Текст книги "Газета День Литературы # 127 (2007 3)"

Виктор Верстаков ВОСПЕВШИЙ ГИБЕЛЬ РИМА...

* * * Большая Ордынка

и Устьинский мост,

туман над Москвою-рекою,

и в утреннем солнце

сияние звёзд

над грозным

кремлевским покоем.

А я в сапогах

и в шинели с ремнем,

солдатик великой державы,

в казарму свою

возвращаюсь тайком –

от Балчуга вниз и направо.

Там в тёмном дворе,

где сарай у стены,

я с крыши запрыгну в окошко,

разденусь

и выставлю для старшины

напротив кровати сапожки.

Я Внутренний

грубо нарушил устав

и Дисциплинарный впридачу,

с прекрасной студенткой

минуты не спав

на ветхой приятельской даче.

Вошел старшина, скоро крикнут:

«Подъем!»

Ну вот и финал самохода.

...Давненько сияния нет

над Кремлем,

а губы доныне пылают огнем –

тем, семьдесят первого года.

* * * Сейчас бы выкупаться, что ли.

Жара, как в третий год войны.

Хлеба на Прохоровском поле

огнем июля сожжены.

С колосьев согнутых и ломких

больное падает зерно.

Неблагодарные потомки,

войну забыли мы давно.

Нет ни желания, ни силы

вернуться к подвигам отцов,

представить сердцем,

как все было,

заплакать бы, в конце концов.

Другие дни, другие боли...

Зачем приехал я сюда,

зачем на Прохоровском поле

горю от зноя и стыда?

* * * На Страшном суде –

всенародном позорище

(тропарь по 3-й кафисме)

встану и я перед Богом,

глаголюще

о грешном своем коммунизме.

Не отвергая догматы церковные

и не круша заветов,

верю я в Слово,

и в безусловную,

правую власть Советов.

Разве звезда моя пятиконечная

древнеславянской эры

взята масонами

в рабство вечное

и недостойна веры?

Разве скрещенье

Серпа и Молота –

борт отцовского танка –

Господом Богом было расколото,

а не фашистской болванкой?

Разве на Родину

тьма кромешная

пала при коммунизме?..

Боже, прости мне

глаголы грешные

о непозорной жизни.

* * * Посмотрим холодно и честно,

поплачем тихо и светло.

Добро разлито повсеместно,

а побеждает всюду зло.

Какие истины ни ведай,

дела какие ни верши,

зло снова празднует победу

в сраженьи плоти и души.

Добро духовно, зло телесно,

душа незрима, плоть груба.

Была бы даже неуместна

с другим исходом их борьба…

* * * В ущельях Гиндукуша,

счет потерявши дням,

простреленную душу

влачил он но камням.

И призрак появился,

когда не мог он встать.

– Зачем ты так напился? –

спросила горько мать.

Жена в одежде вдовьей

сошла к нему во мгле,

– Целуешься до крови

ты с кем в чужой земле? –

Близка его кончина.

Темнеет небосклон.

В последнем свете сына

успел увидеть он.

Держа ружье-игрушку,

сын крикнул из огня:

– Ты почему в войнушку

играешь без меня?

* * * Все интересней год от года

на переломах бытия

не жизнь державы и народа,

а собственная жизнь твоя.

Над ней история не властна,

поскольку смерть ее итог.

Что в ней случается напрасно, –

не переправит даже Бог.

Восстанет падшая держава,

народ поднимется с колен, –

ни времени, ни сил, ни права

нет у тебя для перемен.

И в этом мире преходящем

ты отвечаешь до конца

за то, что только в настоящем

и лишь от первого лица.

РАЗВЕДЧИК В небе апрельском сером

лебедь свершает круг.

Вчера он летел на север,

сегодня летит на юг.

Тело его поджаро,

крылья его длинны,

глаза его, как радары,

к цели устремлены.

Видит он лёд озёрный,

талый прибрежный снег,

посередине чёрный

стоит на льду человек.

"Путник, рыбак, охотник?

С ружьём или без ружья?.."

Жалко, что время отнял

у лебедя сдуру я.

Его на маршруте с юга

нетерпеливо ждёт

старый вожак, подруга

и остальной народ.

После разведки долгой

хрипло он им кричит:

– Есть ещё жизнь за Волгой!

Рыбак впереди торчит!

РОМАНТИКА Воспевший гибель Рима...

А кто ее воспел?

Смерть неисповедима

среди текущих дел.

Пока звучали речи,

пока не грянул срок, –

Рим был велик и вечен,

погибнуть он не мог.

Да, подзагнили нравы,

провинции ушли…

Но – чтобы всю державу

стереть с лица земли?

Не верилось в такое

живущему певцу,

хоть слёзы непокоя

катились по лицу.

Романтиком назвали –

от слов «старинный Рим» –

того, кто мог едва ли

в ту пору быть иным.

Воспевший гибель Трои...

Нет, это не пример:

во время жил другое,

и греком был Гомер.

Всё рушится по-новой,

уходит прочь страна...

О гибели ни слова.

Романтика нужна.

МАЛАЯ СЦЕНА И вы и мы не с пьедестала,

и вы и мы не образа.

На малой сцене места мало,

зато глаза глядят в глаза.

Ни декораций, ни софитов,

не занавешено окно.

Всё нараспашку, всё открыто

и ничего не решено.

Сквозь гул машин

и скрип подмостков

высоких слов не разобрать.

На малой сцене всё непросто –

тут нужно жить, а не играть.

Простить судьбе,

что было прежде,

но ничего не зачеркнуть.

На малой сцене

путь к надежде –

единственный актерский путь.

Вошли в одни и те же двери

артисты, зрители и век,

чтоб вера потянулась к вере

и к человеку человек,

чтоб, не впадая в суесловье,

увидеть каждому из нас,

что мир спасается любовью:

кто полюбил – кого-то спас.

В окно скользят и свет и тени.

Мы в этот вечер будем вновь

играть для вас на малой сцене

Надежду, Веру и Любовь.

ПТИЦА Завелась непутевая птаха

на балконе моём по весне.

Прилетает без всякого страха

и садится на плечи ко мне.

Я курю или книгу читаю,

птица смотрит и песни поёт.

И напрасно шумливая стая

возвратиться подругу зовёт.

Ни пшено и ни хлебные крошки

не волнуют ее, хоть убей, –

лишь смолкает,

пока на окошке

не склюёт их чета голубей.

Вот опять мы одни на балконе,

и опять распевает она,

светит солнце ли

на небосклоне

или плавает в тучах луна.

Не пугал и не трогал я птицу,

но однажды спросил, почему

прилетает она, и садится,

и поёт только мне одному.

Замолчала она, и взлетела,

и пропала в закатном огне,

лишь послышалось мне:

"Я хотела,

чтобы ты вспоминал обо мне".

* * * Прах во гробе не поёт,

не грешит, не кается,

зелье сладкое не пьёт,

не опохмеляется.

Пропускает все посты

и богослужения.

Не бывает суеты

в этом положении.

А душа на небесах

мучается, мечется,

за упокоённый прах

горькая ответчица.

* * * В жёлтых окнах казарм

отражается Время:

не бывало в истории

мирного дня.

Возвращаюсь к армейской

исписанной теме –

ах, любовь и природа,

простите меня.

Босиком по песку,

в сапогах по бетону

век за веком

шагает военный народ,

ведь должны быть стройны

на плацу батальоны,

хоть в казарму с войны

ни один не придёт.

В шкурах через плечо,

в латах, куртках, шинелях,

с булавою, мечом,

автоматом в руках,

в пыльных бурях Афгана,

в российских метелях

мы сражались

в бессмертных

погибших полках.

Наши крики страшны,

наши лица усталы,

наши руки в крови,

наши души в аду.

И потомки

с обшарпанного пьедестала

сбросят наши греховные

крест и звезду.

Татьяна Смертина ИЗ ТРЁХ ВРЕМЁН

* * * Странно мчатся эти кони –

То ли к свету, то ль в огонь?

Не пойму в малинном стоне:

То ль гвоздика на ладони?

То ли гвозди сквозь ладонь?

Вихрь сумятицы и страха,

И видений, и молвы!

И Луна кругла, как плаха –

Ой, для чьей же головы?

Словно пущены с откоса –

Далеко, в девятисотом...

Вихрем вьются вдоль версты –

Судьбы, звёзды и кресты...

Словно кто пролил легко

В чёрный космос молоко...

* * * Из трёх Времен да с трёх сторон

Идут худые вести!

А на руке тройным огнём –

Сияет Божий перстень.

Моя рука – узка, легка.

А путь – под вой волчихи.

И серп блистает у виска,

Безумных прядей – вихри…

А на Руси – глухая ночь!

Но перстень – кажет дали.

И я, крестьян убитых дочь,

Не сплю! Стекают шали…

Секирой маятник летит…

Строка спешит и плачет…

И чем сильней душа болит –

Тем перстень светит ярче.

* * * Здесь мальвы жар – не сплю и вся горю.

Далёкое – мне высветилось очень!

Взрывается Юпитер в эти ночи,

И я легко стихами говорю...

И чудотворец Серафим во мгле

Мне возжигает свечку на столе...

И мёртвые ко мне сквозь даль и стены

Приходят и кольцом живым стоят.

И яблоня засохшая – мгновенно

Вдруг почками набухла... И летят

Ко мне на плечи мотыльки, и жмётся

Златая ящерка к босой ступне...

Комета, рассыпаясь, в мрак несётся,

Юпитер стонет в ядерном огне.

Умерших лица вижу я в окне.

И в чаше, где воды овал мгновенный, –

Твоё лицо, читатель сокровенный!

Вглядись: Ты видишь между этих строк,

Как проступает легкой мальвы шёлк...

* * * Шла старуха,

Но не добрая –

Карга.

Чёрный ворон

На вершине

Батога.

Стала грубо надсмехаться,

Верещать:

"Слушай, дева,

Тебе счастья не видать!

Потому что –

Часто бродишь по росе.

Потому что –

Роза красная в косе.

Потому что –

Есть завистницы во зле...

Обернётся роза –

Раной на челе..."

* * * Боюсь окна, боюсь моста,

Пугаюсь шелеста листа.

И каждый жест мой – страхом болен.

Для многих день – вот так же тёмен!

Ужель защита – локоток?

Мне спрятаться бы в тот цветок,

Что лепестками стынет бело,

Уйти в его изгибы телом.

Зачем скрипит зловеще дверь?

Вновь из стены выходит зверь!

Прыжок его столетье длится,

Я перед ним – ребёнок, птица…

Безмолвен мой полночный крик…

И россыпь бус – на половик…

Безвыходность и ужас дикий…

И мир из красной земляники…

* * * Я выберу печальную звезду,

Кувшинок белых наберу охапку

И помолясь, и поминая бабку,

Я по спиралям сверхчастиц уйду,

Как в глубь креста в молитвенном бреду!

И на звезде – расправлю крылья сладко...

Там превращусь в потусторонний вихрь,

На Землю кану средь Крещенья в поле

Безумной, белой вьюгой! И доколе

Я вас средь белоснежья и крутих

Там не найду, –

Я плакать буду так,

Что все лампады покачнутся в мрак,

И будет звать сиренно каждый стих

В моих, пока не собранных, «Собраньях»,

Что в мир явились в вербах и страданьях.

Когда же вас я все-таки найду,

Проливши слёз и локонов орду, –

Вас вознесу на белую звезду!

Она – вся в лотосах, в белынь-шелках,

В молитвенных шептаньях и стихах...

И вы познаете, хоть на мгновенье,

Святынь высот, вдохнёте вдохновенье,

Чтоб, возвратясь в дом мрачный, наконец,

Где серых будней медленный свинец,

Вам вечно помнить шёлковый венец:

С него от вечной, загнанной тоски,

Вдоль по Вселенной вьются лепестки...

* * * Приснилось –

Назвали пророчицей

И повели сжигать:

"В Отечестве

Пророкам не бывать!

Пророчицы – все ведьмы,

Их кос дремуча гать!"

И стали гневно

Сучья собирать.

А мне в небесный

Неохота край.

Пока возились,

Вскрикнула: «Невинна!»

Бух о земь,

И стою –

Кровавая калина,

И каждой кистью маюсь:

«Пригуби».

Но сзади крикнули:

«Руби!»

...Под каблуками

Красно умирала.

И жадно семена

Земля глотала.

* * * Среди ельников высоких

Бродят тени синевы.

Князь мой призрачный, далекий,

Ты явись мне среди мглы.

Вся изба полна печали,

Что исходит от меня,

В поле ветры зарыдали,

В печке – шёпоты огня...

Облик князя вижу рядом –

Самый огненный мой плен.

Он обводит чёрным взглядом

Молоко моих колен...

Ситец тоненький – мне в тягость,

Рук полёт не удержать!

Георгин осыпал рдяность...

Бусы – в россыпь, не собрать...

... Скоро ль встретимся воочью?

Рвусь к тебе, ну хоть вяжи...

Снилось что тебе той ночью,

Князь далекий, расскажи...

* * * В ладони скорбной жухлого листа

Заснуло одинокое созданье,

Неведомое мне, как мирозданье.

Вдруг ветер сдунул этот лист с моста.

И так он полетел в заглохший лог,

И так созданье глушью поглотило,

Что я подумала – со мной такое было!

И я пыталась вспомнить, что уплыло,

Но разум – этот файл открыть не смог.

ПРЕДЧУВСТВИЕ В моей тоске лишь ветер виноват?

Мне слышно в полусумрачной избе,

Как он играет сотни лет подряд

На этой черной, каменной трубе.

И видно мне из узкого окна,

Как вьётся маревом худая весть:

Рыдает от измены тишина

И мне швыряет страшное с небес…

Я вышла в ночь – там что же у крыльца?

Кровавая мне мнится голова…

Убилась слёту о трубу сова!

И стынет в брызгах алого венца…

* * * Белеет полог тонкий.

Полночная гроза.

Темны в овраге ёлки.

Боюсь закрыть глаза.

В моих часах песочных

Песчинок меньше всех.

Гроза грозит, пророчит!

Дрожит овчинный мех.

Наверно, за верандой

В дождь падают цветы.

Бояться мне не надо

Гудящей темноты.

Откинув нежный полог,

Вскочила! Вот окно.

Сверкнуло из потёмок –

Изба ушла на дно.

Кто светом ухнул гневно,

Сломав на небе плеть,

Чтоб в раме на мгновенье

Лицо мое узреть?

Зачем я Вам, скажите –

Мой бледный лик, и взгляд?

Пугаете, томите,

Зовёте в вечный сад…

Зигзаги черных прядей,

Запястий узких дрожь…

Манить меня не надо,

Швыряя шёлком дождь!

Вчера дала я слово:

Сквозь солнца благодать,

Пион в росе тяжёлой,

Склонясь, поцеловать.

Он ждёт меня и дышит,

Сжав бархатный огонь.

Он мне судьбу напишет

На тонкую ладонь…

* * * "Цыганка и ведьма!

Ой, птица она!"

Не верь, что болтают,

Толпа ведь дурна.

Не верь, что тебя я

Спалила, как страсть.

До кружев, до края –

Твоя, милый, власть!

Ты душу мне держишь

Легко, как цветок.

Так властвуешь, нежишь,

Что век – короток.

О, как покоряешь!

До боли, до слёз…

И лаской смиряешь

Вихрь юбок, волос…

Да что тебе мнится:

Я призрак, обман?

Исчезну жар-птицей –

И всё. И туман.