Текст книги "Призрак оперы. Роковое кресло"
Автор книги: Гастон Леру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
Он обернулся. По нему, несмотря на холод, струился пот. Тысяча мрачных предчувствий охватила его. У него мелькнула смелая мысль подойти и приласкать собак. Но они вновь раскрыли пасти…
И вдруг, до того еще как они начали выть, Гаспар Лалует услышал иной вой, человеческий. О! Конечно же, человеческий, до безумия человеческий, леденящий душу вой заполнил все вокруг. Мсье Лалует бросился к окну, глянул вниз.., и увидел простирающееся белоснежное пространство, где эхом отдавался страшный крик, к которому прибавился возобновившийся собачий вой. Гаспар Лалует в изнеможении рухнул на стул, заткнув уши руками. Он не хотел ничего слышать и вдобавок, чтобы не видеть эти разинутые пасти, закрыл глаза.
Он открыл их лишь при звуках отворяемой двери. Это был мсье Лустало. Собаки смолкли… Наступила тишина. Теперь это был самый молчаливый дом в мире. Великий Лустало любезно извинился:
– Прошу прощения за то, что покинул вас на минуту… Знаете, когда проводишь опыты… Но вы ведь были не одни, – добавил он, странно ухмыляясь. – Аякс и Ахилл, как вижу, составили вам компанию… О, это настоящие комнатные собачки.
– Дорогой мэтр, – ответил слегка прерывающимся голосом Лалует, который при виде столь любезно, столь непринужденно державшегося Лустало, немного пришел в – себя, – дорогой мэтр.., только что я слышал ужасный крик.
– Не может быть! – удивился Лустало. – Здесь?
– Здесь.
– Но здесь никого, кроме старины Тоби и меня, нет. А Тоби я только что видел.
– Тогда это, наверное, там, в окрестностях.
– Наверное… Наверное, это какой–нибудь браконьер с Марны.., какая–нибудь ссора с егерем… Но вы, кажется, очень взволнованны… Полноте, мсье Лалует, это какие–нибудь пустяки.., успокойтесь, подождите, я сейчас закрою окно.., вот так… Мы у себя дома.., давайте поговорим как разумные люди… Ну не странно ли с вашей стороны приехать сюда, чтобы спросить именно меня, что я думаю о секрете Тота и о музыке–убийце? То, что произошло в Академии, дело необычное, но следует ли его преувеличивать всеми этими глупостями об их Элифасе, об их Тайбуре, не знаю о ком еще, как говорит милейший мсье Патар. Да, кстати, он, говорят, болен, бедняга Патар?
– Мсье, это Рэймон де ля Бэйссьер посоветовал мне обратиться к вам.
– Рэймон де ля Бэйссьер! Этот безумец! Друг этой Битини! Пневматик! Он вертит там столы! И его называют ученым! Он сам должен знать, что такое секрет Тота. А не посылать вас ко мне!
– Вот именно! Я и отправился к нему, потому что в течение нескольких дней все только и говорят о секрете Тота, а в чем он – не знают. Надо вам сказать, что Эли–фас, над которым сначала потешались, воспринимается теперь как что–то ужасное: у него дома, в лаборатории, на улице Юшет, устроили обыск и нашли какие–то тайны, угрожающие человечеству. Там что–то говорится о физических и химических свойствах, способных на расстоянии отправить человека в иной мир.
– Для этого, – ухмыльнулся великий Лустало, – имеется просто–напросто формула пороха.
– Да, она–то известна. Но существует другая формула, о которой, похоже, известно далеко не всем, как раз она и представляет наибольшую опасность. Это то, что называют секретом Тота. Похоже, эта таинственная формула Тота воспроизведена на всех стенах лаборатории на улице Юшет… Под давлением общественного мнений полиция, журналисты, да и я сам – нам пришлось обратиться с вопросом к мсье Рэймону де ля Бэйссьеру, одному из наиболее, блестящих наших египтологов: что представляет собой секрет Тота? Он ответил так: «Секрет Тота заключается в следующей фразе: «Если я пожелаю, ты умрешь через нос, глаза, рот и уши, ибо я властелин воздуха, света и звука“».
– Занятный тип – этот старик Тот, великолепный тип! – то ли шутя, то ли всерьез заметил великий Лустало.
– Если верить мсье Рэймону де ля Бэйссьеру, – продолжал Лалует, – в Тоте надо видеть создателя магии. Он был как греческий Гермес, только намного могущественнее. Формулу впервые обнаружили в Саккаре. Она была нанесена на стены усыпальницы пирамид фараонов V и VI династий – это самые древние из известных нам текстов, – и эта великолепная формула была окружена другими, уберегающими от укусов змей, жала скорпионов и вообще от нападения всех завораживающих животных.
– Дорогой Лалует, – вставил великий Лустало, – вы говорите как по писаному. Слушать вас – одно удовольствие.
– Дорогой мэтр, природа наделила меня великолепной памятью, но я вовсе этим не кичусь. Я, самый невежественный из людей, приехал покорнейше просить вас сказать, что вы думаете о секрете Тота. Мсье Рэймон де ля Бэйссьер не скрывал, что текст знаменитого секрета, написанный в усыпальницах, сопровождается таинственными знаками типа алгебраических или химических формул, над которыми тщетно бились целые поколения египтян. И еще он сказал, что знаки эти, дающие могущество, о котором говорил Тот, расшифрованы Элифасом де ля Ноксом. Элифас сам неоднократно говорил об этом, и в его бумагах во время обыска на улице Юшет была обнаружена рукопись, озаглавленная «Силы прошлого – силам будущего». Эта рукопись заставляет поверить в то, что Элифас действительно проник в опасную мысль ученых того времени. Вы, конечно, знаете, дорогой мэтр, что именно жрецы древнего Египта впервые открыли электричество?
– Отлично, Лалует, – ухмыльнулся Лустало, скрючившись наподобие обезьяны и обхватив своими ручками ступни ног. Ну продолжай же… Это забавно. Ты меня веселишь.
У мсье Гаспара Лалуета от такой вульгарной фамильярности перехватило дыхание, но, подумав, он решил, что гении не умеют действовать в рамках приличий, рассчитанных на обычных людей, и продолжил, как бы ничего не заметив:
– Этот мсье Рэймон де ля Бэйссьер весьма категоричен в своих суждениях. Он даже добавил: «Они вполне могли знать и о неизмеримых силах, способных дематериализовать материю, которые мы только открываем для себя, и, может быть, они даже измерили эти силы, что позволило им делать много вещей».
Великий Лустало опустил свои ножки, распрямился, как струна, почесал кончик носа и произнес пророческим тоном странные слова:
– Тоже мне шут гороховый!
Не моргнув глазом мсье Лалует поинтересовался:
– Все это кажется вам достаточно смешным, дорогой мэтр?
– Да, конечно, дурак!
– Я вовсе не сержусь на вас, – сказал мсье Лалует, любезно улыбнувшись дорогому мэтру, – за то, что вы говорите в таком тоне. Представьте себе, что и я, подобно другим, позволил увлечь себя. Поскольку вы ведь знаете, что произошло. Как только стал известен текст секрета Тота: «Если я пожелаю, ты умрешь через нос, глаза, рот и уши, ибо я властелин воздуха, света и звука», тут же объявились люди, готовые все объяснить.
– Да?!
– Исходя из того что благодаря секрету Тота Элифас стал властелином звука, они тут же вспомнили слова Бабетты о мелодии–убийце. Они стали утверждать, что Элифас (или шарманщик вставил в механизм шарманки что–то такое, что убивает при звуках песни и что, возможно, было запрятано в какую–нибудь коробочку, которую потом из шарманки вытащили. Вот поэтому я и попросил разрешения осмотреть шарманку.
– Значит, эта история вас здорово заинтересовала, мсье Лалует? – спросил ученый таким свирепым тоном, что бедняга Лалует, хоть и был не из пугливых, пришел в смущение.
– Она заинтересовала меня не более других, – ответил он в замешательстве, – просто, знаете, я тоже когда–то продавал шарманки.., старые шарманки.., и захотелось посмотреть…
– И что же вы увидели?
– Послушайте, мэтр.., я ничего не нашел внутри шарманки, но обнаружил сбоку на ней какую–то штуку… Вот она…
Мсье Лалует вытащил из кармана своего жилета длинную трубку с конусом на конце, немного напоминавшую мундштук духового инструмента.
Великий Лустало взял трубку, осмотрел ее и вернул мсье Лалуету.
– Это мундштук от какой–нибудь трубы…
– Я тоже так думаю. Однако представьте себе, дорогой мэтр, что этот мундштук входит в отверстие, которое я обнаружил в шарманке, но я никогда не видел подобных мундштуков в шарманках. Извините, но, преследуемый всякими глупостями, которые отовсюду слышал, я сказал себе: «Может быть, это тот самый мундштук, который должен был направлять в нужном направлении убивающий звук».
– Да! Так вот, дорогой антиквар Лалует, с меня хватит! Вы так же глупы, как и остальные! И что же вы собираетесь делать с этим мундштуком?
– Дорогой мэтр, – пролепетал Лалует, утирая пот с лица, – я ничего больше не стану делать и не буду больше заниматься этой шарманкой, если такой человек, как вы, скажет мне, что секрет Тота…
– …Это секрет дураков! Прощайте, мсье Лалует, прощайте! Аякс! Ахилл! Дайте пройти мсье.
Однако Лалует, получивший наконец свободу и возможность выйти, не воспользовался этим.
– Еще одно слово, дорогой мэтр, и вы даже не подозреваете, как облегчите мою душу, но я позволю себе сказать вам об этом позже.
– Что? – встрепенулся Лустало, остановившись на лестнице.
– Дело вот в чем. Те, кто говорит, что Элифас смог убить Мартена Латуша своей мелодией–убийцей, утверждают также, ссылаясь все на тот же секрет Тота, по которому существует смертоносная сила света, что Максим д'Ольнэ был убит лучами.
– Лучами? Нет, вас решительно надо запереть от людей. Почему лучами?
– Говорят, ему как будто бы направили в глаза с помощью специального приспособления предварительно отравленные лучи и он будто бы от них умер. Утверждают также, что какой–то луч поразил Максима д'Ольнэ в тот момент, когда он читал свою речь, и что мсье д'Ольнэ перед тем, как рухнуть наземь, сделал рукой движение, как бы отгоняя от лица муху или пытаясь защитить глаза от какой–то неожиданно ослепившей его вспышки.
– Ах! Это.., это направили!.. Оп! Прямо в глаз!
– И наконец, секрет Тота позволяет убить через рот или через нос. Эти безумцы, так как трудно подобрать им другое имя, так вот, эти безумцы, дорогой мэтр, избрали для Жеана Мортимара смерть через нос!
– Они не могли сделать лучше, мсье, – заявил великий Лустало, – для поэта трагических ароматов. – Да, «иногда ароматы бывают более трагическими, чем это кажется».
– Гортензия!
– Смейтесь, смейтесь, дорогой мэтр. Но я хочу, чтобы вы посмеялись до конца. Эти господа утверждают, что то первое письмо, принесенное Жеану Мортимару, с жуткой строкой насчет ароматов, было написано рукой самого Элифаса, в то время как второе – это всего лишь злая шутка какого–то весельчака. В своем письме Элифас спрятал некий сильный яд, что–то вроде яда Борджиа, о котором вы наверняка слышали.
– Как же, как же!
Можно было предположить, что столь пренебрежительная форма, в которой великий Лустало считал нужным отвечать на столь серьезные вопросы мсье Гаспара Лалуета, приведет к тому, что у эксперта–антиквара и торговца картинами лопнет терпение и иссякнет вежливость. Однако, наоборот, получилось так, что, не сдерживая себя больше от радости, мсье Лалует кинулся обнимать великого Лустало. Он осыпал его поцелуями, в то время как великий человечек, пытаясь освободиться, в бешенстве сучил своими маленькими ножками.
– Отпустите меня! – кричал он. – Отпустите меня, или я прикажу собакам разорвать вас.
Но, по счастливой случайности, собак здесь больше не было, и мсье Лалует, похоже, пребывал на вершине блаженства.
– Ах! Какое облегчение! – воскликнул он. – Как хорошо! Как вы добры! Какой вы великий! Какой гений!
– Вы сумасшедший! – сказал, высвобождаясь наконец, разгневанный Лустало, не понимая, что с ним происходит.
– Нет! Это они сумасшедшие! Повторите мне это, дорогой мэтр, и я уйду.
– Конечно! Они все сумасшедшие!
– Я запомню это: все сумасшедшие. Все сумасшедшие! И оба принялись повторять: «Все сумасшедшие! Все сумасшедшие!»
Теперь они смеялись как лучшие друзья. Наконец мсье Лалует откланялся. Лустало любезно проводил его вплоть до решетки входной двери и там, заметив, что на улице совсем темно, сказал:
– Подождите! Я немного провожу вас с фонарем до дороги, а то еще свалитесь в Марну.
Он ушел, но тут же вернулся с фонариком, болтавшимся где–то на уровне его коленей.
– Идемте! – позвал он. И сам открыл, а потом тщательно закрыл решетку.
Великана Тоби не было видно. Мсье Лалует подумал: «И что это мне рассказывали, будто он очень рассеянный человек. Напротив, он все предусмотрел».
Так они шли около десяти минут и наконец добрались до Марны, где мсье Лалует отыскал нужную тропинку. Здесь мсье Лалует, которому не была чужда некоторая напыщенность в разговоре, расставаясь с великим Лустало и еще раз извинившись за беспокойство, причиненное ему, счел нужным сказать:
– Решительно, дорогой мэтр, наш великий Париж пал очень низко. Вот случились три смерти, самые естественные из всех смертей. Вместо того чтобы объяснить их, как это сделали мы с вами, только с помощью просвещенного разума, Париж предпочитает верить шарлатанам, которые приписывают себе могущество столь бессовестно, что заставляют краснеть богов. – Как же! Как же! – заключил великий Лустало и тут же зашагал назад, оставив в полной растерянности мсье Лалуета на берегу реки, в кромешной темноте.
Вдалеке плясал огонек фонаря, затем исчез и он. И вдруг откуда–то издалека раздался дикий вопль, смертельный крик, человеческий вой, к которому тут же присоединился отчаянный, протяжный вой псов. Мсье Лалуету, который вначале задыхался от страха, при звуках этого страшного крика остановился, рычание собак послышалось где–то совсем рядом, и он в ужасе побежал дальше.
Глава 8
Во Франции число Бессмертных сокращается
Тридцать девять! Жребий брошен. Теперь все говорили: «Тридцать девять».
Осталось только тридцать девять академиков! Никто не выставлял своей кандидатуры на сороковое место.
После недавних событий прошло уже несколько месяцев, однако ни один претендент на роковое кресло не появился.
Академия была опозорена. Когда порой знаменитой Академии случалось выделять нескольких своих коллег, которые своим присутствием в традиционном облачении должны были придавать блеск какой–нибудь, как правило траурной, публичной церемонии, получалась настоящая трагедия.
Академики придумывали себе какую–нибудь болезнь, то вдруг в глуши дальней провинции обнаруживался родственник при смерти – словом, делали все, только чтобы не представать на людях в одежде с дубовыми листьями и не вешать на пояс шпагу с перламутровой рукоятью.
Да, это были печальные времена! Академия перебаливала. О ней говорили теперь лишь с улыбкой на устах. Потому что во Франции все так кончается, с улыбкой, даже когда речь идет о мелодии–убийце.
Расследование было быстро закрыто, и дело сдано. Казалось, что от этого ужасного приключения, в котором обезумевшее общественное мнение видело лишь преступления, осталось только воспоминание о кресле, приносящем несчастье. И даже весьма храбрый человек теперь не решался усесться в это кресло. Что было на самом деле смехотворно.
Итак, весь ужас этой тройной и необъяснимой трагедии бледнел перед иронической улыбкой: «Тридцать девять!» Бессмертных стало на одного меньше. Этого было достаточно, чтобы навсегда превратить Академию в посмешище. В такое посмешище, что некогда страстное желание стать частью Академии, которое объединяло, бесспорно, наиболее достойные умы эпохи, сегодня заметно поубавилось.
Да–да. Даже когда речь шла о других креслах, а к этому времени появились еще два–три вакантных места, претенденты заставляли себя упрашивать. Еще бы! Ведь публика не отказывала себе в удовольствии подтрунивать над ними по поводу того, что они претендуют на другие кресла, а не на кресло магистра д'Аббвиля.
Претенденты стыдливо наносили прочим академикам свои визиты. О том, что они выдвигают свои кандидатуры, становилось известно в последнюю минуту, и было чрезвычайно тягостно слушать их прославляющие выступления в адрес кого–то иного, в то время как прославление магистра д'Аббвиля, Жеана Мортимара, Максима д'Ольнэ и Мартена Латуша все еще ожидало своего часа.
Претендентов считали трусами. Ни больше ни меньше. Академикам уже виделось время, когда новый набор в число Бессмертных будет почти невозможным. А пока их было лишь тридцать девять!
Тридцать девять! Если бы у Бессмертных были волосы (но они в основном все лысы), они бы вырывали их клочьями…
У мсье Ипполита Патара еще оставалась то тут, то там прядь волос, но это была такая жалкая прядь, что даже отчаяние пожалело бы ее. Это была прямо–таки плачущая прядь, можно сказать, спадающая на лоб волосяная слеза.
Мсье Ипполит Патар сильно изменился. До этого у него было только два цвета: розовый и лимонный. В последнее время он приобрел еще и третий, определить который не представлялось возможным, поскольку он и цветом–то вовсе не являлся. Некий отрицательный цвет, который в древности накладывали на щеки мертвенно–бледным паркам, богиням ада.
Да и сам мсье постоянный секретарь, казалось, поднялся из ада, куда, по его убеждению, ему предстояло попасть.
Жестокие угрызения совести после смерти Мартена Латуша приковали его к постели, и можно было слышать, как он в беспамятстве обвинял себя в трагической смерти несчастного меломана. Он то и дело просил прощения у Бабетты. Но как только узнал от навещавших его коллег о прекращении следствия и о заключении врача, к нему вновь вернулся разум. Обретя все свое былое благоразумие, он понял, что Академия никогда еще так не нуждалась в его услугах, как сейчас. Мсье Патар встал с постели и вновь героически приступил к своим обязанностям.
Однако вскоре он заметил, что Академия перестала быть для него единственным смыслом жизни.
Отправляясь в Институт, он вынужден был идти окольными путями, чтобы только не быть узнанным и не стать объектом насмешек.
Заседания в зале Словаря проходили под аккомпанемент пустых жалоб, вздохов, бесполезных стенаний.
Но вдруг в один прекрасный день, когда несколько членов этой компании сидели молча развалившись в своих креслах в зале Словаря, в соседней комнате раздались громкий шум открываемых и закрываемых дверей, торопливые шаги, за которыми последовало стремительное вторжение мсье Ипполита Патара, полностью восстановившего свой розовый цвет.
Все, зашумев, повскакали с мест.
Что случилось?
Мсье постоянный секретарь был так взволнован, что даже не мог говорить. Он размахивал какой–то бумажкой, но ни один звук не выходил из задыхающегося горла. Наверняка гонец из Марафона, принесший в Афины весть о новом поражении персов и о спасении города, не был так изможден, как мсье Ипполит Патар. И если гонец и умер тут же, то лишь потому, что не был, подобно Ипполиту Патару, Бессмертным.
Мсье Ипполита Патара усадили, вырвали из его рук листок и прочитали:
«Имею честь предложить свою кандидатуру на кресло, остающееся свободным после смерти магистра д'Аббвиля, Жеана Мортимара, Максима д'Ольнэ и Мартена Латуша».
И подпись:
«Жюль Луи Гаспар Лалует, писатель, лауреат Академии, проживающий по адресу:
Париж, улица Лаффит, дом 32–бис».
Глава 9
Во Франции всегда найдется смелый и благоразумный гражданин, способный своим
Примером устыдить глупую толпу Все бросились обниматься. Память об этом счастливом моменте сохранилась в анналах Академии под названием «поцелуй Лалуета».
Те, кто в этот момент оказался в зале, высказали сожаление о своей малочисленности, а то радость была бы полнее. Они смеялись. Все семеро смеялись и обнимались. Их ведь было только семеро. Теперь академики приходили на заседания как можно реже, слишком уж невесело было на них. Но это–то заседание стало по–настоящему памятным. Все семеро тут же решили нанести визит этому мсье Жюлю Луи Гаспару Лалуету. Они хотели побыстрее познакомиться с ним и, отказавшись от всех традиций, окончательно связать его с академической судьбой. Они хотели его «зачислить».
Подождав, пока мсье Ипполит Патар немного оправится от волнения, все спустились к консьержу и послали его за двумя экипажами.
Они даже подумали отправиться на улицу Лаффит пешком – это было бы полезно, они бы подышали свежим воздухом, ведь уже столько времени им не дышалось так легко. Но тут было высказано опасение, как бы мсье директор и мсье хранитель печати (это уже были не те, с кем мы познакомились в начале истории, потому что президиум обновляется каждые три месяца), а также мсье постоянный секретарь не были узнаны людьми на улице и как бы не произошло что–нибудь такое, что затронуло бы честь Академии.
Да и потом, откровенно говоря, они спешили познакомиться со своим новым коллегой. Вы, конечно, понимаете, что в обоих экипажах речь шла только о нем. В первом вопрошали: «Кто же это? Лалует, писатель? Это имя нам незнакомо. Кажется, он что–то недавно опубликовал. Его фамилия мелькала в газетах».
Во втором говорили: «Вы обратили внимание, что он сопроводил свою подпись любопытной формулировкой – «лауреат Академии“? Неглупый человек; сразу дал нам понять, что является одним из наших».
Так по пути каждый что–то говорил, как это бывает, когда жизнь кажется прекрасной. И только один мсье Ипполит Патар молчал. Его радость была настолько велика, что побоялся растратить ее в пустой болтовне.
Он вовсе не задавался вопросами: «Кто такой этот мсье Лалует? Что он опубликовал?» Все это ему было безразлично. Мсье Лалует был мсье Лалуетом, то есть сороковым. И постоянный секретарь без всяких обсуждений признавал его гениальность.
Итак, все прибыли на улицу Лаффит. Экипажи отъехали. Мсье Ипполит Патар отметил про себя, что они находились прямо перед домом 32–бис, и, сопровождаемый коллегами, решительно вошел под арку.
Они оказались во вполне приличном доме. Консьержка, вышедшая из своей комнатки, спросила их, куда они идут. Мсье постоянный секретарь ответил вопросом:
– Как пройти к мсье Лалуету?
– Он, должно быть, у себя в лавке, мсье.
Все семеро Бессмертных переглянулись: «У себя в лавке? Мсье Лалует, писатель, в лавке?» Милая дама, видимо, ошиблась. Мсье постоянный секретарь уточнил:
– Мы хотели бы видеть мсье Лалуета, лауреата Академии.
– Правильно, мсье, я и говорю, что он у себя в лавке. Вход с улицы.
Все семеро, весьма удивленные и глубоко разочарованные, откланялись. Они вновь вышли на улицу и стали рассматривать антикварную лавку, над дверью которой стояло имя: «Гаспар Лалует».
– Это здесь, – сказал мсье Патар.
Они взглянули на витрины, заваленные всяким хламом, и на картины, на которых уже невозможно было различить цвета.
– Здесь торгуют Бог знает чем, – поджав губы, заметил директор.
А хранитель печати добавил:
– Но это невозможно! Этот мсье написал на своей карточке: «писатель».
На что мсье постоянный секретарь сердито сказал:
– Прошу вас, господа, не привередничайте.
С этими словами он мужественно открыл дверь лавки. Остальные сконфуженно, не осмеливаясь более на какие–либо замечания, последовали за ним. Мсье постоянный секретарь бросал на них красноречивые взгляды.
Из полумрака лавки появилась дама с красивой толстой золотой цепочкой на шее. Дама была уже в возрасте и, видимо, когда–то слыла красавицей. Чудесные белые волосы придавали ей величественный вид. Дама спросила у вошедших, чего они желают. Мсье Патар, низко поклонившись, ответил, что они хотели бы видеть мсье Лалуета, писателя, лауреата Академии и, тут же тоном капрала на учениях приказал:
– Сообщите: мы из Академии!
Он посмотрел на своих спутников с явным намерением отправить их всех в полицейский участок, если они сделают какое–либо неосторожное движение.
Дама слегка вскрикнула, поднесла руку к своей пышной груди, как бы раздумывая, стоит ли падать обморок, и затем исчезла в полумраке лавки.
– Это, несомненно, мадам Лалует, – сказал мсье Патар. – Очень симпатичная женщина.
Вернулась дама почти тотчас же в сопровождении приятного пузатенького мсье, на округлом брюшке которого висела красивая толстая золотая цепь. Лицо мсье покрывала мраморная бледность. Он вышел навстречу посетителям не в силах произнести ни слова.
Мсье Ипполит Патар наблюдал за ним, и он тут же поспешил на помощь:
– Скажите, мсье, вы и есть тот самый Гаспар Лалует, лауреат Академии, писатель, который выдвинул свою кандидатуру на кресло магистра д'Аббвиля? Если это так (Гаспар Лалует, не преодолев волнения, кивнул головой), если это так, мсье, позвольте мсье директору Академии, мсье хранителю печати, моим коллегам и мне лично от всей души поздравить вас. Благодаря вам все запомнят теперь раз и навсегда, что во Франции всегда найдется смелый и благоразумный гражданин, способный своим примером устыдить глупую толпу.
С этими словами постоянный секретарь торжественно и крепко пожал руку Гаспару Лалуету.
– Ну, отвечай, Гаспар! – произнесла седовласая дама.
Мсье Лалует посмотрел на жену, потом на пришедших, затем снова на жену, перевел взгляд на мсье Ипполита Патара и прочел на его добром и открытом лице такую поддержку, что тут же приободрился.
– Мсье! – воскликнул он. – Это для меня слишком большая честь! Позвольте представить вам мою супругу.
При словах «моя супруга» директор и хранитель печати начали было улыбаться, но пронзительный взгляд мсье Патара тут же призвал их к порядку, и оба снова осознали всю важность момента. Мадам Лалует поклонилась.
– Мсье, несомненно, хотят поговорить, – сказала она. – Там, в задней комнате, вам будет удобнее. – И она провела их в дальнее помещение.
Выражение «задняя комната» покоробило Ипполита Патара, но когда академики наконец в ней оказались, они были рады увидеть, что попали в настоящий музей, обставленный с великолепным вкусом. Здесь можно было полюбоваться прелестными вещами, расставленными вдоль стен и в специальных столах–витринах: картинами, статуэтками, украшениями, кружевами, вышивками самого высокого качества.
– О мадам! И это «задняя комната»! – воскликнул мсье Ипполит Патар. – Какая скромность! Такие высокохудожественные и ценные вещи не встретишь ни в одном художественном салоне Парижа.
– Можно подумать, что мы попали в Лувр! – заявил мсье директор.
– О! Вы нам льстите, – смутившись, ответила мадам Лалует.
Все академики начали наперебой восхищаться великолепием «задней комнаты».
– Жаль, наверное, продавать такие прекрасные вещи, – сказал мсье хранитель печати.
– Надо же на что–то жить, – нарочито униженно ответил мсье Гаспар Лалует.
– Конечно! – сразу же согласился мсье постоянный секретарь. – Я не знаю более благородной профессии, чем та, которая состоит в распространении прекрасного.
– Верно! Верно! – подтвердила компания.
– Когда я говорил о профессии, – продолжал мсье Патар, – я неудачно выразил свою мысль. Даже благородные принцы распродают свои коллекции. Но это не значит, что они являются торговцами. Вы просто продаете свои коллекции, дорогой мсье Лалует, и это ваше право.
– Именно это я все время говорю моему мужу, мсье, – вступила в разговор мадам Лалует, – мы всегда спорили на эту тему. Наконец он все–таки понял меня, и в Боттэне[5]5
Справочник телефонов и адресов.
[Закрыть] будущего года вы уже прочтете не «М. Гаспар Лалует, торговец картинами, эксперт–антиквар», а «М.Гаспар Лалует, коллекционер».
– Мадам! – воскликнул восхищенный мсье Ипполит Патар. – Мадам, вы превосходная жена! Это надо также написать во «Всем Париже»!
И он поцеловал ей руку.
– О, несомненно, – ответила она, – мы так и сделаем, когда он станет академиком.
Наступило короткое неловкое молчание, сопровождаемое легким покашливанием.
Мсье Ипполит Патар строго посмотрел на всех и, не спрашивая разрешения, взял стул.
– Прошу садиться, – приказал он. – Поговорим серьезно.
Они расселись. Мадам Лалует теребила пальцами свою толстую золотую цепочку. Рядом с ней мсье Гаспар Лалует следил за мсье постоянным секретарем взглядом, таящим страх, который можно увидеть в глазах нерадивых учеников в день выпускных экзаменов.
– Мсье Лалует, – начал мсье Патар, – вы писатель. Означает ли это, что вы любите писать вообще или вы уже что–то опубликовали?
Было очевидно, что мсье постоянный секретарь уже принимал меры предосторожности на случай, если мсье Лалует вовсе ничего не опубликовал.
– Я, мсье постоянный секретарь, – уверенно ответил торговец картинами, – опубликовал уже две работы, которые, осмелюсь утверждать, были высоко оценены знатоками.
– Это прекрасно! Скажите, пожалуйста, о чем они?
– Об искусстве обрамления.
– Превосходно!
– И еще о подлинности подписей знаменитых художников.
– Браво!
– Конечно, мои работы неизвестны широкой публике, но все, кто посещает Зал аукционов, с ними знакомы.
– Мсье Лалует слишком скромен, – сказала мадам Лалует, позвякивая своей золотой цепочкой. – У нас здесь есть письмо с похвалами одного лица, которое сумело оценить способности моего мужа по достоинству. Я говорю о его высочестве принце де Конде.
– Его высочество принц де Конде! – разом воскликнули все семь академиков, повскакав с мест.
– Вот это письмо.
Мадам Лалует действительно вытянула из своего пышного корсажа конверт.
– Оно всегда со мной, – сказала она. – После мсье Лалуета это самое дорогое, что у меня есть в жизни.
Все академики бросились читать письмо. Оно на самом деле было от принца и к тому же содержало множество похвал. Радость была всеобщей. Мсье Ипполит Патар повернулся к мсье Лалуету и так расчувствовался, что до боли сжал ему руку.
– Дорогой коллега! – сказал он. – Вы достойный человек!
Мсье Лалует зарделся. Приободрился. Теперь он был на коне. Жена смотрела на него с нескрываемой гордостью.
Все вокруг повторяли:
– Да–да, вы достойный человек!
Мсье Патар продолжал:
– Академия будет гордиться таким достойным членом.
– Я не знаю, господа, – ответил мсье Лалует с наигранной смиренностью, так как теперь понимал, что дело, что называется, уже в шляпе, – не слишком ли много наглости для такого писаки, как я, просить о подобной чести?
– Что вы?! – воскликнул директор, глядевший с любовью на мсье Лалуета с того момента, как узнал о письме принца де Конде. – Теперь этим глупцам придется задуматься всерьез!
Мсье Лалует вначале не понял, как ему надо реагировать на это замечание, но лицо директора было таким радостным, что он подумал: мсье директор сказал это не со зла (это, впрочем, было правдой).
– Действительно, глупцов в этой истории много, – согласился он.
Все насторожились. Им очень хотелось узнать, как мсье Лалует воспринимает беды Академии. Теперь они опасались только одного: как бы он не передумал. Но мсье Лалует сказал:
– О! Для меня все очень просто! Мне жаль тех бедняг, которые ничуть не удивляются, когда двадцать один раз выпадает черное, но в то же время не допускают возможности трех естественных смертей академиков подряд.
Ему зааплодировали, однако мсье директор, не знакомый с правилами игры в рулетку, попросил разъяснений. Мсье Лалуету дали возможность объяснить. Они изучали его. Им и так были довольны, но подлинное восхищение вызвал чисто литературный спор между мсье хранителем печати и мсье постоянным секретарем, в котором мсье Лалует весьма авторитетно высказал свое мнение.
