Текст книги "Карлики"

Автор книги: Гарольд Пинтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава седьмая

Карлики снова взялись за работу, сказал Лен. Они присматривают за всем, что происходит. Они берутся за дело ни свет ни заря и печенкой чувствуют, что творится. Они как коршуны, переодетые в обычных городских жителей; работают они только в городах. Надо признать, что в работе своей они толк знают, да и дело у них довольно рисковое. Они ждут, когда появится сигнальный дым, и тогда распаковывают свои наборы инструментов. Они ни секунды даром не тратят, а сразу начинают нарезать круги по территории, которая их интересует. Как только разберутся, что к чему, сразу занимают лучшие места, господствующие высоты, а если нужно, они готовы моментально сменить дислокацию. Работают они без остановки и до тех пор, пока то, за что взялись, не будет закончено – так или иначе.

У меня не было денег на уплату членских взносов, но они приняли меня в свою команду на основе краткосрочного соглашения. Надолго мне у них не задержаться. Я просто не вижу предпосылок, чтобы это сотрудничество затянулось до зимы. К тому времени игра будет окончена. Но на данный момент для меня это единственная возможность видеть, что происходит вокруг, и разбираться, как и почему это происходит. Самое важное для меня – внимательно и вовремя отслеживать обменный курс и колебания рынка. Наверняка ни Пит, ни Марк понятия не имеют, как государственный обменный курс влияет на рынок. Но это так.

Вот я и буду проводить время в обществе карликов и наблюдать вместе с ними. Они почти ничего не упускают. Если они меня вовремя предупредят, я смогу очистить свой склад от залежалого товара, особенно если на рынке начнутся непредсказуемые, резкие перемены.

Глава восьмая

По настоянию Пита она села. Он объяснил, что ему нужно кое-что ей сказать, и она должна внимательно это выслушать, потому что ей это может быть очень даже полезно. Заняв для начала место перед каминной решеткой, он предложил ей рассмотреть вопрос внешней привлекательности и границы, в которых эта привлекательность имеет значение. Лично он считал, что границы проходят там, где тело перестает быть позитивной созидательной силой и становится физической зависимостью. Взять, например, хотя бы его самого и Марка. Он бы не рискнул сказать, что их внешность бежит впереди и устанавливает контакт с другими людьми раньше, чем в этот процесс включаются их личностные особенности и данные. Для человека непроницательного это могло служить отправной точкой или даже указателем на то, что должно последовать дальше, но возникает вопрос, насколько этот указатель верен? Сам он парень очень симпатичный, а Марк всегда выглядит так, как будто или только что вылез из постели, или собирается ложиться спать. Их внешний вид, надеялся он, не играет никакой роли в том, что происходит в их жизни. Но в некотором роде внешний вид представлял для обоих определенную проблему. Им обоим пришлось прийти к некоему, хотя бы рамочному соглашению с собственной телесной оболочкой, притом взяться за разработку такого соглашения самым решительным образом. Ему лично казалось, что Марк не только с готовностью, но и с удовольствием выступает в жизненной борьбе на стороне собственного тела. Его вполне удовлетворяло поклонение окружающих, основанное на признании его физических достоинств. Но он сам мог предложить окружающему миру нечто большее, чем собственный профиль и способности в качестве сексуального механизма. Он мог позволить себе продемонстрировать способности и в других областях. Правда, иногда от него кое-что ускользало. Действуя в такой взаимодополняющей связке с причудами собственного тела, он не мог рассчитывать на сохранение сколько-нибудь объективного или критичного отношения как к себе, так и к окружающим. Всегда следует держать дистанцию между тем, что угадывается интуитивно, и способностью ко взвешенному анализу отдельно взятого события или явления. Марк не только не был силен в объективном анализе, но и представлял собой закрытую книгу во всем, что касалось правки или уточнений. Ну не готов он был принять критику в свой адрес, и все тут.

Она слушала.

Лен, конечно, в большей степени физическое явление, а не физиологический тип. Его поведение, манера выражаться сформированы под воздействием чего-то неосязаемого, но очень напоминающего мучительное непроизвольное заикание. Он не может ни секунды оставаться спокойным, а если даже ему это удастся, то сама его неподвижность будет своего рода позой или аргументом в споре. Но к пониманию того, что творится внутри него, приводят не черты его лица и уж тем более не сознательно отображенные на нем гримасы; понимать его нужно по тому, что скрыто за дымовой завесой лица, оттуда он подает сигналы тревоги. Он заперт на этой территории, и уже по этой причине бессмысленно обсуждать воздействие на окружающих его внешности, его физического грима; тело просто не участвует в создании его образа. Постоянная активность, которую любой человек замечает в его присутствии, проявляется на самом деле лишь в импульсах, пробегающих по нервным окончаниям контуров его тела и передающихся предметам, касающимся его; прежде всего это относится к его рукам и очкам. Его глаза ведут себя лишь как нервный узел, некое конечное скопище нервных клеток, и рассматривать их как черты его лица малопродуктивно. У большинства людей сумма нервных окончаний представляет собой лишь одно из слагаемых цельного образа, а в случае Лена эту сумму надо рассматривать как итоговую. Нервные окончания явно доминируют над остальными составляющими его тела, которые являются лишь оболочкой, сосудом для бесчисленных головоломок и всяких эстетских штучек, составляющих его нефизическую сущность.

Она легла.

Таким образом, Лен проводит не больше различий между тем. что чувствует, и тем, что по этому поводу думает, чем Марк, а разница между ними заключается лишь в причинах, приводящих к смешению восприятия и осмысления. Оба не в состоянии провести разграничительную линию между отдельно взятым ощущением и сделанным на его основе выводом, но Марк просто слишком ленив, чтобы прикладывать усилия и пытаться отделить одно от другого, а Лен абсолютно не верит в себя и в свою способность разобраться в этом. Он замыкается на ощущениях и приравнивает их к мыслям, и все это приводит к тому, что сама мысль переходит в ощущение, потому что он не в состоянии посмотреть правде в глаза и определить для себя истинную природу мысли и ее запросы. Однако в то время как Марк совершенно не способен исправиться и не желает слышать никакой критики, хотя рано или поздно он набьет себе шишек, признает собственные ошибки и будет вынужден всему учиться заново на собственном опыте. Лен открыт как для критики, так и для дружеской помощи.

Она лежала и слушала.

Все это он готов дать им с лихвой – им обоим. Ведь если хорошенько подумать, то, даже с учетом всех существующих между ними различий и разногласий, дружбу между ними он рассматривает как значительную ценность. На самом деле он даже не уверен, не следует ли расценивать эту дружбу как фундамент для строительства новой человеческой общности, например новой церкви. Конечно, вряд ли их жизненные приоритеты и догматы можно считать совпадающими или хотя бы близкими, но все же у всех троих много общего как в том, что касается базовых ценностей, так и в системе их жизненной реализации. Вместе они составляют одно целое, некое единство, союз в борьбе за общее благо, то, что он мог бы назвать церковью; в каждом из них живет вера в действенность и осмысленность этого союза. Конечно, им есть над чем поработать, – прежде всего над равновесием и гибкостью структуры. Да и сама структура, даже в общих чертах, очень далека от совершенства, если говорить начистоту. Слишком уж велики различия между тремя ее составляющими, слишком мощны возникающие между ними центробежные силы. Чтобы сохранить и укрепить на будущее этот союз, нужно приложить усилия, но нет необходимости стирать имеющиеся различия, более продуктивным окажется разумное самоограничение и сведение этих различий к здравому, взаимоприемлемому минимуму. Если это удастся, то сам факт завершения подобной работы будет говорить об успехе их начинания и жизнеспособности складывающегося союза. С его точки зрения, дело того стоило. Да что там, не просто стоило, а было важнейшим на данном этапе их жизни. И вопрос заключается всего лишь в средствах коммуникации. Если он не сможет наладить общение с собственными друзьями, то очень скоро их дружба просто засохнет на корню или сгниет.

Она слушала.

Признав возможность загнивания союза изнутри, он перешел к вопросу о неблагоприятных внешних воздействиях. Он убежден, что внешних факторов опасаться не следует, любой из них может быть безболезненно воспринят и поглощен. Например, в данный момент Вирджиния воздействует на одного из них: на него самого. Если исходить из допущения, что на него лично она воздействует положительно, то и он сам сможет сделать больше для их новой церкви. С другой стороны, если предположить, что ее воздействие является отрицательным, неблаготворным, другие члены их ордена все равно выполнят свои обязательства перед ним, войдя в его положение и проявив сознательность. Проблемы, безусловно, могут возникнуть в том случае, если внешнее воздействие сомнительного или отрицательного свойства будет оказано на Лена одним образом, а на Марка – другим и вследствие этого между членами союза возникнут дополнительные разногласия, способные испортить их отношения и поколебать еще не устоявшееся единство. Им придется рассмотреть вопрос приоритетной ценности: что важнее – конфликт с отстаиванием собственной точки зрения или союз на основе компромисса. В таком случае их новая церковь либо выстоит и укрепится в своем нарождающемся величии, либо им придется разделить общее имущество и разойтись по домам.

День клонился к вечеру, сумерки сгущались, она перебралась в кресло и продолжала слушать, тени в комнате удлинились – словно потянулись к ней, как и слова, которые он произносил, сидя на кровати с сигаретой в зубах.

Пустота и шарлатанство – этого с него хватит, этим он сыт по горло. Жизнь, которую он вел раньше, привела его к кризису. Время, проведенное в лоне англиканской церкви, оказалось потраченным напрасно. Он сам завел себя в мир ложных иллюзий. То, что он считал позитивистским познанием мира, оказалось промывкой мозгов и возделыванием непаханой земли ради кого-то другого, а не самого себя. В общем, силы были потрачены впустую, а благостного их восполнения не произошло. Потенциальные возможности его разума на глазах становились все более эфемерными, душа застаивалась, возможность реализации накопленного потенциала казалась все призрачнее. Говоря начистоту, он вообще мало чего добился, потратив при этом немало собственных ресурсов. Настало время переходить к активным действиям. Однако следовало признать, что направление этих действий для него предопределено, и по всему выходило, что придется прибегать к самым радикальным мерам. Язву, расползавшуюся по телу, нужно было выжигать до самой глубины, до кости. Выполнить задуманное можно только уничтожив часть самого себя. В этом он был заранее согласен с основной доктриной англиканской церкви, вот только пребывание в ее лоне требовало слишком большого терпения, которого у него уже не осталось. Эта церковь погрязла в мелочах и забыла о главном предназначении. Чего только стоит, например, само их представление о Боге. Это же дерзость, святотатство, подмена понятий Творца и сотворенных им чад. Эти чада выставили Бога в приемную и велели ему подождать. На Бога они смотрят как на плод их собственной деятельности, на удобную в обиходе вещь. Совет директоров фирмы состоит из людей, а Бог у них так, на посылках. Бог делает всю черную работу, а они пилят между собой прибыль. На последнем собрании общины он встал и поставил вопрос ребром: где этот ваш Бог? Выньте да положьте его мне прямо на стол, давайте посмотрим на него вместе. А еще лучше позовите мясника, и пусть он отрубит каждому по кусочку. Ощущение было такое, будто в зале бомба взорвалась. Да что с них взять, ведь это такие люди, что, даже откройся перед ними врата в Царствие Небесное, ничего, кроме сквозняка, не почувствуют.

В сгустившемся полумраке она сидела неподвижно. Пит придвинулся ближе к ней.

Все то же самое относится и к поэтам. Их творчество само по себе – преступное вероотступничество. Он непременно должен обратить ее внимание на тот факт, что акт письма является актом посвящения себя самому себе. Следовательно, здесь особенно остро встает вопрос морали. Подписываясь под очередным произведением, поэты всякий раз подписывают себе гарантированный смертный приговор. Их работа является не самовыражением, а самосозиданием. А значит, все созданное в ходе этого процесса является не истиной, а ложью. Всякое написанное ими стихотворение значит не больше, чем посмертное испускание газов остывающим телом. Творчество – это труд покойника, который может произвести на свет только другого покойника, воссоздав его по своему образу и подобию. Творчество ради творчества – это сотрясение основ, профанация и поругание писательского труда, несомненно имеющего определенную ценность при наличии активного, сознательного целеполагания у пишущего. Писать в вакууме, писать, чтобы писать, – вот она, роковая ошибка любого творческого человека. Творчество должно быть утилитарным и целенаправленным, как работа повара. Чего ради готовить пудинг, если ты не собираешься его есть? Так и писательское дело. Вместо умерщвления самого себя в собственных произведениях писатель может информировать, просвещать, возможно, в чем-то даже менять людей к лучшему. Человек, может быть, и является ошибкой Творца, но, тем не менее, в данный момент он является весьма значительным и часто даже определяющим фактором в созданном мире. Люди имеют ценность в связи с тем, что являются постоянным напоминанием о том, что человек живет не среди живых людей, а в музее восковых фигур. Каждым написанным словом они лишь усугубляют свое грехопадение.

Стемнело. Вирджиния встала и поставила чайник на газ. Позже они вышли из дома и прогулялись по набережной Ли.

Глава девятая

Прогуливаясь, Пит забрел на Триднидл-стрит, посмотрел, удивленно моргая, на серую стену углового здания и остановился. Он поглядел вверх. Банк Вальпараисо. Наверняка банк Вальпараисо. Здание без кирпичей. Чистая геометрия, без единого кирпича. Акт веры. Чистый, как краска. До самого верха с фасада и с обратной стороны. Геометрические разговоры с солнцем. Косой луч на святом распятии. Загнанный в угол солнечный угол. Солнце, превращенное в коммерцию. Легко и быстро низведенное и профанированное божество. Не позволяй обманывать себя обманчивым мыслям. Пневмонически неуместные замечания. Переизбыток товаров на рынке. Хуже, чем описательное спряжение. Но солнце всех форм и размеров. От этого только хуже. Диалог на крышах. Монологоязык. Что это? Диэдр – двугранный угол? Кто наплевал на многогранник? Киньте мне математический мяч. Я склонен в это поверить. Он прислонился к стене.

Закури, и сойдешь за нормального человека. Знамя банка Вальпараисо на флагштоке напряглось и стремительно сползло на землю. Вдыхая сигаретный дым, Пит смотрел на столпотворение машин, на решетку ограды, на растворяющиеся в полуденном мареве силуэты людей; на фигуры, идущие, ходящие и проходящие мимо него; стрекочущая швейная машинка солнечной улицы. Быстрая черная рука на ходу толкнула его, проносясь мимо. Смотри. Да. Льняная веревка и сургуч. Щенок в слишком тугом ошейнике. Очень легкий. Нетвердо стоящий на мячах собственных ног. Правители нации. Внутренняя история. Масоны и миротворцы. Ценные советы небрежно, походя. У тебя все будет хорошо. Даже еще лучше. Пароль и хороший джин. Ваше имя и номер? Вот, пожалуйста. Стоя прислонившись к стене, он смотрел на проходящую мимо улицу. Точно подобранные друг к другу здания, обычно наклоненные вперед к середине улицы, все как одно подались назад. Они зависли, замерли между солнцем и солнцем.

Скоро время сиесты. Растянуться в саду на крыше и позагорать. Чай с лимоном и сетка-балдахин. В тени старой яблони. Не на сквозняке. Сожми зубы и переверни земной шар.

Сотни окон, и ни в одном ни единого лица. День не существует. Работа под землей. С работой нужно дружить. Восемь часов в день, и дня не остается. Мир работы. Мир, где я работаю и который пересекаю. В какую сторону? Кто сказал, тот говорил. Не верьте ни единому слову. Пит повернулся и взглянул вверх. Окна банка Вальпараисо подмигнули ему безымянной вспышкой.

Сверкать от больших пальцев ног до ушей. Все сделано кем-то безымянным. Все зависит от того, есть ли у вас нужные инструменты. Работы хватит на всех. Но без милости Божией никто ее не получит. Заруби это себе на носу. Повторяй это каждый день в любую погоду. Здание всколыхнулось, за ним другое, и следующее, вдоль всей улицы Триднидл-стрит.

Это еще что такое? Гордо шествуя. Скажет ли она «нет»? Посмотри на эти бедра. Ну и ну. Полцарства за эти ноги. Отдам все, дайте две. Ну и ну Она точно знает толк в верховой езде. Так и проскачет до самого Долстона. Даже не сомневайся. Я там уже бывал. Оставили у входной двери. Как сушеную селедку, без икры и молок.

– Питер Кокс! Бог ты мой!

Возмездие.

– Ну, ну, ну!

– Дерек! – поздоровался Пит, протягивая руку. – Ну-ну.

– Ага, попался, – сияя воскликнул Дерек, протягивая руку, – ну-ну!

– Ну, – улыбнулся Пит. – Как тебя сюда занесло?

– Я тут работаю, – засмеялся Дерек с сияющим лицом.

– Ну да? – сказал Пит. – В жизни бы не подумал. И я тоже.

– Да ты что? – все так же сияя улыбкой, сказал Дерек. – Я бы тоже ни за что не подумал. Ну, ну, ну! А где?

– Где? – сказал Пит. – А, у «Доббина и Лэве-ра». Тут, за углом.

– Так мы соседи! – пророкотал Дерек, улыбаясь так широко, что казалось, его лицо растянется на ширину плеч.

– Ну! – сказал Пит. – Ну, ну, ну.

– А ты отлично вьглядишь, – сказал Дерек, судя по изменившемуся выражению лица, о чем-то задумавшись. – Ничуть не изменился. Все те же вьющиеся волосы, а? Как дела-то? Работа хорошая?

– О, – выдавил Пит, пожав плечами, – она… понимаешь… не… плохая… Дерек, старик.

– Ну и дела! – воскликнул Дерек, чье лицо на глазах тускнело. – Мы ведь, наверное, года три не виделись! А до того не виделись со школы.

– Да, – сказал Пит, – надо же, сколько времени прошло.

– Боже мой! – прохрипел Дерек, на лице которого, казалось, вот-вот выступит пена. – Лет сто не виделись! А что ты сейчас делаешь? У тебя обед?

– Ну да, – выдохнул Пит, – типа того. Более или менее.

– Вот ведь повезло! – сияя как ошпаренный, провыл Дерек. – Как насчет выпить?

– Знаешь, тут такое дело, – помрачнел Пит, – я как раз тороплюсь, у меня тут встреча с одним парнем назначена. Марк Гилберт. Ты ведь вроде его знаешь?

– Гилберт! Конечно! – промычал Дерек со счастливым выражением на лице. – Он вроде бы в актеры подался, если не ошибаюсь?

– Ну да, – сказал Пит, – только понимаешь, он, кажется, в последнее время стал о чем-то серьезно задумываться. Вот и решил поговорить со мной наедине, чтобы спокойно, чтоб никто не мешал. Ты меня понимаешь, Дерек. Ты же знаешь, какие они, эти актеры, а?

– С женщинами запутался? – подмигнув, парировал Дерек, продолжая сиять. – Понял, что ты имеешь в виду. Актер, говоришь?

– Да, – сказал Пит, – смешные они ребята. Извини, неловко получилось, ты меня понимаешь. Но еще встретимся обязательно. Оба ведь здесь работаем.

– Надеюсь, что встретимся! – провыл Дерек с сияющим лицом, хватая его за локоть. – Надо обязательно выпить хорошенько после стольких-то лет.

– Это уж точно.

– Слушай, Питер, – блаженно простонал Дерек, на лице которого застыло благостно-счастливое выражение, – позвонил бы ты мне как-нибудь? Встретимся вечерком после работы. Подожди минутку, я тебе телефон запишу. Я, кстати, иногда вижусь с Робином и Биллом, помнишь их? А ты с кем-нибудь из наших встречаешься? Ах да, с Гилбертом. На, держи. Только позвони обязательно, ладно? А я позвоню Робину и Биллу, вот тогда уж посидим так посидим.

– А как у Робина дела?

– Неплохо, старик. Он до сих пор не женат. А ты-то сам женился? – выпалил Дерек с оживленно-радостным выражением лица.

– Ха-ха, – сказал Пит. – Пожалуй, подумаю, а? Ладно, время поджимает. Потопал я. Сам знаешь этих актеров.

– Слушай, как я рад был тебя встретить! – процокал Дерек, с лица которого наконец стала сходить улыбка. – Не забудь.

Пит обернулся, помахал рукой и перешел на другую сторону улицы.

Весь вспотел с головы до ног. Кто-то все это устроил. Нужно быть внимательнее. Нужно смотреть по сторонам. На этой стороне улицы он бы меня не заметил. Тут тень. Хотя нет, все равно заметил бы. Они все такие. Надо было надеть шляпу. Отпустить усы. Обзавестись инвалидной коляской. А накладной нос просто чудеса творит. Никто не узнает. Где эта бумажка? Уф. Выбросить ее в люк. Пит перешел дорогу, под автомобильные гудки протискиваясь между бамперами. Под листами ржавого железа он разглядел кирпичи и стенные панели, установленные в нужном порядке и поднятые на нужную высоту какими-то явно озабоченными людьми. Он поспешил свернуть в переулок.

Вот наконец. Река. Да. Чем ближе подходишь, тем прохладнее воздух. Городской шум стихает, но все еще слышен. Жужжание и грохот. Лондон пылает. Смотри. Девушки загорают. Ноги бесплатно на всеобщее обозрение. Вешалки. Ждут добычу. Хищные птицы. А как это – быть женщиной, Мэйзи? Я и сама не знаю. Все не так, как у тебя. Ничего не висит, ничего не торчит. Все мягкое и влажное. Пальцы в волокнах от туалетной бумаги. Промокашка постоянно и для всего. Губная помада и огурец. Глаза. Нет, я по-твоему не хочу. И никогда не называть ничего Некоторым нравится, когда потеют. Животный инстинкт. Гниющий механизм. Раздетыми догола и с чавканьем. По образу и подобию Божьему. Ничего не стоит.

Бывало и получше. Похоть против чистого превосходства. Пот, слюна, и демонстрировать больше нечего. Акт милосердия. Обоюдное пари. Ставка на все, что есть. Что-то против ничего. Всеобщая уравниловка. Только не так. Только не так. Вот и лодка. Как раз для меня. Хорошая лодка. Лодки. Карлики. На таком солнцепеке только к мяснику. Жажда крови. Паруса. Карлики. Карлики, несущие полную чушь. Солнце тоже стальное. Полностью из стали. Если бы я был из стали. Все проблемы решены. Готов действовать. Спать. Пит вошел в офис и закрыл за собой дверь.

– А, – сказала секретарша. – Мистер Линд хочет вас видеть, мистер Кокс.

– Меня?

– А кого же еще?

Постоянно булькающие и бормочущие головы куда-то нырнули.

– Сейчас?

Девушка кивнула и наклонила голову набок. Пит прошагал к дальней двери и постучал.

– Войдите. Пит вошел.

– А.

– Мне сказали, что вы хотите меня видеть, мистер Линд.

– Да, было дело, – сказал мистер Линд, поглаживая ладонью коробку для сигар. – Да вы заходите. Дверь за собой прикройте. Вот так. Ну что ж. Да. Садитесь, мистер Кокс.

– Спасибо. Пит сел.

– Ну что ж, мистер Кокс.

Мистер Линд забарабанил пальцами по столу.

– Закурите? – предложил он, проводя рукой по столешнице.

– Нет. спасибо, мистер Линд.

– Ну что ж, мистер Кокс, – сказал мистер Линд, – как идут дела?

– О, – сказал Пит, – знаете, мистер Линд, вообще-то неплохо.

Сцепив пальцы и слегка фыркнув, мистер Линд улыбнулся, не разжимая губ.

– Отлично, – улыбаясь, сказал он. – А как у вас с работой?

– Видите ли, – сказал Пит, – наверное, об этом нужно спрашивать не меня, мистер Линд. Вряд ли я смогу дать вам объективный ответ. Он будет зависеть от того, находите ли вы мою работу удовлетворительной.

Повернувшись на стуле, мистер Линд посмотрел на свое отражение в темной стеклянной дверце конторки.

– Не совсем то, что я имел в виду, – сказал он. – Но могу сказать вам, мистер Кокс, что нахожу вашу работу, да, вполне удовлетворительной.

– О, – сказал Пит. – Благодарю вас.

– Я имел в виду, – сказал мистер Линд, поворачиваясь обратно на стуле и поддергивая брюки, – я имел в виду, что мне хотелось бы знать, как вы, вы сами относитесь к своей работе, как вы себя в ней ощущаете?

– Как я себя в ней ощущаю?

– Буду с вами откровенен, мистер Кокс, – сказал Линд, сжимая руку в кулак на уровне живота. – Некоторые мои коллеги во многом отличаются от меня своими именами.

– Отличаются?

– Я имею в виду наше отношение к наемным работникам, к персоналу. Лично я воспринимаю их, гм-м, здравомыслие и, если хотите, пребывание в уравновешенном состоянии как важный составляющий элемент в достижении эффективного функционирования фирмы.

– Совершенно справедливо, – сказал Пит.

– Я говорю это вам, потому что, конечно, не считаю вас неразумным и не думающим человеком, мистер Кокс.

Пит почесал нос и что-то пробормотал.

– Но я бы хотел сказать, мистер Кокс, – продолжал мистер Линд, наклоняясь вперед всем телом и нависая лбом, – что в последнее время у меня, гм-м, пару раз возникало впечатление, будто вы, как бы это выразиться поточнее, иногда склонны мысленно…

Он открыл черный ежедневник в кожаном переплете, лежавший у него под правой рукой, и резким движением захлопнул его.

– …оказываться далеко отсюда.

– Да что вы говорите? – сказал Пит и поменял положение скрещенных под стулом ног.

– Да, – сказал мистер Линд, расставляя локти и поигрывая пальцами, – именно так, у меня даже возникло впечатление, что вы иногда не слишком собранны и, надо сказать, не в полной мере сосредоточены на вашей работе.

– Не сосредоточен на моей работе?

– Да, да, – сказал мистер Линд, коротко кивнув, – похоже, что так.

Что ты имеешь в виду – похоже, что так? Не вздумай меня подкалывать.

– Но уверяю вас, мистер Линд, – сказал Пит, – что я нахожу свою работу очень интересной. Я должен сказать, что сосредоточенность иногда предстает в несколько обманчивом обличии. На себя бы посмотрел.

– Прошу прощения? – сказал мистер Линд, любезно глядя на него.

– Нет, я просто хотел сказать…

Мистер Линд расплылся в ухмылке, поднял руки ладонями вверх и развел перед собой.

– Я не совсем…

– Нет, – начал Пит, – я… Его нога нечаянно пнула стол.

– Нет, – сказал он, улыбаясь, – я здесь чувствую себя как дома, мистер Линд, если вы это имели в виду. Возможно, иногда я погружаюсь в размышления о моей текущей работе, и именно в эти минуты вы обращали на меня свое внимание.

Мистер Линд вскинул голову.

– Ах вот как, – сказал он, – рад слышать это, мистер Кокс. Надеюсь, вы понимаете, что я считаю вас очень способным и перспективным сотрудником.

Он резко фыркнул и потянулся за карманными часами.

Кто это сказал? Твоя похотливая сиделка? Старик, нельзя верить ни единому их слову. Давай. Уволь меня. Хватит. Мажем друг друга, как сыр с маслом. Давай, решайся. Я для тебя – закрытая книга.

Мистер Линд звонко защелкнул крышку часов.

– Скажите мне, мистер Кокс.

– Да?

– В чем заключаются, если вы не воспримете мой вопрос как слишком личный, – усмехнулся он, – ваши жизненные амбиции?

Пит посмотрел на мистера Линда, открыл сигарную коробку, закрыл ее и с простодушным видом взглянул на него.

– Боюсь, – ответил он, почесывая подбородок, – что буду вынужден разочаровать вас, мистер Линд. У меня такое впечатление, что я никогда об этом не задумывался.

– Правда? Это меня удивляет.

Мистер Линд поморгал, выставил вперед подбородок и покрутил шеей, чтобы немного ослабить галстук.

– Потому что я склонен полагать, – сказал он, сглотнув, – и я не одинок в этом мнении, что у вас есть некоторый потенциал, в развитии которого, не буду скрывать, заинтересовано наше предприятие.

Солнце коснулось его запястья в тот момент, когда он вытянул руку и чуть не столкнул со стола календарь. Успев перехватить его в последний момент, он водрузил календарь на подставку и выпрямился в кресле.

– Да. Так вот, похоже, что у вас, насколько я понимаю, есть и другие интересы?

– О да, – сказал Пит, – у меня достаточно много других интересов, по большей части связанных не с работой, а с моей частной и, более того, личной жизнью.

– О? Только не говорите мне, что вы женаты. В глазах мистера Линда замелькали веселые искорки. Они с Питом одновременно усмехнулись.

– Нет, не женат, мистер Линд.

– Понятно. Возможно, мое любопытство переходит некоторые границы.

– Вовсе нет.

Мистер Линд поддернул обшлаг пиджака, посмотрел на него, а затем, подцепив мизинцем манжету рубашки, бросил придирчивый взгляд и на нее.

__Что ж, – сказал он, завершая разговор, – если вам вдруг захочется поговорить со мной, я к вашим услугам, обращайтесь в любое время.

– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Линд.

– Вот и хорошо, – сказал мистер Линд, как-то разом обмякнув в своем кресле.

Пит встал. Солнечные лучи раскалывались о пресс-папье.

– Благодарю вас, – сказал он.

– Не стоит, не стоит.

Чье ты дитя, кроткий ягненок? Прошелестев по ковру, дверь мягко закрылась за ним.

Ближе к концу рабочего дня, когда пылавшее над городом солнце уже опускалось по небосводу, Пит стоял, прислонившись к стене у основания лестничного пролета и покуривая, рассеянно наблюдая в окно за красными автобусами, двигающимися под деревьями по набережной реки.

На реке все спокойно. На реке нет пота. Есть только сталь. Запах стали. Сталь поблескивает на приливной волне. Армия света на металлической воде. Голоса. У него над головой послышались голоса. Они легко, прыгуче спускались по лестнице; рассыпались в смех, кружили по лестничным пролетам; превращались в каменное бормотание. Подошвы поскрипели, пошептались и стихли, над ним наступила тишина. Загнанный под лестничный пролет, он, хмурясь, шепчет; они, девушки, на верхней лестничной площадке, слегка подгоняемые, смеющиеся, шушукающие. По ребру ступеньки цокающая подошва, металлическая набойка, судя по звуку, спускается по лестнице, невидимая набойка на невидимых ступенях, поворот, остановка. Вздох между голосами, негромкое, сдавленное хихиканье. Прижавшись спиной к стене, Пит услышал, как несколько шепчущих голосов поглаживают бормотание, втертое в камень. Теперь один голос, неразборчивые слова скользят вниз по лестнице, проскальзывают в напряженно слушающее ухо, одно за другим в колонне по одному втягиваются в толщу раскрашенной под мрамор стены, тише собственного эха; звук эха собственного голоса. Один голос, прислониться, туфли прошаркали еще один шаг, каменная плита, над ним, быстро в полумраке, слышно, неслышно; один, позволяющий, прекращающий, слушающий. Пит прислонился к полной бормотания стене, обернулся лицом к окну, позволил себе слушать. Звук шагов скатился еще на один пролет, зацокал по лестничной площадке, зазвенел смех, громко, открыто, без слов. Хлопнула дверь.