Текст книги "Запах серы"

Автор книги: Гарун Тазиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Ньирагонго, или запретный вулкан

Район исследований Г. Тазиева в Восточной Африке

Запретный вулкан

Первые исследования

Роль этого вулкана в моей жизни столь же неординарна, как и он сам. Достаточно сказать, что он стоит первым в моем послужном списке. В те далекие времена я жил в Африке и вулканы меня ничуть не интересовали. Просто я любил горные восхождения, и в тот сентябрьский день 1947 года у меня выдалось несколько свободных часов. Было ясно, что за один день я сумею взобраться лишь на Ньирагонго – ближе в округе другой вершины не было.

Вторично я попал туда годом позже, успев за этот срок «заболеть» вулканологией. Моей целью на сей раз было не восхождение (кстати, не представляющее особого интереса), а попытка спуска в еще никем не обследованный кратер Ньирагонго.

Там, на дне колоссального колодца, я открыл озеро кипящей лавы, тогда оно было единственным известным в мире. Пробудившаяся страсть к вулканологии дополнилась страстью к Ньирагонго: ступить на брега увиденного озера сделалось делом чести, тем более что затея представлялась отнюдь не легкой. К естественным препятствиям – отвесному спуску по непрочной нижней стенке среди густых облаков серных газов, не говоря об адском дыхании лавы, – добавлялись препятствия искусственные. Даже благожелательно настроенное начальство обычно не расположено покровительствовать подобным начинаниям, а то, с которым пришлось иметь дело мне, просто приняло мой проект

в штыки. Вот почему долгие годы Ньирагонго был для меня «запретным вулканом».

Первым вулканическое происхождение гор Мфумбиро установил Франц Штульман. Было это в 1891 году. Правда, описание их составили еще Спек и Грант в 1861 году, а 14 марта 1876 года Стэнли увидел «три конуса Мфумбиро в направлении вест-норд-вест». Штульман же описывал горную цепь, увиденную им с противоположного берега озера Эдуарда, следующим образом: «Часов около десяти дневальный разбудил меня криком: „Господин, небо горит!“ Радостная мысль промелькнула у меня в мозгу: это вулкан!!! Я вылетел из палатки и чуть было не завопил от счастья, так как объявшее небо зарево явно не было вызвано лесным пожаром. Это мог быть только более мощный очаг. Присутствуя при этом явлении, нельзя было долее сомневаться, что хребет Вирунга состоит из действующих вулканов. Наши проводники подтвердили, что из этой самой горы, Вирунга Виагонго, до которой, по их словам, было 4–6 дней пути, ночами иногда вылетал огонь, а в подземном гуле можно было различить коровье мычание и ружейные выстрелы, принимавшиеся ими за недовольство злых духов».

Три года спустя два немецких путешественника, Адольф фон Гётцен и фон Притвиц, первыми из европейцев не только достигли этого горного кряжа, но и поднялись на один из наиболее активных его вулканов – Ньирагонго.

Экспедицию они начали на берегу Индийского океана и 5 месяцев спустя, 27 мая 1894 года, стали лагерем близ озера Мохасси в Руанде. Внезапно небо на северо-востоке занялось заревом. «Наблюдая эту могучую игру сил природы, – пишет Гётцен, – нельзя было более сомневаться, что горы Вирунга не что иное, как цепь действующих вулканов. Самый западный из конусов, под названием Кирунга Чагонго, находился, судя по всему, в наиболее активной стадии извержения».

Гётцен дал этому вулканическому хребту имя Вирунга (множественное число от Кирунга), сохранившееся за ним и поныне, а Мфумбиро называют теперь восточную его часть.

Десять суток одолевали исследователи отделявшие их от вулкана 90 километров. Каждую ночь наблюдали они красноватое свечение, и их влекло к нему, как ночных мотыльков к свету лампы. Думаю, будет небезынтересно ознакомиться с отрывками из рассказа фон Гётцена о первом восхождении на одну из вершин Вирунга; они дают представление о трудностях покорения гор Центральной Африки в те времена.

«Вулкан полыхает в ночи, как огненный столб. В четверг 7 июня 1894 года, пройдя шесть часов на север, мы достигаем его подножия. Притвица и меня сопровождали восемнадцать лучших носильщиков (по двое на поклажу), капрал, имевший опыт восхождения на Рунзоро с доктором Штульманом, и двое солдат. Проводниками у нас были люди из племени батуа, выделенные вождем их деревни, – невысокого роста парни, вооруженные луками.

Мы перевалили через несколько холмов вулканического происхождения и вышли на совершенно гладкую равнину шириной 5–6 километров. Далее в земле начались трещины. Не очень приятно было идти, постоянно натыкаясь на расселины, борозды и необычного вида складки, образованные охлаждением потоков лавы. Петляющая тропа охотников на слонов вывела нас к подножию горы.

В половине третьего начали медленный подъем. Вместе с сомалийцами мы отослали назад наших мулов, которым идти по изрытой щелями лаве было чересчур сложно. Вскоре мы добрались до зарослей кустарника, напоминавших беспорядочным переплетением стволов и ветвей девственный лес. Скоро мы очутились в кромешной тьме. Тропа вдруг оборвалась, и в тот же миг, воспользовавшись нашим секундным замешательством, проводники как в воду канули.

Мы усердно махали топором и тесаками, шаг за шагом продвигаясь вперед. Вскоре стало ясно, что до темноты нам не удастся достичь впадины, отделявшей конус от вторичного кратера, расположенного гораздо ниже к югу. Пришлось остановиться в этом непроходимом лесу и расчищать места для палаток.

На следующий день мы оставили в лесу носильщиков и палатки, взяв с собой лишь трех аскари. Охотничьи ножи действовали великолепно, хотя и хуже, чём сабли наших солдат. Было на редкость приятно смотреть, как справа и слева падают сраженные нашими ударами ветви и лианы. И все-таки дело шло небыстро, так как довольно часто удар по колючему кусту обрушивал на нас новые гирлянды лиан и ветвей. По счастью, склон был не слишком крут, и мы надеялись выдержать направление.

За 9 часов мы продвинулись примерно на 2 километра.

К полудню вернулись отдохнуть на стоянку. Оттуда мы послали к Керстингу человека с письмом, в котором извещали его о нашем положении, предупредив, что наше отсутствие может затянуться, и просили прислать отряд с запасом воды, продовольствием и козами.

Назавтра мы вновь трудились изо всех сил и прошли пару километров. Растительность еще более густа и спутанна, чем накануне. В довершение ко всему огромные стволы нередко преграждают нам путь. Обходить их становится все сложнее, поскольку крутизна склона увеличивается. Мы сменяемся каждые полчаса, но тем не менее силы наши заметно идут на убыль. Если в ближайшие часы мы не выйдем на открытое пространство, потребуется вызвать из лагеря новых людей, то есть потерять лишний день. А потому – вперед! Перерубив ножами самые толстые ветви вьющихся растений, мы всем весом наваливаемся на спутанную массу, стараясь пригнуть ее к земле или отодвинуть в сторону. Иногда из-под лезвий брызжет едкий, опасный для глаз молочный сок, не говоря уже о том, что нас царапают бесчисленные колючки.

В 2 часа на стоянку прибывает затребованная нами колонна с припасами. Сверх того Керстинг прислал двух новых проводников, якобы хорошо знающих лес. Они удивительно похожи на батуа, но отрицают свою принадлежность к этому племени. Однако, следуя примеру своих предшественников, они при первой же возможности бросаются в сторону и бесследно исчезают в зарослях. Тем не менее в 7 часов мы вновь пускаемся в путь с 12 отборными носильщиками.

Сильно истрескавшаяся почва затрудняет продвижение. К тому же мягкий слой перегноя кончился, и мы идем по лаве. Наконец, в половине десятого мы выбираемся на плато и оказываемся у подножия основного конуса с крутыми, почти оголенными боками. Густые облака скрывают его вершину.

Несколько минут мы отдыхаем, затем начинаем подъем прямо по южному склону конуса, преодолевая участок, заваленный острыми обломками скал. Восхождение усложняется с каждым шагом. Мы вынуждены карабкаться на подлинные крепостные валы из лавы и неисчислимых глыб. Осколки трахитов ранят нам ноги. Мой слуга не обут и вынужден отказаться от подъема. Мы задыхаемся, пульс убыстряется. Каждые 20 минут мне приходится устраивать краткий привал, чтобы перевести дыхание.

Впереди меня карабкается носильщик Мабрук. Вдруг он останавливается и поднимает руку. Кажется, он что-то кричит, но за оглушительным раскатом грома расслышать его слова невозможно. Из последних сил я настигаю его. Открывшееся зрелище заставляет меня отпрянуть.

У наших ног зияет кратер размером с десять Колизеев. Стенка его с нашей стороны почти отвесно уходит вниз. Поначалу арена почти целиком была заполнена облаками и парами, но внезапный порыв ветра разогнал их, и стала видна противоположная сторона кратера. В северной его части мы различаем отверстия двух колодцев, такие ровные и гладкие, как если бы отбыли сделаны человеком. Один из колодцев непрерывно изрыгает клубы пара. С правильными и частыми интервалами из него вырывается рев, похожий и на гром, и на свист; его эхо всякий раз заставляет пятиться моих потрясенных спутников. У нас не было никакого ориентира для визуального определения диаметра кратера, и мы решили обойти его кругом. Я отпустил носильщиков: им было явно неуютно сидеть на корточках на этих острых скалах под холодным ветром. Кроме того, у большинства ноги были изранены, а некоторые были слишком склонны к головокружению, чтобы следовать за нами по узкой кромке кратера. Итак, мы отправились одни в это рискованное путешествие. Слева отвесная стенка кратера, справа крутые скаты горы, казавшиеся нам бездонной пропастью, так как непроницаемые облака постоянно наползали на них. Прошагав часа два, мы сделали почти полный круг.

В пору было и уходить, но оставалось разрешить один вопрос: откуда шел красный свет, чьи отблески мы каждый вечер видели в небе? Я настоял на том, чтобы обойти гору в обратном направлении, на сей раз на несколько сот метров ниже, но неверно оценил дистанцию и наши силы, и нам не довелось в тот день вернуться в лагерь. Ночь застигла нас на горе. Разгулялся пронизывающий ветер, и пришлось позаботиться о ночлеге. Мы разровняли площадку под большим кустом, устроили из него нечто вроде крыши и поставили спереди прикрытие от ветра. Холод заметно усиливался, пошел мелкий дождь. На нас была только легкая одежда, мы не захватили ни одеял, ни согревающих напитков. Надо было развести костер. Оторвав лоскуты от одежды, мы разожгли огонь, но на него поминутно приходилось дуть, потому что зеленые сучья никак не хотели разгораться. Мы дрожали от сырости, пробиравшей до костей. Ветер казался более ледяным, чем зимой в Силезии».

Вода и пламень

Сегодняшним многочисленным посетителям Ньирагонго трудно представить себе беды, перенесенные Гётценом и его спутниками. Так всегда бывает: «премьера» требует несравненно больших усилий, чем последующие попытки. Кстати, не только в альпинизме.

Сегодня средний ходок менее чем за 3 часа добирается по лесной тропе до седловины между главным конусом и могучим побочным конусом Шахеру. Другая тропинка ведет через Баруту – северный кратер. А от седловины до вершины от силы час ходьбы. В сумме уходит 4 часа там, где землепроходец (исконный, а не нынешний) затратил в свое время несколько нелегких дней…

Хребет Вирунга целиком состоит из геологически молодых вулканов и тянется с востока на запад примерно на 70 километров, перегораживая гигантский грабен, зигзагами идущий через всю Восточную Африку от Эфиопии до Мозамбика. Этот рифт, как его называют геологи, разрезает опухоль земной коры, вероятно образованную вздутием мантии из вязкой магмы, обволакивающей ядро планеты наподобие яичного белка. Растянутая этим вздутием «скорлупа» в конце концов лопается, и магма впрыскивается через трещины в земную кору, иногда достигая поверхности планеты.

Это и есть вулканизм! В самом деле, вулканы чаще всего возникают в месте пересечения разломов, поскольку именно здесь каналы возможного подъема магмы наиболее широки и наименее подвержены закупориванию. Так, горы Вирунга воздвигались в точке, где густая сеть восточно-западных разломов накладывается на меридиональные разломы Большого Африканского грабена. Из восьми вершин хребта самая высокая достигает 4500 метров, самая низкая – 3000 метров. Хребет насчитывает также десятки менее внушительных конусов. Например, возвышающиеся на 3000 метров по обе стороны от Ньирагонго Шахеру и Баруту вполне могли бы считаться самостоятельными вулканами, не будь они вассалами столь знатного господина.

Беспрестанно происходящие здесь уже 2 миллиона лет извержения соорудили горы Вирунга из тысяч миллиардов кубометров лавы. Мало-помалу хребет от края до края перекрыл широченную долину предка нынешнего Нила. С тех пор воды бассейна скапливаются у естественной плотины, образуя живописное озеро Киву. Кряжи, разделяющие русла ныне не существующих рек, делят озеро на узкие заливы, выкладывая прелестную мозаику из голубой водной глади, темно-зеленых лесных массивов и ярко-зеленых заплат полей и банановых плантаций. Уровень озера поднялся до низкого перевала окружающих его гор. Таким образом получился водослив, через который бурная Рузизи несет ранее предназначавшуюся Средиземному морю воду в озеро Танганьика, откуда она попадает в Луфиру, из нее в Конго и наконец в Атлантический океан.

Южные склоны Ньирагонго и его соседа Ньямлагиры уходят на сотни метров под воду озера Киву и нередко сбрасывают в него потоки расплавленной лавы. Самое первое из виденных мною извержений было как раз такого рода. В мае 1948 года в нижней части южного бока Ньямлагиры открылась 5-километровая трещина шириной в шаг; за несколько дней расплавленная порода достигла озера. Вулканический процесс славится своими парадоксами, но тут я стал свидетелем одного из наиболее неожиданных: мирного слияния воды и пламени…

Я первым готов был предполагать, что вторжение в озеро широкого потока кипящей лавы должно быть впечатляющим зрелищем. Ничего подобного! Масса расплава вползала в прозрачную воду с безмятежностью ужа. Не считая белого пара там, где густое вещество вишневого цвета соприкасалось с поверхностью озера, можно было подумать, что вообще ничего не происходит.

Мы с превеликими предосторожностями подплыли ближе. Еще один парадокс: вода, по которой мы плыли, осторожно работая веслом, не кипела и даже почти не нагрелась. Если вдуматься, то этого следовало ожидать: небольшое количество теплоты, полученное от поверхности лавового потока, рассеивалось в огромном объеме воды. Разумеется, в том месте, где расплав непосредственно соприкасался с водой, та бурно закипала. Людям и рыбам лучше туда не лезть: красавицы тилапии, которых мы руками вытаскивали из воды, были если не сварены, то по меньшей мере «оглушены» тепловым ударом.

В оцепенении следили мы за ползущим по дну озера потоком, чье раскаленное нутро время от времени проглядывало между черными чешуйками затвердевшего панциря на двух-трехметровой глубине.

Позднее мне довелось наблюдать то же явление во время подводных извержений Капелиньюша на Азорских островах, а также Суртсэя и Киркьюфелля в Исландии. Это позволяет мне отвергать гипотезу, согласно которой колоссальные наслоения вулканических туфов, называемых палагонитами или гиалокластитами, произошли от дробления подводных лавовых потоков. Я попытался доказать, что дело совсем не в этом, что пласты шлака толщиной в десятки, а то и в сотни метров, занимающие иногда огромные площади, являются продуктом бесчисленных срывов перегретого пара, попавшего под слой раскаленной лавы. Лет пять тому назад я опубликовал первую научную статью по этой теме. За ней последовали другие, щедро снабженные новыми доказательствами. Несмотря на это, немало вулканологов не спешат отказаться от классического объяснения, принятого ими без обсуждения. Нелегко расставаться с общепринятыми воззрениями…

За 80 лет, прошедших со дня открытия, Ньямлагира раз десять извергала излишки своей лавы. Три раза лава доходила до озера Киву: из кратера Катерузи в 1912-м, из кратера Чамбене в 1938-м и из кратера Мухуболи в 1948 году. Все три, разумеется, находятся на южном склоне вулкана. Что до Ньирагонго, то он за короткий исторический период, считая с момента экспедиции Гётцена, ни разу не выплескивал лаву из лежащего в его чреве лавового озера. Глубинный источник постоянно компенсирует излучение тепла в атмосферу. В ходе наших экспедиций мы различными методами подсчитывали этот расход энергии и неизменно получали от 75 до 150 киловатт на квадратный метр в секунду.

Посещение Ньирагонго

Конечно же, ни о чем подобном я не помышлял, впервые взбираясь на Ньирагонго… Вулканизм тогда был для меня тайной за семью печатями. Я карабкался по склонам, покрытым густым лесом, которому длинные бороды сине-зеленых лишайников придавали сходство с подводным царством. Гигантские стволы экваториального вереска, некоторые высотой 10–15 метров, резко выделялись на фоне блекло-зеленых тонов остальных растений почти черным цветом своих крошечных листьев. На отметке 3000 метров кончается вересковый лес. Выше растут только древовидный крестовник, смахивающий на великанский салат, и гигантские лобелии – на редкость красивые растения: сотни небольших цветков обвиваются вокруг стеблей узкими спиралями.

Стоял сухой сезон, и плававшая в воздухе тонкая пыль снижала видимость, совершенно размывала линии. Все это уменьшало удовольствие от прогулки. Нельзя было отрицать, что Ньирагонго – внушительная гора, но человека, влюбленного в Альпы, она скорее разочаровывала… Без особого труда я добрался до узкого кольцевого гребня вокруг кратера. Последний производил сильное впечатление, отчасти компенсируя слабую видимость и легкость восхождения (тогда я еще не читал дневника Гётцена и воспользовался тропой, которую «рубщики» – сторожа национального парка поддерживали в нормальном состоянии).

Кратер походил на цилиндрический котел диаметром около 1500 метров, с плоским дном, просматривавшимся местами сквозь клочья дыма. Все это было не слишком завлекательно… Мой альпинистский ум привлекала только стенка, круто падавшая метров на двести; для получения хотя бы минимального удовольствия необходимо было преодолеть какую-нибудь трудность.

Улегшись ничком на внешнем склоне, я почти час терпеливо ждал, пока рассеются дым и мгла. Чтобы убить время, я принялся намечать на стенке возможные маршруты спуска и насчитал их по меньшей мере с полдюжины…

Назад я бежал почти без передышки и, выходя из леса уже ночью, поклялся, что моя первая вулканическая гора будет последней. Через полгода извержение Ньямлагиры сделало меня клятвопреступником и положило начало научному приключению, длящемуся вот уже более 30 лет.

Для наблюдения за этим извержением я поставил палатку близ урочища Китуро, у верхнего окончания трещины, из которой в течение нескольких месяцев выходили лава и газы. Оттуда я не раз смотрел на горизонтальную вершину соседнего Ньирагонго, возвышающегося над местом извержения почти на 1500 метров. Нельзя было не обратить внимание на его рдеющий дымовой столб, особенно в ясные ночи. Эти отблески заинтриговали меня, наводя на мысль, что в глубине обширного кратера прячется какое-то пламя. Что это было за пламя? Каково происхождение зарева, появившегося, как говорили старожилы, лет двадцать назад? Разумеется, речь могла идти только о раскаленной лаве, но чисто человеческое любопытство – не говоря уже о профессиональном интересе геолога – требовало более детальной информации. Местные европейцы и старый вождь племени баньяруанда рассказывали мне, что подобное любопытство уже подвигло несколько смельчаков на попытки спуститься в кратер. Ни одному из них не удалось добиться успеха, и тайна оставалась неразгаданной.

Я частенько задумывался над этим и всякий раз удивлялся, почему худо-бедно тренированные альпинисты не сумели достичь низа стенки, на которой, как мне помнилось, намечался не один возможный маршрут спуска. Несомненно, кажущаяся вертикальность и головокружительный вид этой кольцевой стены отвращали их от намерений. Странно: для опытного скалолаза подобное обстоятельство должно было явиться лишь дополнительным соблазном. Я никак не мог уразуметь, что их останавливало. Какой-нибудь невидимый сверху непреодолимый выступ? Мне захотелось вернуться на вулкан и в свою очередь попробовать осуществить «схождение в ад», однако мой прямой начальник по Геологической службе Конго [1]1
  С 1971 года Республика Заир (столица – Киншаса). – Прим. пер.


[Закрыть] поручил мне наблюдение за извержением Китуро, и я не мог без уважительных причин покинуть свой пост. А извержение продолжалось целых 5 месяцев…

Я говорю о «схождении в ад» не ради красного словца. Время шло, и у меня было немало оказий потолковать с местными жителями. Они считали Ньирагонго местом пребывания душ усопших. Этот «ад» не был мучительной (искупительной или еще какой) геенной, а местом, где пламень, как объясняли мои собеседники, вечно хранит духи предков. Я выслушивал это то на кисуахили, который я тогда отлично понимал, то на местном наречии киньяруанда, в котором мне помогала разбираться Альет де Мунк, жившая здесь с раннего детства.

Я познакомился с Альет и ее мужем Адрианом в самом начале своих схваток с вулканами. По неопытности я попал с двумя помощниками в почти полное окружение текучих лавовых потоков. Навьючив на себя килограммов по сорок снаряжения, мы покинули стоянку и, потные и грязные от пепла, в конце концов оказались в большом цветущем саду на берегу Киву. Приветливый одноэтажный дом прятался в зарослях гибискусов и бугенвилей. Предыдущие дни мы сражались с градом шлака, с пышущими жаром потоками, с густыми и ужасно колючими джунглями, с хаотическими нагромождениями базальта, усыпанного кремниевыми иглами, с дождем и даже голодом. Дни эти были богаты роскошными зрелищами и всевозможными страхами, но зато истощили даже наши хорошо тренированные мускулы, покрыв ссадинами ладони, колени и голени. И вот после всего пережитого мы внезапно оказались в комфортабельном жилище, попавшем сюда прямиком из прошлого века…

На просторной веранде играли дети, а к нам направлялся плотный рыжеволосый мужчина в шортах и полотняной куртке цвета хаки. Он приветливо улыбался, и на лице его не читалось ни малейших признаков изумления. Выкупавшись и переодевшись в сухое, я оказался за столом, где был накрыт завтрак на английский манер, заставивший нас забыть обо всех неприятностях. Из рассказа хозяев я понял, почему наше появление не было неожиданным для Адриана: за несколько часов до того жена его узнала, что трое мужчин уходили на юго-восток от фронта потока, а в таком случае они не могли не пройти через их усадьбу.

Бугено на целую четверть века стал местом старта наших экспедиций на Ньирагонго. Сразу же после знакомства Альет и Адриан вызвались пойти со мной. Оба они были настоящими ходоками по джунглям. Изыскатель по профессии, Адриан 25 из своих 40 лет занимался поисками золота и олова в Конго, Руанде и Бурунди, обнаружив в конце концов прекрасное месторождение вольфрамовой руды. Что до Альет, то она свои без малого 30 лет прожила на берегах Киву, исходив их вдоль и поперек. Впоследствии ее мужество не раз подвергалось испытаниям, причем таким, которые разят наповал: Адриан внезапно скончался в 1966 году, а годом позже два ее сына, 21 и 23 лет, трагически погибли.

Все 9 месяцев извержения Китуро Альет и Адриан нередко составляли мне компанию. У меня был тогда слуга Пайя. За те 3 года, что мы работали вместе, я проникся к нему полным доверием. Трижды в критических ситуациях он не бросал меня. Но я не считал возможным идти с ним одним на заведомый риск, тогда как моральная и материальная поддержка моих новых друзей делала такой риск допустимым.