Текст книги "Гекатомба"

Автор книги: Гарри Зурабян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Тебе не кажется, что твой отпуск затянулся? – не поднимая головы, наконец, нарушила молчание главный редактор. – Ты опоздал на семь минут.

– Виноват, исправлюсь, – Димка не настроен был на побоище и потому отреагировал доброжелательно и спокойно.

Альбина зыркнула на него из-под лобья дивными глазами Клеопатры.

"Сейчас скажет, что у газеты упал тираж", – подумал Димка.

– Осенев, – она закурила, предложив и ему, – у нас упал рейтинг.

"Вот это да! – удивился он. – Новое слово выучила. Теперь даже посылать будет на "рейтинг" и в "рейтинг".

– У тебя есть стоящие предложения? – с умным видом осведомилась Альбина, словно предстояло, по меньшей мере, решать проблему спасения Венеции, а не лечить временную импотенцию своего издания.

"Самый быстрый способ поднять тираж, это опустить тебя, родная, в капсуле на самом дальнем конце Вселенной и... забыть там."

– Что молчишь? – не унималась она.

– Думаю, – глубокомысленно изрек Осенев.

– Я тут просмотрела нашу, областную и центральную прессу. В городе, между прочим, три убийства. Вероятно, маняк, – она произнесла это слово именно так и выразительно глянула на Дмитрия.

Он выдержал ее взгляд:

– У меня алиби, Альбина Ивановна.

– Господи... – прошипела Воронова. "Египетские глаза" уплыли к потолку. – ... За что ты наказал меня этим чудовищем?!

"Так он тебе и ответил, – злорадно подумал Димыч. – Небесная канцелярия, как рейхсканцелярия, свои тайны огласке не придает". Но вслух заметил:

– Может, есть смысл отклониться от генеральной линии борьбы с преступностью? Лично меня уже тошнит от всех этих трупов, расчлененок и повального садомазохизма.

– Твое личное мнение никого не интересует, – жестко перебила его Альбина. – Ты ничего не понимаешь в специфике журналисткой работы. Люди хотят отвлечься от сегодняшних трудностей. Человек так устроен, что собственные проблемы теряют свою остроту, если он знает, что кому-то еще хуже.

– Если ты имеешь в виду три трупа в городе, то им не хуже, им вообще уже никак. И вряд ли пристальное внимание к ним прессы, способно снизить остроту сегодняшних проблем для жителей города. Скорее, наоборот. Ко всем имеющимся добавиться еще одна – как избежать участи трех предыдущих жертв.

– То, что ты говоришь, полный бред! – начала заводиться Альбина. Наша задача – потребовать четкого ответа от милиции: когда, наконец, уровень их работы станет прямо пропорционален количеству средств, изъятых из карманов налогоплательщиков.

"Класс! Полчаса расслабухи, – с радостью подумал Осенев, удобнее устраиваясь на стуле. – Альбина села на своего любимого Россинанта и теперь с горящим "египетским взором" будет штурмовать доблестные правоохранительные мельницы."

На словосочитание "силовые структуры" Воронова реагировала, как стайер на звук стартового пистолета. Рванув по гаревой дорожке не слишком отягощенного знаниями и опытом ума, она уверенно и целеустремленно начинала словесный марафон на приз "Оплевывания правоохранительных органов", который неизменно завершался у финишной прямой "1937 год". Осенев с интересом наблюдал за ораторствующей Альбиной. "Ленин, Гитлер, Кастро могут отдыхать! Ум, логика, перспектива, конечно, отсутствуют напрочь, но темперамент, эмоции, как в латиноамериканских танцах. А глаза? Так даже мартены не горели в период развитого социализма. И ради чего весь этот митинг одного актера? Альбина, Альбина, нет на тебя Ивана Андреевича. Моська ты наша, с приморской родословной..."

Она закончила "ораторию", нервно прикурила и, глубоко затянувшись, лопнула последним мыльным пузырем:

– Правильно в народе говорят: "Хорошие менты только на кладбище". Затем снизошла до Дмитрия: – Ты что-нибудь надумал?

– Я тебя слушал, – он смотрел невинными, кристально честными, глазами.

– Не придуривайся, – остыв, спокойно бросила она. – Вобщем, слушай сюда. Пойдешь в горуправление, потребуешь всю информацию. Мне плевать на их заморочки, типа "тайны следствия". Они этой формулировкой свое бессилие прикрывают. У нас демократия или как?

– Пока еще "или как", – констатировал Димыч.

– Пора переходить от болтовни о демократии к правовому государству!

– Ты знаешь каким образом? – не стерпев, полюбопытствовал Осенев. Пошли телеграмму президенту и парламенту. Обрадуй их. Они над этим уже вторую пятилетку бьются.

– Острица ты наша, редакционная... – ухмыльнулась Воронова. – Я сказала: пойдешь и потребуешь! Сколько тебе надо времени на все про все, чтобы бабахнуть к черту этот сонный город?

– На все про все – суток пятнадцать, – невозмутимо парировал Дмитрий. – А чтобы бабахнуть... – Он пожал плечами: – Альбиночка, я не знаю сколько за терроризм и массовые убийства дают.

– Осе-не-ев, – зарычала Воронова, приподнимаясь, – даю тебе неделю. А теперь – свободен, – и она тяжело рухнула в кресло.

В дверях Димыч остановился и, нахально улыбаясь, осведомился:

– Поскольку ты твердо решила отныне жить в правовом государстве, позволь поинтересоваться: за статью и мое расследование ты мне деревянными заплатишь или "капустой"? – И не дожидаясь ответа, выскочил за дверь.

В кабинете, над наполовину исписанным листом, дотлевал Корнеев. Димка сел на свое место и, глядя ему в глаза, проникновенно продекламировал:

– "... Как я выжил, будем знать Только мы с тобой.

Просто ты умела ждать, Как никто другой."

В кабинет заглянула молодая, симпатичная брюнетка невысокого роста, с тонкими чертами лица, на котором особенно выделялись проницательные, живые, ироничные глаза. Это была Маша Михайлова или Машуня, – зав. молодежным отделом. Димка позвал ее жестом.

– Машуня, к борьбе за дело загнивающего капитализма, будь готова!

– Есть, третий-четвертый товсь! – ответила она без запинки и тут же, приняв озабоченный вид, пролепетала: – Димыч, извини, у меня только полтинник...

Он непонимающе уставился на нее. В углу, за столом, ехидно захрюкал Корнеев.

– Серега, – строго обратился к нему Осенев, – знаешь, сколько за вымогательство у несовершеннолетних дают?

В кабинет ввалились бухгалтер Светлана Васильева и верстальщик Олег Даньшин.

– Димыч, – улыбнулась Светлана, – ты когда к Альбине пошел, Серега принял профилактические меры.

Осенев вырвал у нее из рук лист бумаги, на котором значилось:

"На венок: "Дорогому ДИМОЧКЕ ОСЕНЕВУ от безутешных коллег"

1. Корнеев – 1 долл.

2. Васильева – 3 йен.

3. Даньшин – 2 дырки без динар

4. Михайлова – 5 сольди (выкопаны в кабинете гл. редактора)

5. Самойленко – 2 бантика на ленты :

желтый в зеленый горошек, красный с мишками Гамми

6. Андрейченко – шампанское, пролетки, цыгане

7. Пашутин – установка "Град" для салюта, смехальщицы..."

Кабинет потряс дружный хохот.

– Тсс! – прошептал Олег, – Альбина услышит.

– Отбыла, – с облегчением заметила Светлана, – по делам.

– Деловарка гребанная! – в сердцах бросила Машуня. – Опять томогавком по всей статье прошлась. "Это людям не надо. Это им не интересно", мастерски передразнила она редактора. – Она сама-то знает, что им надо?!

– Трупы, – просветил ее Осенев.

– От наших материалов и без них мертвечиной за версту несет, – с отвращением поморщилась Михайлова.

– Ничего, ты, родная, не понимаешь в "специфике журналисткой работы", – менторским тоном поправил Димыч.

– У нас в логотипе скоро придется приписку делать. "Голос Приморска ... с того света"! Класс? А ниже – "Совместное издание городского морга и общества патологоанатомов". Налетай, народ! Свежанинка!

– Чем тебя Альбина развлекала? – спросил Олег, обращаясь к Осеневу.

– Удостоился чести присутствовать "на завтраке".

– Опять ментами давилась? – фыркнула Маша. – Я скоро чокнусь от всех этих СБ, ВД, ВС. Будто забот других нет, как только копаться в грязном белье силовиков.

– А как же ваша гражданская позиция, госпожа Михайлова? – не удержался Сергей.

– В этом долбанном государстве, дорогой Сереженька, мне даже позиции не оставили, так, окопчик маленький. Вот из него мне и предстоит два дня, до получки, своими пятью сольди отстреливаться. И во время этих незабываемых, оборонительных и кровопролитных боев мне будет глубоко наплевать – кто и за сколько продается в этом паршивом городе, найдут урода, который трех шишек пришил из "Белого дома" или не найдут. Для меня что власть, что силовики, как японцы, – все на одно лицо. Лично я, Маша Михайлова, конкретный человек, им всем – до известного места, как в случае и с другими человеками, тоже конкретными. Они не интересуют меня в такой же степени, как и я их. Еще вопросы есть?

– Машуня, тебе надо не "молодежкой" заведовать, а политическое обозрение вести, – с восхищением заметил Сергей. – У тебя потрясающая образность мышления.

– Я тебе объяснила, что питает сию образность.

– Охолонись, Маруся. Ты раскалилась, как гранотомет под Ведено, – он услужливо протянул ей стакан "Колы".

– Кваса хочу! – надула губы Маша.

– Квас, Машуня, это пережиток развитого крепостничества. – А ныне, на гребне "Колы", мы уверенно вливаемся в прогрессивное мировое сообщество.

– Не завидую я, в таком случае, ни прогрессу их, ни сообществу. Даешь, славяне! – и она залпом опрокинула стакан.

– Макеты готовы на следующий номер? – подал голос Олег. – Или опять в двенадцать бом-бом первую полосу дедушкой Хичкоком забивать будем? Кто дежурный по верстке?

– У нас всегда один дежурный, – невозмутимо проговорила Светлана. Бардак его фамилия, слышал?

– Альбина будет на верстке? – Олег старательно протирал очки.

– Куда ей деться? – удивилась Машуня. – Чеченцы от нас далеко, так что похищать ее, златокудрую, некому.

– Надо им наводку дать, – задумчиво выдал Осенев.

– Во-во, – хохотнул Сергей, – дай. Пусть они ее против федералов, как психотропное оружие используют.

Разговор пошел на убыль. Редакционный пар был выпущен и теперь каждый мог спокойно приступить к исполнению своих обязанностей: курить, пить кофе, трепаться на отвлеченные темы и молить Бога, чтобы Альбина не "зарезала" запланированный в номер материал или, что еще хуже, ознакомившись с ним в последний момент, не заставила его переделывать, исходя из своего представления о "специфике журналистской работы". Кабинет постепенно опустел и Осенев остался один. Он глянул на часы и потянулся к телефону.

– Звонарев слушает, – ответили ему.

– Дяденька, у меня самокат украли, – плаксивым голосом всхлипнул Димка.

– Лучше б, мальчик, тебя самого украли, – не остался тот в долгу. Городу спокойнее бы спалось.

– Ничего, ты, Звонарев, не понимаешь. Вот наша Альбина считает, что город давно пора бабахнуть. Кстати, сколько за терроризм дают?

– Тебе, как и любому из "Голоса Приморска", только "вышка" светит. Скажу больше, наши все будут табельное из рук друг у друга рвать. От желающих "лично привести в исполнение" отбоя не будет.

– Юра... – тревожным и испуганным голосом проговорил Димка, – ... У вас, что, с табельным оружием напряженка?

– У нас напряженка с объективной прессой, Осенев!

– А вы, товарищ Звонарев, не знаете, как прессу объективной сделать?! – грозно осведомился Димыч. – Да по почкам ее, продажную, по почкам! И веселее, веселее, с настроением! Е-е-еха-а-а!

– Спасибо за совет, – с издевкой тут же откликнулся Юра. – Твоя Воронова и без того на каждом перекрестке каркает, что у нас тридцать седьмой год.

– А вы не пробовали ей новый календарь подарить? Или повесьте на перекрестках знаки, запрещающие звуковые сигналы.

– Димка, ты по делу или развлекаешься? – приняв серьезный тон, спросил Звонарев.

– Я тебя от допроса или от преферанса оторвал? – не унимался Осенев.

– Я сейчас вышлю к тебе группу ребят, которые уже третьи сутки мечтают оторваться.

– Все, понял. Гражданин начальник, у кого я могу получить информацию "по маняку"?

– В пресс-центре, как будто ты не знаешь.

– Мне нужны подробности.

– Подробности могли быть вчера, – жестко оборвал Звонарев.

– В обмен на Аглаю?

– Зачем так грубо?

– А вы ласково не умеете! – рявкнул Дмитрий.

– Не заводись, Димыч. – Он помолчал: – Ладно, приходи, но... огородами. За тебя могут зацепиться.

– Чьи-то дубинки или "берсы"? Аптечку свою брать или у вас есть?

– Она тебе не понадобится... – зловеще прошипел Звонарев.

Дмитрий положил трубку и с минуту задумчиво смотрел на телефон. Затем закурил и пригубил остывший кофе.

Почему человек совершает убийство?

В жизни мы, рассвирепев, походя бросаем: "Я тебя убью!". Но часто подобная угроза гаснет, не воплотившись в реальность. Состояние аффектации идет на спад, срабатывает невидимый тормоз и нередко человек уже в следующую минуту корит себя за несдержанность и гнев. Но каковы истоки хладнокровного, тщательно продуманного, умышленного убийства? Что происходит и что заставляет человека скурпулезно подбирать варианты встречи, планировать детали, анализировать способы и орудия убийства. Какие эмоции движут человеком, какие умозаключения толкают его, в конце концов, перейти грань, навсегда ставящую его на самой низкой общественной ступени а роли изгоя и парии? А имела ли человеческая жизнь вообще когда либо свою реально высокую цену?

Казалось бы, прошло ни одно тысячелетие, человечество стало мудрее, имея опыт предшествующих поколений и постигнув самостоятельно, уже на сегодняшнем этапе, немало тайн. Но отказаться от убийства, по-прежнему, не в состоянии. Убийство – мера ума или души? Во все времена общество его осуждало, но... Осуждало единоличное убийство, не государственное. Сколько мы потеряли, например, в Афгане, учитывая инвалидов, хроников и тот будущий генофонд, который никогда уже не восполнится, надежно запаянный в цинковых гробах? Массовое убийство под эгидой государственного флага. Некоторые, кто выжил там, вернулись и стали убивать здесь. Но здесь убивать нельзя. Здесь за это карают лагерями и вышкой. И различие только в одном – место действия. Там – можно, здесь – нельзя. Выходит, цена человеческой жизни не везде одинакова. И так до логического завершения: моя жизнь – все, чужая ничто.

Истоки убийства берут свое начало у жертвенных алтарей древних святилищ. Уже тогда будущий царек природы постигал не в меру пытливым умишком азы мироздания, но так, как хотелось бы ему: если хочешь заслужить себе внимание, любовь и снисхождение богов, принеси им в жертву кого-то другого. И уже тогда начала формироваться могущественная каста избранных: шаманы, жрецы, будущие священники, церковные отцы и папы, идеологи всех рангов и мастей. Они-то и не давали засохнуть крови на всех последующих алтарях, сделав убийство неизменным атрибутом государственной политики, как внешней, так и внутренней.

Два века по всей Европе полыхали костры. Сколько было сожжено инквизицией во славу Божью? Сколько жизней стоили России прорубленные Петром Первым в Балтийское и Черное моря "иллюминаторы"? Сколько индейских племен уничтожила ныне благовоспитанная и богобоязненная Америка? Сколько вообще сгинуло бесследно людей во всех этих сомнительных развлечениях власть придержащих и желающих ее вырвать: войнах, восстаниях, революциях и переворотах?

Через сто пятьдесят лет после отмены в России крепостного права, очередные отцы нации настоятельно рекомендовали измочаленному ветрами перемен народу выдавливать из себя раба. Но в отличие от Спартака, на вооружении у "раба" уже были атомная и водородная бомбы, не считая других "игрушек". Совершенствовались не моральные и нравственные принципы государства и общества, совершенствовались орудия убийства. И если раньше это был жертвенный нож, то теперь его с успехом заменила ядерная боеголовка.

Но "что дозволено Юпитеру, то недозволено быку". Поэтому лицензию на убийство государство ревностно охраняет от рядовых граждан. А запретный плод, как известно, сладок. Вот и случаются накладки. Пока Клинтон с пикирующих бомбардировщиков сбрасывал на головы югославов западные свободу и демократию, у него самого в "свободной и демократической" Америке, перестреляли учащихся в одной из школ. И плевать хотели эти недоноски на то, что в Югославии, якобы, можно, а в Америке – нельзя. Везде можно! Если в воскресенье отцы нации стоят в церкви, а в понедельник отдают приказ бомбить чужие города и села, объявляя их либо зоной своих "жизненноважных интересов", либо – "субъектом федерации", то можно быть уверенным, что во вторник или в среду непременно зазвучат выстрелы в собственном доме. И природа еще не раз ткнет нас самодовольной, гомосапиенской мордой в то отвратительное и дурнопахнущее, которым мы уже по самые полюса завалили планету.

Дмитрий подъехал к зданию горуправления.

После того, как в Приморске высадился десант "варягов", прошмонавший город вдоль, поперек и вглубь, приморские группировки, соблюдая дисциплину и порядок, организованно ушли в подполье. Фамилии "отцов-командиров" были у всех на слуху, а растиражированные на листовках лица – на виду. Впрочем, словесные портреты бывших депутатов, а ныне лиц, "находящихся в розыске за совершенные тяжкие преступления", были столь характерны, что узнать их не смогла бы даже родная мать. Оставив нажитое непосильным и упорным рэкитирским трудом добро, братки благополучно скрылись из города. Поговаривали, это стало возможным благодаря "джентельменскому" соглашению братков и властей: ну, типа, мужики, вы нам – город без боя, а мы вам гарантируем жизнь, кое-что на хлебушек с маслицем и икоркой и сутки-двое форы. Осенев отчасти в это верил, ибо формула "кошелек или жизнь" куда старее по происхождению всякой там мафии и автором ее является никто иной, как само государство.

Силовики, тем не менее, приободренные "победой", отрапортовали об этом эпохальном событии по всем каналам СМИ: радио, пресса, телевидение. Правда, высокие милицейские чины скромно умолчали, что для этого им понадобилось столько же времени, сколько когда-то для освобождения города от немецко-фашистких захватчиков. Пока наши генсеки боролись за мир во всем мире, собственные детки как-то выпали из воспитательного процесса и дома не замедлил подрасти и войти во вкус собственный прожорливый "коммунюгенд", трансформировавшийся в конечном итоге в так хорошо знакомые по кинохронике короткие аккуратные стрижки, спортивные фигуры, отмороженные глаза и готовность убивать, не рассуждая.

"Варяги", очистив город от чуждых светлому капиталистическому обществу личностей, как водится, принялись за собственные ряды. Полетели перья. Их вырвали ровно сто – те, кто все эти годы не соблюдал правил личной гигиены, заляпав и руки, и мундир. Новые центуриончики оказались в некотором роде людьми культурными, образованными и с претензией на эстетство, о чем свидетельствовали многочисленные полотна живописи, заменившие в кабинетах портреты "рулевых". В основном, это были морские пейзажи, выполненные в стиле Айвазовского и итальянского цикла Сильвестра Щедрина. Пейзажи радовали глаз школой, техникой исполнения, мастерством и настроением. Да и сам подбор полотен давал обильную пищу для размышлений. В целом же, коллекция собраний маринистов ненавязчиво так намекала , что "рулевые", мол, приходят и уходят, а море-океан – колыбель человечества, было, есть и будет. Правоохранительные органы тут, вроде, и ни причем. На первый взгляд. А если приглядеться, то они – при ком, при нас с вами, от самой этой колыбели. Рядышком, так сказать, бдят. И всем сразу ясно, кто в доме с колыбелькой хозяин. Осенев по поводу "варягов" не питал больших иллюзий, хотя ему нравилось, что держались они достаточно независимо в этом городе, погрязшем в коррупции, кумовстве, жульничестве и воровстве.

Дмитрий постучал в дверь кабинета Звонарева и, услышав "войдите", переступил порог. В тесном и маленьком помещении стояли три стола. За двумя сидели оперативники – Звонарев и Миша Жарков.

– Здравствуйте, – Димка нерешительно замер на пороге.

Оперы с интересом смотрели на него, не скрывая ироничных улыбок.

– Дяденьки, я пришел оружие сдать, – вид у Осенева был испуганный и откровенно дебильный.

– Что у тебя, рус Иван? – подыграл ему Миша.

– Дык, это... как его, оружие массового поражения... На эти, – он осторожно потрогал голову, – мозги влияет...

– Оно и видно, – фыркнул Юра. – Проходи, садись.

– Надолго? – не унимался Димка, присаживаясь к свободному столу.

– Тебя долго держать не будем. – Звонарев ласково улыбнулся: – Психами у нас Минздрав занимается.

– Чем порадуете, сатрапики? – Дмитрий раскрыл пакет и стал доставать пирожки и пакетики с растворимым кофе. – Кипяток есть?

По кабинету поплыл аппетитный запах сдобы.

– С чем пирожки? – Миша включил электрочайник и, откусив пирожок, блаженно зажмурился: – М-м-м...

– С цианистым калием, еще тепленькие, – мрачно пошутил Димка. "Привет от Альбины" называются.

– Неужели расщедрилась?! – удивился Жарков.

– Успокойся, – осадил его Звонарев, – Воронова нам только на некролог может расщедриться.

– Зато на первой полосе и самым крупным кеглем, – засмеялся Осенев и, сменив тон, серьезно поинтересовался: – Ну, рассказывайте, ребятки, как вы три "сиятельных трупа" запротоколировали. Обчественность знать желает...

– Обойдется твоя "обчественность"! – зло бросил Юра. – Ты официально или...

– Нет, меня Интерпол вам в подмогу прислал. Юра, я с Аглаей говорил, Осенев закурил и остро глянул на друга.

Оперы перестали есть и выжидающе смотрели не него.

Дмитрий встал и с безразличным видом принялся неторопливо готовить кофе. Пауза затягивалась.

– Ты, часом, не с общепитом наше заведение попутал? – не выдержал Звонарев.

– Ты торопишься? – как ни в чем не бывало спросил Осенев. Он разнес по столам кофе, поделил поровну пирожки, сел и тогда только заговорил: – Я думаю, она не согласится. – Увидев, как изменился в лице Звонарев, поспешил одарить его пока несуществующей надеждой: – Но есть шанс, что изменит свое решение. Мне нужны снимки с мест убийств.

– Хотел бы взглянуть? – Жарков брезгливо скривился: – Ты садист, Осенев! Сначала жрать приносишь, потом просишь снимки с этой бойней. Я тебе голову даю на отсечение – зрелище не для слабонервных.

– Оставь, Мишенька, свою голову при себе. До пенсии далеко, а голова твое орудие производства.

– Зачем тебе снимки? – спросил Звонарев.

– Хочу Аглае показать.

– Но она ведь...

– Слепая? Не ты ли говорил об ее выдающихся способностях? Ей не нужны глаза, она видит лучше любого из нас и при этом то, чего мы в упор не замечаем.

– Тогда, может, есть смысл свозить ее на место происшествия? – подал голос Миша.

– Обязательно, – согласился Димка. – Но сначала предстоит еще уговорить ее туда поехать.

– С помощью снимков? – недоверчиво глянул на него Жарков.

– Какой ты догадливый! – Осенев отхлебнул горячий кофе и, обжегшись, чертыхнулся.

– Дима, в этом деле есть один нюанс... – Звонарев замялся.

– Хочешь угадаю? – невозмутимо спросил Дмитрий. – Аглая, если согласится, должна будет работать бесплатно, это – во-первых. Во-вторых... Одним словом, достаточно и во-первых.

– Откуда...

– Догадался, – перебил Звонарева Осенев. – Еще бы, три работника горадминистрации с перерезанными глотками, с интервалом в семь дней, с точностью до часа, а у вас ни одной зацепки!

– Откуда... – снова начал Юра.

– Работа такая, – ехидным голосом припомнил тому его собственные слова Димка. – Хочешь я тебе полный расклад дам? Поправишь, если что. Этому делу придают политическую окраску. Но высокое начальство никогда не согласится на то, чтобы в расследовании участвовал посторонний человек, к тому же женщина, к тому же – слепая. Так далеко наши свобода и демократия еще не распространаяются. – Он отхлебнул кофе и продолжал: – Когда произошло первое убийство, вы заткнули всем рты и спокойно начали работать. В "биде"...

– Где-е?! – удивленно спросил Миша с полным ртом.

– В "би – де", – по слогам произнес Димка. – "Белый дом".

– А почему "бИ – де"?

– Тому, як по-москальски, "белый", а, по-хохлятски, "билый". Це я овладеваю ридной мовою. И бачишь, яки гарни слова слогаються! – с готовностью пояснил Осенев.

– Да? – Жарков с сомнением покачал головой.

– О чем я говорил? – Димка посмотрел на Звонарева.

– В "биде"...

– А-а, так вот... В кабинетах "биде", видя вашу целеустремленность и желание, поговорили и успокоились. Через семь дней, когда обнаружили второй труп, заткнуть рты стало трудно, но еще можно. Тех, кто считал это случайностью, было большинство. Ведь никто не мог поверить всерьез в то, что кто-то занялся "сокращением штатов" именно в горадминистрации. Вам на головы поплотнее уселись все самые большие задницы, не только в области. Прибыла бригада "важняков" из столицы. Те решили показать, яки вы – дурни, а воны – гарны хлопци. А тут – опачки! – объявился и третий трупец. И все поняли: это – пи... Ну, вы – большие уже мальчики, сами дорифмуете. Он, третий, надо полагать, и стал причиной паранормального явления: нашу глушь осчастливил "генеральский съезд". Рот затыкать уже никому не надо было. В "биде" и так стояла, можно сказать, предгробовая тишина. С девяти до восемнадцати ноль-ноль все сидели, молча уставившись в стену. Жизнь города никогда не интересовала чиновников. Но теперь сей процесс имел несколько иной смысл: "Кто следующий? А вдруг – я?"

Я тут подсуетился сегодня в разных местах... – Дмитрий лукаво глянул на оперов: – АТС и нотариальные конторы. В таких случаях обычно говорят: "На бирже царила настоящая паника". После третьего убийства, когда все поняли, что жертвы вообще никаким боком не связаны, за исключением места работы, в Приморске выпало годовое количество "осадков", в виде междугородних, международных звонков и... завещаний. Но самая интересная картина наблюдалась в центральной городской поликлинике. Две трети состава горадминистрации ушли на бюллетень! Потому что поняли: это – охота на власть. Не уголовщина, а политика.

На сегодняшний день у вас масса версий и ни одной зацепки. Никто ничего не видел, не слышал, не знает, конкретного, я имею в виду. – Осенев с усмешкой посмотрел на Юру: – Тебя, мой лепший мент, вызвали в службу безопасности и попросили выйти через меня на Аглаю. – Звонарев молча выдержал его взгляд. – Сказать почему? Вы перетряхнули все ближайшие деревни, села, подворья, всех мясников с рынка, – всех, у кого есть или была в недалеком прошлом рогатая скотинка, но но вы до сих пор не можете понять, почему на месте преступления убийца оставляет... кончик бычьего хвоста.

– Идиот, возомнивший себя матадором, – в сердцах бросил Жарков.

Осенев с минуту молча смотрел на друзей:

– Нет, сатрапики, не матадором, а жрецом.

– Кем?! – в один голос воскликнули оперы.

– Жрецом, – спокойно повторил Димка. – Из всех, кого вы сегодня перетряхиваете, вы забыли еще одну категорию: бывших работников мясокомбината. Забойщиков скота.

– Вспомнил! – фыркнул Звонарев. – Он уже четыре года, как банкрот. Ты хочешь сказать, что кто-то сознательно оставлял себе на память бычьи хвосты, чтобы спустя четыре года вложить их в руки жертв?

Осенев ничуть не смутился.

– Между прочим, достаточное время, чтобы человек, для которого ремесло убийцы было средством повышения уровня материального благосостояния, как говаривали наши вожди, осознал, кто именно лишил его этого самого благосостояния.

– Откуда у тебя сведения о бычьих хвостах? Из наших кто-то ляпнул? Звонарев невольно подался вперед.

– И при чем тут жрецы? – недоуменно спросил Миша.

– Убийца – не просто маньяк, он помешан на античности.

Оперативники переглянулись.

– Где и когда ты успел это откопать, интересно? – в голосе Звонарева прозвучало сомнение. – Или это плод буйной фэнтази от "Голоса Приморска"?

Дмитрий быстро взглянул на Мишу.

– Голову даю на отсечение!

Звонарев поднялся:

– Димыч, а не пройти ли нам с тобой к начальству?

– Значит, Аглая вам больше не нужна?

– Извини, – развел руками Юра, – для такого решения у меня слишком мало звезд на погонах.

C начальником приморского горуправления Осеневу уже приходилось встречаться. Невысокого роста, крепко сбитый, с коротокой стрижкой "ежиком", слегка полноватый, он производил впечатление внушительного тарана. Глядя в его цепкие, серые глаза, даже идиоту неминуемо пришло бы на ум – слишком хлопотно иметь этого человека в качестве своего врага. Оценивая Сергея Константиновича Шугайло, как-то не возникало желания похлопать его запросто по плечу и рассыпаться в запредельном откровении. Осенев знал, что начальник приморского горотдела – из новых центуриончиков, много лет проработал в уголовном розыске, мент и опер до мозга костей. Возможно из тех, кто не продается, даже если ставкой будет жизнь его близких. Хотя, в чем и в ком можно сегодня быть уверенным до хромосом? Но кое-что в Шугайло Дмитрия настораживало: то самое ощущение мощного тарана, осознающего свое предназначение, но направляемого чужими руками. Шугайло мог взломать любую оборону, поразить любую цель, но выбирали цель и отдавали приказ другие. А вот они-то зачастую совсем не прочь были и продаться, и поторговаться.

Осенев знал о существовавшем испокон веков соперничестве между милицией и службой безопасности. При других обстоятельствах, эсбисты черта с два передали бы ментам Аглаю. Но теперь, когда руководящие кресла в обоих ведомствах начали раскачиваться с опасной амплитудой, стало не до жлобства. Шугайло метил со временем перебраться в столицу. Не без помощи влиятельного свояка, генерала милиции в областном центре. Начальнику отдела службы безопасности нужно было с почетом уйти на пенсию, а не вылететь без таковой, да еще с Бог знает каким количеством "сиятельных трупов". Сложилась пикантная ситуация. Эсбисты знали об Аглае и ее способностях, но в свое время она дала им от ворот поворот. У ментов же появился доступ в дом Аглаи через Звонарева. С одной стороны, Димке до тошноты было противно, что в эти закулисные игры оказались вовлечены его любимая женщина, друг детства и он сам. Но с другой стороны, где-то глубоко в душе тлела маленькая искорка осеневского журналисткого тщеславия. И даже он сам не смог бы сказать, когда именно и в какой пожар эта искра способна полыхнуть.

Обо всем этом думал Осенев, сидя в кабинете Шугайло, куда его любезно "доставил" Звонарев и ожидал, пока соберутся вызванные начальником для беседы с Дмитрием сотрудники. "Представляю, каково им иметь дело с кем бы то ни было из "Голоса Приморска", – усмехнулся про себя Осенев.

В городе ни для кого не было секретом, что Альбина состояла в гражданском браке с одним из приморских авторитетов. Поначалу у редакции с "варягами" сложились неплохие отношения. Но когда из города в срочном порядке эвакуировались заправили местной оргпреступности, Альбина, не без совета своего обожаемого крутого муженька, выступила на страницах газеты с циклом статей, в которых с чисто женской эмоциональностью, но при полном отсутствии логики, заклеймила позором доблестные правоохранительные органы, их смертельную борьбу с бессмертной мафией и особенно методы этой борьбы, в виде подбрасываемого "ненужным" людям компромата: патроны, оружие, наркотики и пр. После альбининых статей "Голос Приморска" молниеносно из "дружественного" издания перешел в разряд "бандитской прессы" ("БП"), со всеми вытекающими последствиями. Тавро "БП" легло на всех сотрудников, особенно корреспондентов, для которых двери в "лучшие дома Филадельфии" оказались закрыты вплоть до второго пришествия. Однако этому финалу предшествовало еще кое-что. Обе стороны, имея по "независимому изданию", вооружившись горшками с нечистотами, встали друг против друга, включили вентилятор и... скучающему взору жителей приморского региона, утомленного латиноамериканским "мылом", предстало во всей красе захватывающее зрелище русская национальная забава: какашкабол. На какое-то время оказались забыты безработица, задолженности по зарплате, пенсиям и пособиям, злополучная реконструкция "дорогой сердцу каждого жителя" главной улицы. Неизвестно, чем бы все закончилось и с каким счетом, если бы не тайный энтузиаст, решивший в одиночку заняться кадровой политикой в "биде".