Текст книги "Запах серы"

Автор книги: Гарун Тазиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Вираж Красное море – Аденский залив

Мы работали на широте 12°30′. Переместившись на полградуса восточнее, мы убедились, что Афар, состоявший в тесном родстве с Красным морем, связан нерасторжимыми узами также и с Аденским заливом. В северной части доминирующий элемент в структуре здешнего региона – разломы – идут строго параллельно Красному морю. К югу от тринадцатой параллели их направление с юго-юго-востока – северо-северо-запада постепенно меняется на юго-восток – северо-запад, а перед двенадцатой параллелью разломы поворачивают почти строго с востока на запад. Во время третьей полевой кампании в Афаре в декабре 1969 года мы с удивлением обнаружили при разведывательном полете обширную зону, где на площади в тысячи гектаров разломы скрещивались – одни шли параллельно Красному морю, другие – параллельно Аденскому заливу.

Горючее в баке подходило к концу, так что мы с Гаетано Джильей смогли снова попасть туда лишь несколько дней спустя. И нам воздалось за все труды! Зона была испещрена густейшей сетью разломов, сходившихся под углом 110°: точно под таким углом скрещиваются тектонические структуры Красного моря и Аденского залива… Причем дальше – к западу и к югу от этого поразительного перекрестка разломы никак не сопрягались, а здесь они сходились в фантастическом сплетении.

Детальный осмотр выявил еще одну особенность: «разломы Красного моря» были более свежими, причем сегменты северозападных разломов сдвинулись в результате наложения. Эти сдвиги были длиной в сотни, а то и тысячи метров каждый. Если вспомнить, что землетрясение, вызывающее сдвиг в 1–2 метра, – это уже катастрофа, сопровождаемая страшными толчками, можно представить себе, какова сейсмичность в подобном районе!

Естественно, что километровые сдвиги не были результатом какого-то одного феноменальнейшего потрясения, а следствием бесчисленных толчков на протяжении всего времени образования разломов, возникших несколько тысяч веков назад.

Сброс разломов тоже производил внушительное впечатление: глубина его достигала сотен метров, отвесные обрывы тянулись иногда на десятки километров. Днища огромных грабенов белели гипсовыми слоями. Бесчисленные трещины змеились и по горизонтальным поверхностям поднятых блоков. Там и тут между зияющими провалами возносились конусы невысоких вулканов с четко обрисованными кратерами в окружении базальтовых потоков. Иногда лава изливалась прямо из трещин и наслаивалась до тех пор, пока не заполняла их до краев. Особенно много подобных закрывшихся трещин было на севере зоны, но строй вулканов тянулся строго по направлению разломов, красноречиво свидетельствуя о том, что они были прародителями всех вулканических процессов данного региона. Мы совершили там несколько посадок.

На плоском дне больших желобов было влажно – невероятная вещь в пустыне, где дождь выпадает 1–2 раза в год, а то и раз в 2–3 года, причем дождевая вода мгновенно просачивается в трещины и остается там пленницей «подземелья». Поэтому вода в редких колодцах насыщена солями и гипсом. Зато в разломах влага дает жизнь растительности – низкорослые густые кустарники поражают взор после стольких недель созерцания выжженных камней. Можете вообразить, насколько мы были потрясены, столкнувшись в траве нос к носу с семейством кабанов! Их удивление, надо полагать, было не меньше нашего.

Вынужденное ралли

Эту третью экспедицию в Афар многим из нас пришлось начать с утомительного авторалли, стоившего колоссальной потери времени, сил и денег, причем самое пикантное заключалось в том, что ралли было вызвано нашей бедностью. Две малолитражки и два пятитонных грузовика, одолженных нам фирмой «Рено» на сезоны 1967 и 1968 годов, пришлось вернуть. И хотя у нас остались два грузовика и два «джипа», требовалось по крайней мере еще три машины: геологический урожай двух первых экспедиций привлек к нам массу коллег, жаждавших собирать свои собственные плоды на благодатной ниве пустынных лав.

Лично я был противником разрастания полевой группы. Долгий опыт учил, что, когда количество изыскателей переваливает за полдюжины, возникают новые проблемы – как материального, так и психологического свойства – в дополнение к обычным трудностям. На мой взгляд, экспедиция и так уже была слишком многолюдной, но Маринелли каждый год привозил все новых участников. Не спорю, это были толковые специалисты, однако далеко не все обладали качествами, необходимыми в столь трудном деле, как работа в пустыне, – общительностью, прямотой, готовностью к испытаниям, терпимостью… и так далее.

Машины потребовались как для участников, так и особенно для их снаряжения, объем которого повергал меня в ужас. А больше машин – значит больше бензина и воды, ибо в этом климате моторы потребляют ее не в меньшем количестве, чем люди. Как минимум нужен был еще один грузовик, а следовательно, еще больший запас горючего и воды. Подлинный замкнутый круг! Приходилось выкручиваться, выискивать и одалживать любой транспорт, способный ходить по пустыне.

Теперь я понимаю, что напрасно из ложной скромности не сказал Джорджо с самого начала, что я думаю о щедро расточаемых им приглашениях. Как бы там ни было, в тот год нас оказалось 15 членов экспедиции, не считая местных шоферов, поваров, охранников… Больше всего меня удручало то, что из этих пятнадцати шестеро по крайней мере были лишними. И вот теперь из-за этих шестерых надо было ехать за машинами в Кению…

Джорджо со своей стороны тоже был раздражен: у нас ушло целых 9 дней на доставку из Найроби в Аддис-Абебу двух «лендроверов» и грузовика, выделенных нам Французским Национальным центром научных исследований (НЦНИ). «Девять дней на туристский вояж!» – возмущался Джорджо. Если бы он знал, сколько нам пришлось хлебнуть за это время…

В целях наилучшего проведения ученых изысканий НЦНИ закупил несколько вездеходов и разослал их в разные концы света. Таким образом, желающие воспользоваться транспортом должны были записаться в очередь, выждать, когда машины освободятся, и, заплатив (весьма дорого) за их аренду НЦНИ, поехать за ними туда, где они находились в данный момент… Естественно, что машины, переходя из рук в руки, быстро портились и эксплуатация их обходилась куда дороже, чем обычная аренда автомобилей на месте. Но, будучи «экспедиционной группой НЦНИ», мы не имели другого выбора.

Чтобы добраться до машин, нам пришлось лететь за 1,5 тысячи километров из Аддис-Абебы в Найроби (что влетело в копеечку еще до резкого повышения цен на горючее). Там выяснилось, что машинами пользовался Ив Коппенс на знаменитых антропологических раскопках в долине Омо, а это самое Омо находится… в Эфиопии! Пришлось проделать еще полпути назад.

Я рассчитывал вернуться с машинами через 5 дней и соответственно назначил встречу Маринелли. Мы должны были совершить короткую разведку в западную часть Джибути, а затем вместе ехать в Афар. Однако, как я уже говорил, поездка вместо пяти отняла у нас 9 суток, причем 16 часов кряду мы пробивались по бездорожью между севером Кении и южной частью Эфиопии.

За эти 9 дней мы ели всего 4 раза… Остальное время жевали бананы, брошенные гроздьями в кузов грузовика. Сезон дождей превратил обширные области в болота; мы начали было считать, сколько раз застревали, но быстро сбились со счета. По большей части удавалось вылезти довольно быстро: остававшиеся на ходу вытягивали завязших. Но однажды вечером, совершая этот маневр, все три машины провалились по ступицы.

После нескольких часов бесплодных усилий мы сварили рис, забрались в спальные мешки и улеглись в кузове грузовика, поскольку на земле нам потребовался бы плот… Попытались заснуть – какое там! Полчища москитов не давали покоя; низко нависшее небо, грозившее вот-вот снова пролиться дождем, усталость долгого и трудного дня угнетали; вокруг бивуака рыскали гиены, дьявольски хохоча в ночи.

На следующее утро за 3 часа работы нам удалось вылезти из грязи. Но через 200 километров один «лендровер» сломался – полетела сцепная муфта – в тот самый момент, когда вторая машина погрузилась по самые рессоры в глубокую лужу. Нас спас гениальный механик Даниель, вернее, больше повезло НЦНИ, иначе «лендровер» остался бы там навсегда. Разбирая машину, механик убедился, в каком плачевном состоянии содержался транспорт. Немудрено при отсутствии хозяина…

Местность, по которой мы проезжали, была удивительной красоты. Ни усталость, ни голод, ни москиты, ни беспокойство, ни даже раздражение не могли испортить нам радости от этого плавания по бескрайним саваннам континента. Эта часть Африки представляет собой обширное, слегка холмистое плато; там и тут виднелись выходы гранита или гнейсов, поднимались вулканические конусы, иногда – небольшие горные массивы. Травяная саванна волнами катилась к горизонту, застывшие в пронзительно голубом небе кудрявые белые облачка отбрасывали на нее свои тени, казавшиеся издали стадами. Даль просматривалась лучше, чем в океане, создавая ощущение безбрежности, так возвышающее душу.

Временами мы летели со скоростью 60 километров в час, но, случалось, покрывали за 3 часа несколько километров. Неоднократно мы вытаскивали из грязи другие застрявшие машины. Тут были и легковушки, и грузовики, и вездеходы. Один торговец-индус сидел уже четвертые сутки, а грузовик на северной границе Кении «загорал» так уже третью неделю. Дело в том, что по здешним дорогам ездят нечасто, особенно в сезон дождей, и при аварии не на кого рассчитывать, кроме как на самого себя.

На шестой день мы решили ехать без остановок до пограничного пункта Мояле. Казавшаяся бескрайней долина внезапно уперлась в обрывистый выступ Эфиопского нагорья. Я вел головной «джип» и первым почувствовал, как круто вверх стала забирать дорога. Вскоре пришлось включить оба ведущих моста. Грунтовая дорога вилась над обрывом, прижималась к стене, – все выше, выше. Мы торопились скорее выбраться на ровную поверхность плато. И тут в ярком свете фар впереди показалось нечто непонятное… Похоже, это перегораживало дорогу, но я боялся снизить скорость, настолько круто в гору шел подъем. Шипованная резина покрышек и так буксовала на скользкой глине после недавно прошедших дождей, и при торможении нас могло бросить юзом в сторону. В сторону – означало к краю обрыва!

В следующее мгновение все стало ясно: поперек дороги лежал опрокинувшийся грузовик, и обогнуть его не было никакой возможности. Я осторожно затормозил, и мы с Франко соскочили на землю. Позади остановился «лендровер» с Динелем и Марно, а минутой позже – грузовик с Антонио и Жан-Луи.

Открывшееся нам зрелище было тягостным. Тяжелая машина лежала перевернувшись колесами вверх, из кузова неслись крики и стоны. Мы различили торчащие руки и ноги. Вокруг суетились трое людей – видимо, они сидели в кабине и сумели выбраться. Под скалой покоились три недвижных тела… Несчастье произошло буквально за несколько минут до нас. Двадцать пассажиров, ехавших стоя в кузове самосвала, – частая картина, которую видишь в слаборазвитых странах, – оказались теперь пленниками опрокинувшейся машины. Позже, внимательно оглядев след, мы поняли, что случилось: шофер на крутом подъеме решил переключить скорость, у него заело сцепление, и он, почувствовав, что грузовик пополз назад, резко нажал на тормоз. Было уже поздно – машина доползла до скалистой стены, ударилась о нее боком и опрокинулась, подмяв весь свой людской груз.

Три кошмарных часа мы пытались спасти тех, кого еще можно было спасти. Поначалу все шло довольно быстро. Установив пять имевшихся у нас домкратов, мы приподняли кузов машины и начали вытягивать из-под него застрявшие тела. При этом надо было действовать с крайней осторожностью – не дай бог, нарушить шаткое равновесие, в котором застыл грузовик на крутой дороге. Он опирался на крышу кабины, ребро кузова и большую принайтованную металлическую бочку. Одно неосторожное движение, и мы бы тоже оказались придавленными…

Мы успели вытащить нескольких раненых и одного мертвого. Оставалось извлечь двоих стонущих пассажиров, когда сверху из-за поворота вдруг ударил сноп фар. Послышался скрежет тормозов, взволнованные крики, нас окружила шумная толпа… Одежда людей являла странную смесь – пижамы и военные шинели; то было подкрепление в составе санитаров и фельдшеров из Мояле. Не медля ни секунды, они схватились за машину, и тут только мой громогласный окрик предотвратил неминуемое несчастье. Старый африканец, я один из всей нашей группы говорил на кисуахили. На короткий миг мне удалось установить некое подобие порядка, и мы смогли вытащить оставшихся раненых.

К полуночи все было кончено. Живых повезли в больницу Мояле – единственный медицинский пункт на 200 километров вокруг, мертвых – в ближайшую деревню. Но опрокинувшийся грузовик по-прежнему лежал поперек дороги, загородив проезд. Мы уже были совершенно без сил.

Лишь поздним утром прибыл отряд кенийских стрелков во главе с опытным офицером и принялся освобождать дорогу. Конфигурация подъема затрудняла действия, тем не менее солдаты быстро справились с делом, и мы благополучно добрались до границы. Таможенные и пограничные формальности отняли еще каких-нибудь 4 часа. Зная, что подобная процедура иногда затягивается на пару суток, я был в восторге от такой прыти. Три дня спустя мы наконец прибыли в Аддис-Абебу, проехав 1000 километров от границы по красивейшей саванне. Красная земля, зеленая трава, пышные деревья, голубое небо – все радовало взор.

Особенно замечательны были тукули этой обширной провинции. Тукуль – эфиопская хижина с травяной кровлей характерной конической формы, венчающей цилиндрические стены; сколочена она обычно из дерева и обмазана глиной, иногда укреплена понизу камнями. В этом районе хижины складывали из бамбука или связок камыша; каждый дом был окружен круглой изгородью, служившей загоном для коров.

Разбросанные посреди необозримой зелени овсяных полей, деревьев и кустов, необыкновенно ровные и аккуратные, светло-золотистые жилища казались каким-то буколическим раем, где все дышит покоем и гармонией: мирные стада на Лугах, всадники в белых тогах, женщины с царственной осанкой, несущие кувшины на голове либо погоняющие груженных снопами осликов, – библейская картина. Но как все это далеко от рая… Просто нам, приехавшим из индустриализированных, замусоренных, убитых бетоном, пластмассой и «функциональным» убожеством «развитых» краев, эти тукули народности галла с их хижинами, всадниками, женщинами и виргилиевскими пастухами среди моря зелени казались сказкой, островками живой жизни.

Недоразумения

Джорджо ждал нас в Аддис-Абебе. Из-за опоздания я не смог поехать с ним на предварительную разведку в Джибути. Маринелли был очень раздражен: наше опоздание он счел проявлением полнейшей безответственности – вместо того чтобы заниматься делом, мы, видите ли, вояжируем…

Напрасно он не высказал мне этого в открытую (как и я жалею, что не высказал своего мнения о разбухании экспедиции). Впрочем, вряд ли бы мы в тот момент стали обмениваться взаимными упреками: все были слишком изнурены перипетиями дороги, каждый потерял по нескольку килограмм веса… Жаль, объяснение прояснило бы сгустившуюся атмосферу. Кстати, сам Маринелли, отправившийся в Джибути в компании мало сведущего геолога, тоже изрядно намучился.

Удрученный в свою очередь поступком Джорджо, я вдруг узнал, что он отправился к сборному пункту Мэкэле не прямой дорогой, занимавшей всего 2 дня, а кружным путем – через озеро Тана, истоки Нила, Гондэр и Аксум. Путешествие продлилось почти неделю. Маринелли сказал, что маршрут был продиктован геологическими интересами, но я – несправедливым образом – увидал в этом предлог для туристического круиза. В крайнем раздражении я встретил группу Маринелли, появившуюся в нашем лагере у озера Джульетти лишь 10 декабря – через 10 дней после выезда (дорогой у них случились поломки)! Сами мы прибыли туда седьмого, потратив неделю на организационные хлопоты сначала в Аддис-Абебе, затем в пыльном городке Асэбе, хлопоты, отягощенные сознанием того, что в это самое время наши товарищи раскатывают по историческим местам Эфиопии. Так между двумя «патронами» экспедиции началась скрытая свара, отравившая в том году необходимый в экспедиции дух сотрудничества.

Гроза разразилась в связи с одним невинным розыгрышем. Мы разбили стоянку на полпути между озером Джульетти и дорогой на Асэб у каменной стены разрушенного форта. Произошло все как раз накануне того дня, когда Франко и Жак обнаружили сказочные россыпи обсидиановых орудий, о которых я рассказал. Целый вечер прошел в спорах о программе на предстоящие дни. Жак и Франко, поддержанные Джорджо, предлагали сосредоточиться на сборе образцов в вулканических массивах: они считали, что сравнение характера лавовых выбросов поможет нам понять структуру региона. Я же предлагал во время этой третьей экспедиции закончить геологическую съемку, а для этого «охватить» Северный Афар.

Каждая из высказанных точек зрения имела свои «за» и «против», но усталость, помноженная на зревшее целые 3 недели раздражение, сделала нас агрессивными. В конечном счете я согласился приступить к детальному сбору образцов в одном из массивов, а затем начать разведывательные полеты на севере. Однако я категорически воспротивился желанию Варе провести целый день на вулкане Даббаху в 80 километрах к западу от лагеря: подобный рейд поглотил бы значительную часть нашего и без того скудного бензозапаса. Прежде надо было съездить за бочками с горючим в Тендахо на хлопковую плантацию, разбитую одной британской фирмой в Центральном Афаре между степной его частью и Авашским оазисом.

– Хорошо, – вскинулся Франко. – Мы сейчас же выезжаем за ними!

Они с Жаком вскочили в «лендровер» и, взревев мотором, умчались в ночь. Джорджо, по-прежнему хмурый, отправился спать. Оставшиеся у догоравшего костра чувствовали себя неловко. Что-то не клеилось во всей этой глупой ситуации – каждый был прав, а все вместе были не правы.

Боб Хоук, пилот вертолета, сменивший трагически погибшего Рене Глэза, был не только отличным мастером своего дела, но и веселым спутником, умевшим шуткой разряжать напряженную атмосферу. Мы уговорились вылететь рано на рассвете – еще до времени обычных разъездов – к залежам обсидиановых орудий. И Бобу пришла в голову мысль устроить розыгрыш: он шепнул Джорджо, что мы все-таки летим на север, против чего Маринелли решительно возражал вчера.

Увы, шутка обернулась драмой. Маринелли пришел в ярость. Объяснение, которое я представил ему час спустя по возвращении в лагерь, предъявив в доказательство кроме слов набитые обсидиановыми орудиями рюкзаки, было отвергнуто. Тон стремительно повышался. Я сам потерял чувство юмора, что при всех условиях нельзя оправдать. И гроза, вместо того чтобы очистить небо, еще более сгустила тучи.

Программа тем временем шла своим чередом. Каждый изыскатель смог воспользоваться вертолетом, причем с большой пользой, но атмосфера оставалась натянутой. В результате неделю спустя, когда мы добрались до порта Асэб на Красном море, срок экспедиции с общего согласия было решено сократить на восемь дней. Мы разбились на несколько групп. Одни должны были возвращаться самолетом, другие сопровождать оборудование морем, третьи ехать на машинах – передавать их новым владельцам. Я оказался среди последних и благодаря этому открыл для себя то, что не смогло дать ни чтение научной и художественной литературы, ни рассказы очевидцев: необыкновенную красоту пейзажей Джибути и его исключительный интерес для геологии.

До чего трудно описывать словами величие природы! В который раз уже я опускаю руки, не в силах передать грандиозность движения лавового расплава или вылетающего из жерла фейерверка; я спотыкаюсь на каждом шагу, тщась представить читателю благородную картину безбрежных саванн, пустынь или степей, приоткрыть ему царственное спокойствие устремленных к небу горных вершин. Слишком соблазнительна привычка легких решений: фотографии, кинофильмы… Эта легкость подкупает своей достоверностью – ведь только глаз способен восстановить если не все, то значительную часть рожденного природой волшебства.

Вот, скажем, озеро Ассаль. Сделанные на его берегах цветные диапозитивы хорошо скадрированы и грамотно проявлены. Но даже они не в силах передать дивного оттенка изумрудно-лазурной поверхности, окаймленной чистой белизной калийной соли. Искрящаяся на солнце кристаллическая соль выстилает уходящую от озера к высокой стене вулканических гор долину, а в западной части озера образует удивительный архипелаг белых островков – плоских, круглых или вытянутых в эллипс. На переднем плане этой водно-соляной феерии видно темное поле застывшей базальтовой лавы, испещренной параллельными трещинами и усеянной кратерами. А наверху – голубой шелк пустынного неба… Нет, все это невозможно перелить в слова.

Столь же трудно рассказать и о том, какой смысл видел во всем этом районе глаз геолога. Вот два ряда параллельно идущих откосов. Мне не нужен компас, потому что благодаря солнцу я ясно вижу их направление – северо-северо-запад… Вот широкий желоб, на дне которого в 160 метрах ниже уровня моря покоится озеро Ассаль; если обернуться, то видишь, что желоб продолжается в системе параллельных разломов, кое-где забитых лавой и уходящих под воду в заливе Таджура. Этот желоб есть продолжение Данакиля. Почему это не бросилось в глаза ни одному геологу? Странно. Ведь тектоническая структура региона, молодость этих разломов и следов вулканизма совершенно очевидны, так же как очевиден параллелизм этого грабена и близкого Красного моря.

Моя ссора с Маринелли забылась, хотя, честно признаюсь, расставание благотворно сказалось на наших дальнейших отношениях. Но сейчас так не хватало его, чтобы обсудить открывшееся взору зрелище. Джорджо побывал здесь месяц назад, когда мы мыкались по рытвинам где-то между Кенией и Эфиопией. Он пытался мне рассказывать об этом регионе сначала

в Аддис-Абебе, а потом на озере Джульетти, но я не «клюнул», поглощенный взаимной обидой, не понял всей важности разговора и сейчас сожалел об этом, как жалеют об отсутствии умного друга и единомышленника.