Текст книги "Око за око"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Детеныш лежал на мягком матрасе, на котором спал – когда спал. Недавно Томалссу пришлось сделать проволочную ограду вокруг матраса, потому что у детеныша – наконец – появились простейшие нейромышечные умения, и он скатился на пол. Птенцы Расы на этом этапе жизни становились агрессивными маленькими хищниками, и главная задача взрослых самцов заключалась в том, чтобы помешать им причинить вред себе и окружающим. Тосевитский детеныш мог навредить себе только одним способом – упасть и удариться.

Маленький тосевит посмотрел на Томалсса своими черными узкими глазами, и его подвижное лицо сморщилось – Томалсс уже знал, что это выражение дружелюбия. Потом он принялся размахивать руками и ногами, словно хотел подчеркнуть свое хорошее отношение к Томалссу. Большую часть времени казалось, будто он не имеет ни малейшего представления о том, что у него есть конечности. Впрочем, порой у Томалсса возникало ощущение, будто детеныш учится пользоваться руками.

Птенец издал длинную серию бессмысленных звуков, которые всякий раз, когда Томалсс их слышал, приводили его в трепет. Малыши Расы никогда не шумели – совершенно разумное поведение с точки зрения эволюции. Если ты помалкиваешь, у тебя больше шансов остаться в живых, чем если ты будешь во всеуслышание объявлять о своем присутствии.

– Ты самый мерзкий представитель самой мерзкой планеты, – сказал Томалсс.

Детеныш издал новую серию булькающих звуков и принялся дрыгать ногами. Ему нравилось, когда Томалсс с ним разговаривал. Но уже в следующее мгновение птенец принялся хныкать. Ящер знал, что это значит: маленький тосевит хочет, чтобы его взяли на руки.

– Иди сюда, – сказал он и, наклонившись, поднял.

Уродливая голова больше не болталась из стороны в сторону, и Томалссу не нужно было ее поддерживать, как в самом начале. Теперь детеныш мог вертеться и разглядывать все вокруг. Ему нравилось, когда Томалсс прижимал его к своей теплой коже. Как только рот птенца коснулся плеча Томалсса, он принялся сосать, словно оттуда выделялась жидкость. Влажное прикосновение вызвало у Томалсса чудовищное отвращение. Маленький тосевит сосал все, на что натыкался его рот, он причмокивал даже во сне.

– И что мне с тобой делать? – спросил Томалсс детеныша, словно тот его понимал.

Самцы Расы часто принимали участие в долгосрочных исследовательских проектах, но растить детеныша Больших Уродов до тех пор, пока он не повзрослеет? Сначала Томалсс именно это и собирался сделать, но если придется так много работать неизвестно сколько лет…

– Я просто умру, – сообщил он детенышу. Тот пошевелился, услышав его голос, – общительное существо. – Я умру, – повторил исследователь.

Казалось, детеныш понял, что Томалсс повторил фразу, и она ему понравилась, потому что малыш рассмеялся Томалсс уже достаточно хорошо знал тосевитов, чтобы разбираться в их реакциях.

– Я умру, – повторял он снова и снова.

Детенышу это понравилось, и он принялся веселиться. Маленький тосевит смеялся, дрыгал ногами и визжал, но вскоре шутка ему надоела, и он раскапризничался

Томалсс дал ему бутылочку с питательной жидкостью, и птенец начал жадно сосать Значит, снова наглотается воздуха. Когда это происходило, воздух следовало выпустить из его тела. Он выходил со слегка переваренной жидкостью, которая воняла хуже, чем то, что выливалось с другого конца детеныша.

Томалсс радовался тому, что маленький тосевит производит впечатление здорового существа – если забыть обо всех его мерзких проявлениях. Раса по-прежнему очень мало знала про тосевитскую биохимию и патогенез. Однако и сами Большие Уроды невежественны в этой области, как, впрочем, и во всех остальных, если не считать военного дела. В некоторых не-империях делали прививки против часто встречающихся болезней, а кое-кто даже приблизился к изобретению антибиотиков. Но не более того.

Томалсс не знал, стоит ли ему сделать детенышу прививки, которые принято делать у Больших Уродов Маленький тосевит ведь обязательно войдет в контакт со своими сородичами. У Больших Уродов имелось понятие «детские болезни»: они легко протекали в раннем возрасте и приводили к серьезным последствиям, если ими заражался взрослый. От этих мыслей Томалссу, который никогда в жизни ничем не болел, становилось не по себе. Впрочем, исторические исследования показывали, что и Раса пережила нечто подобное – только в далеком прошлом.

Детеныш начал плакать. Томалсс уже слышал подобный звук раньше и сразу понял, что маленький тосевит сильно расстроен. Он знал причину: воздух, который птенец заглотал, опустился в желудок и причиняет маленькому тосевиту боль. Он взял тряпку для отходов и положил себе на плечо.

– Давай, выпусти воздух, – сказал он птенцу и похлопал его по спине.

Тот принялся извиваться и дергаться, испытывая невероятные мучения из-за того, что сам с собой сотворил. И в очередной раз Томалсс подумал, что кормление маленьких тосевитов устроено неэффективно и отвратительно.

Детеныш издал слишком громкий и низкий звук для существа его размеров и перестал дергаться – значит, ему стало лучше. Кислый запах, который достиг хеморецепторов Томалсса, указал, что тосевит действительно выплюнул часть питательной жидкости. Томалсс порадовался, что положил на плечо тряпку: выделения не только мерзко пахли, они еще и растворяли краску на теле.

Он уже собрался положить птенца на матрас, когда тот издал другой звук, который Томалсс тоже хорошо знал: хриплое ворчание. И уже в следующее мгновение ученый почувствовал тепло на руке, поддерживающей нижнюю часть маленького тосевита. Томалсс устало зашипел, вздохнул, развязал завязки, которые удерживали на животе маленького тосевита кусок ткани, и швырнул грязную тряпку в закрытый бак в шкафу, где уже лежало несколько таких же тряпок, испачканных детенышем за сегодняшний день.

Прежде чем он успел надеть на него новую, тот выпустил длинную струю жидкости вслед за твердыми (точнее, полужидкими) выделениями, которые появились первыми. Томалсс вытер детеныша и шкаф, сказав себе, что позже следует все продезинфицировать. Пока он его протирал, детеныш чуть не свалился на пол. Томалсс успел поймать его в последний момент.

– От тебя одни неприятности! – вскричал он, а детеныш громко завопил и стал издавать тосевитские звуки, обозначающие смех; видимо, считал, что Томалсс очень забавно злится.

Неожиданно Томалсс заметил, что кожа детеныша вокруг анального отверстия и гениталий покраснела и слегка воспалилась. Такое уже и раньше случалось; к счастью, одно из средств, разработанных Расой, помогало. Томалсс не переставал удивляться, как организм может страдать от своих собственных отходов. Его чешуйчатая кожа никогда не знала подобных проблем.

– Впрочем, – сказал он, обращаясь к птенцу, – у меня нет привычки размазывать по своему телу собственные отходы.

Детеныш громко рассмеялся. Он был вымыт, сыт, справил свои естественные надобности и чувствовал себя довольным.

Измученный, измазанный отходами детеныша Томалсс не мог сказать того же про себя.

* * *

День клонился к закату, и небо затянули тяжелые черные тучи. Впрочем, иногда солнцу удавалось выглянуть ненадолго, но оно тут же пряталось за темной завесой. Людмила Горбунова с сомнением посмотрела на небо. В любой момент может начаться осенний дождь, который будет поливать не только Псков, но и всю западную часть Советского Союза. А дожди означают грязь – осеннюю распутицу. Тогда сражаться будет практически невозможно.

Псков по-прежнему оставался в руках людей, и Людмила этим гордилась, хотя и была вынуждена признать, что немцы сделали немало для защиты от ящеров старинного русского города. Она тоже внесла свою лепту в то, чтобы сохранить Псков, и империалистические агрессоры в этом году атаковали город совсем не так активно, как в прошлом. Может быть, когда снег придет на смену дождю и грязи, армия людей в Пскове (включая фашистских зверей) покажет инопланетным завоевателям, что такое настоящие солдаты.

В прошлом году весь мир узнал, что ящеры не любят зиму. Людмила надеялась, что в этом будет то же самое. Она уже доказала, что «кукурузник» может пролететь практически всюду. Его мотор охлаждался при помощи воздуха, и ей не приходилось беспокоиться о том, что охладитель замерзнет и превратится в лед, как случалось у больших самолетов. Если у нее будет топливо и масло, она сможет летать.

Имея в качестве механика Георга Шульца, она всерьез задумывалась о том, что могла бы летать и без масла с горючим. Чем больше он колдовал над ее маленьким У-2, тем больше Людмила удивлялась тому, что до его появления ее самолеты не разваливались на части.

Она посмотрела на свои руки – под ногтями, на ладонях и костяшках чернели полоски жирной грязи. Людмила решила, что даже парная баня не поможет от этого избавиться. Она много занималась своим самолетом и знала, что стала гораздо более опытным механиком, чем те, кто работает в наземных командах. Но Шульц творил чудеса с гаечным ключом и плоскогубцами в руках, не говоря уже о потрясающем чутье, которое помогало ему находить неполадки в машине. Иногда Людмила думала, что одним из его родителей был самый настоящий биплан.

Она шагала в сторону аэродрома. Домов становилось все меньше, поскольку он располагался между городом и лесом, где прятались партизаны, пока русские и немцы не объединились в борьбе против ящеров.

Если не знать, где находится аэродром, можно легко пройти мимо – русские сумели идеально спрятать посадочное поле и прилежащие к нему постройки. Ящеры множество раз бомбили ложный аэродром, расположенный в нескольких километрах отсюда, но настоящий так и не сумели найти. «Кукурузники» стояли под сетками, прикрытыми настоящим дерном. Следы, которые оставались после того, как самолет приземлялся или взлетал, тоже маскировали дерном. Нигде не видно было охраны, зато на фальшивом аэродроме ее расставили даже больше, чем нужно.

Людмила засунула руку в карман и вытащила компас. Она не доверяла тому, который находился на панели управления.

Похоже, какой-то идиот из наземной команды постоял возле него с магнитом в руках. Так или иначе, у нее имелся другой компас, по которому она и проверила направление.

Ей пришлось некоторое время вглядываться, чтобы отыскать первый биплан, спрятанный от посторонних глаз. Она начала считать: ее самолет был пятым в ряду. Остановилась у нужной траншеи, наклонилась и посмотрела вниз. Да, там кто-то есть, она слышала приглушенные голоса.

– Боже мой, – прошептала она едва слышно.

Чтобы не нарушить маскировку, никто, даже наземная команда, не должен был находиться около самолетов, если они не отправлялись на выполнение задания. Неужели ящерам удалось найти предателя, который согласился на них работать? Людмила считала, что такое невозможно, – впрочем, она не знала, сколько советских граждан согласились добровольно сотрудничать с фашистами.

Как можно тише она вытащила из кобуры пистолет. Затем на цыпочках подошла к более глубокой части траншеи, чтобы ее появление стало неожиданностью для врага. Прежде чем приподнять край маскировочной сетки, она снова прислушалась. Голоса звучали тише. Людмила удовлетворенно кивнула. Она устроит мерзавцу такое представление, которое он запомнит до конца жизни – впрочем, жить ему осталось недолго.

Людмила проскользнула под брезент и спрыгнула на дно траншеи, которое находилось примерно в трех метрах ниже уровня земли. Она приземлилась неудачно, но даже не пыталась удержаться на ногах. Если по несчастной случайности у подонка тоже есть оружие, лежа на земле, она представляет собой не такую удобную мишень.

Под брезентом было темно, но Людмила смогла разглядеть под крылом «кукурузника» белое тело… нет, два тела: об этом она не подумала. Оба лежали на земле. Неужели они услышали, как она спрыгнула вниз?

– А ну-ка, стойте! – заорала она и направила пистолет на предателей.

Только сейчас она сообразила, что люди на земле без одежды.

– Боже праведный! Это ты, Людмила Вадимовна? – крикнул Георг Шульц. – Сначала ты меня отвергла, а теперь собираешься прикончить за то, что я нашел себе другую? Ты спятила?

– Боже мой! – повторила Людмила, на сей раз значительно громче, фыркнула, а потом расхохоталась. – Я думала, вы саботажники и решили сломать мой «кукурузник», а не занимаетесь… нет… – Она так развеселилась, что не смогла договорить.

– Не смешно, – проворчал Шульц.

Он поднялся на ноги и принялся быстро одеваться. Его подружка не отставала. Глаза Людмилы приспособились к полумраку, и она узнала Татьяну Пирогову.

– Извините, – едва слышно проговорила Людмила, стараясь сдержать смех. – Я пришла установить на самолете запасной компас и…

Она снова представила себе, чем они тут занимались, и закашлялась.

К ней подошла Татьяна Пирогова, которая оказалась на несколько сантиметров выше Людмилы.

– Если ты когда-нибудь кому-нибудьрасскажешь о том, что здесь видела, – сердито прошипела она, – я тебя прикончу. Ты меня поняла?

Даже в полумраке было видно, как яростно сверкают ее голубые глаза.

– Ты забыла застегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки, дорогуша, – ответила Людмила. Рука Татьяны невольно метнулась к шее, а Людмила продолжала: – Я не люблю сплетничать, а ты совершила большую ошибку – не стоило мне угрожать.

Татьяна повернулась к ней спиной. Людмила посмотрела на Георга Шульца и перешла на немецкий:

– Постарайся убедить ее, что я просто счастлива. Наконец-то ты нашел себе подружку и теперь, может быть, отвяжешься от меня. Ради такого везения я буду молчать как рыба. А на ее пустые угрозы мне плевать.

– Это не пустые угрозы, – ответил Шульц тоже по-немецки.

Наверняка не пустые. Татьяна, которая ловко управлялась со своим снайперским оружием, была настоящим, причем очень опасным солдатом. А еще Людмила знала, что Шульц тоже умелый солдат, даже без своего танка. Наверное, именно любовь к войне и привлекла их друг к другу. Но Людмила и сама не была новичком и не боялась их.

Шульц попытался что-то сказать Татьяне на смеси немецкого и русского, на которой разговаривал с Людмилой. Татьяна сердито от него отмахнулась.

– Отвали! – рявкнула она, быстро развернулась и легко выбралась из-под сетки наружу.

Несмотря на ярость, она не забыла поправить сетку, чтобы не нарушить маскировку.

– Могла бы подождать пару минуточек, прежде чем на нас набрасываться, – сердито проворчал Шульц.

Значит, ничего у него не вышло. Людмила снова расхохоталась.

– Не смешно, – прорычал он.

Неожиданно она сообразила, что они здесь одни и вокруг никого нет. Если бы не пистолет, она бы испугалась, а так Людмила знала, что сумеет за себя постоять.

– Очень смешно, – заявила она, чувствуя в руке приятную тяжесть оружия. – Слушай, в следующий раз, когда соберешься прийти сюда с подружкой, сдвинь один из камней, придерживающих сеть. Я же не знала, что около самолета кто-то есть, а когда услышала шум, решила, что это саботажники, а не… любовники.

Шульц, который немного успокоился, кивнул.

– Так я и сделаю, – сказал он, а потом мрачно добавил: – Если он будет, следующий раз.

– Наверняка будет. – Людмилу удивил собственный цинизм. – А почему Татьяна так расстроилась, когда я застукала ее с тобой? – спросила она. – Ей плевать на то, что кто-нибудь узнает про ее шашни с англичанином… кажется, его зовут Джоунз.

– Да, – ответил Шульц. – Но он англичанин. Это нормально. Если ты не заметила, я немец.

– А, понятно, – сказала Людмила.

Она действительно все поняла. Прекрасная Татьяна сейчас стреляла из снайперской винтовки по ящерам, но оттачивала она свое мастерство на немцах. Татьяна ни от кого не скрывала, что продолжает ненавидеть немцев – всех подряд, – кроме, как выяснилось, одного определенного индивидуума. Если про это станет известно, она будет скомпрометирована во многих отношениях.

– Если она так сильно ненавидит немцев, что она нашла в тебе?

– Она говорит, что мы оба убийцы. – Георг Шульц смущенно переступал с ноги на ногу, словно не мог решить, нравится ли ему такое заявление.

Людмила считала, что оно не только верно, но и подтверждает ее догадку. Как же приятно чувствовать себя умной!

– Ну, господин убийца… – сказала она. – Ты, наверное, обидишься, если я стану называть тебя «товарищ»? Пожалуй, нам пора.

Она немного нервничала, выбираясь из-под сети. Если Шульц решит сотворить какую-нибудь мерзость, сейчас – самый подходящий момент. Но он спокойно вылез вслед за ней, а потом оглянулся на У-2.

– Проклятье, – сказал он. – Я был уверен, что нам никто не помешает.

– Никогда не знаешь, какие ловушки тебе приготовила судьба, – ответила Людмила, имея в виду жизнь в целом, а не только попытки переспать с хорошенькой женщиной.

– Да уж! – Георг Шульц расхохотался.

Теперь, после всего, он тоже посчитал случившееся забавным. Впрочем, несколько минут назад они с Татьяной придерживались совсем другого мнения. Людмила для себя решила, что подобный эпизод ейлично никогда не показался бы смешным, никогда!

Она искоса посмотрела на Шульца. И едва заметно улыбнулась. И, хотя она никогда не скажет этого вслух, она считала, что Шульц и Татьяна отлично подходят друг другу.

* * *

Дэвид Гольдфарб сидел в телеге с соломой, которая везла его на север, в сторону Ноттингема. Рядом с ним устроились парни в потрепанной грязной форме военно-воздушных сил. Все они крепко спали, кое-кто храпел, да так громко, словно работал мотор истребителя.

Гольдфарб жалел, что не может лечь рядом и провалиться и приятный сон. Он оглядывался по сторонам, наслаждаясь пейзажем, которого не слишком коснулась война. В последнее время подобные картины встречались нечасто.

С попутчиками его объединяла лишь видавшая виды форма. Когда ящеры вошли в Англию, все думали только об одном – нужно победить их всеми доступными способами. После того как неприятель разбомбил Брантингторп, Гольдфарб превратился в пехотинца и сражался с врагом, не жалуясь на судьбу.

Теперь же, когда ящеров изгнали из северной части Британии, а на юге инопланетяне терпели поражение за поражением, начальство снова задумалось о будущем. Как только кому-нибудь из офицеров удавалось найти представителя военно-воздушных сил, призванного в наземную армию, его тут же отправляли на новое место службы. Вот почему Гольдфарб оказался здесь.

Приближалась ночь. Лето постепенно уходило, уступая место осени, и дни становились короче. Даже тот факт, что время перевели на два часа, ничего не изменил. На полях женщины и старики собирали урожай. Вместо техники они использовали лошадей, быков и ослов, совсем как во времена Наполеона, Вильгельма Завоевателя или императора Клавдия. Люди снова, как и тогда, будут голодать.

Телега миновала сожженную ферму, земля вокруг была покрыта воронками от бомб. Война не обошла стороной северные земли Лестера, просто вела себя здесь не так жестоко. На мгновение пейзаж показался ему до боли знакомым и родным. Гольдфарб сердито покачал головой.

– Когда мы доберемся до Уотнолла? – тихо, чтобы не разбудить своих спутников, спросил он возницу.

– Думаю, к ночи, – ответил маленький сморщенный старикан, который шевелил челюстью, даже когда молчал.

Гольдфарб уже видел такое раньше и знал, что, скорее всего, старик привык жевать табак и не мог отказаться от привычки, несмотря на то что табак давно исчез.

– А мы будем останавливаться еще раз, чтобы перекусить? – спросил он.

– Не, не будем, – ответил возница, и Гольдфарб не нашелся, что сказать.

Пошарив в карманах, он обнаружил половинку ячменной лепешки, про которую забыл. Она так засохла, что он боялся сломать об нее зубы, но все равно принялся терпеливо грызть. Получалось не слишком хорошо. В животе у него заурчало, желудок явно остался недоволен угощением, даже после того, как Гольдфарб слизнул крошки с пальцев.

Он показал на корову, которая паслась на поле.

– Давайте остановимся, пристрелим ее и сделаем себе отличные бифштексы.

– Думаешь, смешно, да? – спросил возница. – Если ты хотя бы рискнешь слишком долго разглядывать эту корову, из кустов тут же появится какой-нибудь старик вроде меня и снесет тебе башку, уж можешь мне поверить. Знаешь, приятель, почему ему удалось сберечь свою корову? Совсем не потому, что он со всеми такой ласковый и нежный.

Поскольку возница, скорее всего, был прав, Гольдфарб замолчал.

Ночь опустилась как-то сразу, словно землю вдруг окутал черный занавес. Гольдфарб собрался устроиться в соломе рядом со своими спутниками, но тут ему в голову пришла новая мысль:

– А кроме штаба вооруженных сил, чего еще найдется в Уотнолле? – спросил он, пытаясь подделаться под простую речь возницы.

– Ничего, – ответил тот. – Там до войны даже деревни не было.

– Какое печальное известие, – пробормотал Гольдфарб, внезапно переходя на грамотный язык выпускника Кембриджа.

«Интересно, как дела у Джерома Джоунза? – подумал он. – И вообще, жив ли он?»

– Уотнолл рядышком с Ноттингемом, – сказал возница, который впервые добровольно открыл рот с тех пор, как они пустились в путь. – Пара миль всего.

Радость, которая охватила Гольдфарба, когда он услышал первую фразу возницы – Ноттингем большой город, а значит, там наверняка работают пивные и кинотеатры, когда есть электричество, а также, естественно, живут женщины, – улетучилась через несколько секунд. Если не удастся раздобыть велосипед, несколько миль в военное время, да еще в конце осени, – это слишком много. С таким же успехом Ноттингем мог находиться и на Луне.

Он зарылся в солому, словно мышь-соня, устроившаяся в своем гнезде на зимнюю спячку. Один из парней, не просыпаясь, ударил его локтем в бок. Гольдфарб не обратил на это никакого внимания и лег поближе к нему, стараясь согреться. Он заснул через несколько минут, хотя и сомневался, что это возможно.

Гольдфарб проснулся и понял: что-то изменилось.

– Что происходит? – спросил он, садясь и вытряхивая из волос солому.

Один из парней, ливерпулец, который сказал, что его зовут Генри, ответил, прежде чем возница успел открыть рот.

– В Ноттингем приехали, приятель, вот что. Пожрать дадут.

Судя по акценту, до войны он работал на заводе – как его отец, а до него дед.

– Классно!

Гольдфарб принялся отряхивать солому с одежды, стараясь приобрести презентабельный вид – насколько возможно. Впрочем, он зря старался. Стояла ночь, да и форма у него была в жутком состоянии. С черного неба на землю смотрели звезды, но разогнать мрак им не удалось, а луна еще не вышла.

– У нас есть для вас супчик, ребята, – послышался из темноты женский голос; Гольдфарб смог разглядеть только силуэт, и все. – Вот, держите миски. Осторожно, горячие.

Суп с капустой, картошкой и морковкой действительно оказался очень горячим. В своей миске Гольдфарб не обнаружил ни кусочка мяса, но, судя по вкусу, цыпленок там пробегал.

– Отличная вещь, прямо праздник живота, – радостно воскликнул Генри, а его спутники на разные голоса – но не слишком внятно – его поддержали. Возница тоже.

– Парни, когда доедите, отдайте мне миски, мы накормим других голодных ребят, которые к нам приедут, а может, и своих тоже, – сказала женщина.

Гольдфарб не видел ее, не знал, молодая она или старая, красивая или уродливая. Еда, а главное, ее доброта заставили его почувствовать к ней почти любовь.

Когда все миски и ложки вернулись к женщине, возница сказал:

– Забирайтесь назад.

Лошади сдвинулись с места и зашагали дальше. Гольдфарб успел только громко поблагодарить женщину, которая их накормила.

Возница оказался прав – они добрались до Уотнолла к середине ночи. Переход оказался неожиданным: они ехали по открытой местности – и вдруг оказались среди хижин и зданий, которые, казалось, возникли из пустоты. Собственно, Уотнолл и был пустотой. Они проехали мимо пулеметов, около которых стояли солдаты, встретившие их радостными криками:

– Ну что, ребятишки, пришла пора немного поработать? Хорошо отдохнули?

– Отвяжитесь, – прорычал Гольдфарб под возмущенные вопли своих спутников; солдаты приветствовали их веселым смехом.

– Они палили по врагу, который летал у них над головами, – возмутился Генри. – Им не нужно было помнить, что их в любой момент может подстрелить какой-нибудь вонючий ящер. Лично я считаю, что тут просто курорт.

– Аминь, – сказал Гольдфарб, и его спутники согласно закивали, приправив согласие солеными ругательствами.

Если ты не пилот, служить в военно-воздушных силах не так опасно, как в пехоте. Но понять это можно, только когда приходится прижиматься брюхом к земле и молить всех святых, чтобы на сей раз пронесло.

Возница натянул вожжи, и лошади остановились. Одна тут же опустила голову и принялась щипать траву.

– Такси доставило вас на место, ребята, – сказал старик. – Идите туда.

«Туда» оказалось бараком типа «Ниссен», его очертания выделялись на фоне темного неба. Гольдфарб спрыгнул на землю и зашагал к бараку. Некоторые его спутники задержались, недовольно ворча, но Гольдфарб радовался, что может снова вернуться к работе, которую умел делать лучше всего.

Он открыл дверь и прошел через две занавески, закрывавшие вход. Внутри горели свечи и фонари, электричества не было, но все равно после улицы свет показался ему ярким. Усталый сержант знаком показал ему на стол, заваленный бумагами.

– Итак, посмотрим, куда мы сможем вас направить, – сказал он и пригляделся к потрепанной форме Гольдфар-ба. – Похоже, вам крепко досталось.

– Человек делает то, что должен, – пожав плечами, ответил Гольдфарб.

– Да уж, – кивнув, согласился сержант и вытащил анкету и огрызок карандаша. – Очень хорошо… докладывайте.

Гольдфарб назвал свое имя и фамилию, чин и личный номер. Сержант все старательно записал.

– Какая у вас специальность, э-э-э… Гольдфарб?

– Я специалист по радарным установкам, сэр.

Сержант собрался записать ответ, но тут же поднял голову и удивленно уставился на Гольдфарба.

– Специалист по радарным установкам? Кто-то, наверное, окончательно спятил, отправив вас в пехоту! Как такое могло произойти, черт подери?

– Я служил к югу от Лестера, сэр, когда ящеры разбомбили нас. Мы отбили их нападение, но они разрушили все, что можно было разрушить, и наше подразделение просто перестало существовать. Я прибился к каким-то солдатам и… – Он развел руками. – Вы же знаете, как это бывает, сэр. Я хотел сражаться и пошел в пехоту, у меня не было выбора – найти своих я не мог.

– Если бы за последние две недели мне платили по фартингу за такие истории, я стал бы самым богатым человеком в Англии. Но специалист по радарным установкам… – Он ухмыльнулся, и Гольдфарб понял, что он значительно моложе, чем кажется на первый взгляд. – Я получу благодарность за то, что нашел вас, уж можете не сомневаться. Где находилось ваше подразделение и чем вы занимались?

– Я не могу ответить на ваш вопрос, – сказал Гольдфарб.

В самом начале войны с Германией работа над радарными установками считалась сверхсекретной. Ящеры знали о радарах больше, чем англичане могли рассчитывать узнать за целое поколение, но от старых привычек трудно отказаться.

– Где находилось ваше подразделение и чем вы занимались? – повторил свой вопрос сержант с видом человека, умеющего справляться с самыми сложными ситуациями. – Нечего отнимать у меня время.

Спутники Гольдфарба стояли у разных столов и сообщали сведения о себе.

– Я служил в Брантингторпе, сэр, под началом полковника авиации Хиппла. Мы занимались тем, что искали способ установить радар на истребители типа «метеор» и изучали захваченные у ящеров радарные установки.

– В таком случае вас следует отдать под трибунал за то, что вы позволили кому-то – будь он хоть сам фельдмаршал – помешать вам продолжать вашу работу, – заявил сержант. Увидев тревогу, отразившуюся на лице Гольдфарба, он быстро добавил: – Не волнуйтесь. Вам ничего не грозит. Но если бы вас пристрелили, мы лишились бы ценного специалиста.

– Ящеры разбомбили Брантингторп, сэр, – сказал Гольдфарб. – Я даже не знаю, жив ли полковник Хиппл.

– Если он убит, его заменил кто-то другой, – уверенно проговорил сержант. – А если все погибли, значит, работами будете руководить вы.

– Я? – Гольдфарб пришел в такой ужас, что у него сорвался голос. – Я… не слишком… я мало знаю. Понимаете…

– Если вы знаете больше тех, кто мог бы этим заняться, возглавите лабораторию, – настаивал на своем сержант. Повернувшись к офицеру, сидевшему за соседним столом, он сказал: – Прошу меня простить, сэр, у меня тут парень, который не только является специалистом по радарным установкам, но он еще и работал в группе, которая занималась сверхсекретными проектами.

– Подождите минутку, – сказал офицер военному, стоявшему у его стола.

Он долго рассматривал Гольдфарба, а потом с деланным отчаянием воздел глаза к небесам:

– Вы говорите, что служили в Брантингторпе, а вас отправили в пехоту? Боже всемогущий, иногда я думаю, что мы заслуживаем поражения в этой войне – исключительно з собственную глупость.

– Сэр, ящеры разбомбили базу. Я хотел отомстить им любым доступным мне способом, – проговорил Гольдфарб. – Никто не призывал меня в пехоту – я хотел сражаться.

– Молодой человек, это говорит о вашей личной глупости. – Офицер, скорее всего, был на пару лет старше самого Гольдфарба. – Вы причините им гораздо более значительный урон, сражаясь при помощи головы, а не с винтовкой в руках. Сержант, соединитесь с Лондоном. Спросите у них, куда следует определить вашего специалиста по радарным установкам, и проследите, чтобы он туда попал. – Он повернулся к терпеливо ждущему своей очереди парню. – Продолжайте. Вы сказали, что специализировались на обслуживании самолетов?

– Идите за мной, – поднимаясь из-за стола, приказал сержант Гольдфарбу.

– Вы можете позвонить в Лондон? – удивленно спросил Гольдфарб, который следовал за ним. – Я думал, телефонная связь давно нарушена.

– Гражданские линии – да, и, пожалуй, их не скоро починят, – ответил сержант. – Здесь осторожнее, стоит сойти с тропинки – и увязнешь по колено в грязи. А насчет телефона – разве можно воевать, не имея связи с другими районами?

– Думаю, нельзя. – Гольдфарб не видел тропинки, и потому каждый шаг превращался в волнующее приключение. – Трудно, наверное, было сохранить телефонную связь, когда ящеры стояли поблизости от Лондона?

– Трудно, – весело согласился с ним сержант. – По правде говоря, пару раз нас отрезали. Но если закопать кабель в землю, увидеть его непросто, а наши техники продемонстрировали чудеса героизма и ловкости, сумев пробраться на занятую врагом территорию и все починить. Ну, вот мы и пришли.

Он открыл дверь землянки, стены которой уже начали разрушаться, хотя она простояла всего пару лет. Миновав маскировочные занавески, они оказались в душной комнате, где возле диковинного полевого телефона скучал капрал.