Текст книги "Запах серы"

Автор книги: Гарун Тазиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Выбор

Этот полет окончательно убедил меня в невозможности начинать изучение геологической структуры здешней изрубленной трещинами и усеянной вулканами каменистой пустыни, не имея в распоряжении вертолета. Без «ковра-самолета» нечего надеяться ни добраться до нужных точек за образцами пород, ни производить серьезный анализ местности в целом. Но мы были бедны, а час вертолетного времени стоит больших денег! От теоретических дискуссий, разгоревшихся между нами, когда мы ползали на коленях, расшифровывая разложенную на полу мозаику аэрофотографий, пришлось перейти к изысканию средств.

Кое-что у нас, конечно, было, но эти деньги не покрывали даже строгого минимума. Хочу подчеркнуть, что в тот момент я распоряжался самым значительным бюджетом, когда-либо выделенным в мое распоряжение. Благодаря Маринелли не только наступил конец моей затянувшейся научной изоляции – работе был придан международный масштаб. Жоржу Жоберу, заведовавшему тогда отделом наук о Земле во Французском Национальном центре научных исследований (НЦНИ), удалось вырвать на проект по изучению Афара сотню тысяч франков. Как изменились времена! Я не отношу это на собственный счет. Просто произошла эволюция в геологических и геофизических изысканиях в свете новых теорий – тектоники плит и расширения океанического дна, выявивших главенствующую роль вулканизма; по сути, эти идеи революционизировали микромир людей, занимающихся вопросами жизни нашей планеты…

Предложение, которое я робко сделал Жоберу, – патронировать исследования вулканов и структуры Афара – несколько лет назад вполне могли бы отвергнуть. Могло это случиться и сейчас, будь на его месте другой заведующий. Но компетентная комиссия НЦНИ выделила нам упомянутую сумму. Со своей стороны итальянский Совет по научным исследованиям выдал примерно столько же Маринелли для покрытия расходов итальянских участников экспедиции. Не обладая талантом счетовода, я посчитал, что мы сделались богатыми… До того дня, когда стало понятным, что без вертолета не удастся сделать ничего стоящего.

Поскольку я органически не умею выдавать черное за белое (способ, широко распространенный ныне в университетской среде), – сомневающихся отсылаю к язвительному юмору «Литератрона» Робера Эскарпи), оставалось примириться со следующей альтернативой: либо достать средства на вертолет, либо вовсе отказаться от экспедиции. Двадцать лет одиночества приучили меня, к счастью, не падать духом и пытаться искать выход из самой безнадежной ситуации. Реклама, дающая жизнь печати, телевидению и зимним видам спорта, призвана была на сей раз восполнить недостаток средств, отпускаемых государством на производство научных изысканий. Мы обратились к ряду фирм с предложением рекламировать их продукцию прямым или косвенным образом. Гарантией служили реноме нашей группы, трудности экспедиции и надежды на некие сенсационные происшествия.

Вы даже не можете представить себе, сколько времени способно поглотить выколачивание подобных субсидий, и это при том, что я пользуюсь довольно широким кругом знакомств. Кстати, я искал не столько прямой денежной помощи, сколько способов сэкономить имеющиеся у нас финансы… Фирма «Рено» одолжила нам два легковых автомобиля высокой проходимости, «Савием» – два грузовика, «Шелл» согласилась поставить горюче-смазочные материалы. Все это представляло солидную экономию, но не покрывало расходов на несколько десятков вертолето-часов, так необходимых нам. Кое-что удалось еще наскрести благодаря пожертвованиям бисквитно-шоколадно-консервных фирм. В конце концов я «свел концы с концами», наложив эмбарго на «экспедиционные расходы» – статью, позволяющую командированным ученым жить в приличном отеле.

Довольно часто люди, получившие деньги на подобные расходы, пользуются на месте гостеприимством соотечественников или хозяев, а неизрасходованные таким образом суммы рассматривают как свой дополнительный заработок. Я не приемлю подобного образа действий. Абсолютная необходимость иметь деньги на вертолет послужила мне предлогом для того, чтобы избавить от искушения молодых членов нашей с Джорджо группы. Было решено, что в городах – Аддис-Абебе, Асмэре и Мэкэле – мы будем жить по низшему разряду, а в пустыне по этой статье вообще не понадобится никаких расходов. «Жан-Луи, – сказал я, – вы будете нашим казначеем. Прошу вас перед отлетом собрать все экспедиционные деньги и тратить из них лишь строгий минимум. Все остальное пойдет на вертолет». Система прекрасно срабатывала во время всех шести последующих экспедиций, хотя я сомневаюсь в эффективности морального урока, преподанного таким способом…

В Афар – едва ли не самую горячую точку планеты – можно было, естественно, отправляться только зимой. В декабре я прилетел в Аддис-Абебу чуть раньше остальных, чтобы решить все организационные вопросы. Группа должна была высадиться в Асмэре, а оттуда двигаться к административному центру провинции Тигре – Мэкэле, которому предстояло стать нашей базой перед походом в пустыню.

Как бы тщательно ни готовили вы экспедицию, всегда остается непредвиденный случай, который рискует задержать, помешать или вообще провалить ее. Подобными факторами могут быть природные катаклизмы – ураганы, землетрясения и наводнения, равно как и людские дела, которые не уложить ни в какие расчеты и выкладки. Так, наша экспедиция едва не закончилась, еще не начавшись, из-за закрытия Суэцкого канала в результате войны 1967 года между Израилем и Египтом. Двум нашим грузовикам, легковым вездеходам, всему снаряжению и запасу провизии, погруженным в Марселе, понадобилось вместо одного месяца три для того, чтобы обогнуть Африку. А мы-то надеялись, что груз поджидает нас в порту Массауа! Пришлось нам его ждать, перемежая надежду с отчаянием…

Нас спас эфиопский друг и покровитель Менгеша. Даже если бы «летучий голландец» так и не появился, нам все равно удалось бы привезти какой-то минимум научной информации, ибо Менгеша выделил в наше распоряжение два «лендровера», два грузовика, рацию, постельные и кухонные принадлежности, припасы для охоты на газелей… И даже на 3 дня – вертолет! Все это с доброй улыбкой на круглом бронзовом лице.

На протяжении шести афарских экспедиций, во время которых мы налетали в общей сложности около 300 часов, я сталкивался с одной и той же моральной проблемой. Кому из нас – а в группе было в разные годы по 10–15 ученых – возноситься на «ковре-самолете»? Сразу же возникал вопрос о выборе цели. В самый первый раз согласие было общим: лететь из Мэкэле к вулканическому массиву, чьи аэроснимки вызывали у нас не меньше слюны, чем обеденный звонок у павловских собачек. Но в дальнейшем, учитывая разнообразие научных интересов членов группы, все пошло иначе. Даже специалисты в одной и той же области не всегда соглашались в выборе цели. А противоречие между безбрежностью исследуемого «участка» и ограниченностью часов полета ставило поистине неразрешимые дилеммы.

Затем надо было решать, кому возноситься в облака, а кому ползти посуху. В роли арбитра приходилось выступать мне, и уже одно это было вечным источником угрызений совести или сожалений. Я обожаю смотреть на мир с вертолета и мечтал искать в Афаре ответы на вопросы скорее общего, чем частного, порядка. Будучи ответственным за проект в целом, я должен был ориентировать его, и это обстоятельство давало мне повод летать чаще других. Но всякий раз в ущерб кому-то из товарищей, а отсюда – угрызения… В следующий раз я уступал место кому-то другому, летевшему в самоеинтересное место, а отсюда – сожаления… Подобные проблемы неразрешимы. В «летчики» чаще попадали представители фундаментальных специальностей – петрографы и тектонисты, расшифровывающие структуру земной коры. Это не могло не вызвать в скором времени раскола в группе.

Подбиралась она, надо признать, не самым рациональным образом. Не знаю, в каком именно возрасте человек становится взрослым, но прожитые полвека не позволили ни мне, ни Маринелли созреть настолько, чтобы не руководствоваться столь явно неприемлемыми критериями, как личная симпатия, привычка или просто обстоятельства. В результате к началу экспедиции вместо эффективной группы у нас был довольно разнородный набор людей. Возникли неизбежные предубеждения и обиды.

Молодежь, как водится, оказалась самой упрямой и наименее покладистой. Жаль, потому что в большинстве своем это были люди умные и компетентные, что обусловило выбор. С другой стороны, это же побудило кое-кого считать себя выше остальных. В них ощущалась непререкаемая уверенность в том, что их специальность наиважнейшая, поскольку ею занимаются они…Все это приводило к любопытному «интеллектуальному шовинизму», весьма распространенному еще в мире науки. У людей здравомыслящих подобная разновидность «шовинизма» постепенно исчезает с возрастом, и так оно, по счастью, произошло с нашими молодыми коллегами. Но во время первых экспедиций в Афар зазнайство и раздражение проскальзывали довольно часто, вынуждая нас с Маринелли сглаживать углы. Между тем ни я, ни он по характеру не склонны к снисходительности и всепрощению. Возможно, нам, двум шефам, следовало с самого начала взять быка за рога и поставить все точки над i. Но, не говоря уже о том, что брожение шло в неявной форме и грубое вмешательство лишь ухудшило бы климат внутри группы, трудно бывает самому взять правильный тон и нацелить разношерстную группу на общее дело.

Руководство группой – вещь не такая простая, как иногда представляется. А если дело складывается так, что никто в группе вам лично не прекословит, руководить особенно нелегко! Если же вы еще живете вместе, преодолеваете общие большие и малые трудности экспедиционной жизни, а сверх того несете груз ответственности за безопасность и здоровье людей, снабжение и финансы, управление и дипломатию, не говоря уже о научных результатах, – то это подчас затемняет верность суждений и мешает выбрать правильное решение.

В двух первых полетах я смирился с угрызениями совести и до сих пор не раскаиваюсь. В вертолете «Алуэт-III» нас было пятеро: пилот и штурман, а сзади рядком трое пассажиров-геологов. Крайние глядели каждый в свою амбразуру, а средний наваливался попеременно на своего соседа слева и справа… Несмотря на долгий полет в августе, я разделил сейчас с товарищами «крещение Афаром». Вертолет («мясорубка», как называл его симпатичный летчик-гигант) не сравним с самолетом при расшифровке загадок земной поверхности. В случае надобности скорость падает до нуля, а высота – до минимума; почти вертикальный подъем и спуск необыкновенно расширяют поле зрения и позволяют приблизиться к конкретной детали, не теряя из виду окружения; наконец, круговой обзор сквозь стенки из прозрачного плексигласа делает эту машину поистине уникальным орудием наблюдения.

Мы летели по точно установленному маршруту, составленному с таким расчетом, чтобы собрать наиболее полный урожай данных по Афару. Погода была роскошная – привычная для здешних мест, за исключением двух месяцев дождливого сезона: шелковистое голубое небо, гуляющий по нагорью ветер, прозрачный воздух. С высоты в несколько сот метров мир, еще не раздавленный подъемом, выглядел безбрежным. И эту безбрежность подчеркивала кристальная прозрачность атмосферы, так что даже далекие контуры выглядели четкими, неразмытыми.

Начальные шаги

Так называемый Эфиопский уступ представляет собой зону, отделяющую пустынную впадину от нагорья. Это узкая длинная полоса 50 на 1000 километров, где среди возделанных полей и рощиц густо лепятся деревни. Но на этой полусотне километров высота падает с 3 тысяч метров до нуля и даже ниже, образуя как бы ступени гигантской лестницы. Что произошло здесь, на этой границе между нагорьем и впадиной? Прогиб или разлом земной коры, не давший трещин? Правильный ответ был чрезвычайно важен, ибо от него зависело геологическое толкование региона, а отсюда – последствия экономического порядка, в частности принципиальное решение вопроса о наличии нефтяных залежей в безводной впадине.

Пока мы спускались параллельно крутому откосу, поросшему кудрявым лесом, я жадно вглядывался в выходы пород. Горизонтальная, вертикальная или наклонная форма каменной «арматуры» выявляла структуру коры. Уступ представлялся мне гигантским пергаментом, чьи письмена предстоит расшифровать. Уже первый полет позволил отвергнуть гипотезу о прогибе: перед нами был колоссальный сброс. Немного позже геологические замеры на местности подтвердили это.

У подножия уступа растительность стала редкой и чахлой. Сферические кроны и зонтики гигантских мимоз уступили место колючим акациям и серому кустарнику… Потянулась пустынная степь. Последняя ступень песчаника погружалась, словно в море, в блеклый песок – то были наносы бешеных ручьев, низвергавшихся в сезон дождей на дно впадины со всего нагорья.

Штурман рассчитывал курс по данным аэрофотосъемки, и вскоре перед нами выплыло поле черного базальта, обрамленное роем маленьких кратеров, отчетливо выделявшихся на фоне светлого песка. В следующую минуту – за это время вертолет покрыл около 3 километров – мы узнали свою цель: сеть сходящихся лавовых потоков, а в центре мощный ствольный конус, увенчанный кальдерой. Для любителей подобных зрелищ массив представлял собой подарок. И особенно великолепен он был с птичьего полета… Поначалу нас привлекли его снимки, а теперь, когда ансамбль радовал взор удивительными рельефами и красочными полутонами, свидетельствовавшими о свежем вулканическом прошлом, мы просто млели от удовольствия.

Красоту ощущает каждый, но есть красота особенная – для посвященных. Уверен, что чарующее зрелище свернувшихся в жгуты бахромчатых лавовых потоков – признак их высокой вязкости в момент извержения – вряд ли заставит ахать от восторга нормального человека. Я же готов лететь на Алеутские острова ради того, чтобы взглянуть на них. С другой стороны, следы жидкой лавы не вызывают во мне никаких особых эмоций – возможно, потому, что я вдосталь насмотрелся на них за четверть века занятий вулканологией, каждый раз проклиная их колючую ломкую поверхность, ходить по которой просто пытка. Сейчас один из моих любимцев – окаменевших цветов, раскрывающихся на спуске неподвижными параллельными волнами и прилепившимися друг к другу полукругами, напоминал о недостижимых вулканах, чьи фотографии я жадно разглядывал в работах по вулканологии, будучи новичком.

Вязкие лавы отличаются по своему химическому составу и встречаются куда реже, чем изливания расплавленных базальтов. За время своей уже долгой профессиональной жизни я один-единственный раз видел их «живьем». Кроме красот редкого зрелища меня, конечно, влек научный интерес, поскольку кислые лавы – куда более сложные образования, нежели их «кузины», – основные. Если бы суметь распознать их глубинные источники, проследить за превратностями пути, понять их, можно было бы считать, что исследователю удалось заглянуть краешком глаза на мефистофельскую кухню в сердце Земли – туда, где кипят адские котлы. Захватывающая перспектива.

Застывшие потоки, столь дивно выглядевшие с высоты, оказались еще более крепким орешком, чем обычные базальтовые поля! Наш пилот лейтенант Гилав Дериба аккуратно посадил машину на ровной площадке, выстланной золотистыми игнимбритами почти до самого горизонта. Похоже, своим происхождением покрытие обязано соседнему, увенчанному кальдерой вулкану. На следующий день (во второй визит) мы воочию убедились, что это так. Лава вытекла из многочисленных трещин в подножии вулкана, чье имя позже назвал нам всезнающий Шедвиль, – Маалальта. Это его вершина, рухнув в жерло, образовала кальдеру.

Но в первый день «расследования», которому суждено было растянуться на 6 лет, мы лишь собрали образцы. Делалось это тщательно и по возможности умно – как ни парадоксально, происходит это не всегда. Вулканический процесс, начавшийся на стыке уступа и Афарской впадины – в гигантской трещине, отделяющей впадину от нагорья, выделил смесь из базальтов, риолитов и трахитов. Процесс, несомненно, был тесно связан с тектоникой этого района. Но тектоника сама по себе не в силах объяснить ни состав разнородных лав, ни их происхождение. Только лабораторный анализ и обсуждение его результатов смогли бы дать ответы на интересовавшие нас вопросы, а для этого нужны были представительные образцы. Отсюда необходимость умного их отбора. Мы провели весь день, выискивая их; молотки выбивали звон, откалывая куски твердой породы.

За 4 часа мы в полной мере ощутили на своей шкуре, что такое афарское солнце. Все это время приходилось карабкаться по огромным блокам застывшего риолита, стучать молотками, тащить на себе тяжеленные рюкзаки с образцами. Какое счастье, что потом можно было забраться в уютный летающий корабль и полчаса спустя сидеть с друзьями в Мэкэле.

Весь вечер, наслаждаясь прозрачной свежестью высокогорья, мы наперебой рассказывали о том, что удалось увидеть.

Тектонические и магматологические проблемы этого массива обещали много интересного. Массив состоял из отличающихся друг от друга, но генетически схожих лав. Оказалось, что группа этих мелких вулканов не имела наименования, был окрещен только высокий пик Маалальта. Я предложил товарищам присвоить массиву имя недавно скончавшегося. Пьера Прюво. Это был один из самых ярких геологов своего поколения. Выдающийся ученый, университетский профессор, он никогда не подавлял учеников своим авторитетом, а его руководство проявлялось в дружеском участии, лишенном всяческой демагогии.

На следующее утро нас ожидали машины, любезно предоставленные Менгешей. Троим счастливцам вновь выпадал перелет. Поскольку в суровой Афарской впадине было мало шансов найти что-либо, кроме воды и чая, мы допили оставшиеся бутылки вина в память о незабвенном друге Пьере Прюво. Никаких сведений о судне, вышедшем в море с нашим снаряжением, не поступило. И засыпал я с нелегким чувством, что Афар еще приподнесет нам сюрпризы…

Наши первые Афары

Моторизованный караван выступил в поход. Кортеж выглядел внушительно: четыре «лендровера», три грузовых вездехода и специально оборудованный «джип», комфортом не уступавший «лимузину». А мы вновь поднялись в воздух и взяли курс на массив Прюво. На сей раз моими спутниками в вертолете были Франко Барбери и Жак Варе. Молодые и восторженные петрологи, новички в Африке, они убедились, что для геолога пустыня – край чудес, ибо Земля предстает там во всем великолепии своей наготы. На них нельзя было смотреть без улыбки, настолько они напоминали мне двух выпущенных в лес молодых борзых, пришедших в неистовое возбуждение от множества запахов дичи…

Людям, не знакомым с нашей профессией, трудно почувствовать, какой подъем вызывают в душе интересные выходы пород. Тут забываешь обо всем – хочется без конца смотреть на них, разглядывать детали, отколупывать образцы, обсуждать их, вертеть со всех сторон. Все мгновенно уходит прочь – усталость, заботы, даже любовные привязанности! Именно так случилось с нами. Для моих юных спутников нельзя было придумать лучшего крещения, чем полет над Афаром. Мы с Маринелли тоже прошли через это.

Пилот и штурман не разделяли наших восторгов. Эфиопских летчиков забавляло, с какой горячностью мы набрасывались на скальные глыбы, с размаха били по ним молотками, вновь собирались стаей для обсуждения, а затем благоговейно несли «булыжник» в вертолет. Сидя в тени своей крылатой машины, они терпеливо ждали, пока взрослые дети не наиграются или пока их не проймет жара… В тот день «игра» заняла у нас 6 часов.

Обследовав втроем лаву у места приземления, мы разделились. Юные спутники двинулись к вулканическим куполам, где виднелся толстый, блестевший, как черное стекло, обсидиановый слой, ощетинившийся иглами и лезвиями. А я спустился на дно узкого оврага, вырытого эрозией в игнимбритах.

Барбери и Варе исчезли за первым гребнем. Остановившись на противоположном склоне, они начали высматривать выходы пород, как вдруг заметили справа от себя двух афаров, легкими прыжками спускавшихся к ним. У одного поперек груди висело ружье, другой держал большое копье-асегай. В памяти геологов сразу всплыли рассказы о трагически закончившихся походах Джульетти, Мунцингера, Бьянки. Афаров, правда, было всего двое, но они были вооружены и в отличие от нас прекрасно ориентировались в пустыне…

Ученые заколебались. Бежать не было никакого смысла: афары легко бы настигли их; к тому же у них было ружье. Звать на помощь? Но остальные находились слишком далеко… И новички поступили единственно верным образом: они широко улыбнулись, пожали афарам руки, сказали несколько дружелюбных слов, угостили сигаретой. Афары засмеялись, сверкая белоснежными зубами и потряхивая спутанными гривами; глаза их лукаво щурились. Они ответили что-то на своем языке, взяли сигареты и ощупали одежду белых людей, косившихся на их задвинутые за пояс громадные кинжалы… Попрощавшись, Варе и Барбери двинулись назад к вертолету, с трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься во всю прыть. Вся сцена заняла несколько томительных минут.

Афары тоже подошли к нам. Они не выказали ни застенчивости, ни удивления. Поулыбавшись, пощупали наши одежды. Может, то был знак приветствия?

– Как ты считаешь, они проверяют качество мяса? – спросил в шутку Жак.

Мы засмеялись. Наши новые знакомые странным образом напоминали мне виденные в детстве иллюстрации к Робинзону Крузо. В них тоже не было ничего пугающего.

Больше всего меня поразило отсутствие удивления с их стороны: как-никак мы свалились к ним с неба, прибыв на невиданной винтокрылой машине. Афары могли бы по крайней мере удивиться – так, во всяком случае, реагировали бы мы на их месте.

По этому поводу я вспомнил ответ одного рабочего с оловянных рудников в Катанге, когда в этот забытый богом уголок Африки впервые прибыл самолет. Мой знакомый Пайя, как и все жители поселка, никогда до этого не видел вблизи летающей машины – редкие самолеты проносились высоко в небе, и африканцы звали их «Ндеке я басунгу» («птица белых»). В тот день горстка европейцев, обслуживающих этот рудник в сотнях километров от побережья, просто купались в блаженстве. За несколько недель упорной работы удалось расчистить и разровнять участок саванны для взлетно-посадочной полосы. Теперь тут будет приземляться почтовый самолет: час лета до ближайшего города вместо пятнадцати часов езды автомобилем.

Столпившиеся на кромке полосы африканцы смотрели на самолет как на вещь, само собой разумеющуюся. Пораженный подобным равнодушием (не свойственным, кстати, их открытому характеру, наделенному безыскусной восторженностью), я спросил Пайю:

– Разве не странно, что такая тяжелогруженая машина может летать, садиться и снова подниматься в воздух? – А чего особенного? – ответил он. – Ее ведь построили для этого.

Видимо, подобная мысль была и у двух наших первых афаров: ведь эту машину построили для полетов, верно? Вот она и летает…

Мы распрощались с ними и сели в вертолет… Афары остались стоять в нескольких шагах от машины. Один грациозно опирался на ружье, второй – на свое копье. Мы застегнули ремни и закрыли плексигласовые дверцы. Летчик включил мотор, лопасти начали вращаться – быстро, еще быстрее. Сильный вихрь закружил песок, заставив хозяев здешних мест спрятаться за куст колючек. Присев там, они продолжали наблюдать за происходящим сквозь сухие ветви. Ни гром турбины, ни вращение винта не вызвали у них страха; они по-прежнему смотрели на все с легкой снисходительной усмешкой.

Винт достиг максимальной скорости вращения. По-прежнему никакой реакции. Летчик слегка двинул вперед рычаг – вертолет оторвался и несколько секунд висел в метре от земли… Секунд, за которые лица афаров исказились, глаза вылезли из орбит, а рот широко раскрылся. Никогда еще мы не видели подобного ужаса на лицах. Мгновением позже они в панике опрометью бросились прочь.