Текст книги "Гекатомба"

Автор книги: Гарри Зурабян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Они дружно расхохотались. На столе у Осенева зазвонил телефон.

– Слушаю, Осенев.

– Здравствуйте, Дмитрий, – послышалось на другом конце провода. – Мы не встречались, но, возможно, вам рассказывала обо мне Аглая Сергеевна. Меня зовут Виктор. Виктор Гладков.

– А-а, припоминаю. Вы иногда с Мавром гуляли.

Дмитрий услышал, как его абонент облегченно вздохнул, но продолжать разговор не торопился.

– Виктор, – решил подбодрить его Осенев, – Аглая рассказывала о вас много хорошего. Вы почему не заходите к нам?

– Она, правда, говорила обо мне хорошо? – с опаской спросил Виктор. В его голосе слышалась напряженность.

Димка быстро взглянул на Сергея, в его глазах промелькнули недоумение и озадаченность.

– Конечно, – поспешил он заверить Гладкова. – Заходите сегодня вечером, посидим, поговорим, – радушно пригласил его Дмитрий.

Заслышав его слова, Корнеев закатил глаза, плотоядно ухмыльнулся и красноречиво щелкнул пальцами под подбородком. Осенев невольно тронул фингал под глазом и погрозил Сереге кулаком.

– Дмитрий, – отозвался Гладков, – я не могу ждать до вечера. Мне надо срочно увидеться с вами. И с Аглаей Сергеевной. Понимаете, срочно! – почти выкрикнул он в трубку.

– Да, конечно, – опешил Димка. – Вы можете придти в редакцию. Знаете, где расположен "Голос Приморска"?

– А Аглая Сергеевна?

– Она в командировке.

– В какой командировке?! – запаниковал Гладков. – Она ведь нигде не работает.

– Виктор, – попытался успокоить его Дмитрий, – ее попросили помочь в одном деле.

– Она ищет убийцу, – упавшим голосом проговорил Гладков. – Весь Приморск говорит...

Осенев почувствовал, как закололо в кончиках пальцев – верный признак, что появился "след". В трубке слышалось невнятное бормотание и кряхтение, на фоне пробивающейся песни в исполнении А. Б.: "А ты такой холодный, как айсберг в океане...". "Холоднее не придумаешь, – пронеслось в голове у Дмитрия. – У нас уже трое холодных-холодных..."

– Алло? – осторожно спросил Димыч. – Виктор, вы меня слышите? Алло?

– Слышу, – откликнулся его собеседник, чей голос был, на удивление, спокойным и твердым. – Я сейчас приеду и все объясню. Только, пожалуйста, сначала выслушайте меня, а потом вызывайте милицию.

Осенев не успел ответить, как зазвучали гудки отбоя. Он положил трубку и посмотрел на Корнеева. В глазах его постепенно пробуждался азарт.

– Судя по твоему виду, Лихтенштейн и Монако попросились в состав нашей Хохляндии. И это, как минимум, – иронично ухмыльнулся Сергей.

– Серега, – срывающимся голосом, судорожно сглотнув, произнес Осенев, – быстро подключай всех, кто свободен. Даю тебе час-полтора. Нужны все сведения на Виктора Гладкова, водилу автопарка, маршрут номер девятнадцать.

– Он собирается "Икарус" в Турцию угнать?

– Он – убийца, которого ищут "милиция и пожарные и не могут найти", и, насколько я понял, он собирается к нам на исповедь, – четко проговорил Дмитрий.

– Мама дорогая! – воскликнул Сергей. – Тогда, Димыч, извини, я сначала в травмпункт заскочу, пусть мне на шею гипс наложат, чтоб этот урод помучился, перед тем, как ее перепилить.

– Кончай придуриваться! – взбеленился Осенев.

– Ты, что, совсем конченный?! – в свою очередь, заорал на него Корнеев. – А если он нас тут порешит всех? Вызывай "беркутят"!

– Я пообещал, что выслушаю его, – ссузив глаза, зло проговорил Дмитрий.

– Ни черта ты ему не обещал! Я слышал ваш разговор. Димка, пойми, если ты не ошибаешься и если это, действительно, он, то...

– То что?

– Он наверняка сумасшедший.

– Серега, это наш шанс! Нас здесь четверо здоровых мужиков. Неужели не скрутим?

– Мы тебя самого скрутим и к Ваксбергу отправим, вместе с этим уродом.

– Можешь, чтоб наверняка, еще войска вызвать и из здания всех эвакуировать, – ехидно поддел его Дмитрий. – Человек сам позвонил и попросил разрешения прийти, чтобы исповедоваться. А мы его, выходит, сразу ментам сдадим?

– Он не человек, Димыч, он – убийца!

– А если я ошибаюсь?

Корнеев судорожно вздохнул, развел руками и громко выматерился.

– Знаешь что? Вернется Альбина, я попрошу ее пересадить меня в другой кабинет или пусть доплачивает за вредность. Ты достал меня! И всех! Понял? – он вышел, громко хлопнув дверью...

Глаза постепенно привыкли к полумраку. Он огляделся и понял, что единственный здесь посетитель. Пройдя вперед, остановился и глянул вверх, взглядом обвел просторное помещение. Со стен на него смотрели глаза святых. Ему стало страшно и на миг показалось, что нестерпимым огнем обожгло пальцы, сжимавшие пакет.

– Господи, – прошептал он, – прости меня...

Увидев сбоку деревянную скамью, он на дрожащих ногах подошел и осторожно присел. Закрыл глаза и беззвучно заплакал. "Господи, это не я, это тот, второй, что живет во мне. Господи, помоги мне и научи меня. Что мне делать?!"

Он вдруг явственно представил, как его будут брать. Рослые, плечистые парни в камуфляжной одежде, с автоматами, заломят назад руки, безжалостно и лихо кинут лицом на землю. Для острастки кто-нибудь ударит прикладом меж лопаток или наподдаст грубым, твердым рантом тяжелых ботинок под ребра и в живот. Потом обыщут и, заглянув в пакет, все поймут. И тогда... начнут бить, по-настоящему. Сначала тычками, пока будут волоком тащить до машины, потом – в управлении, в камере для допросов. "А, может не будут бить? подумал с тайной надеждой и сомнением. – Я же сразу признаюсь и все подпишу. Наверное, на допросе будут присутствовать и эсбэшники. Куда ж без них? Эти будут вежливы и внимательны. Но им тоже нужны "результаты". И вовсе не маньяк-одиночка, а лучше – настоящий заговор против власти. Как я их всех ненавижу! Господи, прости меня, но как же я их всех не-на-ви-жу-у-у! То же мне, поводыри чертовы! О, Господи, прости меня..." мгновенно покаялся он, вспомнив, что имя дьявола нельзя ни в коем случае поминать в церкви.

– Господи... – прошептал он, нервно слизывая языком слезы с губ, Господи, накажи меня. Самой страшной карой, но только пусть душа моя успокоится...

– Я могу вам чем-то помочь? – услышал он и открыл глаза.

Перед ним стоял седой старец в рясе. Он поспешно встал.

– Извините, я сейчас уйду, – пробормотал, волнуясь.

– Не торопитесь. Ведь Господь еще не дал вам своего ответа.

– Откуда вы знаете? – спросил он ошеломленно.

– Присядьте, – священник улыбнулся, но глаза его остались печальными.

Он покорно сел рядом со старцем.

– Ваша душа чиста, – неторопливо заговорил священник, – а вы терзаете ее муками. Бог наделил вас великим даром, но вы не верите в Бога и не в состоянии оценить этот дар.

Он с ужасом смотрел на старца. "Способность убивать этот выживший из ума старик называет Божьим даром?! – подумал, внутренне холодея. Наверное, не только я, но и весь мир сошел с ума."

– Вы ошибаетесь, батюшка, – проговорил он со злым упрямством, – Бог отвернулся от меня. Я – убийца! – неожиданно выкрикнул он и тут же втянул голову в плечи, затравленно озираясь и чувствуя безотчетный страх.

Он сжался, устрашась собственных, произнесенных в запале, слов и словно боясь, что сидящий рядом священник начнет его "вязать". Но тот сидел прямо, устремив взгляд на алтарь. Руки его спокойно лежали на коленях. И посетитель внезапно почувствовал необычайное умиротворение, которое совершенно не соответствовало происходящему с ним. "Если меня не расстреляют, если выживу в тюрьме, то, выйдя, обязательно стану священником," – подумал он и мысленно горько усмехнулся, ибо с этого момента все и упиралось в это крошечное, но роковое и неотвратимое "если...".

– Вы наговариваете на себя, – донесся до него голос старца.

– Но это правда, – убежденно воззразил он.

– Правда – ни есть истина.

Он попытался вникнуть в услышанный ответ, но его отвлекло мягкое прикосновение руки старца. В смятении взглянув на него, он поймал спокойный взгляд ясных голубых глаз. И в волнующем, трепетном порыве с благодарностью сжал протянутую ему в храме руку православного священника.

– Спасибо вам, батюшка... Иосаф, – он, наконец, вспомнил редкое имя известного всему Приморску старца, которого многие, не только прихожане, по праву считали почти святым, и в тот же миг ощутил легкое, нарастающее головокружение.

Окружающая его реальность стала растворяться в туманной, невесомой, но плотной дымке. Он почувствовал, как тело катастрофически теряет вес и, скользя по искрящейся, широкой спирали, неотвратимо устремляется в центр бешено вращающегося водоворота. Он успел подумать о том, что на него опять нахлынуло это, и сердце сжалось от страшного предчувствия, больно кольнув неизбывной тоской и жалостью к себе. "Господи! – взмолился он в отчаянии. Я не хочу его убивать! Что это делается со мной? За что-о-о мне это?!!". Но все вопросы, как и ранее, остались без ответа. Он вышел на дорогу, ведущую в ад...

... На приближающемся перроне, на равном расстоянии друг от друга, стояли рослые автоматчики. Звук пришел позже. Он как-то разом, вдруг ворвался в мозг, ударив в уши многоголосыми криками человеческой толпы, хриплым, захлебывающимся лаем свирепых овчарок, стуком вагонных колес, пронзительным гудком паровоза и бравурным маршем из чрева станционных репродукторов.

Перед его взором медленно проплыла вывеска с названием станции, ощетинившись острыми, как копья, готическими буквами. Он никогда не знал этого языка, но неведомо каким образом смог прочитать название. И когда до него, наконец, дошел смысл прочитанного, почувствовал, как каждая клетка тела содрогнулась от ужаса. Накатывая волнами, он вызывал приступы тошноты. Судорожно сцепив зубы, он старался дышать как можно глубже. Глаза его лихорадочно блестели, оглядывая заполненное нетерпеливой, колышущейся массой людей пространство вагона. В воздухе стоял тяжелый, резкий запах тревоги, неизвестности и чего-то еще, неизбежного и непоправимого. Он догадался, что подобный запах человек может ощутить только раз в своей жизни, потому что другого у него просто не будет. Это был запах Апокалипсиса.

Состав, в котором он находился, пересек невидимую черту, вздрогнул и замер на стыке двух несоприкасающихся миров, но являющихся продолжением друг друга. Это было концом жизни и началом смерти. Он стал затравленно озираться и внезапно его взгляд встретился с другим – с ясными голубыми глазами. В них было смирение простого смертного человека и одновременно сила духа божественного начала. В них была вера. Глядя безотрывно в эти глаза, он понял, что поколебать ее не в силах даже эти, несущие смерть "копья" готического шрифта, сложившиеся в короткое название станции "Аушвиц"...

Он не знал, сколько длился очередной приступ, но первое, что почувствовал, придя в себя, липкую и прочную паутину спеленавшего его страха – кошмара, которого он не испытывал даже в трех предыдущих случаях.

– Вам лучше? – донесся до него встревоженный голос священника.

Он прищурился, пытаясь разглядеть находящегося рядом человека, но разглядел только смутные очертания фигуры. И в этот момент испытал еще один шок: если отец Иосаф говорит – значит, живой. Он окончательно пришел в себя, в немом изумлении воззрившись на старца.

– Вы в порядке, батюшка? – выдавил из себя он, заикаясь и тараща глаза.

Лицо священника озарилось улыбкой, радостной и, как ему показалось, немного лукавой.

– Наверное, этот вопрос вам лучше адресовать себе. У вас на душе тяжкий груз, но он не ваш, поверьте мне.

– Батюшка, это не груз, а тягчайший грех. Вы совсем не знаете меня, сокрушенно покачал головой посетитель.

– Нынче в храмы ходит много убийц, – печально заметил старец. – Но они не плачут в них. Все сегодня просят Бога о снисхождении и милосердии и почти никто – о наказании. – Он глянул кротко и смиренно: – Не подумайте, что я гоню вас, но вам надо успокоиться. Приходите вечером, часов в шесть. Я буду ждать вас. Договорились?

– Я обязательно приду, – дрогнувшим голосом, тихо проронил посетитель. – Если... – он замялся в нерешительности, но затем вскинул голову и посмотрел прямо в глаза старца: – Спасибо вам за все, отец Иосаф.

– Храни вас Господь, – напутствовал его старец.

Выйдя из ворот церкви, он оглянулся. Священник стоял на пороге храма, глядя ему вслед, губы беззвучно шевелились: батюшка молился за него...

До шести вечера было далеко и прежде чем пойти домой, он все-таки решил выполнить обещание, данное ранее другому человеку. Только теперь в его душе не было прежней уверенности в том, что он сможет четко, ясно и логически пояснить цель своего визита.

Звонарев бросил взгляд на часы. Приближалось время обеда. Первую половину дня он провел на мясокомбинате. Как оказалось, обанкротился он "наполовину": то есть, предприятие работало, что-то производило и реализовывало, но на зарплате рабочих эти волшебные производственные процессы никоим образом не отражались. И так как это был уже не просто мясокомбинат, а ЗАО "Приморские колбасы", то все попытки работяг выяснить судьбу своих кровно заработанных упирались в шлагбаум с вывеской "коммерческая тайна". Хранила ее дирекция ЗАО в лучших традициях всех вместе взятых спецслужб мира.

Приехав с утра в отдел кадров, Звонарев сел проверять личные дела работников "убойного" цеха, вплоть до востребованных из архива. Учитывая текучку кадров на предприятии, работа предстояла сизифова. Накануне, правда, Мише Жаркову удалось установить осеневского информатора. Мишка вообще считался в угро спецом по "внедрению", обладая завидным талантом быстро сходиться с разными людьми и расставаться с ними, имея перспективы на дальшее сотрудничество, а то и "дружбу до гробовой доски". Основываясь на показаниях мужика, с которым Жарков намедни "хорошо посидел в гараже и поговорил за жизнь", была разработана схема, согласно которой и уродовался Звонарев, листая папки личных дел.

Он взял из стопки очередную, на титульном листе которой значилось: "Гладков Валерий Дмитриевич".

– Валерий Гладков, – пробормотал вслух Юра. – Где-то я о нем слышал...

Он задержался взглядом на фотографии и принялся перелистывать тонкую папку. Автобиография... Копия характеристики из школы, даты, подписи, печати, принят... переведен... уволен... "Где же все-таки я о нем слышал, от кого? А, может, ориетировка какая была? Да нет... Ну вот же, совсем недавно.". Взгляд его выхватил строки из школьной характеристики:

"... Неоднократно принимал участие в олимпиадах по истории. Занял 1-е место в республиканской олимпиаде по истории античных культов Восточного Причерноморья. Был участником археологических экспедиций на полуострове. Состоял в Малой Академии наук, имеет дипломы за работы по исследованию периода Аттики..."

– Прямо вундеркинд! – не смог скрыть восхищения Звонарев, но в следующую минуту его словно окатило холодной водой в жаркий, знойный полдень. – Жрец! Аттика, античные культы, экспедиции... – ошеломленно перечислял он вслух. – Мать честная! Неужели?!!

Юра стал лихорадочно шарить в карманах в поисках сигарет. Найдя, не обращая внимания на висевшую в кабинете табличку "У нас не курят", с волнением закурил и углубился в материалы папки. Внимательно прочитав все подшитые в "дело" документы, вновь вернулся к фотографии, пристально ее изучая. "Черт, ну где я мог слышать за этого Гладкова?". Звонарев закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и... вспомнил! Но от этого его, напротив, бросило в жар. Юрий придвинул телефон, волнуясь, набрал номер. После шестого гудка трубку, наконец, подняли:

– "Голос Приморска", Осенев слушает.

Юрий, не давая ему опомниться, скороговоркой затараторил:

– Димыч, это Звонарев. Я понимаю, у тебя на меня не только зуб, но целый бивень. Дима, мне срочно нужна твоя помощь. Я сейчас подъеду, жди меня в редакции... – ему почудилось, что Осенев судорожно сглотнул. Послышался его панический возглас:

– Нет! Не сейчас!

– Да пойми, это, действительно, серьезно.

– Нет!

– Черт бы тебя побрал! – заорал, сатанея, Звонарев. – Это касается городских событий, – попытался он убедить Дмитрия.

– Что ты хочешь? – настороженно спросил тот.

– Ты знаком с Гладковым? Валерием Дмитриевичем? Алло? Алло, Димка?

– Нет, не знаком, – после продолжительной паузы ответил Осенев.

– Но он приходил к Аглае. Вспомни...

– Не знаю, Юра. Извини, мне некогда, у меня важная встреча, я и так опаздываю, – нервно перебил его Дмитрий. – Он уже клал на телефон трубку, когда до его слуха донеслось внятно и со злостью произнесенное Звонаревым ругательство, каким в народе обычно величают чудаков на букву "м". – Да сам такой! – в сердцах бросил Димка, швыряя трубку.

Он посмотрел на сидящего напротив парня:

– Тебя вычислили, Валера. Звонил мой друг, оперативник из угро. Очень хороший оперативник, между прочим. Интересовался тобой.

– Значит, не судьба, – обреченно вздохнул Гладков. – Жаль, не успел вам ничего рассказать.

Дмитрий с минуту размышлял и решился:

– Поехали ко мне на квартиру!

– Вы не боитесь? – напрягся Валера. – Понимаете, на меня это всегда неожиданно накатывает. Я сам себя боюсь.

– Я тебя заранее скотчем к стулу примотаю, в лучших традициях отечественных "сриллеров", – натянуто рассмеялся Осенев. – Поднимайся. Чуют мои почки, здесь сейчас весь горотдел будет, вместе с "Беркутом". Тебе этот экскорт нужен?

Гладков, продолжая сидеть, затравленно смотрел на Дмитрия, не решаясь принять окончательное решение. Он вновь был во власти прежних страхов.

– Возможно, Дмитрий, это и выход, – проговорил тихо.

– Валера, я не верю, что ты их убил, – Димке было, по-настоящему, жалко растерянного и, по всей вероятности, основательно запутавшегося в собственных проблемах парня.

– Хватит соплей! – он грубо сдернул Гладкова со стула. – Поехали, – и подтолкнул того к двери.

Выйдя в коридор, остановились.

– Подожди секундочку, – попросил Дмитрий, заходя в соседний кабинет.

Несколько пар глаз с любопытством уперлись в Осенева.

– Раскололся? – недоверчиво поинтересовался Корнеев. – Так быстро?

– Парень определенно чудит, – отмахнулся Димка. – И если он – убийца, то я – королева Нидерландов. Словом, вы меня, дорогие коллеги, не видели и где я – не знаете.

– Кто-то должен задать подобные вопросы? – протирая очки, нейтрально спросил Олег.

– В самое ближайшее время, – живо откликнулся Осенев. – Сюда едет Звонарев. Думаю, где-то через часок я уже буду объявлен в розыск, невесело пошутил он. – Если не найдут Гладкова. А мы с ним теперь, как "сладкая парочка".

– Дима, – в упор глянула на него Маша, – ты уверен, что поступаешь правильно?

– Абсолютно не уверен. Но раз он пришел к людям, значит, не успел стать зверем, – он повернулся и взялся за ручку двери, когда услышал позади голос Корнеева:

– Димыч, подожди. Я с тобой.

Осенев оглянулся. Коллеги решительно задвигали стульями и засобирались.

– Ребята, чувствую, завтра у меня будет второй фингал под глазом, улыбнулся Димка.

– Нашел о чем печалиться, – фыркнула Светлана, бухгалтер редакции. Бог троицу любит.

– У меня всего два глаза! – возмутился Осенев, но его живо вытолкнули за дверь.

Гурьбой они высыпали в коридор и вдруг разом замолчали, глядя на одиноко стоявшего в пустом коридоре у стены парня.

– Здравствуйте, – улыбнулся он, но улыбка вышла жалкой и натянутой.

Ему никто не решился ответить.

– Валера, – выдвинулся вперед Осенев, стараясь за бодрым видом и голосом скрыть неловкость, – это мои коллеги, они поедут с нами. Группа поддержки, так сказать. – Но уловив двусмысленность в своих словах, уточнил: – Твоей поддержки.

В осеневскую "четверку" набились мужчины. В редакционные "жигули" сели женщины.

– Кому рассказать – не поверят, – вздохнула Светлана. – Всей редакцией, в компании с предполагаемым убийцей, снова завалиться в гости к Осеневу. Машунь, мы – нормальные?

– Вполне в духе – и нашего издания, и времени, – как ни в чем ни бывало откликнулась та. – Хорошо успели пленки на семь полос вывести. Одна осталась. А вы-то зачем поехали, Светлана Викторовна? – с сочувствием спросила Михайлова.

– Затем, Машуня, что массовый психоз, оказывается, ужасно заразная штука.

– Это точно, – согласилась с ней Маша, вздохнув и покачав головой.

Небольшая однокомнатная "хрущевка" Осенева стала еще меньше от заполонивших ее людей. Женщины сразу прошли на кухню, мужчины расположились в комнате. Когда чай и бутерброды были расставлены на столе, все, как по команде, посмотрели на Гладкова.

– Да-да, я понял, – начал он, волнуясь, – сейчас...

Он, судорожно вздохнув, внезапно опустил голову. В комнате повисло напряженное молчание. Ждали, когда он заговорит, но Гладков молчал. То, что с ним происходило, первой поняла Светлана Григорьевна. Она встала и, подойдя к Валере, секунду поколебавшись, обняла его за плечи. Ей было сорок семь лет, она была не только старшей по возрасту, но и, по-матерински, мудрее, сумев интуитивно почувствовать настроение Валеры. Ему был необходим именно этот – домашний и доверительный жест.

– Валера, – проговорила участливо, – вам надо выговориться. Вы слишком долго носили в себе свои беды.

– Спасибо, – послышался глухой голос Гладкова. Он поднял голову, в его глазах стояли слезы.

– Та-а-ак, – многозначительно протянул Димка и вышел из комнаты, но через минуту вернулся... с едва початой литровой бутылкой "Кремлевской" в руках. – Машуня, готовь тару.

– Дмитрий, ему сегодня идти "сдаваться", – осторожно заметил Даньшин, кивнув в сторону Гладкова. – А если и нас тепленькими за компанию загребут? Представляешь последствия? Альбина с одеждой и обувью сожрет!

– Плохо ты Альбину знаешь, – ухмыльнулся, не соглашаясь, Осенев. Если нас повяжут, она такое устроит... Придется в Приморск миротворческие силы ООН вводить. Стопки наголо, Машка!

– Я вообще-то не пью, – робко вклинился в разговор Гладков.

– И мы не пьем, – несказанно удивился Осенев. – Просто иногда напиваемся. От жизни этой "бродячей", – он быстро разлил водку.

– За что пьем? – понюхав жидкость, скривился и передернул плечами Корнеев.

– За него! – Дмитрий ободряюще улыбнулся Валере.

Собравшиеся переглянулись.

– Интересный тост, – не без иронии заметил Сергей. – Я бы сказал нетрадиционный. Есть в нем что-то паранормальное...

– Тут ты в самую точку попал, – перебил его нетерпеливо Димка и добавил загадочную фразу: – Мавр не мог ошибиться! – Увидев недоуменные лица коллег, Осенев попытался сгладить остроту и неловкость момента: – Да поймите вы все: самое страшное, что может произойти, – "второе пришествие" Клавдии. У нее, к слову, сегодня выходной. И приди ей в голову навестить квартирку горячо любимого сыночка, здесь бы, знаете, что было? Танковое сражение может отдыхать! Но она, к счастью, отбыла к сестре в деревню.

После его слов быстренько выпили и собравшиеся дружно потянулись к разложенным на подносах тарелкам с бутербродами и зеленью. В этой "гастрономической" паузе робко прозвучал голос Гладкова:

– Я всегда мечтал иметь такую собаку, как Мавр.

Народ перестал жевать и ни без удивления уставился на него. Он смутился, ощутив себя в центре внимания, к которому, похоже, не привык.

– А у тебя были собаки? – спросил Сергей.

– Нет, родители не разрешали.

– Почему?

– Не знаю. Может, считали, что она будет отвлекать меня от учебы, а, может, думали, что я не смогу за ней должным образом ухаживать. Но мне так хотелось... – он неловко вертел в руках бутерброд, вероятно, стесняясь есть при всех. Потом все-таки надкусил самую малость, прожевал и, не поднимая головы, но постепенно воодушивляясь, вновь заговорил: – Я мечтал в детстве, вот вырасту, выучусь, буду по экспедициям ездить и собака со мной. А потом мы будем возвращаться домой: я – статьи писать, материалы систематезировать и разбирать, а она – рядом лежать. Как сейчас вижу: голова – на лапах, глаза закрыты и лапы подрагивают во сне...

Лицо Гладкова приняло отрешенное выражение мечтательности и умиротворенности, совершенно не вязавшееся с хмурыми лицами сотрудников редакции, но более всего – с самой целью присутствия здесь всех этих людей, чьи мысли были заняты потрясшими город убийствами, к которым, предположительно, сидящий среди них человек, с его же слов, имел первостепенное, непосредственное отношение.

Однако в настоящий момент этот человек, по-видимому, пребывал в каком-то незнакомом для остальных мире. Он жил придуманными, несуществующими образами, недоступными пониманию других и его собственный, построенный им мир, уж так сложилось, почему-то не мог существовать в гармонии с тем, который предлагала реальная жизнь. Оттого, наверное, окружающие, за редким исключением – только очень близко и хорошо знавших его людей, зачастую относили Гладкова к категории, именуемой в просторечии "не от мира сего" – вроде нормальный, но вроде и немного... того, пограничье, одним словом.

– ... Я в детстве Джеком Лондоном зачитывался, Кервудом, Сетоном-Томпсоном, – тихо лилась речь Валеры. – А "Белый клык" настольной книгой был и до сих пор остается.

– А кроме них ты что-нибудь читал? – заглядывая ему в глаза, спросила Маша.

– Конечно, – улыбнулся он. – Массу книг по археологии и истории. Очень люблю О.Генри, Брета Гарта и Роберта Шекли.

– Совершенно разные писатели, – заметил Сергей.

– Это только на первый взгляд так кажется, – мягко не согласился Валера. – Лондон, Гарт и О.Генри в чем-то пересекаются, Шекли – фантаст, Кервуд и Сетон-Томпсон – превосходные натуралисты. Но их объединяют два направления – романтизм и человечность.

– Да? – искренне удивился Корнеев и с иронией взглянул на Гладкова. Извини, Валера, но... как бы это сказать, романтизм и человечность не совсем укладываются в тему нашего... нашей встречи.

Гладков мгновенно сник, а Сергей поймал на себе несколько осуждающих взглядов коллег. "Ну, урод, Серега, – со злостью подумал про себя Осенев. Человек помаленьку раскрываться начал, а он, как кувалдой по темечку."

– Валера, – несколько выправил положение Олег, – а что ты там про экспедиции обмолвился?

– Я хотел после школы на истфак поступать, археологией мечтал заняться. Вы знаете, мы живем в непростом месте. Городу этому не одна сотня веков. Он богат на судьбы и события, но на нем тавро убийства.

Осенева при этих словах словно ударило током. Он деонулся на стуле и неосознанно подался вперед:

– Что ты сказал?! – тон, каким он задал вопрос, заставил присутствующих замереть.

Валера, закусив губу, помолчал, но потом продолжил:

– Я понимаю, из моих уст это звучит неординарно. Вы не подумайте, я не оправдываюсь...

– Стоп! – Корнеев резко ударил ладонью по столу. – Валера, давай-ка, все по порядку.

– Я и говорю, по-порядку, – он вздохнул. – Это случилось в первый раз на базаре. Имел место небольшой инцидент. Одним словом, наш мэр делал рейд накануне праздника... – И он рассказал об эпизоде с Буровой. – ... На ней в тот день был газовый шарф – красивый, элегантный и запоминающийся. А после ее убийства, представьте, я этот шарф нашел у себя в квартире, в прихожей в шкафу...

Собравшиеся, открыв рты и затаив дыхание, слушали его повествование. Валера, чувствуя к себе неподдельный интерес и, несмотря на весь ужас переживаемых им вновь событий, приободрился.

– ... Накануне я во вторую смену работал. Приехал на дежурке поздно ночью, часа в два. Спать не хотелось, а тут еще Егора встретил, из соседнего подъезда. Он тоже когда-то археологией увлекался. Зашли к нему, потом у меня посидели. Он ушел, а я в сон, как в пропасть провалился. И точно помню, что ночью мне тот "рыночный кошмар" снился, с Буровой. Проснулся где-то около двенадцати дня. А дней через пять полез за чем-то в шкаф и... – Гладков судорожно сцепил пальцы рук и побледнел, – ... увидел ее шарф. Сначала не мог понять, откуда он у меня. Потом вспомнил сон, да еще и убийство это – весь город на голове стоял, – я совсем потерялся. Дальше – больше: очки Кондратьева нашел и зонтик этого, третьего, Лизунова. – Он устремил жуткий взгляд в пространство и после продолжительной паузы вдруг выдал: – А сегодня я чуть отца Иосафа не убил.

– К-а-ак эт-т-то? – заикаясь, выдохнула Маша.

– С утра в церковь решил сходить, – стал пояснять Валера упавшим голосом. – После того, как вам, Дмитрий, позвонил. Если честно, сам не пойму, что меня туда потянуло. В церкви прихожан не было, рано слишком. Отец Иосаф присел со мной рядом, мы разговорились. И я... Я. сказал, что... Я сказал ему, что я – убийца.

– Ну ты даешь! – воскликнул Сергей. – А он что?!

Валера как-то странно взглянул на него:

– Он ответил, что у меня... Божий дар, но я не верю в Бога и оттого не осознаю его... То есть, это... дар его.

– Ничего себе дар, – покачал головой Даньшин.

– Я о том же подумал: спятил старик. Ему ведь под девяносто уже. Но он с таким сочувствием ко мне отнесся. – Валера вновь побледнел: – И тут на меня это накатывать стало. Все поплыло, туман перед глазами. То, что я увидел... – он зажмурился и затряс головой.

Люди в комнате стали испуганно переглядываться. Сергей с Дмитрием, не сговариваясь, напружинились, готовые в любую минуту рвануться и броситься на Гладкова. Но тот сидел, не шелохнувшись. Осенев обвел взглядом ошеломленных коллег, мимолетно "зацепив" глазами "Кремлевку".

– Серега, наливай! – приказал Осенев.

– Есть! – четко отреагировал тот, с молниеносной быстротой разлив водку.

Не чокаясь, быстро выпили, но закусывать никто не стал. Все взоры устремились на Валеру.

– Я был в Освенциме. Это такая жуть... такой кошмар... – произнес он страшным, замогильным голосом.

– Извини, пожалуйста, я не понял: где ты был? – склонив голову набок и подавшись вперед, спросил Корнеев, причем выражение лица у него было в этот момент совершенно идиотским.

Справедливости ради стоит сказать, что у остальных оно было тоже не лучше: приоткрытые рты и вытаращенные глаза, с отраженным в них интенсивным мыслительным процессом, но... далековато за гранью нормального.

– Я никогда не был в Польше, – Гладкова начала бить нервная дрожь, слова давались ему с трудом. – Но я могу с точностью до мельчайших деталей описать людей и станцию, куда прибывали эшелоны. Я был в одном из вагонов... В этом вагоне был и отец Иосаф, только молодой. Я по глазам его узнал. А когда пришел в себя, то увидел, что он – живой. Без этой страшной раны на шее... – Гладков, не в силах справиться с охватившим его волнением, попросил Корнеева: – Сережа, не могли бы вы налить еще? Пожалуйста... – И пока тот покорно выполнял его просьбу, закончил: – Он ждет меня сегодня в церкви в шесть часов. Сказал, чтобы я пришел. Я пообещал. Ну вот и... все, – Валера схватил рюмку и махом опрокинул ее.

Сотрудники редакции, не сговариваясь, повторили его маневр. Оставшиеся бутерброды на этот раз вмиг расхватали.

– Валера, – замявшись, обратилась к нему Мария, – ты не пробовал обращаться к психиатру?