Текст книги "Срок авансом (антология)"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Айзек Азимов,Роберт Шекли,Эрик Фрэнк Рассел,Генри Каттнер,Артур Чарльз Кларк,Фредерик Браун,Уильям Тенн,Томас Майкл Диш,Роберт Абернети,Томас Л. Шерред
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Если бы зеркальное отражение было абсолютно точным, мы ничего не. добились бы. Но одно различие существует. Ведь кто – то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто – то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давайте – ка мне Р. Престона, а если запись допроса Р. Айда готова, я хотел бы ее просмотреть.;

На стене вновь появилось изображение. Р. Престон ничем не отличался от Р. Айда, если не считать узора на грудной пластинке.

Добрый день, Р. Престон, – сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р. Айда.

– Добрый день, сэр, – ответил Р. Престон. Голос его ничем не отличался от голоса Р. Айда.

– Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?

– Да, сэр.

– И давно ты у него служишь?

– Двадцать два года, сэр.

– И репутация твоего хозяина для тебя важна?

– Да, сэр.

– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

– Да, сэр.

– Наравне с его жизнью?

– Нет, сэр.

– Наравне с репутацией какого – нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р. Престон сказал:

– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли сказал:

– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например, Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

– Да, сэр.

– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?

– Нет, сэр.

– Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

– Да, сэр.

– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин; Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный проступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он успеет искупить свой поступок. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нем. Эта Попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создается гораздо более серьезное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен – из – за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое еще осталось твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение доктора Себбета намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р. Престон сказал ровным голосом:

– Мои показания были ло… Внезапно он умолк и больше не издал ни одного звука.

– Так что же ты хотел сказать, Р. Престон? – спросил Бейли. Робот молчал.

– Боюсь, друг Элидж, – вмешался Р. Даниил, – что Р. Престон находится в состоянии полного отключения. Он вышел из строя.

– Наконец – то мы добились асимметричности, – сказал Бейли. – Теперь мы можем установить, кто виновен.

– Каким же образом, друг Элидж?

– А вот подумайте. Предположим, я – человек, который не совершил преступления, что известно моему личному роботу. Мае не нужно предпринимать никаких действий. Мой робот скажет правду и подтвердит мои слова. С другой стороны, если я – человек, который совершил преступление, мне будет нужно, чтобы мои робот солгал. А это сопряжено с определенным риском: хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду окажется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного, надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего прикажет роботу солгать. В результате Первый Закон будет подкреплен Вторым Законом, и, возможно, в значительной степени.

– Это выглядит логичным, – заметил Р. Дэниел.

– Предположим, мы имеем; по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких – либо последствий. Второй робот переключится с сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

– А поскольку Р. Престон впал в состояние полного отключения…

– Значит, хозяин Р. Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и порекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен переговорить с капитаном без свидетелей.

– Ну конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р. Дэниел вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р. Дэниел вернулся через полчаса, и эти полчаса были, пожалуй, самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранять полную невозмутимость, когда спросил:

– Ну так что же, Дэниел?

– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просит передать вам, что он в восторге. И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниел, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

– Постараюсь, друг Элидж. Разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

– Валяйте.

– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правда должен быть легким, а переход от правды ко лжи – трудным? Это означало бы, что полностью отключившийся робот собирается вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р. Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

– Совершенно верно, Дэниел. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт – то признался. Разве нет?

– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.

– Дело в том, Дэниел, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как я стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов, я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

– Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

– Черт побери, Дэниел, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо правды и лжи. А именно – возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.

– Да, конечно, но что из этого следовало?

– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к атриумам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт. еще осталось твоему

Р. Дэниел довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лиджу Бейли руку.

– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи. Бейли сердечно потряс протянутую руку.

– Если можно, Дэниел, – не до очень скорой.

Леонард Ташнет. Практичное изобретение

Я человек практичный, не то что мои сыновья, хотя они и умные ребята. А ума у них хватает, ничего не скажешь. Не родись они близнецами и достанься этот ум одному, а не двоим, так все ученые в мире, вместе взятые, ему и в подметки не годились бы. Ну да и сейчас им жаловаться не приходится – оба отличные инженеры и на самом лучшем счету в своей фирме. Называть ее не буду, ребятам это не понравится. Я их хорошо знаю. Я ведь сам их вырастил, а это, позвольте вам сказать, было совсем не так легко, мать их умерла, когда им только восемь лет исполнилось. У Ларри есть свой конек – лазеры. Ну, это такой способ посылать свет. Как это устроено, я не знаю, потому что я – то в колледже не обучался, не до того было. А Лео – фокусник – любитель, и, надо сказать, это у него ловко получается. Ну и вместе они напридумывали много всяких фокусов и номеров. Подвал у нас битком набит всяким их оборудованием. Вот об этом – то я и хотел рассказать. Ларри придумал аппарат для Лео, чтобы создавать всякие оптические иллюзии. Ну, знаете: словно бы и видишь что – то, только на самом деле этого тут и нет. Как – то там зеркала приспосабливают. А Ларри приспособил лазеры и начал делать голограммы, как он их называет. Это вроде как картинки, но только вовсе и не картинки. На негативе одна мешанина из точек и всяких завитушек, а если спроецировать его на экран, то вид такой, словно этот предмет можно кругом обойти. Так вот, значит, Ларри сделал нашему Лео аппарат для голограммных иллюзии. Он проецировал изображение прямо в воздух. При помощи зеркал. Они меня позвали и показали. Просто поверить невозможно! В воздухе плавает совсем настоящая шкатулка, или ваза с фруктами, или букет – ну просто что хотите. Даже кучка мелкой монеты. И тут мне в голову пришла мысль. – Прямо как настоящие, – говорю я. – Жаль, что вы не можете эту иллюзию сохранить насовсем. Обрызгали бы их плексигласом, что ли, ну как цветы сохраняют. Это я вспомнил про сувениры, которые продают в лавках для туристов, всякие штучки в прозрачных кубиках. Ребята так и покатились. – Папа, – говорят они хором (они всегда говорят хором), – это же только иллюзии. Это же не реальные деньги. Их на самом деле тут нет. – Реальные – нереальные…

А что такое «реальные», позвольте вас спросить. Я их вижу, и вы их видите, – говорю я. – Мы могли бы хоть в суде под присягой показать, что видели горсть мелочи прямо в воздухе. Разве нет? А потом для шутки я и говорю… Ну, не совсем для шутки, потому что забава – это забава, но раз уж подвернулась возможность заработать доллар – другой, так с какой стати ее упускать? – Вы, ребята, у меня такие умные, так почему бы вам не придумать способ, чтобы эта иллюзия не исчезала, даже когда вы свой лазер выключите? Ну, тут они принялись мне объяснять, что у световых волн нет никакой массы, и еще про всякую всячину, в которой сам черт ногу сломит. Но одно я все – таки понял: – Раз световые волны, которые, по – вашему, неосязаемы, могут создать иллюзию, будто тут что – то есть, так вам, чтобы оно и вправду тут было, достаточно будет это изображение чем – то обмазать. Скажем, другими какими – нибудь световыми волнами, чтобы изображение не пропало. Они опять засмеялись, но я увидел, что мои рассуждения даром не пропали. – Папа, тебе бы философом быть, – говорит Лео. – Ты бы побил епископа Беркли его собственным оружием. (Я потом нашел этого епископа в энциклопедии. Человек был с головой, ничего не скажешь. Так умел рассуждать, что не сразу и подкопаешься.) Тут они принялись спорить между собой, что обмазывать надо будет волнами особой длины, и все такое прочее. Ну, я и ушел. Недели через три ребята пригласили меня посмотреть, что у них получилось. К своему прежнему аппарату они добавили приставку, которая окружала голограмму (для модели они взяли десятицентовик) вроде бы туманом, как только она возникала. Потом они что – то включили, туман рассеялся, и хотите верьте, хотите нет – изображение десятицентовика начало опускаться на пол. Правда, очень медленно, но все – таки оно опускалось. – Видишь, папа, – говорит Лео, – у голограммы теперь есть вес. – Очень интересно, – говорю я. А что еще я мог сказать? Тут вдруг изображение монеты исчезло, а на пол упала капля клея, какой прилагается к детским авиаконструкторам. – Ну а дальше что? – спрашиваю я. – Чего вы, собственно, добились? – Мы нашли решение одной проблемы и сразу же столкнулись с другой, говорят ребята хором. – Нам теперь нужно добиться, чтобы обмазка успевала затвердеть, прежде чем голограмма исчезнет. Если это нам удастся, мы получим точный слепок оригинала. Ну, я уже говорил, что я практичный человек. Я им и посоветовал: – А вы сделайте так: когда туман рассеется и изображение начнет падать, пусть оно упадет в жидкую пластмассу, которая затвердевает быстрее, чем за секунду. Вот будет фокус – взять в руку слепок оптической иллюзии. Прошло с полгода. Я совсем уж и забыл про эти голограммы, но тут они меня опять позвали смотреть свой новый аппарат. В углу подвала стояло два бочонка. Ребята дали мне мотоциклетные очки и велели их надеть. А я тем временем заглянул в бочонки и вижу, что они чуть не доверху полны десятицентовиками. Новый аппарат был совсем не похож на прежний. Это была трубка из толстого прозрачного стекла в форме буквы Х. Трубка была со всех сторон запаяна, и только там, где палочки Х перекрещивались, снизу имелось отверстие. А на полу под трубкой лежал старый матрас, весь в черных дырочках, словно о него гасили окурки. Лео навел голограмму десятицентовика внутрь трубки и двигал ее до тех пор, пока она не оказалась в самой середке Х. А Ларри в другом углу включил еще какой – то аппарат, и в другом конце трубки появилось изображение тумана – длинной такой, узкой полоски. Ларри покрутил что – то – и изображение тумана начало медленно двигаться, пока не сошлось с голограммой десятицентовика. – Давай! – скомандовал Лео. Тут они оба что – то покрутили – и в центре Х будто лампа – вспышка мигнула. Я просто глазам не верил: из отверстия в трубке на матрас посыпались десятицентовики, укладываясь ровными рядами. Я только рот разинул. А ребята расхохотались, и Лео говорит: – Ну – ка попробуй их поднять, папа! Я принялся подбирать монеты. Ну ни дать ни взять настоящие десятицентовики, только покрыты очень тонкой прозрачной твердой оболочкой и совсем легкие – прямо ничего не весят. – Ты подал нам хорошую мысль, папа, – говорит Ларри, – но мы кое – что добавили. Сгусток световых волн нельзя обмазать ничем материальным, но мы сообразили, что на голограмму десятицентовика можно наложить голограмму аэрозоля быстротвердеющей прозрачной пластмассы. Тут он объяснил, что свет – это не просто волна, но еще и частица, а потому теоретически тут должно произойти образование пленки. И пошел, и пошел… А я рассматривал десятицентовики. Если бы не пленки, они ничем не отличались от настоящих монет. – И что же вы будете с ними делать? – спросил я. Ребята переглянулись. – А мы с ними ничего и не собирались делать, – отвечают они. – Просто было интересно повозиться с этой проблемой. Наверное, они заметили, как я на них посмотрел, потому что вдруг хором сказали: – Мы можем раздавать их зрителям после представления на память, папа. – И глядят на меня с улыбкой. Ну, вы сами видите, каких я практичных сыновей воспитал. Изобрели копирующий аппарат и думают использовать его для любительских фокусов! Я покачал головой. – Нет, я придумал кое – что получше. Эти шутки ведь ничего не стоят, если не считать расходов на пластмассу и на электричество, а потому из них можно много чего наготовить. (Они сразу поняли, к чему я клоню: я ведь занимаюсь бижутерией.) Ну, скажем, индийские браслеты или цыганские серьги. – Ничего не выйдет, папа, – говорят они. А Ларри добавляет: – Вот посмотри. Он подобрал одну монетку и швырнул ее на пол. Словно бы вспыхнуло радужное пламя – и все. От монеты даже следа не осталось. – Видишь? – спрашивает Лео. – Стоит нарушить структуру – и ты опять получаешь световые волны. Это он правду сказал. Я взял с верстака коловорот и попробовал просверлить дырочку в десятицентовике. Хоп! Ни монеты, ни даже пластмассовой оболочки. Ларри говорит: – Вот видишь, папа, они годятся только в бесплатные сувениры. Забавная новинка, и ничего больше. – Так сделайте их тяжелее, раз уж вы научились их изготовлять. Подберите оболочку потверже. На такие штучки всегда есть спрос – иностранные монеты, цветочки там или даже мушка какая – нибудь красивая. Эх, получи я их образование, был бы я давно миллионером! Самых простых вещей сообразить не могут. – Вот что, ребята. Я где – нибудь добуду золотую монету в двадцать долларов и попрошу ювелира приделать к ней ушко. Вы изготовите побольше копий, и я покажу их Тони (это мой художник), а уж он что – нибудь сообразит. Прибыль поделим пополам. Так мы и сделали. Они мне наготовили полный бочонок золотых монет. Только весить они совсем ничего не весили. Тони понаделал из них всяких ожерелий, поясов, серег, и расходиться они начали, как горячие пирожки. Я поставлял их крупным магазинам в Нью – Йорке и Далласе и бижутерийным лавочкам в Лос – Анджелесе. Они сразу вошли в моду. И выглядели совсем как настоящие. Да, собственно, в определенном смысле они и были настоящими. Только такие украшения из подлинного золота оттянули бы руки или шею, а эти были легче перышка. Некоторое время спрос на них был большой, и мы порядочно заработали. Однако мода – это мода, и, когда украшения из монет всем приелись и перестали расходиться, я попросил ребят изготовить мне кое – что еще. Тут уж я пошел на расходы: купил восьмикаратовый бриллиант самой чистой воды и заказал для него съемную филигранную оправу (понимаете, такая оправа позволяла изготовить несколько моделей). Ну, с бочонком таких побрякушек можно было сделать настоящее дело. Из – за пленки камешки выглядели похуже оригинала, но все – таки сверкали неплохо, можете мне поверить. Я ограничился одним бочонком, потому что намерен был продавать такие украшения как редкость. У меня их было достаточно для десятков диадем, кулонов, подвесок и хватило еще для особого заказа – одна миллионерша, жена нефтяного магната, расшила ими платье к свадьбе дочки. Конечно, я не утверждал, что это бриллианты, так же как и не выдавал мои золотые монеты за золото, и торговал я ими как бижутерией, только особого сорта. Они стали специальностью моей фирмы и соперничали даже с австрийским горным хрусталем. Я мог бы найти сотни способов, чтобы использовать затверделые голограммы, и сказал ребятам, что им пора бы запатентовать процесс, и поскорее. А пока больше ничего изготовлять не следует. Они сразу согласились. Хорошие ребята, только, несерьезные. Видите ли, им все это уже успело надоесть. А что это дело приносит хорошие деньги, их совсем не интересовало. Тут как раз подошло рождество – время для нас самое горячее, – и я так захлопотался, что спросил ребят про патент только после Нового года. Они поглядели друг на друга, потом на меня и хором вздохнули: – Мы решили не брать патента, папа. «Ага! Благородство взыграло, – подумал я. – Опубликуют формулу в каком – нибудь научном журнале и подарят свое открытие человечеству. А какой – нибудь ловкач добавит пустяковое улучшение да и возьмет патент на свое имя». – Почему же вы так решили? – спрашиваю я терпеливо. – Слишком опасно, – говорят они хором. А потом Лео начал объяснять про сохранение энергии, а Ларри – про атомную бомбу, и зачастили, зачастили, так что у меня голова кругом пошла от их «е равно эм це в квадрате» и «эффектов реверберации при наложении волн». Ну я их перебил: – Бог с ней, с наукой! Объясните – ка по – человечески. – Проще объяснить нельзя, – сказал Лео. А Ларри добавил: – Мы лучше тебе покажем. Накануне выпало много снегу, и двор был весь в сугробах. Ларри спустился в подвал и принес оттуда мешочек с десятицентовиками, которые так там и лежали в бочонках. И еще он принес духовое ружье. Потом положил десятицентовик на сугроб, а на этот десятицентовик – еще один. А сам взял камешек и бросил его на монетки. Когда камешек о них ударился, они, как всегда, вспыхнули и исчезли. – Ну и что? – спрашиваю я. – Мы же всегда знали, что они непрочные. И всех клиентов я об этом предупреждал. – Посмотри получше, папа, – говорит Лео и показывает туда, где лежали монетки. Снег там подтаял и образовалась ямка дюйма полтора в поперечнике и чуть меньше дюйма глубиной. Но я все равно не мог понять, к чему он клонит. Ребята повели меня за дом, к большому сугробу в закоулке, куда мы счищаем снег с крыши. Этот сугроб был чуть не в человеческий рост. Лео взял десять монеток и осторожно вдавил их колбаской в снег на высоте груди. Потом отвел нас шага на четыре к забору и выстрелил из духового ружья. Тут на секунду словно метель разбушевалась. А когда в воздухе прояснилось, я гляжу – от сугроба ничего не осталось, и пахнет вокруг, словно после грозы. Тут меня как осенило. Я схватил Лео за руку и закричал: – Да это же замечательно! Кому нужны все эти побрякушки? Вы ведь можете за один час очистить от заносов целый город или шоссе! Но ребята только головами покачали: – Нет, папа. Ты сам человек мирный и нас такими же воспитал. Разве ты не понимаешь, к чему это может привести? Тут Лео начал объяснять, и Ларри начал объяснять, а я только молчал и слушал. – Ведь таким способом можно изготовить оружие уничтожения пострашней водородной бомбы. Чтобы убрать этот сугроб, хватило десяти монеток. А ты попробуй представить себе, что случится, если кто – нибудь сложит кучкой тридцать таких монеток и выстрелит в них из духового ружья? Или пятьдесят? Или сто? Одна разбитая монетка исчезает словно бы бесследно, возвращаясь в общее электромагнитное поле, и энергии при этом выделяется так мало, что ее невозможно измерить. Исчезновение двух монеток одновременно привело к выделению тепла, которое растопило немного снега, как ты сам видел. Десять уже взорвались с выделением значительного количества тепла и ионизировали кислород в атмосфере. Ты ведь почувствовал запах газа, который при этом получился, – озона? Мы рассчитали, что будет происходить, если увеличивать число монет до сотни. А дальше просто побоялись считать. При добавлении каждого нового десятка, помимо взрыва и выделения тепла, возникают всякие явления вторичного порядка, и при этом все более сильные. Мы вернулись в дом и с полчаса сидели молча. Я хорошенько обдумал все это. Ребята были абсолютно правы: в мире и без нас хватает неприятностей. И я им сказал, что они правильно решили. Тут оба вскочили и давай меня целовать – это взрослые – то люди! И оба просто сияют. – Папа, ты у нас молодец! А потом как – то сразу сникли, словно им меня жалко стало, что все мои мечты о богатстве пошли прахом. – Не расстраивайтесь, ребята, – говорю я им. – У меня же есть вы. Так чего мне еще надо? Свою старость я хорошо обеспечил. Тут я даже немного всплакнул – от радости. Ну, о патенте, конечно, больше и речи не было. И аппарат ребята сразу разобрали. Про это изобретение мы больше не говорим. Но когда выпадает много снега, ребята мне улыбаются, а я улыбаюсь им в ответ. Потому что мне все соседи завидуют: дорожки во дворе у меня всегда расчищены, а никто из них ни разу не видел, чтобы я брался за лопату. Мы рассчитали, что после обычного снегопада двух монет мало. А вот три будут в самый раз. Я раскладываю монетки через равные промежутки и наловчился стрелять из духового ружья почти без промаха. Какой толк от изобретения, если из него нельзя извлечь пользы, ведь верно? Я человек практичный.