Текст книги "Миры Гарри Гаррисона. Книга 7"

Автор книги: Гарри Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Он вернулся к своей койке. Сел, мысли его путались. Ведь существует же какой-то способ убедить Капитана изменить направление, чтобы приземлиться в ближайшем мире. Вдруг он заметил, что на его койке сидит Хэм и молча наблюдает за ним.

– Что ты тут сидишь! – воскликнул Джайлс, раздраженный молчанием и пристальным взглядом великана. – Займись чем-нибудь! Иди поговори с другими! Если ты будешь торчать тут в одиночестве, они не примут тебя к себе!

Не произнеся ни слова, Хэм встал и побрел через проход в переборке в среднюю секцию корабля, к арбайтам.

– И вы, все прочие, тоже отправляйтесь туда! – прибавил Джайлс, повышая голос. – Хэм один из вас, и я хочу, чтобы вы относились к нему так же, как к остальным. Запомните это!

Он почувствовал слабый, но болезненный укол в душе, – он сознавал, что переносит на арбайтов свое раздражение, но заставил себя отбросить эту мысль. Вытянувшись на койке, он прикрыл глаза рукой, чтобы защитить их от непрерывных потоков света, льющихся с потолка. Может быть, если он поспит, он придумает, как переубедить Капитана.

Когда он проснулся, арбайтов за переборкой не было слышно, и все же ему показалось, что его разбудил какой-то шум. Он прислушался. За переборкой словно кто-то пытался вздохнуть и не мог.

Он молча сел, подобрав ноги. Отсюда ему были видны койки в среднем отсеке корабля, но звук шел не оттуда и не из-за дальней переборки, где спали Фрэнко и Ди.

Не понимая, в чем дело, Джайлс продолжал прислушиваться. Звук доносился с койки, которая, как и его собственная, была разложена в носовой части корабля.

На ней лежал Хэм, прижав к лицу кулаки; его большое тело скрючилось на длинной, узковатой для него постели. Джайлс молча встал и подошел к изголовью.

Большой арбайт рыдал. Лицо он прикрыл громадными ручищами, а часть покрывала, застилавшего койку, засунул в рот, чтобы заглушить плач. Из его сомкнутых глаз струились слезы.

Джайлс нахмурился.

– Хэм, – сказал он тихо. Великан не отвечал.

– Хэм! – повторил Джайлс так же тихо, но настойчиво.

Глаза Хэма открылись и уставились на Джайлса не то с удивлением, не то с испугом.

– В чем дело, Хэм? – спросил Джайлс.

Хэм мотнул головой, по щекам его катились слезы.

Какое-то время Джайлс смотрел на него в полном замешательстве. Потом сел на пол рядом с его койкой, чтобы приблизить губы к уху арбайта и говорить совсем тихо.

– Ну вот, Хэм, – сказал он мягко. – Теперь можешь рассказать мне, в чем дело.

Хэм снова замотал головой.

– Нет, можешь, – проговорил Джайлс, и в его ласковом голосе послышалось напряжение. – Что-то тревожит тебя. Что именно?

Хэм постарался подавить рыдания и наконец, вытащив изо рта тряпку, пробормотал одно едва слышное слово.

– Ничего…

– Не может быть, – сказал ему Джайлс. – Взгляни на себя. Ну-ка, говори, что тебя тревожит? Или кто? Отвечай.

– Я болен, – шепнул Хэм.

– Болен? Чем? Какая у тебя болезнь?

Но Хэм снова засунул в рот тряпку и молчал.

– Хэм, – все еще мягко сказал Джайлс, – когда я задаю тебе вопрос, я хочу, чтобы ты мне ответил. Что у тебя болит – живот?

Хэм отрицательно покачал головой.

– Тогда что же? Рука? Нога? Голова?

На все предположения Хэм отвечал тем же покачиванием головы.

– Что это за болезнь? – требовательно спросил Джайлс. – Ты ощущаешь боль в каком-то определенном месте?

Хэм снова потряс головой. Потом закрыл глаза и кивнул. Слезы полились с новой силой.

– Ну так где же? – настаивал Джайлс.

Хэм вздрогнул. Не открывая глаз, он вытащил ткань изо рта.

– Да, – прошептал он.

– Что да? Что болит? Голова? Руки? Ноги? Что? Хэм молча, как прежде, качал головой. Джайлс с трудом подавил нарастающее раздражение. Хэм не виноват, что не способен ничего объяснить. Искать слова должен не этот великан-арбайт с его ограниченным запасом слов, а он, человек из рода Эделей, наделенный возможностью объяснять.

– Скажи мне, если можешь, Хэм, – сказал Джайлс. – Когда это началось? Сразу после того, как мы перебрались в спасательный корабль? Или несколько часов назад? Или ты плохо себя чувствовал на большом космическом лайнере?

И наконец из обрывков разорванных фраз начала складываться картина. Хэм не хотел вербоваться для работы во внешних мирах. Как понял Джайлс, причиной тому были его статус и цель жизни Хэма на Земле. Джайлс только теперь задумался о них по-настоящему.

Арбайтов вроде Хэма взращивали, специально предназначая для тяжелой физической работы. Они были, по сути, особым видом, существующим отдельно от прочих групп рабочего класса. Чтобы они не разочаровались в своей работе, относительно простой и монотонной, на них распространялся генный контроль. С его помощью формировался низкий уровень интеллекта и склонность к покорности. Формально они были, разумеется, свободны, как и другие арбайты. Иногда кому-нибудь из них удавалось даже вырваться из рабочих казарм и завязать постоянные семейные отношения с нормальной женщиной из числа арбайтов, но такие случаи были редки.

В социальном отношении они были беспомощны. Большинство из них проживали свою сравнительно короткую жизнь в обществе сотоварищей, они были более других подвержены болезням, особенно пневмонии, и редко кто из обитателей казарм доживал до тридцати пяти лет.

И Хэму казармы заменяли весь мир, а Джейз, друг, с которым они пили пиво, был для него чем-то вроде семьи. Зачатый в пробирке, выращенный в среде таких же, как он, мальчиков с низким уровнем интеллекта, отправленный в казармы в возрасте тринадцати лет, сразу после достижения зрелости, Хэм был психологически совершенно не готов к тому, чтобы отправиться за много световых лет от дома в компании превосходящих его арбайтов. У Хэма было отнято все, что было для него привычным. Никогда ему уже не вернуться в казарму, где живут его старые друзья. Не доведется ему больше участвовать в дружеских пирушках и столь же дружеских потасовках, в шутках и розыгрышах, не удастся радоваться работе вместе с товарищами. И самое главное, он больше никогда не увидит Джейза.

Потребовалось какое-то время, прежде чем Джайлсу удалось связать воедино бессвязный, прерывистый шепот великана. И тогда ему открылись изъяны в тех сведениях о низшем классе арбайтов, которые он, как и все прочие, принимал на веру, не задумываясь. Предполагалось, что люди типа Хэма в силу своего невежества всегда неизменно жизнерадостны, неизменно храбры, поскольку им не хватает ума, и они никогда не сомневаются в себе. Их размеры и сила внушают им равнодушие к мнению других, более слабых и более умных представителей рода человеческого.

Теперь он понял, что все это неправда. Однако и новое понимание, чувствовал он, еще не раскрывает всей проблемы. Хэма мучило нечто большее, чем несоответствие его натуры тому, что думают о нем другие.

Джайлс продолжал задавать арбайту ласковые, но настойчивые вопросы и в конце концов доискался до более глубоких вещей.

Для Хэма чрезвычайно важен был его сотоварищ Джейз. При этом он размышлял о нем в такой детской манере, что оказывалось совершенно несущественным, были ли отношения, которые Хэм пытался описать, гомосексуальными. Суть в том, что никто никогда не любил Хэма – ни мать, ни отец, ни брат, ни девушка. Только Джейз. А Хэм любил Джейза. Двенадцать лет, проведенных в казармах, они составляли друг другу компанию за пивом. Это, в сущности, означало, что всегда после окончания работы они выпивали вместе.

А затем Хэма внезапно забрали и отправили на корабле в какую-то колонию в чужом мире, и вряд ли там найдется хотя бы один такой же арбайт, как он. Он даже не мог написать Джейзу, это было бы для него слишком сложной творческой задачей – написать нечто большее, чем бесстрастный текст, содержащий простейшие фактические сведения.

И вот, переживая потерю, Хэм все глубже погружался в свое горе, о котором не подозревал никто вокруг. Он не умел обозначить эту терзавшую его боль, но Джайлс, понемногу заполняя пробелы в горестном повествовании Хэма, понял причины ее.

Дело было в том, что Хэм, у которого украли Джейза, отчаянно нуждался в ком-нибудь, к кому он мог бы привязаться. И бессознательно в конце концов привязался к Джайлсу. Джайлс, единственный среди инопланетян и арбайтов высшей касты, составляющих теперь среду Хэма, был крупным, физически сильным мужчиной – обладал признаками, которые Хэм привык связывать с собственными товарищами.

И этой реакции не приходилось особенно удивляться, размышлял Джайлс. Он сопоставил свою жизнь в интернате с жизнью Хэма. Они находились на противоположных концах социального спектра, однако в обоих случаях неумолимая рука обычая и власти подхватила их, сформировала по своему усмотрению и определила для них будущее, когда они были еще слишком молоды, чтобы понимать, что с ними творят. Оба были словно прокляты… Но Хэму все же оставили свободу любить – пусть даже одного из сотоварищей. Когда-то у Джайлса были близкие отношения с Полом Окой, может быть, ближе, чем с кем бы то ни было, но их нельзя было назвать сотоварищами, даже в том обыденном, рабочем смысле слова, который подразумевался в казармах Хэма.

Что же касается девушек… женщин… Джайлсу внезапно пришло в голову, что никто никогда не любил его и сам он никого не любил. Его родители были рядом, во плоти и крови, но возраст и образ жизни отдалили их от него. Братья и сестры, если бы они у него были, воспитывались бы раздельно и стали бы друг для друга вежливыми незнакомцами. Он не страдал от отсутствия привязанностей, которые для Хэма были главной составляющей жизни, он признавал их существование. Но для него любовь была долгом, а долг – любовью. На этом пресекались движения его души, и он не надеялся ни на что большее.

Мысли его вернулись к Хэму. Хэм бессознательно взял Джайлса за руку и держал ее в своих огромных ладонях, рыдая над ней. Хэм никогда не поймет, почему он несчастлив. И наверное, хорошо, что, привязавшись к Джайлсу, он не отдавал себе в этом отчета. Само по себе предположение, что он, Хэм, может мечтать о человеке из рода Эделей как о сотоварище, несовместимо с представлениями Хэма о жизни. Сознание его было милосердно избавлено от такой мысли. Но оставалось отчаянное желание что-нибудь сделать для Джайлса, что-нибудь большое и опасное, например отдать жизнь за человека из рода Эделей. Он и попытался рассказать об этом Джайлсу.

– Хорошо, – сказал Джайлс. – Очень хорошо, Хэм. Я тебе очень благодарен. Как только ты мне понадобишься, я тебя позову – сразу же.

– Правда? – переспросил Хэм.

– Конечно, – ответил Джайлс. – Конечно. Пусть это тебя не беспокоит, Хэм. Все будет хорошо.

– Да? – Хэм начал успокаиваться. Он все еще плакал, но уже от облегчения и благодарности. Он не мог бы объяснить себе причину нынешних слез, как раньше не мог догадаться о причине своего несчастья. Он вцепился в руку Джайлса и рыдал.

Джайлс терпеливо сидел с ним, пока великан не уснул. Потом осторожно высвободил руку, встал и расправил затекшие конечности, От сидения на полу со скрещенными ногами все тело было в мурашках. Он решил навести справки на случай, если они все же приземлятся: где в Колонизованных мирах живут такие же арбайты, предназначенные для тяжелой работы. Маловероятно, чтобы Хэма удалось вернуть на Землю, но хорошо бы изменить место его назначения.

Потом Джайлс лег на свою койку и прикрыл глаза. Надо все же найти способ убедить Капитана изменить курс Если и Межгалактическая полиция считает, что Пол Ока находится в одном из Колонизованных миров, ясно, что ее люди охотятся за Полом. Время становилось существенным фактором.

Почему же офицер инопланетян с таким упрямством настаивает на первоначальном курсе корабля? На этот вопрос не было ответа. Почему Капитан так категорически отказывалась поступить по велению разума и направить корабль в сторону ближайшей планеты? Если бы ему удалось выяснить, что движет ею…

Глава 7

Прошло двое условных корабельных суток, а Джайлс еще не нашел ответа на свой вопрос и по-прежнему не представлял себе, как направить корабль в сторону 20 В-40. Но долго ломать над этим голову ему было не суждено. Однажды, усевшись на койке с магнитофоном Эстивена, чтобы наговорить на него события прошедшего дня, он услышал в среднем отсеке корабля шум, крики, визг.

Джайлс сунул магнитофон в карман и выскочил в проход почти так же быстро, как в день, когда кричала Ди и когда умирал Инженер. В проходе Грос прижал Эстивена к стене и избивал его до потери сознания. Грос был на добрый десяток лет старше Эстивена. Маленький, легкий, он понятия не имел о том, как надо драться, но сжал кулаки и махал ими что есть силы. Эстивен, зажатый между двумя койками спиной к металлической стенке, был не в состоянии уклониться от его бешеного натиска.

– Прекратите! – крикнул Джайлс, вырывая Гроса из рук привалившегося к стене Эстивена. – Успокойся, Грос… Нет-нет, меня колотить не стоит. Садись и успокойся. И ты тоже, Эстивен. Сядь вон на ту койку и расскажи мне, что тут происходит.

– Он… Он… – Эстивен почти плакал. На его щеках вновь пылал тот неестественный румянец, который Джайлс замечал и раньше. – Ему же есть чем заняться. У него есть компьютер. И книга тоже есть. Я хотел только взять несколько страниц из этой книги, чтобы записать музыку, которую я сочиняю…

– Только! – заорал Грос. Голос его казался высоким от гнева. – Из книги моего предка вырвана целая кипа страниц, из книги об исчислении предикатов! Я прорабатывал в ней формулы – чтобы занять время. Это моя книга – и ей цены нет! Ей больше двухсот двадцати пяти лет! Вы думаете, я позволю вырывать страницы из семейной антикварной книги, чтобы он царапал на них свои доморощенные ноты!? И что это еще за музыкальные сочинения? Никто теперь не пишет настоящей музыки без компьютера…

– Грос! – сказал Джайлс. Грос умолк.

– Он полагает… – начал Эстивен.

– И ты тоже помолчи, – сказал Джайлс. – Успокойся. Ну-ка, Грос, покажи мне эту книгу.

Не сводя взгляда с Эстивена, Грос полез в карман комбинезона и вытащил томик в коричневом переплете, такой маленький, что его можно было бы зажать в кулаке. Открыв его, Джайлс обнаружил, что на страничках довольно много пустого пространства – между графиками и вокруг них.

– Да, это книга по математике, – сказал он. – Ты говоришь, исчисление предикатов?

– Именно так, ваша честь, сэр, – ответил Грос спокойнее. – Ее купил мой дед еще до Зеленой Революции. Она осталась от него, от тех времен, когда компьютеры занимали в зданиях целый этаж.

– Книга двухсотдвадцатипятилетней давности, – Джайлс кивнул. – Тогда я понимаю, почему ты так хотел сберечь ее, Грос.

Он нахмурился, зажал уголок страницы между средним и большим пальцами и потер.

– Для такой старой книги она в отличном состоянии, – сказал он. – Как…

– В нее был введен пластик. Все исходные материалы были заменены одномолекулярным веществом, – с гордостью объяснил Грос. – Мой отец об этом позаботился. Это стоило ему месячного жалованья, однако с тех пор, за пятьдесят четыре года, она ничуть не износилась.

– Пластик? – повторил Эстивен странным голосом. Он не отводил глаз от книги в руке Гроса.

– Да, Эстивен, – сказал Джайлс. – Грос нам только что это сказал. А в чем дело?

– Да… ничего… – пробормотал Эстивен, уставясь на книгу. – То есть… Я думаю, раз это пластик, то мое перо не годится. Я бы все равно не смог писать на этих страницах…

– Какой стыд! Ты даже не сказал, зачем тебе она, прежде чем воровать у меня книгу! – выкрикнул Грос ему в лицо.

– Я сначала попросил ее у тебя…

– А я тебе отказал! – завопил Грос. – Я что, должен объяснять, почему не хочу драть в клочья книгу, доставшуюся мне по наследству?

– А объяснить было бы вполне уместно, – сухо сказал Джайлс, возвращая ему книгу. – Возьми. И держи ее в таком месте, где до нее никто не доберется.

Он вернулся в носовой отсек корабля. Позади него включили магнитофон, послышались три знакомых аккорда Боссера, сопровождавшие завораживающий хрипловатый голос Сингха.

Он сел на койку и обнаружил, что за ним по пятам следовала Мара.

– Слушаю, – сказал он, подняв к ней голову.

– Я хотела бы вам кое-что показать… – Лицо ее было серьезным, почти угрюмым.

– Что именно? – спросил он.

– Прошу вас пойти со мной…

В среднем отсеке снова раздались громкие голоса. Ансамбль Боссера – Сингха сменился инструментальным соло, наигрывавшим жалобную мелодию на высоких нотах, Джайлс вскочил с койки и отправился в средний отсек, где увидел Гроса, который пытался вырвать магнитофон из рук Эстивена.

– …и выключи эту пакость! – ревел Грос. – Давай обратно Боссера и Сингха! Вот они – это дело!

– Минутку… одну только минутку… – умолял Эстивен. – Только послушай этот спинет…

– Какой там еще спинет! – завопил Грос. – Пакостная дрянь, ненавижу!

– Сэр! – воззвал Эстивен к Джайлсу. – Вы же разбираетесь в музыке, ваша честь, сэр. Даже, может быть, специально учились. Вы ведь чувствуете разницу, правда? – Дрожащими пальцами Эстивен все еще прикрывал магнитофон, надеясь выиграть время.

– Да, верно, это спинет. – подтвердил Джайлс. – Но боюсь, я не так уж интересовался музыкой. Эстивен. Боссер и Сингх меня вполне устраивают.

Он хотел было уйти, но Эстивен поднял руку, словно пытаясь удержать его. Движимый смутной жалостью к этому человеку, Джайлс остановился.

– Ведь правда на моей стороне, сэр, – сказал Эстивен. – Вы-то знаете. Вы бы удивились, если бы я сказал, кто здесь солист? Я. Моя работа как раз в том, чтобы аранжировать и исполнять такие пьесы. Я понимаю, что инструментальную часть можно запрограммировать и она выйдет из синтезатора в безупречном виде. Но в наши дни осталось мало таких, как я, – кто в самом деле знает и любит свои инструменты… Я замечал, что в запись вкладываешь гораздо больше, если проиграл одну или две партии… то есть если использовать живого музыканта…

Музыка внезапно оборвалась – это Грос дотянулся до кнопки. Снова полились Боссер и Сингх.

Эстивен собрался было протестовать, но промолчал.

– Грос, – сказал Джайлс. Грос поднял глаза. – Это магнитофон Эстивена, а не твой, как книга твоего дедушки принадлежит не ему, а тебе. Если тебе не нравится музыка, приходи ко мне и скажи об этом. Я не хочу, чтобы ты трогал этот магнитофон.

– Хорошо, сэр, – пробормотал Грос, уставясь на койку.

– Пусть они с полчасика послушают то, что хотят, – обратился Грос к Эстивену, – а потом полчаса проиграй то, что сам хочешь.

– Да, ваша честь, сэр, – сказал Эстивен. Глаза его переполняла такая благодарность, что Джайлса замутило. Он повернулся к Маре, стоявшей сзади.

– Так что же? – спросил он. – В чем дело?

– Я прошу вас пойти со мной, – сказала она. Она направилась к пустующему заднему отсеку, подошла к стене с лозой, пошарив среди листьев, приподняла один из побегов.

– Посмотрите на этот плод, – тихо сказала она Джайлсу.

Он подошел ближе. Сначала он не заметил в нем ничего особенного, но потом, прикрыв глаза от ослепительного света, различил смутные тени на его поверхности. Приглядевшись, он различил под кожицей темные пятна.

– Поначалу я заметила отдельные пятнышки, – тихо говорила Мара ему на ухо, – на одном из плодов. Тогда я проверила все побеги и нашла десятка два с такими же коричневыми пятнами.

– Покажи мне, – попросил он.

Она кивнула и повела его вдоль стены. Перебрав побеги, она отыскала еще несколько плодов с отчетливыми пятнами, хотя пятен на них было поменьше, чем на том, первом.

Джайлс принялся осматривать всю лозу. Скоро он заметил почерневший скрученный лист. В задумчивости он оторвал его и стал искать другие.

Их набралось четыре, и Джайлс вернулся за тем первым плодом, который Мара ему показывала.

– Отнесу к Капитану, – сказал он, одобрительно глядя на нее. – Ты поступила очень благоразумно, не рассказав об этом никому, кроме меня.

Она чуть улыбнулась.

– Даже у арбайта встречаются проблески здравого смысла, ваша честь, сэр, – сказала она.

Была ли ирония в ее ответе?

– Я, разумеется, дам знать, что скажет Капитан. Спасибо, что сказала мне. Пока я не поговорил с Капитаном, держи это в секрете.

– Само собой, – ответила она.

Джайлс повернулся и направился к носовому отсеку корабля. Проходя средний отсек, он спрятал листья и плод, чтобы их не видел никто. В душе его шевелилась смутная тревога. Естественно, эта простая система вряд ли будет работать без перебоев. Пока спасательный корабль находится в резерве на борту лайнера, питательную цистерну, чтобы поддерживать лозу, регулярно заполняют новыми добавками. Испытания на Земле показали, что система питания должна обеспечивать пассажиров спасательного корабля по крайней мере шесть месяцев, а число пассажиров на борту было далеко до полного комплекта.

Джайлс между тем уже подошел к переборке, за которой сидела в своем капитанском кресле инопланетянка.

– Райумунг, – сказал Джайлс по-альбенаретски, – мне нужно поговорить с вами.

Она не ответила, глаза ее были закрыты. Он подошел ближе, оказавшись у ручки ее кресла. Скрытый за защищающим ее экраном, он заговорил снова, не повышая голоса, но почти вплотную к ее крошечному ушному отверстию.

– Капитан! Капитан Райумунг!

Она пошевелилась. Глаза ее открылись, голова повернулась, она взглянула на него.

– Да?

– Я прошу вас внимательно выслушать меня, – сказал Джайлс. – Речь идет о лозе иб.

– Эту лозу трогать нельзя. Берите только плоды, как вам было приказано.

– Райумунг, – сказал Джайлс, – вас, видно, подводит память. Вы никогда не давали нам приказа питаться плодами. Я сам приказал это своим людям.

– Ну, вот и поступайте соответственно. – Глаза на темном морщинистом лице вновь закрылись.

– Райумунг, – повторил Джайлс теперь уже громче. – Мне нужно, чтобы вы отнеслись к моим словам с полным вниманием. С лозой неблагополучно.

– Неблагополучно? – Ее глаза вновь открылись.

– Прошу вас осмотреть этот плод.

Джайлс протянул ей плод, который дала ему Мара. Три длинных темных пальца схватили его.

Капитан некоторое время держала его в руке, рассматривая, потом вернула Джайлсу.

– Не ешьте его. Выкиньте.

– Почему? Что с ним случилось?

– От него вам будет плохо. Вы можете даже умереть. Их есть нельзя.

– Я пришел к вам не за предостережениями, – сказал Джайлс. – Я спросил вас, что случилось с этим плодом.

– Он стал гнить.

– Это тоже очевидно. – Джайлс однажды уже допустил ошибку, позволив себе раздражение в разговоре с инопланетянкой. Теперь он пообещал себе, что больше этого не случится. Его голос, произносящий слова со звенящими альбенаретскими интонациями, казался ледяным, но таким же сдержанным, как у Капитана. – Тогда взгляните на эти листья.

Он протянул ей четыре скрученных потемневших листа. Она взяла их, подержала так же, как раньше держала плод, и вернула ему.

– Листья мертвы, – сказала она.

– Я это вижу, – сказал Джайлс. – Я хочу знать, почему это произошло. Почему листья засохли? Почему плод внезапно стал гнить? Что случилось с лозой?

– Не имею представления. – Голос Капитана был далеким, почти равнодушным. – Я космический офицер, а не биолог. Тех, кто мог бы объяснить, что случилось с иб, на корабле нет.

– А вы не можете провести какие-нибудь испытания? Например, проверить питательный раствор в конвертере?

– На борту нет никакой контрольной аппаратуры.

– Да, – угрюмо сказал Джайлс. – Собственно говоря, этот корабль, подобно всем вашим кораблям, капитан Райумунг, разваливается от дряхлости и отсутствия надлежащего ухода.

Он надеялся, что его слова рассердят Капитана и выведут ее из странной апатии. Но попытка не удалась.

– Вы не понимаете, – Капитан говорила тем же отстраненным голосом. – Эти корабли умирают. Альбенарет умирает. Но мы умираем не так, как малые цивилизации. Мы не хотим погибать в туманах атмосферы, подвергаться химическому разложению и превращаться в почву или в нечто еще более неопределенное, из чего мы пришли на свет. Мы делаем иной выбор – гордо идем навстречу смерти, один за другим, проходим следующие Врата, пока окончательно не сотрется воспоминание об альбенаретцах. Вы принадлежите к иному племени и не понимаете этого. И никогда не поймете. Лоза иб на этом корабле тоже умирает – неважно почему. Раз ваша жизнь зависит от нее, вы тоже умрете. Здесь дело в химии и законах природы.

– А как насчет вашей ответственности за пассажиров?

– Я уже говорила вам, что в мои обязанности входит доставить их на место, и при этом не имеет значения, окажутся они живыми или мертвыми.

– Я не верю в это, – сказал Джайлс. – Когда вы брали нас на борт вместе с людьми, попавшими на корабль над Землей, вам было вовсе не безразлично, доберутся они до места назначения живыми или нет.

– Это было еще до того, – сказала Капитан. – как один или несколько представителей человеческого рода повредили мой корабль и все альбенаретцы на борту оказались обесчещены. Если какие-либо человеческие поступки лежат в основе логической цепи событий, ведущих к гибели людей, я не могу нести за это ответственность.

– Я с вами не согласен, – ответил Джайлс. – И что касается меня, то, как я вам уже говорил, я ответствен за жизнь моих людей на борту. Может быть, вы способны объяснить собственное поведение самой себе, но предупреждаю вас: ни я, ни другие люди не примут ваших объяснений, а альбенаретцы нуждаются в поставках металла и энергии, которые вы получаете от нас, – если вы хотите, чтобы эти ваши корабли летали еще несколько тысяч лет или столько, сколько вам нужно, чтобы надлежащим образом умереть.

– Не стану пререкаться с вами, – сказала Капитан. – О том, что будет после прибытия на Белбен людей, живых или мертвых, позаботятся другие представители моего племени, это уже не мое дело.

– Уже не… – Джайлс запнулся, потрясенный внезапным подозрением. – Райумунг, может, дело в том, что вы сами не рассчитываете добраться до Белбена живой?

– Именно так. Я живой не доберусь.

Джайлс уставился на длинную, узкую, темную фигуру в командирском кресле.

– Но почему? – резко выдохнул он.

Инопланетянка отвернулась, переведя взгляд на ближайший из двух экранов приборного щита – тот, что высвечивал бесконечный мрак космоса, испещренный впереди, по ходу корабля светящимися звездами.

– Лоза иб не может дать мне всех питательных веществ, в которых я теперь нуждаюсь, – сказала она. – Будь я одна, мне бы хватило их. Но я теперь не одна. Я несу в себе новую жизнь – еще свободную от бесчестья, и она продолжит поиски того, кто разрушил мой корабль. Эта новая жизнь станет основой новой семейной линии и передаст по наследству цель – найти виновного. Это будет и новая жизнь корабля, рожденная Инженером и мной, она будет носительницей чести всех моих офицеров и команды, всех, кто был со мной рядом, пока корабль был мой. Я умру, но дитя моего корабля возьмет из моего тела все необходимое и доживет до приземления на Белбене, станет офицером и загладит позор случившегося.

Она замолчала. Джайлс долгое время не мог найти слов. В его сознании мгновенно все сложилось в единую картину: эластичные тросы вокруг ног Инженера в космическом костюме практически не защищали его от возможного нарушения герметичности скафандра, однако предохраняли репродуктивную зону его тела. Да, именно это увидела Ди там, в кормовом отсеке корабля, залитом кровью инопланетянина, когда наткнулась на Капитана и умирающего Инженера.

– Но вы могли бы жить, если бы не… совершили этого, – сказал он. – Почему бы вам не выжить и не загладить одной позор случившегося?

– Я уже обесчещена, и помочь мне не может никто, кроме членов моей команды, но они мертвы. Новая жизнь во мне ничем не запятнана, и альбенаретцы не откажут ей в помощи, если не возникнет каких-либо новых препятствий. Их помощь нужна будет для поисков тех, кто разрушил мой корабль.

Снова наступила пауза.

– Ну, хорошо, – сказал наконец Джайлс. – Я, как вы говорили, не принадлежу к альбенаретской цивилизации и признаю, что не могу до конца понять вас. И все же я не вижу причин, почему бы вам не повернуть этот корабль в сторону 20 В-40 и не дать нам шанса на спасение. Собственно говоря, я официально настаиваю на том, чтобы вы изменили курс.

– Нет, – голос Капитана был ровен. – Жизнь, которую я ношу в себе, при рождении будет незапятнанной, но в данном случае требуется нечто большее. Чтобы утвердить свое право на ранг корабельного офицера, доступный лишь немногим альбенаретцам, юное существо должно обладать унаследованной честью. Если корабль доставит на Белбен пассажиров, живых или мертвых, честь его будет спасена. Иначе все теряет смысл.

– А в том, чтобы спасти людям жизнь, никакой чести нет? – выкрикнул Джайлс.

– Откуда же ей быть? – ответила Капитан. – Владелец жизни должен сам спасать свою жизнь. Если это делает другой, он грубо вмешивается в чужую сферу чести. Каждый берет на себя ответственность, отказывая себе, сколько возможно, в удовольствии прохождения через следующие Врата. И, кроме того, это всего лишь людские жизни. Если бы вы были альбенаретцы, вы бы приумножили свою честь, помогая мне выполнить долг и доставить пассажиров до Белбена. Но вы другие, вы просто не понимаете разницы. Эдель, поймите, мы летим на Белбен, и иных вариантов нет.

Капитан закрыла глаза.

– Райумунг, – сказал Джайлс.

Темная фигура не отвечала. Джайлс повернулся и вышел.

В первом отсеке корабля он увидел лежащего на койке Хэма и Мару, в ожидании стоявшую рядом с ним. Секунду Джайлс непонимающе смотрел на нее, потом вспомнил. Он говорил с Капитаном по-альбенаретски, а Мара, разумеется, не знала этого языка.

Он улыбнулся, чтобы подбодрить ее.

– Боюсь, – сказал он, – Капитан знает о лозе не больше нашего. Это не ее специальность. Пока мы просто будем избегать плодов с пятнами. Порченые плоды отправляй прямиком в конвертер. Сообщи об этом всем остальным.

– Хорошо, – ответила она, но не ушла. Ему показалось, что Мара смотрит на него с некоторым любопытством. – И это все, что вам удалось выяснить? Вы с ней так долго разговаривали.

– Похоже, мы с Капитаном обречены на вечные споры, – сказал он. – Боюсь, я не узнал ничего, что стоило бы пересказывать. Но я еще буду говорить с Капитаном и, если будет новая информация, поделюсь ею. Пока же не ешь плодов с пятнами и не тревожься. И скажи об этом другим.

– Скажу, – пообещала она.

Мара отправилась в средний отсек, и Джайлс слышал ее голос Однако на фоне включенного магнитофона, который звучал все громче, он не мог разобрать, что именно она говорит людям. Магнитофон стал чем-то вроде средства, обеспечивающего приватность разговоров, что устраивало всех.

Джайлс улегся на койке и стал думать о Капитане. Как бы там ни было, курс нужно поменять в направлении 20 В-40, и сделать это теперь, пока инопланетянка в состоянии пилотировать корабль.