Текст книги "Газета День Литературы # 127 (2007 3)"

Николай Лугинов ПРИТЧА ОБ ИЛДЭГИСЕ

Однажды...

Ушла сырая и холодная буря, и родился солнечный день весны. Горстка людей Тангаса – рабы – всю ночь коченели от холода и, едва не заколев, стали засыпать на солнечном сугреве утра. Но и тех, кто задремал, разбудил щекочущий запах вареного мяса.

Раб, готовый к продаже, должен иметь вид среднеупитанного человека – так считал работорговец Ханай. Выставляемые на торги рабы Ханая попадали в такие условия, которых многие из них отродясь не знали, а купленного за большие деньги упитанного раба хозяева берегли, как дорогую вещицу. Кем были эти рабы, когда рабами не были? Чаще всего воинами, пленёнными в битвах. Зная, что упавшего духом человека не поставишь на ноги самой вкусной едой, Ханай говорил несчастным:

– Забудьте прошлое! Истинной свободой обладает только раб, потому что ему не нужно думать о семье, о детях, о доходах! Поработал – и спи! Так что считайте себя заново родившимися на свет. Глупый будет упрямиться и жаждать побега: он будет пойман, наказан, а скорей всего убит в назидание другим резвым! Если же вы безропотно примете свою новую судьбу, докажете свою преданность и верность хозяину, то получите свободу, доброе имя, высокие чины и должности!

«Сомнительно... – думали о его словах рабы. – Один Создатель знает, какие муки ждут нас впереди! И не лучше ли умереть на бегу, чем быть ведомым за верёвочку, как скотина, на торги!»

Но Ханай не был бы богатым, если бы не видел на три аршина в землю. Он умел из беременной тучи сделать юное облачко.

– Не гневите Бога! – проповедовал он. – Вспомните своих товарищей, чьи глаза вылущили вороны! Зачем же, по-вашему, Господь даровал вам, презренным, жизнь? Не будь его воли, вы давно бы стали пищей тех, кто имеет крылья, чтоб летать, и лапы, чтоб бегать! Господь даровал вам еще одну жизнь, и надо думать о том, как врасти в неё, а потом из неё вырасти!

– Истинно говоришь, хан! – прозвучал чистый детский голос – все обернулись и увидели подростка, которому на вид было чуть более десяти лет. – Господин мой! Будь для меня солнцем и луной! Возношу свои мольбы до небесных ушей Бога: продай меня! Подари мне счастье жить новой жизнью!..

Речь его поразила и взрослых.

Ханай не удержался и почесал лохматый затылок:

– Как продать? Сынок, ты чей, откуда взялся? Я ещё не встречал человека, который просил бы его продать!

Мальчика звали Илдэгис. Он сказал так:

– Кто мои родители, откуда родом – не скажу, хочу забыть. Но обратно не вернусь. Мое счастье – впереди!

– Откуда в тебе такая вера?

– Бог меня вразумляет, он говорит мне, что проживи я на своей родине хоть до ста лет – жизнь эта будет бесславной! Там нет благодарности и уважения к людям, которые чем-то выделяются из множества со– гбенных в добровольном рабстве! Я решил бежать и продаться тому, кто оценит мои стремления!

Народ недоумённо загудел – вокруг мальчика образовалась пустота.

– Сколько же тебе лет, что ты так... хм... необычно рассуждаешь?

– Мне уже тринадцать!

Ханай удивленно поднял брови:

– А я думал, пять! Такой заморыш! Кто ж тебя купит?

Смеялись и рабы, и охранники, оглядывая впалый живот и проступающие сквозь кожу ребра.

– Меня купит равный мне по уму! – едва не плача от обиды, отвечал Илдэгис.

– Ум?! Ум можно выбить одним хорошим ударом кулака! – Ханай показал, как это делается, ударив себя кулаком по колену.

– Что ж... – сказал мальчик. – Безумному всё равно – он счастлив!

– О, несчастный! – снова удивился Ханай и обвёл взглядом своих охранников, словно бы призывая удивляться вместе с собой.

– Я прошёл пешком степь шириною в тридцать кес, – размазывая слёзы по щекам, продолжал мальчик. – У меня хватило сил не умереть без пищи и воды, а всего лишь исхудать! Тойон мой! Прошу-умоляю: не гони меня! Если я благополучно доберусь до Иранской земли, буду молиться за тебя! А если добьюсь своего и с Божьей помощью стану благородным тойоном, то отправлю тебе целый караван богатства! Ты получишь иранские ковры и серебряные чаши из Индии, золотые монеты и самоцветные камни, жирных верблюдов и тонкорунных овец!..

Смеялись все.

Купец, довольный тем, что ему удалось развеселить рабов таким неожиданным способом, подошёл к мальчику и потрепал его по голове, ероша волосы.

– Уговорил, уговорил... – сказал Ханай, вытирая о халат руку, приласкавшую мальчика. – Я беру тебя, гнилой товарец! Я постараюсь продать тебя, котёл с проржавевшими боками, – я добр: пусть убедятся все, имеющие глаза и уши! Эй, жалкие нойходоры! Вымойте этого... хе-хе! говорящего ослёнка в трёх водах, оденьте его в блестящие одежды и накормите так, как накормили бы большого тойона: едва ли не до смерти! Продам мальчишку, если кто позарится!

Отец Илдэгиса был ничем не хуже других отцов.

Мать Илдэгиса сердечно любила сына.

А он захотел быть проданным, полагая, что единственный путь достижения славы лежит через рабство. Откуда такие мысли?

Этой зимой объявился в родительском доме его старший брат Байталай. Семь лет прошло с той поры, как Байталай пропал без вести в одном из жесточайших сражений. Оказалось, что под ним убили коня, а сам он стал пленником и попал в рабство. Местом его обитания была Иранская страна, а хозяином – великий воин Масуд-султан. В рядах воинов Масуд-султана Байталай бился на самых опасных рубежах и пролил много своей и чужой крови, чем доказал свою преданность султану.

– В обычае той страны, – рассказывал брат, – возвышать и отличать верных и преданных чужеземцев... А я служил честно, и через пять зим был удостоен чина тойон-менгенея: разве этого мало? Мог ли я здесь, на своей родине, взлететь так высоко, куда и мечтами залететь может лишь легкомысленный бездельник!..

– О, брат! – трепетал, как язычок пламени, Илдэгис. – Что же это за страна? И разве есть на свете справедливость?

Брат с тревогой глянул на мальца своими воспаленными безжизненными глазами: поймёт ли этот умный зверёк, что чем больше становилось у него богатства и мощи, чем выше он восходил в чинах, тем острее и изнурительнее становилась тоска по родине?

– Это удивительная, благодатная страна, куда стекается всё самое красивое, богатое и дивное со всего света... – заговорил он. – Там у меня, бывшего раба, в услужении было множество рабов... Но тоскуя по родине, я таял, как горсть снега... и всё же снег становится водой, вода – ручьём, ручей впадает в реку и течёт к родной стороне... Каково же человеку? И я перестал спать, есть, радоваться, брат... Видишь, мне и камлания не помогают, и лекари-отосуты бессильны: душа моя надломилась!

Байталай рассказал, что на седьмой год своего служения султану он сбежал. Тогда в горах восстало одно из малых племен, задавленное поборами и бесправием. Байталай с войском подавил восстание, но во время дележа добычи он почувствовал неодолимое отвращение к происходящему. С высоты горного плато он увидел восходящее в родной стороне солнце, и зов дома зазвучал в нём с неодолимой силой. Он бежал, бросив свое войско. В суматохе и алчбе никто не заметил его исчезновения. Для человека, чьи карманы набиты золотыми динарами, открыты все пути и, пересаживаясь с усталого коня на свежего, он гнал дни и ночи напролёт, пока круг не замкнулся: вблизи того самого места, где он впервые попал в плен, его снова схватили, но уже разбойники. Они обчистили Байталая и оставили ему только жизнь, считая, что она ничего не стоит, являясь жизнью нищего. Палящий зной и холодные ночи, сбитые до крови подошвы ног и струпья на коже, покрывшие следы разбойничьих кнутов, – всё это наводило на мысли вернуться к купцу Ханаю и отдать себя в его руки с тем, чтобы через месяц-другой снова оказаться в султанской земле и занять прежнее положение при дворе. Никто не заподозрил бы высокопоставленного тойона в бегстве от собственного успеха. Случалось ведь, что люди пропадали на войне, а потом вновь объявлялись на рабьих торгах.

Но всё же усталые ноги несли Байталая домой.

И вот, еле живой, он добрался сюда и ни о чём не жалеет, хотя уже месяц не встаёт со скорбного ложа, и месяц не отходит от него младший брат Илдэгис, которого он помнит ещё шестилетним мальчиком, что провожал его на войну. Хоть и болен Байталай, но в силах понять, что любопытство подростка не досужее, что в отсутствие родителей Илдэгис вьёт паутину своих расспросов неспроста.

Сказал, подумав, Байталай:

– Тоойуом, малыш, запомни: будь ты хоть султаном на чужбине, счастливым ты будешь только у себя на родине, даже если ты там – последний нищий... Это я испытал на себе...

На это Илдэгис ответил:

– Человек – не крыса, которая не отходит от своей норы, не птица, которая всё равно возвращается к своему гнезду. Его родина там, где оценен его талант, где верят в его предназначение!

– Глупец ты, верблюжонок! – тяжело вздохнул старший брат, закрыл глаза, и слезинка стыдливо юркнула по его смуглой щеке. – Ты видел её, эту слезинку?.. – спросил он. – Это не слезинка, это последняя капля моих сил... Всё из меня выжато. Меня превозносили до небес, я был силён и удачлив... Моими руками и моим умением, рвением таких, как я, честолюбцев султан сокрушал своих врагов! Но ни одна похвала не проникла в мое сердце, а душа моя омертвела! Нет! счастлив я мог быть лишь служа своей стране, верблюжонок...

Вскоре Байталай умер, а Илдэгис бежал из дома.

***

– Идут...

– Купцы показались...

Ясным днем охранники стали подниматься на возвышенность и, оживленно переговариваясь, вглядываться в место слияния реки Итиил с южным морем.

Засуетились и торговцы, спеша отсеять ремесленников от скотоводов, молодых женщин от старух, годных лишь для работы по хозяйству. Ханай же, из года в год отбирающий для продажи дорогостоящих воинов, не суетился. Он загодя присмотрел товар и теперь выстроил двести двадцать шесть рабов на городской площади и ещё раз обошёл их ряды.

– Вот этого, с кислым лицом – вон из строя!

– О, Ханай! – пытались возразить помощники. – Он силён и вынослив: что ж лицо? Воюют ведь не лицом!

– Печаль – это зараза! – жёстко усмехаясь, говорил Ханай. – Он этой печалью перезаразит половину войска! Отведите-ка его на каменоломню – пусть там развеселится, а взамен подыщите там весёлого и готового к продаже!

Так он отбраковал тринадцать человек, и многие из них бросались к его ногам, моля оставить их в строю. Однако он остался глух к мольбам несчастных. Он дорожил своим купеческим именем и знал, что султан дорожит его товаром, а это – залог благоденствия и уверенности в завтрашнем дне.

После полудня к крутому берегу пристали корабли иноземных торговцев. Когда купцы спускались на берег, солнце, начинавшее алеть, так играло в их ярких нарядах, что многим слепило глаза. Илдэгис широко открытыми глазами разглядывал ткани, намотанные вокруг голов гостей, широкие шаровары и гнутые кверху носки парчовой обуви, бусы и ожерелья на шеях мужчин.

Ханай подвел к своим рабам маленького меднолицего человека, который все время отдувался, словно пытаясь согнать с губ невидимую пушинку. Он воротил лицо от Ханая, который, согнувшись в поясе, все норовил забежать вперед меднолицего и заглянуть тому в лицо. Меднолицый обошёл ряды рабов и оглядел почти каждого маленькими и умными глазами. Лишь после этого заговорил на непонятном Илдэгису языке, то нагибая голову кого-то из рабов и указывая на шрам, то указывая на отметины боёв в виде шрамов на плечах и бёдрах. Всех, кто имел подобные знаки, он выводил из строя.

Пользуясь своим малолетством, Илдэгис неотступно следовал за торговцем, приглядывался к каждому движению, но говора взрослых не понимал. А говорили торговцы о том, какого рабы роду-племени, сколько из них ханглы, которых русские называют печенегами и от которых пошли якутские хангаласы.

– Надеюсь, все они кипчаки? – спрашивал маленький.

– Да-да! Все, господин! – отвечал Ханай. – Я помню про твой заказ! И почти половина из них – ханглы...

Услышав это, двое отбракованных из-за шрамов на голове воскликнули:

– И мы! И мы тоже – ханглы!

«Я тоже родом из великих ханглы», – подумал Илдэгис и легонько дернул Ханая за рукав, но тот досадливо отмахнулся.

Торговец завершил осмотр рабов тем, что заставил забракованных пробежаться с большими камнями в руках, наблюдая за их дыханием, а уж потом ударили с Ханаем по рукам. И тогда Ханай, довольный свершившимся делом, ухватил Илдэгиса за тощую шею своей пухлой ладонью и вывел того пред очи иноземца.

– Вот подарок тебе, почтенный торговец! – сказал он.

Меднолицый удивленно поднял брови и сделал губы скобой книзу. Илдэгис выпрямил спину и снизу вверх глянул на Ханая, ища у того поддержки. Ханай продолжал:

– Не смотри, почтенный, что он тщедушен, как побег дерева под каменным валуном. Бог дал ему светлую голову: вырастет побег, станет деревом, и в тени его ты всегда найдёшь добрый совет, покой и отдохновение!

– Да он же помрёт в дороге! – уверенно сказал меднолицый.

– Нет, господин! – пискнул Илдэгис. – Нет! Горная речка быстрее равнинной, камень обойдёт, под землю спрячется, но прибьётся к большой реке! Не лишай меня счастья...

Торговец присел на корточки перед Илдэгисом и удивленно покачал головой:

– Какого же это счастья? Быть рабом?! – Он снова стал надувать щеки.

– Я родом из великих ханглы: купи меня – не пожалеешь! Малый пёс вернее большого шакала!..

– Хэх! – улыбнулся меднолицый. – Ты неглупый ханглы. Я тебя покупаю, и теперь ты волен идти куда хочешь! – И торговец поднялся перед Илдэгисом во весь свой небольшой рост, давая понять, что разговор окончен. Однако Илдэгис пал на колени и ловко обхватил руками ноги меднолицего чужеземца.

– Нет, нет, мой тойон! Если ты пожалел меня, так пожалей и мое искреннее желание: хочу уехать с тобой на далекую иранскую землю!

– Глупец! Что может быть дороже свободы на этом свете? Богатство? Отнюдь нет! Чем богаче становишься, тем больше ощущаешь себя рабом своего богатства! Знания? О, не-э-эт! Нет. Чем больше узнаешь, тем огромней становится то, чего никогда не узнаешь... Скажи: что же может быть дороже свободы?

И тогда Илдэгис слово в слово повторил слова своего старого дяди по отцу. Он сказал:

– Свобода – не для человека! Она – для никому не нужной твари. Слава – вот причина стремления к богатству и знаниям. Слава – это не только поклонение земных людей, это воля Богов. Человек, добившийся славы, – это выразитель и вершитель Божественного замысла!

Замолчали и рабы, и свободные люди. Замолчали на мгновение прибрежные волны.

– Не-э-эт! – воскликнул вдруг Ханай. – Я не отдам его, этого златоуста!

– Он куплен! – возразил меднолицый торговец и положил руку на голову Илдэгиса. – Пусть поживёт и поймёт, как далёк он сегодня от истины... Запомните слова Хасана!

***

Корабль Хасана шел прямо на юг.

За двадцать дней путешествия Илдэгис впервые узнал, что такое шторм и усадка на мель, но корабль уцелел и мальчик остался жив. Наконец-то показались впереди по курсу земли Арраанские, находящиеся на другом берегу моря Абескуун. Владел ими султан Ирана. Здесь нашёл своё место самый большой невольничий рынок. Товаром были воины и ремесленники, черные рабы для тяжёлых работ и мастера редких рукоделий, писаря и учёные.

Когда подошла колонна могучих рослых рабов, купцы обступили её, спеша перебить друг у друга покупку и норовя приобрести для перепродажи по десять-двадцать человек. Однако Хасан не спешил, лицо его оставалось невозмутимым среди всеобщего галдёжа и звона монет, среди разноязыкого гвалта и возникавших тут же склок. У Хасана уже был уговор с правителем Арраана Алпамиром о продаже всех двухсот рабов. И к концу дня, когда покупатели разошлись несолоно хлебавши, явился сам Алпамир в окружении угодливой свиты и десятерых охранников-нубийцев. Он оглядел ряды отборных и протянул руку Хасану:

– Я доверяю тебе!

– Нет для меня ничего дороже твоего доверия! – горячо ответил Хасан, медное лицо его просветлело, он довольно запыхтел.

Алпамир поднял руку. Сверкнули дорогие перстни на его сухих пальцах, и блеск самоцветов, как чары, поверг всех в оцепенение.

– Кипчаки! – заговорил Алпамир по-кипчакски. – Сородичи мои, выросшие на бескрайних степных просторах, обожжённые солнцем и ветрами, выносливые и отважные! По воле Бога прибыли вы в эту благословенную страну, и прошу вас отныне не считать себя рабами! Отныне вы – воины великого султана!..

– ...а-а-а-а-а! – раздалось в ответ, как мощное эхо: это кричали бывшие рабы в приливе высокой благодарности и восторга жизни. Алпамир выждал отлива и снова поднял руку – мгновенно настала тишина: люди уже повиновались ему и не принадлежали себе, хотя и были объявлены вольными.

– Имя кипчаков – славное имя! – прокричал Алпамир. – Так не уроним же этой славы, доставшейся нам от предков!

– А-а-а-а-а! – кричали воины, а Илдэгис уже дёргал пёстрый рукав халата своего хозяина, и тот понял желание мальчишки. Он подошёл к Алпамиру и шепнул ему на ухо:

– У меня есть и подарок для тебя... – и поманил пальцем Илдэгиса. – Умён, как старик, вынослив, как верблюд, самоотвержен, как перепёлка в гнезде!

Алпамир лениво и презрительно глянул на Илдэгиса: в чём душа держится? Недовольно поморщился, но Хасан заговорил снова:

– Малую звезду на небе трудно разглядеть, Алпамир... Но поверь моему острому глазу!

Алпамир кивнул головой согласно и судьба Илдэгиса решилась...

***

…Илдэгис жадно вбирал в себя картины нового мира и рассказы о нем бывалых воинов. Он был очарован новой своей жизнью, которая многим из многих показалась бы жизнью, лишённой свободы, а значит, и смысла. О, такие не знали, что такое иго нищеты и однообразие дней в заботах о похлебке!

Когда вчерашних рабов, а ныне воинов Масуд-султана повели куда-то через безводную степь и через каменные отроги, когда босые ступни людей, изодранные о жесткое будыльё и изрезанные о камни, привыкли к боли и стали твёрже верблюжьих, Илдэгис заметил, что не один он доволен своим положением раба, а и десятки других, чьим единственным ремеслом была война. Шли долгонько, и старые псы войны говорили, что где-то далеко живут сарацины по реке Итиль, которая течет с севера из Великой Булгарии к югу и впадает в неоглядное озеро, чьё водное пространство не покроешь и за несколько месяцев опасного пути. Есть ещё и река Танаид, что вливается в Понтийское море со многими другими, текущими из Персии. Если идти на юг, говорили они, то уткнёшься в величественные горы. На их склонах, нисходящих к пустыне, живут черкисы и аланы-христиане. Там есть Железные ворота в горах, куда Искандер в древние времена загнал иафетов, и горы сомкнулись, оставив узкий проход, который великий полководец и перекрыл воротами. Среди двух рек – Итиля и Танаида жили некогда кипчаки.

Все вбирал в свою чистую память Илдэгис.

Когда в один из вечеров увидели дальние огни костров стана, то многие словно ослабели в предчувствии горячей пищи и воды и, когда добрались, – попадали с ног и мертвецки заснули. Только утренний барабанный бой разбудит любого воина.

Алпамир-бэсиэлджит сам обошёл вновь прибывших и отделил одних от других по причинам, ему одному понятным. Он трогал, щупал, заглядывал в зубы, давал в зубы, заставлял приседать многократно и прислонял свое ухо к груди будущего нукера, слушая бой его сердца.

Остался вне всех один ледащий, как фитилек, Илдэгис, увидев которого бэсиэлджит насладился собственной желчностью, спрашивая?

– Ты что за выродок? Каким ветром твою мать надуло? У тебя есть имя, я спрашиваю.

Мальчик не отвел глаз и гордо ответил:

– Мое имя Илдэгис. Я сегодня мал, худ и несчастен, но я – кыпчак из хангылы.

Бэсиэлджит округлил глаза, словно увидел ярлык на княжеское происхождение от верблюжонка о трёх горбах:

– Кыпчак? Из хангылы? Ну... мал, худ, но ничего... еще подрастёшь! Счастье – дело наживное. Мы, хангылы, имеем доброе имя! А в этом мире это главное. Мы заслужили его своей доблестью и верностью слову и службе. Значит, ты нашей кости? Да?.. Сколько ж тебе лет-то, барсёнок?

Илдэгис бесстрашно прибавил себе год и сказал, что ему тринадцать.

– Мал ты для военных доспехов. Твои руки так тонки, что их можно продергивать в игольное ушко. Начинай изнутри, как из материнской утробы. И я ставлю тебя мыть котлы – там всегда будешь сыт. Ешь почаще!

И сталось.

Илдэгис мыл медные, бронзовые и глиняные котлы, в которых можно было сварить полтора десятка таких Илдэгисов зараз. Он никогда не выказывал усталости и не чурался никакой грязной работы. И старый кипчак Нурсул, кашевар, у которого он ходил в подручных, без Илдэгиса стал чувствовать нехватку чего-то важного и по-отцовски сблизился с мальчуганом. Он хотя и слыл человеком угрюмым и недоверчивым, но кому на таянье лет не хочется передать секреты кухни достойному и способному ученику? Так и Нурсул незаметно для себя приоткрыл любознательному мальцу тайны приготовления особых блюд, половецкий плов Илдэгис стал готовить лучше учителя. Кто знал, что в судьбе Илдэгиса именно это умение станет едва ли не главной тягловой силой. Умные люди говорят, что знание и умение за плечами не носить – этой поговорки Илдэгис не знал, но по природе своей был восприимчив к труду и знаниям.

– Христиане ведут отсчёт времени от Рождества Христова, – говорил старик отроку. – А что: разве раньше на земле не было людей, а стало быть, и времени?

– Не знаю, – пожимал плечами Илдэгис. – Наверно, были.

– Наве-е-рно... – орудуя ножом, делал недовольное лицо Нурсул. – У всякого растущего дерева есть корни: разве его воткнули в землю, как копье? А вначале было семечко. Откуда оно взялось, скажи?

– От другого дерева!

– Ха! – Нурсул воткнул нож в землю. – А самое первое дерево откуда?

– Откуда? – готовился Илдэгис узнать эту великую тайну, но Нурсул вздыхал:

– Не знаю... Говорят, Бог сотворил... И нам с тобой дал свет, и нашим корням, и нашему семени... Мы давно живем... У нас было царство Дешт-и-Кипчак – царство городов, вся Великая степь, священная земля Тэнгри до пустыни Гоби... Да... Были времена. Весь мир мы держали, как котёл. И мы были главными кашеварами этого котла.

– Но почему мы не удержались?

– Почему-почему?.. Ума не хватило. Возомнили себя богоизбранными, а всего-то были кашеварами... Ведь что главное в этом мире – это знать свое место... Иначе беда! Да-а-а... – И замирал, словно боясь мыслью заблудиться в воображаемых пространствах и потерять свое место. Потом одергивал себя: – Хватит! Разболтались! А кто работу делать будет!..

Шло время.

Следуя за войском, Илдэгис объехал множество земель. Видел многолюдные базарные площади, где ел огромные груши, которые внутри белы, как хлопок. Пробовал виноград и жирную рыбу, что привозили промысловые люди на продажу, стал различать пряности, драгоценные камни и диковинные жемчуга, выросшие на дне моря в створках раковин. Он видел умелых в искусстве прельщения женщин и женщин, упрятанных в паранджу, он наблюдал врачей и астрологов, умеющих читать судьбы людей по расположению звёзд на ночном небе. И предощущение своей непростой планиды становилось в нём все острей. Он словно бы ждал перемен, перерастая свою стезю подручного кашевара. «Мы – кыпчаки!» – думал он, когда становилось невмоготу от переизбытка сил.

И явился однажды Алпамир-бэсиэлджит.

Ничего не объясняя, он распорядился перевести Илдэгиса от кашеваров к конюшим. «Так! Начинается!» – окатило жаром Илдэгиса, который ждал судьбы, иначе зачем Господь подарил ему свет. Ведь он хотел быть воином, а конюшие – люди, близкие к войску, они движутся вместе с войском и не ходят по базарам, и день у них равен ночи.

Привычный к самому чёрному труду, к своим новым обязанностям он относился, как к подарку свыше, и со временем почувствовал себя знающим лошадей человеком. Несколько раз он ходил в недальние походы вместе со свитой Алпамира, а по прошествии времени изменился рост Илдэгиса, определились черты его лица, походка. Руки стали способны удержать на аркане дикую кобылицу.

Как-то бэсиэлджит поманил его пальцем, объезжая табуны. Илдэгис подошел и встал перед ним на одно колено.

– Встань, кыпчак! – доброжелательно молвил тойон. – Сегодня ты напомнил мне одного славного хангыласского воина именем Байталай. Это был знаменитый менгетэй: силен, умен, красив и доблестен!

Боясь, что тойон спросит – не родственник ли юноша Байталаю и придется лгать, Илдэгис поспешил отвести этот предполагаемый вопрос своим.

– Что же с ним случилось? – с любопытством сказал он. – Он погиб?

– Кто знает! Тела его никто не видел... А в плену такого тойона держать бы не стали: он стоит многого золота мира! Богатство у его ног – лишь прах...

Илдэгис не остановился в расспросах:

– Что же: Тэнгри взял его живым?

– Зачем знать тебе то, что не вмещает человеческий жалкий умишко, а? Ты вот получше смотри за жеребятами! Они так же похожи один на другого, как ты на Байталая – смотри, не перепутай!.. – сказал хитрый бэсиэлджит, и Илдэгису стало страшно, что тот догадывается о его кровном братстве с Байталаем. – А Байталай пропал бесследно. Даже его мертвое тело было бы предметом торга. Ибо султан в пример другим его похоронил бы с великим почётом.

– Я бы тоже сражался за такого мудрого правителя, как Масуд-султан! – поспешно, но искренне сказал он. – Только добиться бы доверия на службу, встать в строй.

На что тойон так же искренне ухмыльнулся:

– Подрасти сначала, барсёнок! Жизнь умней нас с тобой! Станешь нужен, будешь востребован.

Так они и расстались, а спустя недолгое время Масуд-султан вызвал Алпамира в Иран и послал его командовать западной армией. В Арран же, где коноводил юный Илдэгис, выслал полководца по имени Суджурум.

Опечалился парень, надеющийся на покровительство Алпамира.

Мало ему, взрослеющему, было той работы, которая была ниспослана судьбой, он по-прежнему хотел стать воином. Но оказалось, что новый военачальник получил от старого кое-какие наказы. Он вызвал к себе Илдэгиса и на кипчакском наречии с произношением хангылы спросил:

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать, – ответил Илдэгис.

– Как так, если тринадцать, по словам Алпамира, тебе было в прошлом году?!

– Простите меня, о тойон, но тогда я прибавил себе год, чтобы мне дали работу! – Он склонил голову в знак признания вины.

– А сейчас говори правду! Ты в самом деле вызвался быть отданным в рабство?

– Да. Я хочу старанием и терпением выйти в люди. На родине мне места нет.

– Ты что: умнее всех? А?

– Я не могу знать мысли всех – я знаю свои мысли и отвечаю вам чистосердечно, – отвечал Илдэгис. – Я не боюсь говорить это, потому что верю вам, своему соплеменнику, и знаю, что ниже рабства только смерть. Так чего же мне бояться?

– Только такие вот сопляки и не боятся смерти, – проворчал довольный, судя по выражению лица, бэсиэлджит. – А не лучше ли быть чёрным человеком у себя на родине, чем султаном на чужбине?

– Султаном быть лучше. Ибо ни один султан не станет мечтать о рабстве, а раб не откажется стать султаном. И совсем необязательно знать их мысли, чтоб понять это, глядя на неправедный серединный мир, который не всегда воздаёт почести по истинным заслугам, но где истину и признание легче добыть мечом, чем усердным трудом.

– Ишь ты, старичок! – уже не скрывал своего удивления и приязни тойон Суджурум. – Не худо бы знать: сколько такая тонкая шея проносит такую умную голову! Хорошо, хорошо... Посмотрим, посмотрим...

И с тех пор Суджурум-бэсиэлджит всюду брал с собой смышлёного мальчугана, поначалу как диковину, потом по привычке и возникшего, казалось бы, ниоткуда чувства чистосердечного опекуна. Он видел, что мальчик всюду заслуживал похвалы за свое трудолюбие и усердие, был бескорыстен и словно бы обладал чем-то, что выше рассудка. Да, в своём краю он оставался бы чёрным нукером. Но что же может разбудить от спячки их кипчакский народ? Может, вот такие мальчишки, которым становится тесно в рабстве застойной свободы и они выбирают пусть подневольную, но свободу служения большом общему делу. Это понимает только тот, для которого утеря смысла – непоправимая беда, а служба – обретение смысла...

Илдэгис всякий раз с восхищением смотрел на плотные ряды воинов. Ему хотелось встать в строй, раствориться в нём, словно дождевой капле в большом озере, и слиться с этим строем своей судьбой и сутью.

Он еще не знал, что в будущем разобьёт войско грузин, станет правителем Аррана, потом важным вельможей – атабеком, опекуном сына султана, а его потомки будут править Западным Ираном.

Он ещё ничего этого не знал, а лишь тянулся в строй, чтоб всего-то стать частью целого и настоящим воином.

Было в его сердце нечто, что выше ума, – талант верности долгу, дарованный всевышним Тэнгри.

У него был путь.