая сила мешает ему укорениться на земле-матери в образе человеческом, чуя его небесную Божескую силу, которую они не в силах обороть.
Ведь когда-то Новый Год не был в канун рождества, и приноровлен он в самую неурочную, неудачную пору для летоисчисления, как бы человек после ни исхитрялся приукрасить, мифологизировать этот день, призовя в свою помощь даже древнего языческого бога Мороза. Получается, что год начинается с зимы и кончается зимою, каждый раз прихватывая суровой снежной поры у своего молодшего брата. И как ни исхитряйся тут, как ни выкручивайся умом, но мы невольно подпадаем под плен Деда Мороза, как бы ни старались вырваться из его оков. Мара, Маруха, Морея, мрак, морок, мор, море, марево, Мороз – это личины бога смерти, и выходит, что мы празднуем не день зарождения года, но славим древнего бога смерти…
Я не ратую за перемену календаря, но лишь высказываю мысли по поводу, замечая несовершенство ума, гордыню земных властителей, переиначивших численник. Ведь у Бога свое время, не подвластное нашему разумению; им запущены однажды небесные часы, и планеты-шестерёнки, невидимо притираясь друг к другу, крутятся до той поры, пока этого желает Творец.
У наших дальних предков, когда они жили по солнцу, когда Солнце было Богом, годовой круг начинался в марте и назывался – «лето». И смена времён была естественной, законченной: весна-лето-осень-зима. Каждой поре по три месяца. Позднее сошли на сентябрь и снова годовой круг был верен и биологически, и духовно, и душевно: осень-зима-весна-лето… Значит, величили, праздновали, миловали иль Весну, когда всё в зачине, в ератике и любви; иль Осень, когда человек собирает плоды своего труда на земле-роженице, «хлеб наш насущный»… Зима притаена в круге жизни, после неё всегда будет весна, рождение, воскресение…
