Текст книги "Гекатомба"

Автор книги: Гарри Зурабян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Как твои ноги? – встревоженно спросила она.

– Ноги? – Он ухмыльнулся: – Если у мужчины ранены ноги, это не значит, что он инвалид. Идем в сад? Я тебе покажу "вторую часть Мерлезонского балета".

Она засмеялась:

– Осенев, ты неисправим. Какой сад в октябре месяце и в три часа ночи?

– А разве тебе было плохо? – искренне изумился он.

Не ответив, она засмеялась, прижимаясь к нему и подставляя губы для поцелуя.

– Вот и ладненько! – проговорил Димка с удовлетворением. – А "маняка", как и водится испокон века на Руси, начнем ловить с понедельника...

Дежурный автобус развозил водителей второй смены по домам. В салоне слышался оживленный разговор. Как обычно и в который раз работяги перемывали косточки начальству, поминутно посылая его в такие гиблые места, охарактеризовать которые способен лишь наш великий и могучий русский язык.

Гладков, устало прикрыв глаза, вполуха прислушивался к разговору, но больше был занят собственными мыслями. С ним творилось что-то неладное. Временами казалось, что он натурально сходит с ума. Пару раз он даже пытался позвонить ведущему психиатру города, с которым его родителей связывали некогда многолетние близкие и дружеские отношения. Но каждый раз что-то останавливало Валеру. Если в колонне узнают, что он был на приеме у Ваксберга, мужики засмеют, да и с работой можно смело распрощаться. Кто станет держать за рулем психа? Может, как выяснится, и не психа вовсе, но поди потом доказывай и отмывайся. Валера был на сто процентов уверен в порядочности Ваксберга, но ведь есть еще медсестры, санитарки, лаборанты, регистраторши – чьи-то жены, сестры, племянницы, любовницы. Город маленький, обязательно рано или поздно этот факт выплывет. Матвей Иосифович иногда звонил Валерке, интересовался жизнью, приглашал в гости, всегда добрым словом поминал родителей. Но именно к нему Гладков и стеснялся обращаться. А выход искать было необходимо. И срочно!

– Гладков! – донеслись до него голоса коллег. – Приехали! Или тебя, как на летающей тарелке, прямо к балкону? – засмеялись мужики.

Он встал, с сожалением покидая теплый салон автобуса. Выйдя, с тоской поглядел на темные окна своей квартиры. "Пора жениться, – подумал Валера и ему стало смешно от этой дежурной мысли. – Два часа ночи. Была бы жена и чтобы – ждала сейчас? Но все-равно приятно знать, что кто-то есть в доме, не пусто и холодно. И запах совсем другой: ужина, покоя, уюта, сотворенного женскими руками. Господи, как хочется нормальной жизни! Мужики, вон, жалуются на своих благоверных: то не так, другое. А одному по нашим временам, что, лучше, что ли? Да по любым временам, один, вроде как и не человек, а только половинка: ни поговорить, ни помолчать, ни посмеяться, ни поругаться. Разве что перед зеркалом во время бритья, но это уже точно прямая дорога к Ваксбергу... Завтра – выходной. Заявлюсь с утра к Ольге и предложу замуж. Сколько можно "дружить"? Пусть перебирается ко мне и завтра же заявление подадим."

Он по новой, но уже привычке, свернул к дому Аглаи, хотя этот путь до подъезда был длиннее. Гладков увидел в доме Осеневых свет на кухне. "Зайти? Но как на это муж посмотрит? До сих пор лично мне с ним встречаться не приходилось. Говорят, Дмитрий Осенев – самый крутой журналист в городе и ко всему – красивый мужик. – Гладков не раз видел его в репортажах городского телеканала, читал статьи. Валера представил, как будет выглядеть в своей скромной одежде рядом с этим упакованным баловнем судьбы. – Если бы не смерть отца, не распад Союза, я смог бы закончить университет и заняться тем, о чем мечтал всю жизнь: археологией. Теперь я тоже раскопками занимаюсь, – грустно усмехнулся про себя Гладков, – в латанном, как лоскутное одеяло, "Икарусе".

С момента первой встречи с Аглаей, Валера несколько раз забегал проведать ее и Мавра, гулял с собакой. Он был в восторге от умного и преданного пса. Случалось, Валера брал Мавра и они уходили вдвоем на берег моря, часами сидели молча, глядя на рассекаемую яхтами, нежную, голубовато-бирюзовую поверхность пролива. И в этом безмолвном постижении прекрасного Валерка ощущал превосходство животного. Мавр никогда – ни голосом, ни поступком, не дал ему это почувствовать, но он был твердо уверен: сидящая рядом с ним собака знает и понимает об этом мире куда больше людей. Иногда Аглая просила прихватить Кассандру. Последняя сворачивалась клубком у него на коленях, закрывала лапами и хвостом мордочку и умиротворенно засыпала. Ее черный, влажный нос забавно трепетал и вздрагивал, жадно вдыхая прохладный, соленый, морской воздух.

Проходя мимо калитки, Валерка невольно замедлил шаги и испытал жгучее желание зайти. Даже протянул руку к выведенному звонку, но в последний момент передумал. Он не мог и на миг представить, что в нескольких шагах , за освещенным окном в уютной кухоньке Аглая только что сделала выбор, который будет иметь самое непосредственное отношение к его дальнейшей судьбе. Гладков постоял несколько минут рядом с воротами, ощущая особенную, нестерпимую тоску – даже не зеленую, а глухо– черную, затем решительно повернулся и пошел домой.

Войдя в квартиру, он включил свет в прихожей и обессиленно прислонился к стене. Взгляд затравленно скользнул по дверцам шкафа. Между ними виднелся кончик газового шарфа. Гладков почувствовал, как похолодели руки и по спине заструились капельки пота. Прежние страхи, как волки из засады, рванулись из темных закоулков квартиры, намертво вцепившись, силясь опрокинуть навзничь и – душить, терзать, рвать его на части. Он понял тщетность всех своих надежд. Не будет завтра ни предложения Ольге, ни похода в ЗАГС, ни обычного нормального выходного дня. И если он хочет, чтобы все это в действительности когда-нибудь состоялось, необходимо завтра, не откладывая, идти к Ваксбергу и рассказать обо всем, что с ним происходит. Откуда у него мужской зонт, очки и женский шарф, – вещи, пришедшие из его ночных кошмаров?

Валера прошел на кухню, заварил двойную порцию кофе. Он боялся спать. Сон превратился в глумливого и безжалостного палача, посадив его в тесную клетку кровавого ужаса. Во сне виделось такое, от чего запросто можно было однажды вообще не проснуться. Его начинал бить неукротимый, огненно-ледяной озноб при одной только мысли, что сны – столь же реальны и осязаемы, как и вещи, невесть откуда взявшиеся.

Он знал, что в городе произошли три зверских убийства. С будущими жертвами Валерка хоть раз в своей жизни, но встречался. Кондратьев, зав. промышленным отделом. Лизунов, начальник управления жилищно-коммунального отдела горисполкома. Бурова, зав. общим отделом и общественной приемной. С первым Гладков имел "счастье" схлестнуться во время забастовки водителей автопарка. У Лизунова – был на приеме по поводу починки кровли в доме. На пятом этаже жил инвалид Великой Отечественной войны, чья квартира во время дождей превращалась в душевую. Старик-инвалид, бывший командир Т-34, прошедший от Москвы до Берлина, оказался бессилен пробить чиновничью броню. Хлопотал за него Валерка. И последняя, Бурова, никак не желавшая записывать его на прием к мэру для решения вопроса о материальной помощи в оперативном лечении матери.

Вспоминая всех троих, Гладков, как и впервые, ощутил резкое чувство отвращения и неприязни. "Люди-кресла", способные мимикрировать и перевоплощаться в зависимости от "курсов" и "линий". Это Союз рухнул, а ее величество система, как Кощей Бессмертный, продолжала существовать и процветать. Главным образом, благодаря кондратьевым, лизуновым и буровым, прочных под напором любых ветров, устойчивых в любой среде и из года в год все более равнодушно-дубовых, как и столы, за которыми они извлолят либо принимать, либо выталкивать взашей холопов-подданых.

Гладков с содроганием вспомнил последнюю встречу с Буровой на Центральном рынке. Действительно ли он хотел тогда ее убить или это – всего лишь разыгравшееся воображение? Он знал, что эти трое были убиты чудовищным образом: им перерезали горло. Но за много недель до того, Валерий Гладков, рядовой водитель из колонны ь2 АТП-13564, знал, как это будет выглядеть. По крайней мере, с Буровой. Знал настолько хорошо, как-будто сделал это сам. И этой мысли он боялся больше всего...

Валерка прошел в комнату, отхлебывая горячий кофе. Включив свет, прищурившись, оглядел длинные стеллажи с книгами. При виде книг он всегда успокаивался. Это был его единоличный необитаемый остров, на котором он мог спрятаться, отдохнуть измытаренной душой, набраться сил и надежды.

Выбирать стоило нечто захватывающее и интересное, чтобы бодрствуя, пережить жуткие ночные часы. Впрочем, выбора, как такового, не существовало. На журнальном столике давно ждали любимые книги по аттике и истории Древнего мира. Он с нетерпением открыл на месте оставленной закладки "Предшественников христианства (восточные культы в Римской империи)" Куна и, постепенно отрешаясь от действительности, с упоением углубился в чтение, периодически открывая ту или иную книгу, делая пометки в толстую общую тетрадь. Лишь несколько раз он оставлял это занятие, чтобы приготовить новую порцию кофе. Когда за окнами начало светать, усталость и напряжение сломили его, но ночь он пережил, а днем страхи покидали его, уползая в дальние норы памяти. Он так и заснул на диване, полураздетый, с наброшенным на ноги теплым, пушистым пледом, среди разложенных кругом книг и записей. На его груди, в такт дыханию, мерно покачивался черный фолиант с золотым тиснением на корешке "Словарь античности". Книга была раскрыта на стр. 561, буква "Т", где в алфавитном порядке значилось: "Таблиний. Табу. Табула Раза. Табулярий. Тавр. Таврида. Тавроболий. Тавромений. Таинства. Тайгет. Тайхоскопия. Таксида. Тактика."

Конец страницы...

ДНЕВНИК УБИЙЦЫ.

Я СДЕЛАЛ ЭТО! Весь город обсуждает! Это сделал Я! Я убил трех "поводырей". Осталось еще девяносто семь. Как жалки и беспомощны были они перед порогом Вечности. Теперь я знаю точно: это были не настоящие "поводыри". Они купили всего лишь себе это священное право. А Я – один из тех, кого они вели, учили, над кем издевались, кого не раз предавали, презирали и ненавидели, Я сделал их ничем и никем! Они думали, что всегда будут главными в этом городе, но я обманул их надежды. Теперь главный здесь – Я! Я – проводник смерти! Только жертвенная кровь сможет помочь их уставшим от лжи и зла душам воссоединиться с вечностью, не остаться в рое бесприютных, проклятых душ.

Я сделал это и получил причитающееся мне вознаграждение. Отныне я не буду делать грязную работу. Отныне никто не посмеет мне приказать, унизить, оскорбить меня. Я узнал себе цену. Цена эта – свобода. Впереди, сзади, слева и справа есть Я ОДИН. И только надо мной, высоко, есть Бог. Но царство его придет после смерти. Здесь, на Земле, я -единственный хозяин, воин, мужчина и землепашец.

У меня скоро будет все, о чем я когда-то мечтал: уютный дом, любимая женщина, мои наследники. Вернутся старые друзья, чтобы порадоваться моему освобождению. Придут, наверное, и мои враги. Но теперь они не страшны мне. Я убил своих "поводырей", а с врагами я договорюсь.

Я наконец-то купил себе приличную одежду. Мне стало приятно выходить на улицу. Я полюбил гулять среди толпы. Теперь там я – свой. Мне ужасно хочется рассказать им всем, что я сделал, чтобы они порадовались вместе со мной, как я стал свободным. Но я не могу, не имею права это делать потому, что среди них, наверняка, найдутся те, кто тоже захотят разобраться с "поводырями". Этого допустить я не могу. Я – единственный избранный. Я первый догадался, что поводыри – обманщики и шарлатаны. Но как хочется рассказать!

Я должен постоянно быть среди людей. Я умею многое – руками, ногами и головой. Голова у меня – самое дорогое. Я должен ее беречь, потому что она сделала меня свободным от "поводырей"...

Я думаю, мне надо быть скромнее... Я, безусловно, счастлив. Но мой вид может насторожить помощников "поводырей". Сейчас такое время, что счастливым не может быть никто. Абсолютное счастье – это отсутствие надежды. Что такое надежда? Это желание получить то, чего нет. А чего нет сегодня у многих? Еда, деньги, место на определенном уровне в обществе, различные блага, возможно, что-то еще... Ах, да, забыл – здоровье. Если его нет, то вряд ли будет все остальное. И, все-таки, главное не это, даже вместе взятое. Главное – покой в самом себе. Не то, чтобы уже не на что надеятся и не то, что хочется надеяться на слишком многое. Просто однажды вдруг понимаешь: то, что есть – это так ценно, этого так много (хотя можешь вообще ничего не иметь), что надеятся на что-то еще просто бессмысленно, это "что-то еще" – не переварить...

У меня появилась новая работа. Она позволит мне проникнуть в святая святых человека. Я научу его думать и освобожу от рабства "поводырей". Основную физическую работу, конечно, придется делать самому. Этот этап слишком ответственный, чтобы кому-то его доверить. Но чтобы завершить освобождение, необходимо подготовить как можно больше людей. Внутренне, духовно они должны быть готовы к моменту, когда я провозглашу час свободы. Люди должны будут четко знать, кто они есть с этого момента, чем им заниматься, как пользоваться обретенной свободой, что принять, а что и отринуть – без жалости, окончательно и безповоротно.

Я нашел самую совершенную за все прошедшие тысячелетия систему влияния на человеческий мозг. Я ничего не создавал и не изобретал заново. Просто я знаю, как наиболее эффективно использовать то, что уже придумано и существует. Завтра – НАЧАЛО, как оно сложится? В любом случае, я верю в себя и свои силы.

Я буду Главным Жрецом в этом таинстве отсечения власти от свободы. Власть – сама по себе, а свобода личности – неприкасаема и священа. Я заранее беру на себя весь тяжкий грех человеческого жертвоприношения. Надо мной только Бог и я в ответе только перед ним. Никаих солдат свободы, посредников-священников, наемников и фанатиков. Где одиночка, там нет предательства. Большинство великиих дел потерпело крах именно потому, что мессии доверились помощникам и ученикам, которые на поверку оказывались, в большинстве своем, людьми ограниченными, алчными, своекорыстными и слишком слабыми духом для того, чтобы всецело проникнуться идеями мессий. Я такой ошибки не сделаю. У меня будут сотни, тысячи помощников, чтобы влиять на умы людей. Но счет головам я буду вести сам...

Не успел Звонарев переступить утром порог кабинета, как его "обрадовал" Миша Жарков:

– Юра, у нашего шефа крыша поехала.

– Вот и чуднеько, а то у него вид слишком здоровый был. Помнишь Никитина, нашего первого Папу? Как он говорил? Идешь работать в угрозыск, настраивайся, что со временем мозги, как Пизанская башня, набекрень будут. Что у тебя по связям? – переменил он тему.

– Их связи – сто пятьдесят тысяч населения города... девяносто процентов которого вполне могли при благоприятно сложившихся обстоятельствах отправить всех троих в поля вечной охоты Виниту. Общенародная любовь к ним и на троечку не тянет. Да и коллективчик у них еще тот серпентарий!

– Кончай материться, – улыбнулся Юра. – Серпентарий, – передразнил он, – не смей гадов оскорблять.

Они помолчали.

– А с чего ты взял? – Юра выразительно покрутил пальцем у виска.

– Ты о шефе? Представь, заходит сегодня ни свет, ни заря и спрашивает: "Михал Михалыч, у вас, говорят, овчарка дома есть, большая умница...". Я киваю: – Да, кобель, шесть лет. – А он мне: "Вы у него никогда странностей не замечали?" Я ему: – В каком смысле ? – Он замялся, потом выдает: "Например, чтоб ваша собака общалась с вами мысленно или... улыбалась, подмигивала?". Юра, я о-бал-дел!!!

– Он, наверное, вчера у Осеневых гостил.

– Причем тут они?

– У Аглаи есть собака по кличке Мавр. Здоровенный волкодав, но псина феноменальная. Впрочем, и кошечка у нее – тот еще фрукт.

– Тебе не кажется, что все помешались на этой "феноменальной" семейке? Только и слышишь о них в превосходной степени. Юра, ты у них часто бываешь, она, действительно, экстрасенс?

– Не экстрасенс, а натуральная ведьма, со всеми вытекающими из этого факта обстоятельствами.

– И на метле летает? – засмеялся Михаил.

– Метла... – небрежно бросил Звонарев. – Она занимается левитацией.

– Врешь! – уверенно провозгласил Жарков. – Спорим?

– Извини, Миша, на Аглаю не могу спорить.

– Жалеешь?

– Господь с тобой, сатрапик, как говорит Осенев. Боюсь! Есть в ней что-то потустороннее. Черт ее знает, но спорить – уволь. Ладно, Миша, осеневская семейка может подождать. Что у тебя со списками?

Часа три они молча изучали списки. Наконец, Жарков не выдержал:

– Не могу больше, мне червяк весь желудок изгрыз. Может, прервемся?

– Ставь чайник, – ответил Звонарев, не отрываясь от бумаг.

Миша, потягиваясь, мечтательно произнес:

– Хоть бы Осенев забежал. Классные пирожки он вчера принес.

– Помечтай, – откликнулся Звонарев. – Не все коту масленица.

В дверь постучали, приоткрывая. Показалась голова Осенева.

– О, – не удержался Миша, – вспомни, как говорится, "Голос Приморска", вот и... оно.

– Спасибо на добром слове, сатрапики, – улыбнулся Димка.

– Тебе чего, мальчик? – спросил Юра, откидываясь на спинку стула и потирая виски. – Самокат нашел?

– Ага, – радостно сообщил Дмитрий. – На нем, оказывается, опергруппа на задержание выезжала.

– Что не заходишь? Сейчас сквозняком башку отшлепнет, а у нас и без тебя в городе "всадников без головы" хватает.

– Я не один, с дамой.

– Надеюсь, это не Альбина?

– Нет. Сейчас приведу, я только хотел убедиться, что вы уже встали. Вдруг, думаю, еще в исподнем, не одеты, не умыты...

– Постой, – Звонарев резко поднялся, – ты не с Аглаей ли пожаловал?

Дверь распахнулась и Дмитрий пропустил вперед жену.

– Глазам своим не верю! – воскликнул Юра. – Девочка моя, что он с тобой сделал, если ты решила почтить вниманием нас, убогих?

– Грязный шантаж, – с деланным негодованием ответила Аглая.

– И что же этот негодяй откопал?

Она приняла невинный и смущенный вид:

– Как говорил великий Ришелье: "На земле нет ни одного человека, которого нельзя было бы за что-нибудь повесить".

– Мы ему отомстим, – с готовностью заверил ее Юра.

– Мне или Ришелье? – поинтересовался Осенев.

– Тебе, родной, тебе.

В это время в коридоре послышался громкий лай.

Звонарев изумленно поднял брови:

– Да вы, никак, с детьми пожаловали?

Жарков распахнул дверь, но тут же отпрянул, увидев огромного черного пса.

– Мавр, – заметила Аглая, – перестань пугать сотрудников уголовного розыска.

В коридоре на скамейке стояла объемная кожаная сумка, к которой пытались подступиться сотрудники милиции. Правда, безуспешно. Двое были с автоматами.

– Чья сумка и собака? – послышался грозный окрик одного из них.

– Извините, – быстро сориентировался Осенев, – это наши люди.

– Что в сумке? – спросил высокий человек в гражданской одежде, с холодным взглядом.

– Все нормально, Коля, – выступил вперед Звонарев. – Это – к нам.

Дмитрий подхватил сумку и попытался вернуться в кабинет. Его остановили. Но судя по виду, ситуация крайне его забавляла и доставляла удовольствие. "Коля", между тем, не унимался, поставив цель докопаться до дна сумки.

– Что там? – вновь спросил он, полностью проигнорировав замечание Звонарева.

– Кошка, – ответил Осенев.

– Коля, там действительно кошка, – натянуто улыбнулся Юра.

Пока автоматчики незаметно, но профессионально, отсекали Осенева от дверей кабинета, несгибаемый Коля решительно протянул руку за сумкой, не спуская с Дмитрия бдительных чекистских глаз.

– Что здесь происходит? – послышался голос с противоположного конца коридора.

Все развернулись, кроме автоматчиков, по-прежнему, державших под прицелом Дмитрия. Быстрым шагом к живописной группе приближался Кривцов. Увидев Осенева и собаку, поздоровался.

– Мы пришли, – просто сказал Димка, – всей семьей.

– В сумке, надо полагать, Кассандра?

Осенев раскрыл полностью чуть приоткрытую молнию и из сумки показалась кошачья мордочка. Кошка потянулась, зевнула, продемонтстрировав пасть, которой позавидовала бы и барракуда и обвела столпившихся людей откровенно скучающим взгдядом.

– Красивая тварь! – с восхищением произнес Коля.

Мавр угрожающе зарычал, а Кассандра, моментально сбросив маску безразличия, выгнула спину и, зло сверкнув глазищами, зашипела.

– Ты смотри! – не удержался от комментария один из автоматчиков.

– Будьте, пожалуйста, повежливее и... осторожнее, – послышался предостерегающий голос Аглаи. – Они не любят это слово.

Не сговариваясь, все обернулись в ее сторону. Сотрудники милиции, исключая Звонарева и Кривцова, в изумлении уставились на нее. Они не сразу поняли, что в облике женщины присутствует нечто странное. Спустя минуту общего молчания, кто-то шепотом, не удержавшись, выдохнул:

– Она же... слепая! Но как она...

Осенев окаменел при этом замечании. Звонарев выглядел растерянным. На лице Кривцова промелькнула гримаса неудовольствия.

– Аглая Сергеевна, – извиняющимся тоном проговорил он, – пройдемте ко мне в кабинет. – Он учтиво взял ее под локоть и повел прочь от молчаливой и ошарашенной группы коллег.

Мавр, взяв в зубы сумку с Кассандрой, не спеша двинулся следом за начальником угрозыска и своей хозяйкой.

– Представление окончено, спасибо за внимание, – Звонарев втолкнул в кабинет Осенева и Жаркова. Закрыв дверь, зло накинулся на друга: Довыеживался?! Тебе надо было не на журфак идти, а в придворные шуты. Был бы лучшим полудурком всех времен и народов!

– Не ори на меня! – прорвало Дмитрия.

– На тебя не орать, а к стенке ставить надо, – уже тише заметил Юра. Не можешь без эффектов, на собственной шкуре эспериментируй, понял? Нет чтобы, по-человечески, зайти в кабинет, с женой, собакой и кошкой. Думаешь, я не знаю, зачем ты сумку в коридоре оставил? Хотел нас на вшивость проверить, спонтом, кто-то в коридоре бомбу оставил. Дурак! Когда ты уже в "молодо-зелено" наиграешься?

– Не было у меня "молодо"! – краснея, начал заводиться Осенев. – Мое "молодо" в Афгане "зеленка" покромсала, пока вы все тут в "одобрямс" и в "ладушки" играли.

Звонарев тяжело, из-под лобья, уставился на друга.

– Ну, скажи! Скажи еще, что ты меня туда не посылал! – запальчиво продолжал Дмитрий.

– Я тебя сейчас пошлю так далеко, раз и навсегда, что ты рискуешь никогда юольше ко мне не вернуться.

Они зло смотрели друг на друга.

– Эй, мужики, – Миша осторожно втиснулся между ними, – а слабо перестрелку устроить?

Осенев расслабился, неловко тряхнул Юрия за плечо:

– Ладно, извини. Что-то я в последнее время всех в дурацкое положение ставлю...

Звонарев кивнул и тоже хлопнул его по плечу:

– Да и я... погорячился... Неловко как-то с Аглаей получилось.

– Ой, чайник кипит! – пытаясь скрыть неловкость, засуетился Жарков. Идите чай пить, горячие приморские парни.

– Я сейчас, – Димка быстро вышел из кабинета.

Звонарев сел за свой стол и уткнулся в бумаги, но сосредоточиться не получалось. "Зажрался, сукин сын! – зло подумал он. – Ни дня без своих вонючих приколов прожить не может. Или контуженные все такие? Время от времени с тормозов соскакивают. Нормальный, вроде, мужик, но нет-нет и начинает из него дерьмецо, как из канализации переть: все кругом сволочи и все ему должны за его гребанные фронтовые годы. А, может, не ненависть это, а боль? И не на голову он контуженный, а на то, что глубоко внутри, чему и названия-то нет. Душа? Нутро?

Он все пытается выпендриться, на виду и на слуху быть. Не оттого ли, что в Афгане полтора года, как стиснутая до упора пружина, существовал? Укрыться, спрятаться, стать невидимым – значило остаться в живых, перехитрить смерть, отгородиться от страха. Полтора года – ползком, перебежками, на брюхе, распластавшись по земле, вжимаясь в траву, песок, в камни и даже в воздух. А теперь ограничитель сняли и его прорвало. Теперь он жмет до упора других, порой, самых близких и дорогих, часто неосознанно.

Война гипертрофировала в нем инстинкт самосохранения, превратив в упреждающе-ударную дубину. Вообще-то зря я на него наехал, еще и при Михаиле. Интересно, куда это он рванул и вернется ли?"

Осенев вернулся. В руках у него был пакет, от которого по кабинету поплыл знакомый операм запах сдобы и горячих пирожков. Жарков шумно втянул в себя воздух:

– Димыч, неужели? Мои любимые... с калюнчиком цианистым.

– Пока гражданин начальник с моей супругой беседовать изволят, давайте поедим.

– Я – за! – Миша с готовностью подскочил из-за стола.

– Юра, а ты? – осторожно спросил Осенев.

– И ты еще, мальчик, спрашиваешь? Когда это менты от халявы отказывались? Все, заканчиваю.

Спустя несколько минут, они с аппетитом принялись за еду.

– Кстати, Дима, – нарушил молчание Жарков, – прости за нескромный вопрос. Сколько тебе платят? – Он кивнул на стол: – Широко живешь. Или коммерческая тайна?

– Угу, тайна, – промычал Дмитрий с набитым ртом. – Ты в налоговую звякнешь, а мне Альбина потом вырванные годы сделает.

– У вас вакансий нет случайно?

– Опоздал, сатрапик. Была, но уже мужичка взяли. Без образования, правда, но талант от Бога.

– Не боишься конкуренции? – спросил Юра.

– Мы с ним параллельными курсами идем. Он по "социалке" работает.

– Павлов? – Юрий перестал жевать. – Это его статья "Затеряный мир", о бомжах на свалке? Сильно написано. Видно, талант у мужика. Павлов псевдоним или настоящая фамилия?

Дмитрий кивнул:

– Настоящая. Он еще и тезка твой, тоже Юра.

– Кем он раньше работал? – поинтересовался Миша.

– По-моему, связистом. Потом его, вроде, сократили. Точно не знаю. Я с ним толком и не общался: "Здрасьте – до свиданья" – и все дела. Если честно, просто некогда. Но Машуня наша ему прозвище интересное дала – Наг.

– Это из "Маугли"? – решил блеснуть эрудицией Жарков.

– Миша, – снисходительно заметил Юра, – ты когда последний раз сыну книжки читал?

– А! Вспомнил! Киплинг, про мангусту – змеи Наг и Нагайна. За что это она его так уделала?

Димка пожал плечами:

– Говорит, взгляд у него временами, как у кобры – жуткий и немигающий.

– Честно говоря, неплохой зверинец у Альбины подобрался, – засмеялся Жарков. – У тебя тоже прозвище есть?

– Вепрь, – усмехнулся Димыч. – Но это облагороженное. Свиньей меня назвать Машуне воспитание не позволяет, я ведь в "отбросах" роюсь, пояснил он.

– А кто мы по ее классификации?

– Да что-то французское, – смутился Димыч и неопределенно помахал в воздухе рукой. – Ну-у, типа там, Жерминаль, Жизель, Жорж Санд, с примесью египтологии.

– Иди ты! – изумился Михаил. – И как это звучит?

– Жкнвз, – скороговоркой пробурчал Осенев, не уточняя вслух, что именно это означает.

– Как-как? – не понял Михаил.

– Вот пристал... Скарабеи! В Древнем Египте – священные насекомые, между прочим.

В кабинете повисло неловкое молчание.

– Между прочим, говоришь? – ласково переспросил Жарков. – Насколько мне известно, скарабеи – это навозные жуки.

– Миша, съешь плюшечку, смотри, какая румяненькая, – заискивающе произнес Осенев.

– Какой у нас разговор пошел содержательный, – заметил ехидно Звонарев.

Осенев непроизвольно глянул на часы:

– Благоверная-то моя задерживается. С самого утра предчувствие гадкое и на душе тошно.

– Не дергайся, – осадил его Юра. – Ничего с твоей Аглаей не случится.

– Зря ее втянул в это дело. Но все так спонтанно получилось. Я было передумал, а тут вчера ваш Кривцов, нарисовался – не сотрешь. Приехал за снимками, ну и... закрутилось.

– Все нормально будет, – успокоил его Миша. – Мы сейчас несколько этапов перспективных отрабатываем.

– Каких? – безразлично спросил он.

Но оперов его тон не обманул.

– Всяких, – честно глядя ему в глаза, ответил Звонарев.

– Тоже мне, пинкертоны, – фыркнул Димка. – Небось, списки работников мясокомбината и приема граждан. Не пересекались ли пути-дорожки?

– Мальчик, – проникновенно проговорил Юра, – я знаю, что у тебя среди наших есть "источники, заслуживающие доверия". Ты их, конечно, под пытками не выдашь. Но меня беспокоит, что они могут продавать информацию не только тебе.

– Пообещай, что все, что я тебе скажу, не выйдет за эти стены.

– Дальше точно не выйдет, но выводы я буду делать сам.

– Сколько угодно, – нагло ухмыльнулся Димыч. – Сатрапики, – он сочувственно посмотрел на оперов, – вы даже представить себе не можете, сколько информации можно скачать из таких прозаических вещей, как коридоры, туалеты, буфеты, ближайшие к вашим учреждениям кафешки, барчики и прочее, прочее, прочее. Но и это не все. К журналистам сами знаете какое отношение: недоверие и антипатия. Начальники в высоких кабинетах, когда у них берешь интервью, такими хитросделанными выглядят: все мысли профильтровали, ответы умные, осторожные. Одним словом, провели, мол, этих засранцев-щелкоперов. А ты сидишь себе спокойненько, киваешь на его "мудрый" словесный бред, а сам незаметно по сторонам – на хозяина, на интерьер кабинета, но больше – на бумаги на его столе: указы, приказы, постановления, директивы и, конечно, же – на резолюции. И ничего сложного, надо только быстро уметь читать верх ногами. Вот из таких мелочей, плюс знание положения в регионе, плюс другие "источники", и складывается общая картина.

– Да-а, – многозначительно произнес Миша, – так ты, Димыч, оказывается, у нас "конь троянский". И на скольких ты досье собрал своим ноу-хау "ноги вверх"?

– Может, тебе еще сказать и где я их храню?

– И тебе нравится так работать? – Звонарев глубоко затянулся и, прищурившись, ехидно посмотрел на друга.

– Можно подумать, где-то существует иной подход. Если хочешь получить какие-то сведения, то притвориться идиотом – наилучший вариант. У нас ведь общество поголовной мимикрии. Настоящего лица никто никогда и ни у кого не видел. С таким же успехом можно и у тебя спросить: "Звонарев, тебе нравится твоя работа?"

– Я работаю в преступном мире, где люди, заметь, сознательно поставили себя вне закона, выбрали путь зла. Поэтому в какой-то мере не могут рассчитывать на то, что общество будет с ними церемониться. Мы используем разные методы извлечения информации для того, чтобы бороться с преступным миром. Но ты же действуешь среди нормальных людей, а будто в замочную скважину подглядываешь. – Он презрительно фыркнул: – Коридоры, буфеты и... туалеты – бр-р-р!

– Ах, вон оно что! – возмутился Димка. – Ты работаешь в криминальном мире, а я в нормальном. А знаешь ли ты, почему наша оргпреступность самая отмороженная и отвязанная в мире? Потому что таковой ее сделала официальная власть. Мы, мой лепший мент, не на Земле живем, а на Луне, со светлой и темной сторонами. Они, эти стороны – зеркальные отражения одного и того же явления – государственной системы. На светлой стороне – президент, бюджет, налоги, на темной – пахан, общак, рэкет и т.д. – Димка сделал пальцы веером и протянул с оттяжкой: – А теперь, бра-а-тан, а-тветь мне, в на-а-туре, хто у ково учился? – Оперы невольно засмеялись. – Смеетесь? А я вам вот что еще скажу... Главного пахана вы из города турнули. Вам ясно было, без суда и следствия, на какие шиши он хатынку, машинку и охранку прикупил. Но что интересно, на соседней улице, между прочим, у первого зама мэра в два раза круче шалашик стоит. Но вам отчего-то слабо прийти и спросить: "Слышь, Степаныч, откуда, мол, таньга на шалашик? И не западло тебе в нем горевать, когда в городе три тыщи бездомных детей?" Вот потому что вам слабо было, вы сегодня и имеете отдельно головы и туловища "степановичей". Когда есть нож, но нет хлеба, которым его режут, появляются интересные мысли. Я бы сказал, нестандартное решение проблем. Так что, извини, но мы все жили, живем и будем жить в преступном мире до тех пор, пока будем мимикрировать притворяться, приспосабливаться, шифроваться друг от друга и делать при этом вид, что все у нас здорово и прекрасно. Я согласен с тобой, что кто-то сам выбирает зло. Но есть те, Юра, кого это сделать вынуждают.