Текст книги "Призрак оперы. Роковое кресло"
Автор книги: Гастон Леру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
Глава 2
Заседание в зале Словаря
На следующий после зловещих событий день постоянный секретарь Ипполит Патар ровно в час вошел под своды Института. На пороге его поджидал привратник. Он – протянул постоянному секретарю почту:
– Что–то вы сегодня рано, мсье постоянный секретарь. Никого еще нет.
Ипполит Патар взял из рук привратника почту, которая оказалась достаточно объемной, и, ничего не ответив, собрался продолжить свой путь.
Это удивило привратника.
– У мсье постоянного секретаря очень озабоченный вид. Впрочем, здесь все потрясены этой историей!
Однако Ипполит Патар даже не обернулся. И тут привратник совершил ошибку, добавив:
– А что, мсье постоянный секретарь уже прочитал сегодня статью в «Эпок» о заколдованном кресле?
Дело в том, что у Ипполита Патара имелась одна особенность. Бывали дни, когда он казался таким свежим и розовым старичком, приветливым, доброжелательным, радушным, и тогда все в Академии звали его «мой дорогой друг», естественно за исключением обслуживающего персонала, хотя и по отношению к обслуге он становился весьма предупредительным. Но бывали и дни, когда Ипполит Патар превращался в сухого, желтого как лимон старикашку, нервного, раздраженного, желчного. В такие дни лучшие друзья обращались к нему «мсье постоянный секретарь», а обслуге становилось и вовсе не по себе. Ипполит Патар так любил Академию, что делал все, чтобы лучше служить ей. В радостные дни, когда происходили грандиозные академические торжества или вручение премий, являлся розовый Патар. В злополучные дни, когда какой–нибудь жалкий писака осмеливался проявить неуважение к священному учреждению, на сцену выходил лимонный Патар.
В этот день привратник, видимо, не заметил, какого цвета был мсье Патар, иначе бы не получил столь резкую отповедь мсье постоянного секретаря. Услышав о заколдованном кресле, мсье Патар резко обернулся.
– Занимайтесь своими делами! Я не знаю, что такое заколдованное кресло, но мне известно, что в привратницкой всегда полно журналистов! Имеющий уши, да услышит!
И развернулся, чтобы уйти, оставив пораженного привратника.
«Читал ли мсье постоянный секретарь статью о заколдованном кресле!» Да вот уже несколько недель, как он только такие статьи и читает! А после ошеломляющей смерти Максима д'Ольнэ, последовавшей вскоре за не менее ошеломляющей смертью Жеана Мортимара, весьма маловероятно, что газетчики оставят столь увлекательную тему.
Какой же это изощренный ум (Ипполит Патар даже остановился, задавая себе этот вопрос), какой изощренный ум осмелился увидеть в этих двух смертях нечто иное, кроме очень печального совпадения? Жеан Мортимар умер от кровоизлияния в мозг, это вполне естественная смерть. А Максим д'Ольнэ, находившийся под впечатлением от трагического конца своего предшественника, взволнованный торжественностью церемонии и вдобавок напуганный мрачными прогнозами злобных писак, прогнозами, которыми сопровождалось его избрание, умер от разрыва сердца. И его смерть тоже была не менее естественной.
Пройдя через первый дворик Института и повернув налево, к лестнице, ведущей в секретариат, Ипполит Патар сердито постучал металлическим кончиком своего зонта по неровной и мшистой брусчатке.
«Что же неестественного, – спрашивал он сам себя, – в том, что произошел разрыв сердца? Такое может случиться с каждым. Любой может умереть от разрыва сердца, даже произнося речь во Французской академии!» И добавил: «Только для этого нужно быть академиком».
Подумав так; Ипполит Патар в задумчивости остановился у первой ступеньки лестницы. Хотя мсье постоянный секретарь и отрицал это, он был достаточно суеверен. Сама мысль о том, что любой Бессмертный может умереть от разрыва сердца, побудила его украдкой коснуться правой рукой деревянной ручки зонта, который он держал в левой. Ведь каждому известно, что дерево хранит вас от злой судьбы.
Он стал подниматься по лестнице, прошел, не задерживаясь, мимо секретариата, затем остановился на второй лестничной площадке и громко сказал:
– Вот если бы не эта история с двумя письмами! Но ведь все дураки тут же попались на удочку! Два письма, подписанные инициалами Э.Д.С.Э.Д.Т.Д.Л.Н., всеми инициалами этого шарлатана Элифаса!
Постоянный секретарь принялся громко произносить в звучной торжественной тишине лестницы ненавистное имя того, кто с помощью преступных чар, похоже, навлек злой рок на прославленную ассамблею: Элифас де Сент–Эльм де Тайбур де ля Нокс!
С таким именем – и пытаться представить свою кандидатуру во Французскую академию! Этот несчастный, написавший абсолютно смехотворный опус «Хирургия души», шарлатан, уверяющий всех, что он маг, еще надеется заполучить бессмертную славу и занять кресло магистра д'Аббвиля!
Маг! Да он скорее колдун, уверяющий, что знает прошлое, будущее и все секреты, способные превратить человека в хозяина Вселенной! Алхимик! Да что там! Вещун! Астролог! Чародей! Некроман!
И он еще захотел быть избранным в Академию! От возмущения Ипполит Патар даже задохнулся. Тем не менее после провала этого колдуна, как он того и заслуживал, на выборах в Академию погибли двое несчастных, которые должны были занять кресло магистра д'Аббвиля!
О! Читал ли, мсье постоянный секретарь эту статью о заколдованном кресле?! Да он уже сегодня утром прочел ее в нескольких газетах, и ему еще предстояло прочитать ее в «Эпок». Он с удивительной для своего возраста энергией яростно развернул газету: статья занимала две колонки на самой первой странице, повторяя все те бредни, которые давно уже набили оскомину Ипполиту Патару. Действительно, стоит теперь войти в какой–нибудь салон или в библиотеку, как тут же услышишь «Ну так что? Как там это заколдованное кресло?» «Эпок» по поводу необычного совпадения двух удивительно «академических» смертей, похоже, собиралась основательно изложить легенду, связанную с креслом магистра д'Аббвиля. В некоторых парижских кругах, особо интересовавшихся тем, что происходит по ту сторону моста Искусств, были убеждены, что теперь это кресло посещал дух мести мага Элифаса де Сент–Эльм де Тайбур де ля Нокса! И поскольку после своего провала в Академии этот Элифас исчез, то «Эпок» не могла не высказать своего сожаления, что перед самым своим исчезновением он произнес угрозу, за которой вскоре последовали две неожиданные смерти. Выходя в последний раз из клуба «Дуновение души», который он основал в салоне мадам де Битини, Элифае, говоря о кресле знаменитого прелата, сказал буквально следующее: «Несчастье ждет каждого, кто захочет усесться туда раньше меня!» Вообще–то у «Эпок» никакой уверенности ни в чем не было. Там считали, что, принимая во внимание письма, полученные обоими академиками перед смертью, очевидно, Академия имеет дело с каким–то проходимцем или безумцем. Газета хотела, чтобы разыскали этого Элифаса, и чуть ли не требовала вскрытия тел Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ.
Статья была не подписана, тем не менее Ипполит Патар обругал за нее анонимного автора, обозвав его идиотом, толкнул находящуюся перед ним дверь и вошел в первый зал с колоннами и пилястрами. Там были бюсты и скульптурные портреты усопших академиков. Поприветствовав их на ходу, он прошел дальше, через второй зал к третьему, меблированному столами, покрытыми зеленым сукном. Вокруг столов стояли аккуратно расставленные кресла. В глубине на широком панно выделялась фигура во весь рост кардинала Армана Жана дю Плесси, герцога де Ришелье.
Постоянный секретарь вошел в зал Словаря, который был еще пуст. Он закрыл за собой дверь, занял свое обычное место, положил рядом почту и аккуратно пристроил в доступном взору углу свой зонтик, без которого никогда на улицу не выходил. От относился к нему так ревниво, словно это была какая–то священная реликвия.
Затем он снял шляпу, надел вместо нее маленькую шапочку из черного бархата и неслышными шажками начал обход столов, стоящих друг к другу углами и образующих пространства, в которых размещались кресла. Некоторые из них были по–настоящему знаменитыми.
Проходя мимо таких кресел, постоянный секретарь задерживал на них свой печальный взгляд и, качая головой шептал славные имена. Так он добрался до портрета кардинала Ришелье:
– Добрый день, ваше преосвященство, – приподня в шапочку, приветствовал он.
Затем, повернувшись спиной к великому человеку, погрузился в созерцание стоявшего прямо перед ним кресла Это было кресло как кресло, ничем не отличавшееся от других в этом зале, – с четырьмя ножками, с квадратной спинкой, но именно в нем обычно сидел магистр д'Аббвиль, когда присутствовал на заседаниях, я никто более не занимал его после смерти прелата. В том числе бедняги Жеан Мортимар и Максим д'Ольнэ, которым так и не удалось переступить порог зала закрытых заседаний или зала Словаря, как его принято было называть. А ведь это был главный зал в королевстве Бессмертных, именно здесь стояли сорок кресел Бессмертия.
Итак, постоянный секретарь созерцал кресло магистра д'Аббвиля.
Вдруг он громко сказал:
– Заколдованное кресло!
И пожал плечами. Затем уже насмешливым тоном произнес роковую фразу: «Несчастье ждет каждого, кто захочет усесться туда раньше меня».
Неожиданно он почти вплотную приблизился к креслу.
– Так вот, – вскричал он, ударив себя в грудь, – мне, Ипполиту Патару, смешны наговор и Элифас де Сент–Эльм де Тайбур де ля Нокс, и я сейчас усядусь в тебя, заколдованное кресло!
Повернувшись, Патар собрался устроиться в кресле… Однако, уже наполовину согнувшись, вдруг остановился, выпрямился и сказал:
– Пожалуй, нет, я не буду садиться! Это слишком глупо! Не следует придавать значение подобным глупостям.
И постоянный секретарь вернулся на свое место, по пути украдкой коснувшись деревянной ручки своего зонтика.
Тут открылась дверь, и появился хранитель печати, за которым следовал директор. Хранитель печати был из обычных хранителей, которых избирают каждые три месяца, но директором Академии в этом триместре оказался великий Лустало, один из крупнейших ученых мира. Его вели за руку как слепого. Однако зрение у него было хорошее. Просто он настолько отключался от действительности, и это было известно, что в Академии решили не отпунильницу и оставили одного, как бы давая понять, что теперь он может быть абсолютно спокоен.
Затем, подойдя к окну и выглянув в пустынный дворик, постоянный секретарь и хранитель печати поздравили друг друга с тем, что благодаря своей уловке сумели удачно избавиться от журналистов. Еще вчера вечером они официально объявили, что Академия, в полном составе приняв участие в похоронах Максима д'Ольнэ, для выборов преемника магистра д'Аббвиля соберется вновь лишь через две недели. Все так и говорили «кресло магистра д'Аббвиля», как будто уже дважды на это место не избирались новые претенденты.
Таким образом удалось обмануть газетчиков. На самом деле выборы должны были состояться на следующий день после смерти Максима д'Ольнэ, следовательно, именно в описываемый нами день, когда Ипполит Патар направлялся в зал Словаря. Каждый академик был предупрежден об этом лично постоянным секретарем, и чрезвычайное, закрытое заседание должно было начаться через полчаса.
Хранитель печати шепнул на ухо постоянному секретарю:
– А как с Мартеном Латушем? От него есть что–нибудь?
Задавая свой вопрос, хранитель смотрел на секретаря с нескрываемым волнением.
– Нет, я ничего не знаю, – уклончиво ответил Патар.
– Как! Вы ничего не знаете?
Постоянный секретарь показал на нераскрытую почту.
– Я еще не смотрел почту.
– Так смотрите же скорее, несчастный!
– Что это вы так торопитесь, мсье хранитель печати! – нерешительно протянул Патар.
– Патар, я вас не понимаю!
– А вы что, очень спешите узнать, что, возможно, Мартен Латуш, единственный кто осмелился выставить свою кандидатуру вместе с Максимом д'Ольнэ, кстати заранее зная, что его не изберут, вы очень спешите узнать, господин хранитель печати, что Мартен Латуш, единственный, кто у нас остается, теперь отказывается занять кресло магистра д'Аббвиля?
Хранитель печати от удивления вытаращил глаза, но тут же сжал руку постоянного секретаря:
– О, Патаря вас понимаю..
– Тем лучше, мсье хранитель печати! Тем лучше!
– Значит вы вскроете свою почту только после…
– Да–да, мсье хранитель печати, когда он будет уже избран, мы всегда успеем узнать, что он отказывается! Ах, ведь их не так много, претендентов на заколдованное кресло!
Они смолкли. Снаружи, во дворике, начали собираться какие–то группки, но ни постоянный секретарь, ни хранитель печати, погруженные в свои мысли, не обращали на них внимания.
Постоянный секретарь тяжело вздохнул. Хранитель печати нахмурил брови и сказал:
– Вы только подумайте! Какой позор, если в Академии останется только тридцать девять кресел!
– Это меня убьет! – отозвался Ипполит Патар. А в это время великий Лустало спокойно размазывал по носу чернила, окуная пальцы в чернильницу в полной уверенности, что это его табакерка.
Неожиданно дверь с шумом распахнулась: вошел Барбантан, автор «Истории дома Конде».
– А знаете, как его зовут?! – воскликнул он.
– Кого это? – забеспокоился постоянный секретарь, который, будучи в грустном расположении духа, все время опасался нового несчастья.
– Да его же! Вашего Элифаса!
– Как это «нашего» Элифаса?
– Ну, их Элифаса… Так вот. Мсье Элифаса де Сент–Эльм де Тайбур де ля Нокса зовут Бориго, просто мсье Бориго!
В зал стали заходить академики. Все оживленно переговаривались.
– Да–да, – повторяли они, – мсье Бориго! Он велел прекрасной мадам де Битини рассказать об этом приключении. Так говорят журналисты!
– Значит, журналисты здесь? – огорчился постоянный секретарь.
– То есть как это, здесь ли они? Их полно во дворе. Они знают, что мы собираемся, и утверждают, что Мартен Латуш больше не выставит свою кандидатуру.
Мсье Патар побледнел и словно выдохнул:
– Я не получил никакого уведомления на этот счет.
Все в волнении начали его расспрашивать. Он успокаивал их, однако без особой уверенности:
– Это очередная выдумка журналистов… Я знаю Мартена Латуша… Этого человека не запугаешь… Впрочем, мы сейчас же приступим к голосованию.
Слова Патара были прерваны шумным появлением одного из поручителей Максима д'Ольнэ, графа де Брея.
– Знаете ли вы, чем торговал ваш Бориго? – злорадно вопросил вновь пришедший. – Он торговал оливковым маслом! И поскольку родился в Провансе, в долине Карей, то вначале придумал себе имя Жан Бориго дю Карей…
В этот момент дверь снова открылась, и вошел мсье Рэймон де ля Бэйссьер, старый египтолог, написавший пирамиды томов о первой пирамиде.
– Я его знаю именно как Жана Бориго дю Карей, – просто сказал он.
Появление египтолога было встречено ледяным молчанием. Он был единственным, кто голосовал за Элифаса Это из–за него Академия покрыла себя позором, отдав один голос за какого–то там Элифаса! К тому же Рэймон де ля Бэйссьер был старым другом прекрасной мадам де Битини.
Постоянный секретарь пошел к нему навстречу.
– Не мог бы наш дорогой коллега сказать нам, не торговал ли в то время мсье Бориго оливковым маслом, детской кожей, волчьими зубами или салом повешенных?
Раздался смех. Но Рэймон де ля Бэйссьер словно его и не слышал. Он ответил:
– Нет! В то время он был в Египте секретарем Мариетбея, выдающегося продолжателя дела Шампольона[1]1
Шампольон Жан Франсуа (1790—1832) – французский ученый, раскрывший тайну древнеегипетского иероглифического письма.
[Закрыть], и занимался расшифровкой таинственных текстов, высеченных тысячи лет тому назад на стенах усыпальницы пирамиды фараонов V и VI династий. Он искал секрет Тота[2]2
Египетский бог мудрости и письма.
[Закрыть]!
И, произнеся эту тираду, старый египтолог направился к своему месту. Однако его кресло уже занял по рассеянности другой академик. Ипполит Патар коварным взглядом посмотрел на египтолога поверх своих очков и спросил:
– В чем же дело, дорогой коллега? Вы не садитесь? Кресло магистра д'Аббвиля ждет вас!
Де ля Бэйссьер ответил тоном, заставившим обернуться некоторых из Бессмертных:
– Нет! Я не сяду в кресло магистра д'Аббвиля!
– Почему же? – осведомился с неприятным смешком постоянный секретарь. – Почему же вы не сядете в кресло магистра д'Аббвиля? Уж не принимаете ли вы всерьез все эти бредни, которые рассказывают о заколдованном кресле?
– Я не принимаю всерьез никакие бредни, мсье постоянный секретарь, но не собираюсь садиться в это кресло просто потому, что не хочу, вот и все!
Коллега, занявший место Рэймона де ля Бэйссьера, тотчас освободил его и уже без всякой насмешки почтительно поинтересовался: верит ли он сам, Рэймон де ля Бэйссьер, проживший столько лет в Египте и благодаря своим исследованиям сумевший, как никто другой, углубиться в истоки Каббалы[3]3
Мистическое учение, согласно которому амулеты и формулы, а также цифры обладают целительными свойствами.
[Закрыть], верит ли он в злой рок?
– Не берусь отрицать! – ответил египтолог. Это заявление заставило всех насторожиться, и, поскольку оставалось еще минут пятнадцать до начала голосования, ради чего и были созваны все академики, они попросили де ля Бэйссьера объясниться.
Тот окинул собрание взглядом и убедился, что никто уже не улыбается, даже Патар отбросил свою грубоватую насмешливость.
Тогда низким голосом он сказал:
– Здесь мы касаемся тайны. Все невидимое, что нас окружает, составляет тайну, и современная наука, гораздо дальше древней проникшая в видимое, оказалась очень отсталой во всем, что касается невидимого. Кто сумел постичь древнюю науку, тот сумел проникнуть и в невидимое. Например, мы не видим злого рока, но он тем не менее существует. Кто станет отрицать, что существуют удача v невезение? То и другое чрезвычайно активно влияет на людей и их дела. Сегодня об удаче или невезении говорят как о фатальности, против которой нет никакого средства Древняя наука после многовековых опытов сумела определить эту таинственную силу, и, возможно – я говорю возможно, – тот, кто сумел добраться до истоков этой науки, научился управлять этой силой, иными словами вызывать счастливую или злую судьбу. Вот так Наступила тишина. Все молча глядели на кресло. Немного спустя постоянный секретарь спросил:
– А что, мсье Элифас де ля Нокс действительно проник в невидимое?
– Думаю, да, – твердо ответил Рэймон де ля Бэйссьер, – иначе я бы не голосовал за него. Именно каббалистическая наука сделала его достойным занять место среди нас. – Кабалистика, – добавил он, – возродившаяся сегодня под названием пневматология, – самая древняя и самая почтенная из наук. Насмехаться над ней могут лишь глупцы.
Рэймон де ля Бэйссьер еще раз окинул взглядом собрание Никто теперь не смеялся.
Зал постепенно заполнился людьми. Кто–то спросил:
– В чем же состоит секрет Тота?
– Тот, – ответил ученый, – это создатель египетской магии, и его секрет составляет тайну жизни и смерти.
– Владея таким секретом, наверное, очень обидно не быть избранным во Французскую академию, – послышался тоненький голосок постоянного секретаря.
– Мсье постоянный секретарь, – торжественно заявил Рэймон де ля Бэйссьер, – если господин Бориго или Элифас, зовите его как угодно, это не имеет ровно никакого значения, если этот человек овладел, как утверждает, секретом Тота, то, поверьте, он стал сильнее, чем вы или я. И если бы я, к своему несчастью, допустил, чтобы он стал моим врагом, то с большим бы удовольствием повстречался ночью на дороге с кучей вооруженных бандитов, чем среди бела дня вышел бы один на один с ним, даже безоружным.
Старый египтолог так горячо и убежденно произнес эти последние слова, что они произвели настоящую сенсацию. Один только постоянный секретарь с сухим смешком заметила:
– Возможно, это Тот научил его гулять по парижским салонам в фосфоресцирующей одежде. Кажется, председательствуя на собраниях пневматиков в салоне мадам де Битини, он как раз выряжался в светящийся костюм.
– У каждого, – спокойно ответил Рэймон де ля Бэйссьер, – есть свои маленькие слабости.
– Что вы хотите этим сказать? – неосторожно спросил мсье постоянный секретарь.
– Ничего, – загадочно ответствовал де ля Бэйссьер, – вот только позвольте мне, мой дорогой Патар, выразить удивление тем, что над таким серьезным магом, как господин Бориго дю Карей, потешается наш самый главный фетишист.
– Это я фетишист? – вскричал Ипполит Патар, наступая на коллегу. Рот его так и раскрылся от удивления, он кинулся в бой, воинственно выставив челюсть вперед, словно решил проглотить разом всю египтологию. – Откуда вы взяли, что я фетишист?
– Да просто видел, как вы стучите по дереву, думая, что этого никто не замечает!
– Я стучу по дереву? Вы видели, как я стучал по дереву?
– Больше двадцати раз на дню!
– Вы лжете, мсье!
Тут в ссору вмешались присутствующие. Послышались голоса: «Полноте, господа!», «Мсье постоянный секретарь, успокойтесь!», «Мсье де ля Бэйссьер, эта ссора недостойна ни вас, ни Академии!» И лихорадочное состояние охватило избранное общество, состояние весьма необычное для Бессмертных. Лишь один великий Лустало, казалось, ничего не замечал. Словно не слыша происходящего вокруг, он неистово окунал перо в свою табакерку.
Ипполит Патар выпрямился и стоя на цыпочках кричал, пронзая своими глазками старого Рэймона:
– Он уже всем надоел со своим Элифасом Покойным Сент–Эльм де ля… Дай Бог де ля Бокс дю Бублико дю Каравай!
Рэймон де ля Бэйссьер, несмотря на столь злую и неуместную в устах постоянного секретаря шутку, остался хладнокровным.
– Мсье постоянный секретарь, – сказал он, – никогда в жизни я не лгал, и уже не в моем возрасте меняться. Не далее чем вчера, перед торжественным заседанием, я видел, как вы прикасались к ручке своего зонтика.
Ипполит Патар кинулся вперед, и его с величайшим трудом смогли удержать от нанесения оскорбления действием старому египтологу. Он кричал:
– Мой зонт! Мой зонт! Прежде всего я запрещаю вам даже упоминать о моем зонте!
Однако де ля Бэйссьер заставил его умолкнуть, торжественно указав на роковое кресло:
– Раз вы не фетишист, сядьте туда, если посмеете!
Гудевшее как улей собрание разом замерло. Все переводили глаза с кресла на мсье Ипполита Патара и с мсье Патара на кресло.
Ипполит Патар заявил:
– Я сяду, если захочу! Мне никто не смеет приказывать! Но прежде позвольте, господа, напомнить вам, что уже пять минут, как настал час голосования. – И он прошел на свое место, мигом обретя все свое достоинство.
Его шествие сопровождалось улыбками. Он заметил это и, пока каждый из присутствующих занимал свое место, сказал желчно, сразу превратившись в лимонного Патара:
– Правила не запрещают тем из моих коллег, кто пожелает сесть в кресло магистра д'Аббвиля, сделать это.
Никто не пошевелился. Неожиданно какой–то остроумец нашел выход из положения:
– Лучше не садиться туда из уважения к памяти магистра д'Аббвиля.
В первом же туре Мартен Латуш, единственный претендент, был единогласно избран в Академию.
Только после этого Ипполит Патар вскрыл свою почту. И испытал радость, утешившись после многих огорчений, поскольку среди писем не нашел ничего от Мартена Латуша.
Он покорно принял исключительное задание Академии лично известить Мартена Латуша о радостном событии.
Такого еще не бывало.
– Что вы ему скажете? – спросил хранитель печати мсье Ипполита Патара.
Постоянный секретарь, голова которого пошла кругом от всех этих историй, рассеянно ответил:
– А что можно ему сказать? Скажу: «Мужайтесь, мой друг…»
Итак, в этот же вечер, когда уже пробило десять, какая–то одинокая тень с величайшими предосторожностями, желая избежать слежки, заскользила по пустынным тротуарам старинной площади Дофин и остановилась перед низким домиком. В вечерней тишине пустой площади глухо стукнул дверной молоток.
