Текст книги "Призрак оперы. Роковое кресло"
Автор книги: Гастон Леру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Вопрос: Ворота были открыты?
Ответ: Да, и это удивило меня, хотя, кажется, это совсем не удивило мадемуазель Доэ.
Вопрос: Кто–нибудь был на кладбище?
Ответ: Я не видел. Но если бы там кто–то был, я бы его заметил. Ярко светила луна, и снег отражал ее свет, делая его еще ярче.
Вопрос Не мог ли кто–нибудь скрываться за надгробным камнем?
Ответ: Нет. Надгробья там маленькие. Они были полностью покрыты снегом. Единственные тени падали от крестов, мадемуазель Доэ и от меня. Церковь выглядела ослепительной при лунном свете. Я никогда не видел раньше такой ясной ночи. Было очень красиво, очень светло и очень холодно. Я впервые был на кладбище ночью и не предполагал, что может быть такой свет.
Вопрос: Вы суеверны?
Ответ: Нет, я верующий христианин.
Вопрос: В каком состоянии находился в то время ваш разум?
Ответ: У меня была очень ясная голова. Не скрою, я встревожился, увидев, что мадемуазель Доэ вышла одна посреди ночи, но когда я понял, что она идет на кладбище, я успокоился. Я подумал, что она намеревается выполнить обет на могиле отца, и это показалось мне совершенно естественным, имея в виду ее любовь к отцу. Меня только удивило, что она не слышит, что я иду позади нее, хотя снег скрипел под моими ногами. Ее, должно быть, полностью поглотили благочестивые мысли. Я решил не беспокоить ее и, когда она остановилась у могилы отца, встал в нескольких шагах от нее. Мадемуазель опустилась на колени, перекрестилась и стала молиться.
В это время часы пробили полночь. Двенадцатый удар все еще звучала в моих ушах, когда я увидел, что она смотрит на небо, воздев руки к луне. Она, казалось, впала в экстаз, и я не мог понять, что его вызвало. Я тоже поднял голову, осмотрелся в замешательстве, и все мое существо приковало что–то невидимое, издававшее звуки музыки. И какой музыки! Кристина и я знали эту мелодию – мы слышали ее в детстве. Но на скрипке ее отца эта музыка никогда не исполнялась с таким потрясающим мастерством. Я не мог не вспомнить, что Кристина говорила об Ангеле музыки, и не знал, что думать об этих незабываемых звуках: хотя они шли не с неба, было легко поверить, что они божественного происхождения, поскольку я не видел ни скрипки, ни смычка, ни скрипача.
Я ясно помню эту изумительную мелодию – «Воскрешение Лазаря». Отец Кристины обычно играл нам ее, когда был чем–то опечален. Если бы Ангел Кристины существовал, он не мог бы сыграть лучше. Призыв Иисуса приподнимал нас над землей, и я почти ожидал увидеть, как надгробный камень с могилы ее отца поднимется в воздух. У меня возникла мысль, что скрипка похоронена с ним, но я не могу сейчас сказать, как далеко уводило меня мое воображение в эти лучезарные моменты, на этом маленьком провинциальном кладбище, рядом с белеющими черепами, ухмыляющимися своими обнаженными челюстями. Затем музыка прекратилась, и я пришел в себя. Мне показалось, что звуки шли со стороны груды костей и черепов. Вопрос: Так вы слышали звуки именно оттуда?
Ответ: Да, мне почудилось, что черепа смеются над нами. Я не мог не содрогнуться.
Вопрос: А вам не пришло в голову, что небесный музыкант, который так сильно увлек вас, возможно, скрывался за кучей костей?
Ответ: Да, мне приходила такая мысль, и она настолько овладела мной, что я уже не думал о том, чтобы преследовать Кристину, когда она поднялась с колен и спокойно покинула кладбище. Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не было ничего удивительного в том, что она не заметила меня. Я не двигался с места, разглядывая груду костей и решив довести эту невероятную авантюру до конца, а также узнать, что за всем этим скрывается.
Вопрос: Как же случилось, что утром вас нашли полумертвым на ступенях алтаря?
Ответ: Все произошло очень быстро.» Череп скатился ко мне, затем другой и еще один. Казалось, я стал мишенью в жуткой игре шаров. Я подумал, что музыкант, скрывающийся за грудой костей, случайно толкнул ее. Эта версия показалась мне еще более правдоподобной, когда я неожиданно увидел какую–то тень, двинувшуюся вдоль ярко освещенной стены ризницы.
Я бросился вслед. Тень уже открыла дверь церкви и вошла внутрь. Я бежал изо всех сил и успел ухватиться за край плаща. Мы оказались перед высоким алтарем, и лунный свет, проходя через цветное стекло окна апсиды, упал прямо на нас. Я все еще держал тень за плащ. Тень повернулась, и я увидел так же ясно, как вижу вас, мсье, ужасную голову мертвеца, пристально смотрящую на меня глазами, в которых горел огонь ада. Я подумал, что это сам Сатана! При виде этого призрака я, вероятно, потерял сознание и ничего не помню до того времени, пока не очнулся утром в гостинице «Заходящее солнце».
Глава 7. Визит в ложу номер пять
Мы оставили Фирмена Ришара и Армана Мушармена как раз в тот момент, когда они решили посетить ложу номер пять в первом ярусе.
Они спустились по широкой лестнице, которая ведет к сцене и прилегающим к ней помещениям, пересекли сцену, вошли в зрительный зал через вход для подписчиков и пошли налево по первому коридору. Затем миновали первые ряды партера, остановились и посмотрели на ложу номер пять в первом ярусе. Они не могли видеть ее ясно, потому что зал был в полутьме и защитные чехлы покрывали красные бархатные перила.
Ришар и Мушармен были сейчас одни в огромном затемненном зале. Было тихо, рабочие отправились выпить рюмочку вина. Они покинули сцену, оставив задник лишь частично закрепленным. Несколько лучей света (бледный тусклый свет, который, казалось, украли у умирающей звезды) проскальзывали в зал через какие–то щели и сияли на старой башне, увенчанной картонной зубчатой стеной, которая стояла на сцене. В этой искусственной ночи или, скорее, в обманчивом дневном свете вещи принимали странные очертания. Полотно, закрывавшее кресла в партере, выглядело, как рассерженное море, зелено–голубые волны которого в мгновение остановились по приказу гиганта, чье имя, как всем известно, Адамастор.
Мушармен и Ришар были словно моряки потерпевшего аварию корабля в пучине неподвижно возмущенного полотняного моря. Как будто, оставив свою лодку и пытаясь доплыть до берега, они проложили путь к ложам левой стороны. Восемь больших колонн из полированного камня возвышались в тени, подобно громадным сваям, предназначенным поддерживать угрожающе шатающиеся выпуклые утесы, чьи основания были представлены изогнутыми параллельными линиями перил лож первого, второго и третьего ярусов. На самой вершине утеса, потерянного в медном небе Ленепве <Ж. Ленепве – французский художник, автор росписи на потолке Парижской оперы.>, гримасничали, смеясь и забавляясь над опасениями Мушармена и Ришара, фигуры, хотя обычно они были очень серьезными: Геба, Флора, Пандора, Психея, Фетида, Помона, Дафна, Галатея… Да, сама Пандора, известная каждому из–за ящика, смотрела вниз на двух новых директоров Оперы, которые теперь молча рассматривали ложу номер пять первого яруса.
Я уже сказал, что они были полны страха. По крайней мере, я предполагаю, что они боялись. Вот что Мушармен пишет в своих мемуарах:
«Трескучая болтовня о привидении в Опере, которой нас кормили (каким изысканным стилистом был Мушармен!) с тех пор, как мы заменили Полиньи и Дебьенна, должно быть, ухудшила баланс моих наделенных богатым воображением способностей и, рассматривая все вместе, моих зрительных способностей тоже. Может быть, виновата обстановка, в которой мы оказались и которая так сильно обеспокоила нас; может быть, мы стали жертвами каких–то галлюцинаций, возникших в полутьме зрительного зала и даже еще более глубоких теней в пятой ложе. Но в один и тот же миг Ришар и я увидели в ложе какие–то очертания. Ни один из нас не сказал ничего, но мы схватили друг друга за руки. Затем подождали несколько минут, не двигаясь, пристально глядя в одну и ту же точку. Но очертания исчезли.
Мы вышли из зала и в коридоре рассказали друг другу о своих впечатлениях. К сожалению, очертания, которые видел я, не совпадали с тем, что видел Ришар. Мне привиделся череп на перилах ложи, в то время как Ришар различил очертания старой женщины, которая выглядела, как мадам Жири. Мы поняли, что стали жертвами иллюзии. Громко рассмеявшись, мы немедленно поспешили в пятую ложу, вошли туда и, естественно, никого там не нашли.
И теперь мы в ложе номер пять. Эта ложа такая же, как и все остальные ложи в первом ярусе. Ничто не отличает ее от соседних».
Смеясь друг над другом, Мушармен и Ришар потрогали мебель в ложе, подняли чехлы и тщательно осмотрели кресло, в котором обычно «сидел голос». Убедились, что это настоящее кресло и в нем не было ничего магического. Ложа выглядела совершенно обычной во всех отношениях – с красными портьерами, креслами, коврами и перилами, обитыми красным бархатом. Исследовав все, что возможно, директора пошли вниз в ложу бенуара, расположенную прямо под пятой ложей. В ложе бенуара, которая находится как раз на углу первого входа из партера, они также не смогли обнаружить чего–либо достойного внимания.
– Эти люди пытаются сделать из нас дураков! – сказал наконец Фирмен Ришар сердито. – В субботу представление «Фауста», и мы оба будем смотреть его из ложи номер пять первого яруса.
Глава 8. В которой Фирмен Ришар и Арман Мушармен осмелились дать представление «Фауста» в «проклятой» Опере и в которой мы увидим, что из этого вышло
Придя в свой кабинет в субботу утром, оба директора нашли письмо следующего содержания:
«Мои дорогие импресарио!
Мы в состоянии войны? Если вы все еще желаете мира, вот мой ультиматум. Он содержит четыре условия:
1. Вы возвращаете мне мою ложу, а я хочу, чтобы она была предоставлена в мое распоряжение немедленно.
2. Партию Маргариты должна петь сегодня Кристина Доз. Не беспокойтесь о Карлотте – она будет больна.
3. Я настаиваю на том, чтобы добрая и верная мадам Жири, моя билетерша, продолжала работать. Вы восстановите ее в прежнем положении безотлагательно.
4. В письме, которое будет доставлено мадам Жири, вы, как и ваши предшественники, примите положения книги инструкций, касающиеся моего месячного содержания. Позже я дам вам знать, в какой форме вы станете выплачивать его мне.
Если вы не выполните эти условия, сегодня вечером представление «Фауста» в проклятом театре не состоится.
Ваш П. О.» – С меня этого достаточно! – закричал Ришар, энергично барабаня по столу обеими руками. Вошел Мерсье, администратор.
– Лахеналь хочет видеть одного из вас, мсье, – сказал Мерсье. – Он говорит, что это крайне необходимо, и он, кажется, расстроен.
– Кто такой этот Лахеналь?
– Главный конюх.
– Что? Главный конюх?
– Да, мсье, – ответил администратор. – В Опере есть несколько конюхов, и Лахеналь ими руководит.
– И что же он делает?
– Он заведует конюшней.
– Какой конюшней?
– Вашей, мсье. Конюшней Оперы.
– В Опере есть конюшня? Впервые слышу! Где она находится?
– В подвалах. У нас двенадцать лошадей.
– Двенадцать лошадей? Для чего же, во имя Бога?
– Для процессий в «Иудейке», «Пророке» и так далее нам нужны тренированные лошади, которые «знают сцену». Обязанность конюхов – научить их этому. Лахеналь – высококвалифицированный тренер. Он когда–то заведовал конюшнями Франкони.
– Очень хорошо… Но что он хочет от меня?
– Не знаю. Знаю только, что никогда не видел его в таком состоянии.
– Пусть войдет.
Лахеналь вошел и нетерпеливо ударил по своему сапогу плеткой, которую держал в руке.
– Доброе утро, мсье Лахеналь, – сказал немного напуганный Ришар. – Чем обязан вашему визиту?
– Мсье, я пришел просить вас ликвидировать всю конюшню.
– Что? Вы хотите отделаться от наших лошадей?
– Не от лошадей, от конюхов. – Сколько конюхов служат у вас, мсье Лахеналь?
– Шесть.
– Шесть конюхов! Это, по крайней мере, на два больше, чем надо.
– Эти должности, – объяснил Мерсье, были навязаны нам заместителем главы администрации изящных искусств. Они заняты людьми, которым протежирует правительство, и если я рискну…
– Меня не волнует правительство, – подчеркнуто сухо заявил Ришар. – Нам не надо больше четырех конюхов для двенадцати лошадей.
– Одиннадцати, – поправил Лахеналь.
– Двенадцати, – повторил Ришар.
– Одиннадцати, – опять сказал Лахеналь.
– Мсье Мерсье сказал мне, что у вас двенадцать лошадей.
– У меня было двенадцать, но сейчас их осталось только одиннадцать – после того как украли Цезаря. – И Лахеналь снова сильно ударил себя по сапогу Пясткой.
– Цезаря украли? – изумленно спросил Мерсье. – Цезаря, большую белую лошадь из «Пророка»?
– У нас только один Цезарь, – грубо прервал его Лахеналь. – Я работал десять лет на конюшнях Франкони и видел много лошадей и могу с полным основанием сказать вам, что второго такого Цезаря нет. И его украли!
– Как это случилось?
– Я не знаю. Никто не знает. Вот почему я пришел просить разогнать всех на конюшне.
– А что говорят о краже ваши конюхи?
– Всякие глупости. Некоторые обвиняют каких–то рабочих, другие утверждают, что это сделал бухгалтер.
– Бухгалтер? Я уверен в нем, как в самом себе, – запротестовал Мерсье.
– Но, мсье Лахеналь, – сказал Ришар, – у вас самого должна быть какая–то идея.
– Да, у меня есть идея, – резко произнес Лахеналь, – и я скажу вам, в чем она состоит. Что касается меня, то я не сомневаюсь. – Он подошел ближе и сказал вполголоса: – Это сделал призрак.
Ришар вздрогнул.
– И вы, и вы тоже!
– Что вы имеете в виду под «я тоже»? Это же совершенно естественно – Совершенно естественно, мсье Лахеналь? Что совершенно естественно?
– Сказать вам это после того, что я видел.
– И что же вы видели?
– Я видел так же ясно, как вижу вас, темную фигуру верхом на белой лошади, которая один к одному походила на Цезаря.
– И вы не побежали за этой белой лошадью и темной фигурой?
– Да, я побежал и закричал, но они продолжали идти на большой скорости и исчезли в темноте галереи. Ришар встал.
– Очень хорошо, мсье Лахеналь, можете идти. Мы подадим жалобу на призрак.
– И уволите всех конюхов?
– Да–да, конечно. До свидания.
Лахеналь поклонился и вышел.
Ришар пребывал в крайней степени раздражения.
– Немедленно снимите этого идиота с платежной ведомости, – приказал он Мерсье.
– Он друг представителя правительства, – осмелился вставить тот. – И каждый день выпивает в кафе Тортони с Лажреном, Шоллем и Пертрюсе, который убил льва, – добавил Мушармен. – – Вся пресса навалится на нас! Он начнет болтать о призраке, и мы станем посмешищем. Тогда мы погибли.
– Хорошо, давайте не будем больше об этом говорить, – уступил Ришар.
В этот момент дверь распахнулась и в комнату ворвалась мадам Жири с конвертом в руке:
– Извините меня, мсье, но сегодня утром я получила письмо от призрака Оперы, в котором говорится, чтобы я зашла к вам. У вас есть что–то… Она не закончила свою сентенцию, увидев лицо Ришара. Казалось, он сейчас взорвется. Но пока единственными внешними признаками гнева, кипящего внутри, был цвет его лица и сверкание молний в глазах. Он ничего не сказал. Он был не способен говорить. Неожиданно он перешел к действию. Сначала схватил левой рукой неряшливую мадам Жири и повернул ее таким быстрым, неожиданным полукругом, что та издала отчаянный крик, затем правая нога Ришара оставила отпечаток подошвы на черной тафте юбки, которая, определенно, никогда раньше не подвергалась такому надругательству в таком месте.
Все произошло так быстро, что мадам Жири, оказавшись в коридоре, все еще была ошеломлена и, казалось, не понимала, что случилось. Вдруг она сразу все осознала, и Опера огласилась ее возмущенным визгом, горячими протестами и угрозами. Потребовалось три молодых человека, чтобы спустить ее по лестнице, и два полицейских, чтобы вывести на улицу.
Примерно в это же время Карлотта, которая жила в предместье Сен–Оноре, позвонила служанке и приказала принести почту в постель. В ней она нашла анонимное письмо следующего содержания:
«Если вы будете выступать сегодня вечером, вас ждет большое несчастье, которое поразит вас как раз тогда, когда вы начнете петь, несчастье худшее, чем смерть».
Эта угроза была неуклюже написана красными чернилами. Прочитав ее, Карлотта сразу лишилась аппетита. Отодвинув поднос, на котором служанка принесла горячий шоколад, примадонна сидела в постели и терялась в догадках. Она получала подобные письма и раньше, но это чем–то отличалось от других.
Карлотта считала, что завистники плетут против нее разного рода интриги, и часто говорила о тайных врагах, которые полны решимости погубить ее. Она утверждала, что является объектом злобного заговора, который в конце концов вскроется, но добавляла, что она не из того рода женщин, которые поддаются запугиванию.
Однако единственным заговором был тот, который сама Карлотта организовала против бедной Кристины. Карлотта не простила Кристине ее величайшего триумфа, когда та заменила ее на сцене без предварительного уведомления.
Когда примадонна узнала о необыкновенном приеме, оказанном молодой певице, она сразу же почувствовала себя выздоравливающей от начинающегося бронхита и готовой рассердиться на администрацию. Больше она не проявляла ни малейшего желания уступать своего положения в Опере. С той поры Карлотта работала во всю силу, чтобы «задушить» соперницу, а ее могущественные друзья оказывали давление на директоров, стараясь помешать им дать Кристине еще один шанс для триумфа. Некоторые газеты, которые восторженно писали о таланте Кристины, теперь восхваляли исключительно Карлотту. Знаменитая примадонна позволяла себе возмутительно оскорбительные выпады против молодой певицы и пыталась причинить ей как можно больше неприятностей.
У Карлотты не было ни сердца, ни души. Она была только инструментом, хотя, несомненно, инструментом изумительным. Ее репертуар включал все созданное немецкими, итальянскими и французскими композиторами, что могло удовлетворить честолюбие любой певицы. О ней никогда не говорили, что она спела не в той тональности или что ей не хватило силы голоса, необходимой для какой–то части ее огромного репертуара. Короче, инструмент этот был мощным, замечательно точным и широкого диапазона. Но никто не мог сказать Карлотте то, что Россини сказал Марии Габриэле Краусс, когда та спела для него «Темные леса» на немецком языке: «Вы поете душой, дитя мое, и ваша душа прекрасна».
Где была ваша душа, Карлотта, когда вы танцевали в пользующейся дурной репутацией таверне в Барселоне? Где была она позже, в Париже, когда вы пели непристойные, циничные песенки в сомнительных мюзик–холлах? Где была ваша душа, когда перед мастерами, собравшимися в доме одного из ваших любовников, вы извлекали музыку из своего послушного инструмента, замечательного своей способностью петь о возвышенной любви или низком разврате с одинаковым равнодушным совершенством? Карлотта, если у вас когда–то душа и была, а затем вы потеряли ее, у вас была возможность обрести ее, становясь Джульеттой, Эльвирой, Офелией и Маргаритой, ибо другие поднимались из больших глубин, чем вы, и очищались благодаря искусству.
Наконец Карлотта, заставив себя не думать об угрозе в этом странном письме, встала с постели.
– Мы посмотрим, – сказала она себе и решительно произнесла несколько клятв по–испански.
Первое, что увидела примадонна, подойдя к окну, был катафалк. Это окончательно убедило ее в том, что дело серьезное. Она созвала всех своих друзей, объявила, что заговор, организованный Кристиной Доэ, грозит навредить ей во время сегодняшнего представления, и сказала, что хочет расстроить эти планы, заполнив зал своими поклонниками. А у нее было много поклонников! Она рассчитывала, что они будут готовы ко всему и заставят замолчать ее врагов, если они попытаются сорвать спектакль.
Придя к Карлотте, чтобы узнать о ее здоровье, секретарь Фирмена Ришара вернулся обратно, чтобы сообщить, что она чувствует себя отлично и споет сегодня партию Маргариты, «даже если будет умирать».
Поскольку секретарь по поручению Ришара настоятельно просил певицу быть осторожной, оставаться весь день дома и избегать сквозняков, после его ухода она не могла не сравнить столь неожиданные рекомендации с угрозой, переданной в письме.
В пять часов Карлотта получила еще одно анонимное письмо, написанное тем же почерком, что и первое. Оно было коротким, в нем говорилось:
«Вы простудились. Если вы благоразумны, то поймете, что для вас будет сумасшествием пытаться петь сегодня вечером».
Карлотта пренебрежительно рассмеялась, пожала своими великолепными плечами и спела два–три пассажа, чтобы успокоиться.
Ее друзья выполнили обещание: они все были в Опере в тот вечер. Но напрасно они осматривались, разыскивая свирепых заговорщиков, против которых должны бороться. За исключением нескольких посторонних – почтенных граждан среднего класса, чьи безмятежные лица не отражали иных намерений, кроме как послушать музыку, публика состояла из постоянных посетителей Оперы, чей элегантный внешний вид и подобающие манеры не давали какого–либо повода подозревать их в планировании беспорядков. Единственное, что казалось необычным, – это присутствие Ришара и Мушармена в пятой ложе. Друзья Карлотты подумали, что, видимо, оба директора узнали о готовящемся срыве представления и хотели быть в зале, чтобы его предотвратить. Но это было необоснованное предположение, как вы помните, Ришар и Мушармен думали сейчас только о призраке.
Напрасно ум
Ответа жадно просит
У творца и у природы всей,
Никто открыть не в силах
Все таинства непонятых путей…
Каролас Фонта, знаменитый баритов, только начал партию – обращение доктора Фауста к силам ада, когда Ришар, который сидел в кресле призрака – первое справа в первом ряду, – наклонился к своему коллеге и весело сказал:
– Как вы? Голос уже сказал вам что–нибудь на ухо?
– Подождите, давайте не будем торопить события, – ответил Мушармен таким же шутливым тоном. – Представление только началось, а призрак, как говорят, обычно не приходит до середины первого акта.
Первый акт прошел без инцидентов, что не удивило друзей Карлотты, поскольку Маргарита в первом акте не поет.
Когда занавес упал, оба директора посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– Первый акт закончился, – сказал Мушармен.
– Да, призрак опаздывает, – кивнул Ришар.
– Довольно представительная публика, – заметил Мушармен, все еще продолжая шутить, – для «проклятого театра».
Ришар соизволил вновь улыбнуться и указал своему коллеге на полную безвкусно одетую женщину в черном, сидевшую в партере, в центре зала. По обе стороны от нее расположились двое мужчин вульгарного вида, одетых в сюртуки из черного сукна.
– Кто это? – спросил Мушармен.
– Моя консьержка, ее брат и супруг. – Это вы дали им билеты?
– Да. Моя консьержка никогда не была в Опере. Это ее первое посещение. И поскольку она будет приходить сюда каждый вечер, начиная с сегодняшнего, я хотел, чтобы у нее было хорошее место, по крайней мере, сегодня, прежде чем она начнет показывать другим людям ну, места.
Мушармен попросил объяснений, и Ришар сказал ему, что решил на время взять свою консьержку, которой полностью доверяет, на место мадам Жири.
– Кстати, о мадам Жири, – заметил Мушармен. – Она намеревается подать на вас жалобу.
– Кому? Призраку?
Призрак! Мушармен почти забыл о нем, и пока загадочное существо не сделало ничего, чтобы напомнить им о своем существовании.
Вдруг дверь ложи отворилась, и вошел режиссер, который выглядел очень возбужденным.
– Что случилось? – опросили оба директора одновременно, удивленные его приходом в такое время.
– Что случилось?! – воскликнул тот. – Друзья Кристины Доэ замышляют что–то против Карлотты! Карлотта взбешена!
– О чем вы? – Ришар нахмурил брови. Но затем, видя, что занавес уже поднимается, показал жестом режиссеру, чтобы тот оставил их.
Когда режиссер ушел, Мушармен наклонился к уху Ришара и спросил:
– У Доэ есть друзья?
– Да.
– Кто же они?
Ришар кивнул в сторону ложи бенуара, в которой было только двое.
– Граф де Шальи?
– Да. Он говорил о ней так тепло. И если бы я не знал, что он друг Ла Сорелли» – Хорошо, хорошо… – проворчал Мушармен. – А кто этот бледный молодой человек рядом с, ним?
– Его брат, виконт.
– Ему следовало быть в постели. Он выглядит больным.
Сцена наполнилась веселым пением. Опьянение в музыке. Триумф кубков.
Красное ли белое,
Право, не беда.
Нам без радости нельзя.
Наливай, брат, вина…
Беспечные студенты, бюргеры, солдаты, молодые женщины и матроны кружились перед таверной с богом Бахусом на вывеске. Появился Зибель.
Кристина Доэ была очень привлекательна в мужском платье. Ее свежая юность и меланхоличное обаяние делали ее поистине очаровательной. Поклонники Карлотты предполагали, что молодую певицу будут приветствовать овацией, которая раскроет им намерения ее друзей. Овация была бы грубой ошибкой, но ее не последовало. Зато Карлотту в роли Маргариты восторженно приветствовали, едва она пересекла сцену и пропела одну единственную фразу во втором акте:
Не блещу я красою
И, право же, не стою
Я рыцарской руки.
Возгласы одобрения были столь неожиданными и неуместными, что те, кто был не в курсе происходящего, недоуменно смотрели друг на друга, пожимая плечами.
Этот акт также закончился благополучно. Поклонники Карлотты предполагали, что беспорядки наверняка начнутся во время следующего акта. Некоторые, вероятно, более осведомленные, говорили, что все начнется с «золотого кубка короля Туле», и поспешили предупредить Карлотту.
Ришар и Мушармен в антракте покинули ложу, чтобы узнать подробности заговора, о котором упомянул режиссер, но вскоре вернулись, сочтя происходящее не чем иным, как глупостью.
Первое, что они заметили, войдя в ложу, была коробка конфет на перилах. Кто положил ее туда? Они спросили билетеров, но те не могли дать ответа. Повернувшись опять к перилам, они увидели на этот раз рядом с коробкой пару оперных биноклей. Они взглянули друг на друга, теперь им уже не хотелось смеяться. Они хорошо помнили все, что сказала им мадам Жири. Вдруг они ощутили в ложе какой–то странный ветерок. Они сидели молча, чувствуя себя крайне неловко.
На сцене благоухал сад Маргариты.
И заверьте ее: моя любовь сильна и чиста,
Расскажите ей о надеждах и страхах…
Когда Кристина пропела это, держа в руках букет роз и сирени, она посмотрела вверх и увидела виконта Рауля де Шаньи. С этого момента всем показалось, что голос ее стал менее твердым, менее чистым, менее прозрачным, чем обычно, как будто что–то притупляло и глушило его. Создавалось впечатление, что певица сильно волнуется или чего–то боится.
– Странная девушка, – заметил один из друзей Карлотты в партере почти во весь голос, – недавно была просто божественна, а сейчас блеет, как коза. Никакого мастерства, никакой школы!
Расскажите вы ей, цветы мои…
Рауль обхватил голову руками: он плакал. Позади него граф Филипп жевал кончики усов и хмурил брови. Если уж граф, обычно такой внешне невозмутимый и холодный, так проявлял свои чувства, он, вероятно, был взбешен. И он на самом деле был взбешен. Он видел, что Рауль вернулся из своей загадочной поездки полным тревоги и совершенно больным. Последовавшие объяснения не успокоили Филиппа. Желая узнать больше о том, что произошло, он попросил Кристину Доэ о встрече. Но она имела дерзость ответить, что не может принять ни его, ни его брата. А не интрига ли это, подумал граф. Он считал, что для такой женщины, как Кристина, непростительно заставлять Рауля страдать, но еще более непростительно страдать из–за нее Раулю. Как был он не прав, проявив кратковременный интерес к этой девушке, чей однодневный успех оказался теперь непостижимым для всех!
Расскажите вы ей, цветы мои…
– Хитрая маленькая обманщица, – пробормотал Филипп.
Граф не понимал, чего она хочет, на что надеется. О Кристине говорили, что у нее нет ни друга, ни покровителя. Но этот скандинавский ангел, должно быть, хитер, как лиса!
Все еще сидя в прежней позе, закрыв лицо руками, словно занавесом, Рауль думал только о письме, которое получил от Кристины, вернувшись в Париж.
«Мой дорогой бывший маленький друг! Вы должны иметь смелость никогда не видеть меня или говорить со мной. Если вы любите меня хотя бы немного, сделайте это. Я никогда не забуду вас, мой дорогой Рауль. Но самое главное – никогда не приходите ко мне в артистическую комнату. От этого зависит моя жизнь. И ваша тоже. Ваша маленькая Кристина».
Послышался гром аплодисментов: вышла Карлотта.
Сцена в саду развертывалась как обычно. Когда Карлотта закончила петь арию о короле Туле, ее приветствовали аплодисментами, то же самое произошло после коронной арии Маргариты.
Уверенная в себе, в своих поклонниках в зале и в своем успехе, не боясь больше ничего, Карлотта отдавалась пению полностью, исступленно. Она не была больше Маргаритой, скорее, это была Кармен. Ей все больше аплодировали, и казалось, что ее дуэт с Фаустом принесет ей новый триумф. Но вдруг случилось нечто ужасное.
Фауст встал на колени:
Позволь взглянуть мне на образ милый!
И Маргарита ответила:
Как, странно, словно чары,
Вечер сковал меня…
И в этот самый момент случилось, как я уже сказал, нечто необъяснимое.
Весь зал встал. Оба директора в своей ложе не могли удержаться от возгласов ужаса. Зрители обменивались недоуменными взглядами, будто спрашивая друг у друга объяснения этого поразительного происшествия. Лицо Карлотты выражало мучительную боль, она казалась безумной. Бедная женщина стояла с полуоткрытым ртом, только что пропев «.., с мелодией, обвивающей меня».
Но теперь Карлотта не пела. Она боялась произнести слово или издать хотя бы звук, потому что ее рот, созданный для гармонии, этот искусный инструмент, который никогда не подводил ее, этот великолепный орган, который генерировал очаровательные звуки, труднейшие пассажи, был создан для самых утонченных модуляций, этот механизм, которому, чтобы быть божественным, не хватало только небесного огня, который один только дает подлинное волнение и возвышает души – этот рот… Из этого рта вылезла» жаба! Отвратительная, ужасная, шершавая, влажная, квакающая жаба!
Откуда она появилась? Как она прилипла к языку певицы? Жаба предательски выползла из ее гортани и квакнула. Ква! Ква! Ах, это ужасное кваканье!
Как вы, вероятно, поняли, речь идет не о настоящей жабе, во плоти и крови, но о звуках, издаваемых жабой.
Эту жабу не было видно, но благодаря дьяволу ее можно было слышать. Ква!
Зрители в зале чувствовали себя так, будто их забрызгали грязью. Ни одна настоящая жаба на берегу самого последнего пруда никогда не оглашала ночь более отвратительным кваканьем. И, разумеется, это было совершенно неожиданным для всех. Карлотта не могла поверить ни своему горлу, ни своим глазам. Удар молнии на сцене поразил бы ее меньше, чем эта квакающая жаба. И молния, конечно же, не опозорила бы ее так.
