Текст книги "Сережка — авдеевский ветеран"

Автор книги: Гарий Немченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава седьмая

Экскаватор дёргался, слегка приседая, ковш на тросах раскачивался, и из него падали через край и бумажные деньги, старые и совсем новенькие, и сыпалась мелочь, а ковш взлетал высоко, и опрокидывался, и тут уже деньги летели вниз плотной стаей, неслись градом, сыпались на Серёжкиного отца, и тот, торопясь, подгребал и подгребал их к себе обеими руками – как подгребаешь к себе песок, когда лежишь на берегу речки, – а сам Серёжка с одной-единственной копеечкой в кулаке летал над землёй, летал, только слегка поводя плечами или пошевеливая босыми пальцами – пошевелишь, и уже во-он где!.. Вот его кинуло вбок, и он опустился на сучок высокого-превысокого дерева, зелёного-презелёного, просто так опустился, на ноги, и совсем легко – ну, что тебе стрекоза… Постоял, держась за шершавый ствол, рядом, посмотрел на синее-пресинее небо, а отец ему снизу:

«Лёнька-а-а!.. Иди помогай, Лёнька!»

Серёжка легонько подпрыгнул и полетел – бочком, бочком, на другое дерево, а тут – бац! – что-то захлопнулось, то ли тёмный какой-то ящик, то ли железная дверь, а по ней твёрдо: тук-тук-тук!..

Он приподнял голову.

В дверь снова сильно постучали: тук-тук!..

Он откинул одеяло, носками нащупал на полу тапки и постоял, поддевая их, забираясь в каждый ступнёй, словно гусеница, но один тапок никак не надевался, и тогда Серёга пнул его, так что он, шурша, промчался по полу и скрылся под белым пузатым шкафом, и побежал открывать с босой ногой.

На пороге, уткнув подбородок в грудь, глядя на Серёгу исподлобья, стоял Старик.

Волосы у Старика, как густая щётка, когда наклонится – словно ёжик, притронься – уколешься, а сегодня – так и точно уколешься, вид сегодня у Старика, как никогда, хмурый.

Сложил на груди руки и строго сказал:

– Ну и что?..

– Чего – и что? – негромко спросил Серёжка. Опустил глаза и носком единственной тапочки потёр пол, словно что-то с него соскабливал.

Старик только рукой махнул.

– Войти-то хоть к тебе можно?.. А то и не приглашаешь…

Серёга вдруг неумело поклонился, и глаза у Старика как будто потеплели. Он постучал в коридоре башмаками о пол, стряхивая пыль, снова почему-то махнул рукой, потом подхватил Серёжку на руки и понёс в комнату.

– Не надо, – смутился Серёжка. – Не надо, сам пойду.

– Что, болит голова твоя садовая? – спросил Старик, уложив Серёгу на кровать поверх одеяла. – Эх, Аника-воин… Ну как, стоишь на ногах? За стенку не держишься?..

Голова у Серёжки повязана, словно на неё надета чалма.

– Подожди-ка, – сказал он и, повернувшись, слез с кровати. – Вот смотри…

Он, стараясь топать погромче, пробежал по комнате из угла в угол и, сморщившись, снова залез на кровать.

– Ну, это ты брось, – строго сказал Старик. – Герой какой нашёлся.

– Я сейчас знаешь как летал, – сказал Серёга, – и ничего…

– Где летал?..

– Во сне… Только мне копейка мешала. – Серёжка показал раскрытую ладошку. – Вот тута…

– Вот тут…

– Я и говорю…

– Ты сказал: «Вот тута!..»

– Ну, вот тут…

– Мешала?..

– Мешала.

– А ты бы её выбросил, – посоветовал Старик, и Серёжка пожал плечами: догадаться бы, мол, раньше. – А ты бы её выбросил, – повторил Старик. – Запомни: надо безжалостно выбрасывать всё, что тебе мешает летать… тем более копейки… Понял?

– Понял, – сказал Серёга.

Он всегда говорил «понял», когда Старик начинал вот так непонятно. Скажи, что нет – и тогда он тебе начнёт объяснять так, что и вовсе не разберёшься…

– Ничего ты не понял, – сказал Старик. И уже другим тоном, кивнув на Серёжкины бинты, спросил: – Больно было?..

– Да нет, – сказал Серёга и потряс головой.

– Но ведь ревел-то, наверно, здорово, а?

– А как же! – сказал Серёга, и в голосе у него послышалась гордость.

– «А как же, а как же»! – передразнил Старик. – Горе с вами, честное слово, – и вздохнул. – Ну, одевайся. Пойдём с тобой к Казарцеву.

– К кому? – Серёжка присел на постели.

– К Ка-зар-це-ву! – снова передразнил Старик.

– А зачем? – всё ещё не веря, спросил Серёжка.

– Там узнаешь, одевайся…

Сначала Серёжка побежал на кухню и на всю открыл кран. Из крана хлынула тугая струя. Разводчик сунул в неё палец и поочерёдно потёр оба глаза. Потом он провёл по лицу майкой, схватил, присев перед кухонным столом, кусок сахару и кинул его в рот.

– А штаны какие надевать? – спросил он у Старика.

– Новые! – буркнул Старик.

– Самые-самые?

– Самые что ни на есть, – строго сказал Старик.

Серёжка надел шевиотовые штаны, недавно перешитые матерью из отцовских, сунул ноги в скрипучие сандалии.

– А пиджак? – спросил он. – Тоже самый-самый?

– Надевай-ка ты вельветку, – серьёзно посоветовал Старик. – Ту, с орденами…

И Серёжка закивал головой, соглашаясь, потому что у него, признаться, не было вообще никакого пиджака, не говоря уже о «самом-самом».

Они медленно прошли по улицам, и все ребята смотрели на Серёгу сочувственно, потому что каждый уже хорошо знал, где Серёжку ранили. Вчера перед магазином разгорелся такой скандал, какого ещё не видели на Авдеевской площадке. Взрослые разводили упирающихся ребят по домам, многие убежали, а Дерибаска и Амос ночевали в милиции, и с них взяли даже какую-то подписку.

Серёжка улыбался ребятам и качал головой: нет, мол, нисколечко не больно.

Старик вёл Серёжку за руку, и у треста Серёжка долго оборачивался, провожая взглядом новенькие чистые «Волги», которых сегодня было гораздо больше, чем когда-либо.

В приёмной Старик кивнул молоденькой секретарше и большим пальцем ткнул куда-то за спину.

– Там Николай Трифонович?..

– Там, – сказала секретарша. – Только советую тебе подождать немного…

– Жарко там? – усмехнулся Старик и снова ткнул пальцем.

– Жарко, – сказала секретарша.

Серёжка поглядел, куда показывал Старик, и увидел за спиной у себя высокий полированный шкаф с чёрным шариком на дверях вместо ручки.

Что только делает в этом шкафу товарищ Казарцев, удивился Серёжка.

И ещё он пожалел про себя товарища Казарцева: конечно же, в шкафу должно быть очень даже жарко, потому что так-то он высокий и ширина порядочная, только чересчур плоский – нелегко в нём такому толстому, как товарищ Казарцев, уместиться, живот ему, наверное, прижало.

В шкафу вдруг что-то скрипнуло, заходило.

И оттуда вырвался чуть приглушённый, но всё-таки грозный голос. Слов разобрать было нельзя.

– Постараемся, – ответил другой голос, и из шкафа спиной вышел лысый человек с бумагами под мышкой.

Старик поздоровался с ним, но тот вместо того, чтобы ответить «здравствуйте», сказал ещё раз:

– Постараемся!..

И поклонился Старику.

А Старик уже тащил Серёжку в шкаф, и только внутри уже Серёжка понял, что никакой это не шкаф, а удивительная двойная дверь. И жарко, наверное, бывает за ней не самому товарищу Казарцеву, как подумал сначала Серёга, а тем, кто к нему приходит.

Товарищ Казарцев поморщился, когда увидел Старика и Серёгу, хотел, видно, что-то сказать, но потом только буркнул:

– Пришли-таки?..

В кабинете у товарища Казарцева стоял покрытый зелёной скатертью длинный-предлинный стол, за которым сидели незнакомые Серёжке люди в чёрных костюмах и в галстуках. Сам Казарцев сидел в конце кабинета за маленьким столом, боком приставленным к длинному-предлинному.

Старик поздоровался и, подталкивая, провёл Серёжку мимо длинного ряда стульев к самому товарищу Казарцеву.

Начальник смотрел на Разводчика. Он пригладил седой ёжик и потрогал зачем-то свой большой красный нос.

– Ну, рассказывай, – сказал он Серёжке уже негромко, почти ласково. – Значит, ты и есть тот самый герой?..

Серёжка не знал, почему он «тот самый герой», но на всякий случай молча кивнул и принялся разглядывать большущий аппарат с множеством белых и зелёных кнопок, на котором стоял головастик – микрофон.

– Герой и грудь в орденах, – сказал один из этих, в чёрных костюмах. – Откуда столько орденов-то?

Серёжка спрятался за Старика, зато товарищ Казарцев сказал:

– К нам ведь в этом году приехали солдаты, мы же у вас просили… Вот и раздают мальчишкам свои знаки.

– Так ты зачем пожаловал, герой? – снова спросил в чёрном пиджаке.

Но Серёжка только несмело выглянул из-за Старика, а Старик, посмотрев на товарища Казарцева, почему-то вздохнул и негромко сказал незнакомым:

– Вопрос тут у нас один… С детьми вот… Некоторые сады и ясли никак достроить не соберёмся, и с летним отдыхом для тех, кто постарше, – тоже плохо. Совсем швах, как говорится. Бегают вот мальчишки по улицам, каждый день – драка… – Старик отступил, выдвигая вперёд Серёжку. – Вот, пожалуйста…

– В самом деле ге-рой! – снова сказал в чёрном пиджаке, слегка Серёге улыбнувшись, и Серёга подумал, что этот, наверное, и есть тут самый главный. – Как зовут-то?..

Все смотрели на Серёжку: кто с улыбкой, а кто вроде бы строго, и у него от такого внимания пересохло в горле.

– Сергей, – сказал он очень тихо и вытер о вельветку на животе потные ладони: в кабинете у товарища Казарцева и в самом деле было что-то жарковато…

– Сергей-воробей, – сказал тот, которого Серёга определил тут самым главным.

Все заулыбались, и товарищ Казарцев улыбнулся тоже, а Старик даже негромко хихикнул и мягко, словно кого боялся обидеть, проговорил:

– Явное, понимаете, противоречие… Явное и очень удивительное!.. Мы заботимся о будущем этого молодого человека, вон какой завод для него создаём, но на сегодня пока забыли о мальчишке об этом совершенно!..

Старик положил руку Серёжке на плечо, и Серёжка посмотрел на него снизу вверх, а когда снова перевёл взгляд на самого главного в чёрном пиджаке, тот уже не улыбался, лицо его сердито хмурилось.

– А вы что же, специалист по противоречиям? – спросил он у Старика каким-то скрипучим голосом.

– Вообще-то у меня другая профессия, – сказал Старик и пожал плечами.

– По совместительству? – подсказал другой, в чёрном пиджаке.

– Ну да, – кивнул Старик, улыбаясь так неохотно, словно это его заставляли улыбаться. – По совместительству… В свободное от работы время…

И все теперь, и товарищ Казарцев тоже, смотрели на Старика так, будто он их почему-то не слушается…

– Противоречие не противоречие, а детские учреждения строить надо в первую очередь, – громко сказал наконец самый главный. – Или, товарищ Казарцев, вам это неизвестно?..

Товарищ Казарцев снова сердито посмотрел на Старика, а Старик улыбнулся виновато.

– Значит, не забудете, Николай Трифонович? Завтра, в шесть…

– Ладно, ладно, – пообещал товарищ Казарцев. – Подъеду, подъеду, если…

И он вопросительно глянул на этих, в чёрных костюмах.

– Да, к этому времени, конечно, сможете… – сказал самый главный, тот, перед которым лежала рыжая папка.

Когда они вышли, Серёжка спросил:

– А они – из Москвы?..

– Нет, – сказал Старик, – они из области…

– Значит, ты – главней?..

– Это почему?..

– Потому что ты – из Москвы?..

– Нет, – сказал Старик усмехнувшись. – Моего брата журналиста это не касается: из Москвы ты – не из Москвы…

– Твой брат – журналист?..

– Я – журналист…

– А брат?..

– При чём тут мой брат?..

– Сам сказал: моего брата…

– Значит, меня… Это так говорится…

– А-а-а…

Они спустились на первый этаж и заглянули в комитет комсомола. Славки не было, а в комитете возился художник. Он стоял с кистью перед большим белым щитом, на котором сверху Серёжка прочёл одно слово: «Мальчишки!»

– Как дела? – спросил Старик у художника. – Меня не спрашивали?

Художник будто что вспомнил, глаза у него весело заблестели:

– Ну, как же! И спрашивали, и… Вон там, на подоконнике, по-моему, целое послание. В конверте.

Старик боком прошёл мимо плаката, взял с подоконника синий конверт, глянул на него и нахмурился. Художник сказал весело:

– Завидую я тебе! И дома небось наговорились, и сюда с запиской бежит… эх!

– А ты не завидуй!

Старик усмехнулся, и глаза у него стали грустные, совсем такие, какие бывают дома, когда он достанет карточки и смотрит на них, смотрит.

Тётя Лера и так красивая, а на фотографии ещё красивей. Вот Старик на неё и смотрит. А потом на те, на которых его сын, сынок Старика – маленький такой, глазастый пацанёнок…

А если ещё Старик немножко выпьет, то станет непонятно так говорить:

«Что есть долг?..»

«Это деньги», – сказал однажды Серёжка.

«Э, не-ет, – заспорил Старик. – Это как раз то, чего не отдать никакими деньгами…»

И дальше всё вот так же непонятно…

«Уедет твой друг, уедет, – сказала вчера Серёжкина мама. – По сыну, видать, скучает… Они чего и дружат с тобой – что он, что дядя Слава. По детишкам-то сердце ноет – вот что!..»

– А ты уедешь, Старик? – спросил теперь Серёжка, когда они шли по коридору дальше – в редакцию.

– Куда это? – спросил Старик.

– В Москву?..

– Чего ты ко мне пристал сегодня со своей Москвой? – обиделся Старик. – Между прочим, тебя это не касается, понял?..

И Серёжка замолчал: ясно, уедет…

В редакции они уселись за отдельные столы друг против друга, и Старик немного помолчал, прикрывая глаза ладонью, потом сказал:

– Ладно, вот что… Бери-ка бумагу и карандаш и слушай меня внимательно…

И он рассказал Серёжке о том, что завтра вечером на площади будет собрание всех ребят Авдеевской площадки, и он, Серёжка, должен будет выступить там и сказать, что воевать уже надоело и надо наконец заключить мир.

И они принялись сочинять речь.

Старик говорил, а Серёга записывал, но у него ничего не получалось, и тогда Старик сам сел за машинку и быстро настукал речь на полстранички.

«Мальчишки! Супятчики и мехколонцы!

К вам, первым жителям Авдеевской площадки, обращаюсь я сегодня…» – так начиналась эта замечательная речь.

Серёжка спрятал листок в карман – то, что написано, он должен был наизусть выучить дома.

На обратном пути из редакции они снова заглянули в комитет и увидели, что художник уже закончил свою работу. Теперь на щите можно было прочесть объявление, написанное большими буквами:

МАЛЬЧИШКИ!

СЕГОДНЯ В 6 ЧАСОВ ПРИХОДИТЕ НА МИТИНГ!

БУДЕМ ГОВОРИТЬ О ВСЕОБЩЕМ И ПОЛНОМ РАЗОРУЖЕНИИ

И О СТРОИТЕЛЬСТВЕ ЛЕТНЕГО ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ В ТАЙГЕ.

На митинге выступят:

1. Товарищ Казарцев, начальник стройки.

2. Шофёр товарищ Геннадий Ивахненко (дядя Куд-Кудах).

3. Ученик 2-го класса 1-й школы Сергей Чашкик (Разводчик).

МИТИНГ СОСТОИТСЯ НА ГЛАВНОЙ ПЛОЩАДИ.

Комитет ВЛКСМ

Сознательные мальчишки.

– Вот, – сказал художник. – «Сознательные мальчишки».

И поставил точку.

– Вот так, товарищ Чашкин, – сказал Старик и подмигнул Серёге: – Вам ясно?

Серёга только пожал плечами. Честно говоря, ему было неясно: почему это Старик до сих пор не прочитал письмо, которое он взял на подоконнике?

– Товарищ Чашкин-Ложкин, – сказал Старик. Помедлил ещё немного и снова подмигнул: – Товарищ Чашкин-Ложкин-Поварёшкин!

Он улыбнулся Серёге, но тот увидел, что глаза у Старика были почему-то очень грустные…

Глава восьмая

На площади снова стоял длинномер – большая машина, обитая кумачом. На кумаче были узкие высоченные слова: «Ребята! Довольно квасить носы! Построим свой пионерлагерь!»

Кумач ярко светился, а буквы серебристо блестели, потому что солнце уже готово было сесть за реку, а пока щедро лило тепло на посёлок.

Пока оно присело на стрелу крана, который высится в новом квартале, и плющится, потому что никак не может сдвинуть стрелу.

Кажется, если сейчас залезть на кран и пустить стрелу по кругу, то она понесёт на себе и это красное, чуть-чуть расплющенное солнце.

Перед машиной уже собрались мальчишки. Группками, они как будто совещаются о чём-то, переходят от одного кружка к другому, слушают.

На машине пожилой монтёр устанавливает микрофон, потому что Славка сказал, что всё должно быть как на большом митинге. Он попросил Серёжку понаблюдать, чтобы всё было, как полагается, и Серёжка теперь стоит рядом с монтёром и тоже щёлкает пальцем по густой сетке микрофона.

– А ну, посчитай-ка, сынок, проверь его, – говорит монтёр. – Раз, два, три, четыре, пять, потом обратно…

Этого можно Серёжке не объяснять. Он и сам знает, как проверяется микрофон. Небось ни одного митинга не пропустил он на Авдеевской площадке.

– Один, два, три, – медленно начинает считать Серёжка, и все ребята оборачиваются к машине. Все они смотрят на Разводчика, и, конечно, можно было бы сейчас подмигнуть кой-кому, помахать рукой Борьке Амосу, показать язык Дерибаске. Но Серёжка занят серьёзным делом.

Он уже третий раз досчитал до пяти и третий раз начал называть цифры в обратном порядке, когда кто-то крикнул:

– Давай считай дальше, Разводчик!

– Правильно, чего туда-сюда на одном месте?

Но Серёжку этим не возьмёшь. Как надо, так и делает, чего там!

– Да он дальше не умеет!.. – слышится знакомый голос.

И Серёжка видит: на перевёрнутой железной урне сидит Дерибаска. Сидит как ни в чём не бывало, чертит что-то прутиком на земле.

– Он же дальше пяти не знает!.. – кричит Дерибаска.

«Ах, не знаю дальше пяти, да?» – думает Серёжка.

Он берётся рукой за тонкую металлическую шейку и наклоняет микрофон к себе. Сейчас он досчитает до ста, даже до двухсот.

– Ну что, будем начинать?

Серёжка оборачивается.

Рядом с ним уже стоит Славка. Одет он всё так же – на нём клетчатая ковбойка, зелёные лыжные штаны, тяжёлые, на «тракторной» подошве ботинки.

– А где Старик? – спрашивает Серёжка.

– Сейчас он должен подъехать, – говорит Славка. – Вот-вот…

Вообще-то знает Серёжка, где Старик, это он так спросил, на всякий случай.

А Старик поехал в город на вокзал – провожать тётю Леру. Она поедет обратно в Москву, а Старик останется здесь, на стройке…

Серёжка одного только боится: а вдруг тётя Лера в последнюю минуту да и уговорит Старика?.. Прыгнет Старик на подножку, да и прощай, стройка, прощай, Серёжка, прощайте все!..

А шпагу, да перчатки, да всё такое остальное пришлёт ему потом Славка или отвезёт, когда сам потом будет уезжать, он же тоже уедет, Серёжкина мать говорит, куда он денется, если семья – в Москве… Чего они там все в Москве нашли хорошего?..

Хотя бы уж скорей возвращался с вокзала Старик, чтобы точно увидеть: нет, не уехал он с тётей Лерой…

За спиной у Серёжки нарастает рокот моторов.

С разных сторон подходят к трибуне две машины.

Из кабины самосвала выпрыгнул почти на ходу, щёлкнув дверцей, дядя Кудах. Самосвал развернулся и пошёл обратно – наверное, Кудах попросил кого-нибудь из своих дружков поскорее подбросить его до посёлка.

А по другую сторону трибуны останавливается легковой «газик», и, опираясь на ручку дверцы, из него тяжело вываливается товарищ Казарцев.

Дядя Кудах становится на колесо и ловко прыгает на трибуну, а Казарцеву Славка подаёт руку. Казарцев пыхтит и лезет неловко.

«Каждый раз выступает с машины, а лазить не научился», – думает Серёжка.

– Митинг ребят Авдеевской площадки разрешите считать открытым! – громко говорит Славка, наклонившись к микрофону.

И мальчишки недружно аплодируют.

Серёжка вдруг замечает, что ребят очень много. Ничуть не меньше небось, чем на любом другом митинге. Разводчик замечает в толпе мальчишек – соседей, с которыми видится каждый день, и своих одноклассников, которых не встречал уже давно. Да разве встретишь – столько домов теперь в посёлке, и каждый – пятиэтажный.

– Слово начальнику стройки Николаю Трифоновичу Казарцеву! – говорит Славка.

И ребята аплодируют уже дружнее.

А Серёжка оглядывается на дорогу: не видно ли где Старика?..

Нет, не видно…

Неужели всё-таки уговорит его тётя Лера?

К микрофону подходит товарищ Казарцев, и Серёжка смотрит теперь на него.

– Товарищи строители! – громко говорит Казарцев.

И в это время Славка быстро наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Казарцев смущается вдруг, как маленький, гладит свой ёжик и потом снова решительно подступает к микрофону. Он берётся за головку, и она совсем исчезает в его громадной ладони.

– Дорогие мальчишки! – говорит он. – Ребята! Я вот сейчас назвал вас строителями… Так оно и есть. Не все, правда… Но однажды я шёл по посёлку и вижу: идёт по дороге каток, гравий, значит, прикатывает, а за рулём сидит мальчишка, ваш ровесник. Это, я понимаю, настоящий строитель!..

Товарищ Казарцев опустил микрофон и рубанул перед ним кулаком, когда сказал про этого мальчишку на катке. Видно, очень ему этот мальчишка понравился.

– Мехколонский это пацан! – крикнули снизу.

– Нет, желдорстройский!..

– В «Желдорстрое» катки, конечно!..

– Ну-ну, тихо-тихо! – поднял руку товарищ Казарцев. – Что это вы расшумелись? Это вот как на рапорте у меня: мехколонна да «Желдорстрой» так же вот расшумятся… Как начнут из-за фронта работы – тот себе, этот себе… За грудки, понимаешь, друг друга… А вам-то чего делить?

А Славка уже снова что-то шепчет на ухо товарищу Казарцеву, и товарищ Казарцев прямо в микрофон виновато говорит:

– Да?.. Ну ладно, не буду, не буду…

– Я объясню, чтобы вам ясно было, ребята, – нагибаясь к микрофону, говорит Славка. – Эти организации потому спорят, что каждая из них хочет работать там, где труднее…

– Я вот помню, когда мальчишкой был… – говорит дальше товарищ Казарцев, – белые остановились в нашей деревне… а мы пулемёт у них, понимаешь, кхы-кхы… да в кукурузе и спрятали… А тоже были вот, может, только чуточку больше, чем вы… да такие же, пожалуй, точно!..

И опять к товарищу Казарцеву наклонился Славка. Он прямо-таки не давал выступать начальнику стройки. Но тот ничего, только снова тихо сказал Славке «не буду» и вытер платком лоб.

– А чего дальше – про беляков? – крикнули из толпы.

– А пулемёт этот до сих пор у вас, да?

Но товарищ Казарцев прокашлялся в микрофон и сказал:

– А для вас тоже большое дело найдётся… Лом вот собирать металлический, железо…

А снизу – нахальный Дерибаскин голос:

– А чего его собирать?.. Что его мало, что ли?..

– Да, железа у нас пока мало, – сказал товарищ Казарцев и снова взмахнул своим кулачищем.

– Если бы было мало, оно б кругом не валялось! – крикнул снова этот нахальный Дерибаска.

– Шустрый какой, – сказал начальник стройки и снова вытер платком мокрый лоб.

А Славка заулыбался и наклонился к микрофону:

– Критика, в общем, правильная, но я прошу не перебивать… Потом выступишь и всё скажешь…

Серёжка видел, как Дерибаска поглядел в это время на ребят, которые стояли рядом: слышите, мол? Правильная критика.

«Всё равно задавака», – подумал Серёжка.

– Замечание, конечно, верное, мы учтём, – сказал товарищ Казарцев, и Дерибаска прямо-таки засиял. – Но вы должны помочь исправить такое положение. А мы на днях построим вам в тайге пионерский лагерь, хороший лагерь… Сегодня две бригады должны закончить работу на котельной, я сниму их оттуда и отправлю в тайгу. – Теперь начальник стройки очень торопился, как будто боялся, что его снова перебьёт этот Дерибаска. – Так что через недельку-две лагерь будет готов. Будете там загорать и ловить рыбу. Устраивает вас такое?

– Устраивает!

– Большую рыбу…

– Только чтобы точно!

Кричали все сразу, и до Серёжки долетали только отдельные слова. Серёжка и сам бы кричал и насчёт рыбы, и чтобы точно уж был пионерский лагерь, но ему было неудобно, потому что он ведь как-никак стоял на трибуне, рядом с самим товарищем Казарцевым.

Товарищ Казарцев повернулся теперь боком к микрофону и всё вытирал лоб большим платком. «Устал, наверное, с непривычки, – подумал Серёжка. – Вот он всегда про план говорит, да кто хорошо работает и кого надо повесить на Почётную доску, а кому надо дать по рукам за брак. А тут? Как же, жди, послушает тебя тут Дерибаска!»

– Ти-ше! – закричал Славка в микрофон, так как шум не утихал. – Говорить будет Гена Ивахненко.

Куд-Кудах подошёл к микрофону, откашлялся, а потом громко сказал:

– Мудрецы!

И все мальчишки замерли, так как никто ещё не знал, почему они мудрецы.

– Мучители! – громко сказал Куд-Кудах. – У товарища Казарцева своих дел по горло, он вот вторую очередь котельной сдавать должен. Да ещё с вами цацкается. Есть у него на это время?..

Ребята молчали. Может, им тоже стало жаль начальника стройки?

Серёжка снова скосил глаза на товарища Казарцева. Он вот котельную пустить должен, и кто-то сверху режет его медной проволокой. Да вчера утром ещё тот незнакомый дядька в чёрном костюме записал про товарища Казарцева в свою рыжую папку. Бедный товарищ Казарцев!

– Кто это тут кричал про железо? – спрашивал между тем в микрофон Куд-Кудах. – А ну, кто? Подними руку.

Никто не поднимал руки, и тогда Кудах сказал:

– Что ж ты, Дерибаска, молчишь? Насчёт железа вот ты всё хорошо понимаешь, а что головы пробивать нельзя – не доходит. – Кудах постучал себя согнутым пальцем по виску. – Тут не работает?..

Ребята захихикали, но Кудах поднял руку:

– Я тут с вами долго рассуждать не буду. У меня, понимаешь, институт. Я вот что скажу: я, да мой напарник Алексей Свищев, да ещё пять хлопцев из нашей бригады решили обучать вас шофёрскому делу. – Кудах обвёл всех суровым взглядом. – Будете учиться или нет?

И теперь уже мальчишки не кричали вразнобой, а хором ответили:

– Бу-удем!..

Они толкали друг друга локтями, колотили по спине – так им хотелось научиться шофёрскому делу.

– Ну вот так, – сказал дядя Кудах. – Кто будет учиться, тому драться будет некогда, а кто учиться не будет и снова воевать вздумает – с тем уж я отдельно поговорю. Идёт?

– Идё-ёт! – снова ответил хор голосов.

– А ну-ка, – сказал Кудах, улыбнувшись, – кто хочет ездить на машине – отходи влево, кто не хочет – стоять на месте…

Кудах повёл рукой влево, но не успел он ещё договорить, как все мальчишки, вся громадная толпа мальчишек – рыжие и чёрные, босоногие и в ботинках, с синяками и без синяков, – все двинули влево, и перед трибуной осталась стоять только невысокая старушка с чёрной хозяйственной сумкой в руках…

На ней был платок в крупную клетку, который с одной стороны она оттопыривала ладонью, приложенной к уху. Старушка эта потопталась на одном месте, пошла было вслед за мальчишками, но потом остановилась, сердито махнула рукой – как будто заниматься шофёрским делом раздумала: мол, да ну его! – сплюнула в сердцах и пошла через дорогу в другую сторону.

Славка нагнулся к микрофону.

– Попрошу всех стать на место.

Мальчишки толпой двинулись обратно, и Серёжка, провожавший их глазами, около кабины длинномера увидел Старика.

Старик стоял как ни в чём не бывало, стоял с блокнотом в руках, что-то писал. Увидел, что Серёжка на него смотрит, подмигнул…

Как же это Серёжка не заметил, когда вернулся Старик?..

Значит, так и не поехал он с тётей Лерой? Значит, так и останется на Авдеевской площадке и Серёжка будет заходить к нему, как и раньше, и играть со шпагой, и трогать боксёрские перчатки, которые так интересно пахнут?..

– Слово предоставляется Сергею Чашкину, Разводчику, – громко сказал рядом Слава.

И Серёжка вздрогнул, даже не сам Серёжка, а ноги у него вздрогнули – будто сзади кто легонько так под колени ударил.

А дядя Кудах уже подталкивал Серёжку к микрофону…

Серёжка зачем-то снял пилотку, откашлялся, совсем как товарищ Казарцев, открыл рот да так и остался стоять с открытым ртом, во все глаза глядя на Старика…

Старик закивал и ладонью Серёжку будто поманил: давай, давай, мол!..

– Давай, Разводчик! – тихо сказал Славка. – У тебя же речь была… где?

Серёжка зажал пилотку под мышкой и полез в один карман, потом в другой. Нащупал в кармане дыру и удивился: откуда дыра, если штаны совсем – ну, совсем новые?..

– Давай, давай, Разводчик! – снова сказал Славка.

А Серёжка молчал.

И тогда мальчишки, которые до сих пор смотрели на Серёжку, тоже раскрыв рты, так как он был первый на Авдеевской площадке, которому досталось выступать на митинге, тоже стали кричать сначала тихо, а потом громче и громче:

– Давай, Разводчик!

– Давай, Разводчик!

– Да-вай, Раз-вод-чик!..

– Ти-ше! Разводчик волнуется!.. Ти-ше!

Наступила тишина.

Серёжка громко шмыгнул носом, так громко, что микрофон хрюкнул, в нём что-то булькнуло – как будто в воду бросили камень. А Серёжка надел пилотку и неожиданно присел за высоким бортом машины.

И дядя Кудах, добрый Кудах, отступил чуть-чуть в сторону от товарища Казарцева, чтобы Серёжка мог пролезть у них под ногами и спрятаться за спиной у Славки.

Он полз, безжалостно пачкая новые штаны о пыльный пол кузова, и думал, что теперь, конечно, всё пропало.

Но Серёжка, наверное, был не прав, и его выступление было, наверное, самым замечательным, потому что все долго хлопали в ладоши.

– Ничего, малыш, ничего! – услышал вдруг Серёжка голос товарища Казарцева и краем глаза увидел на своём плече большущую с толстыми пальцами руку.

Дядя Кудах объяснял ребятам в микрофон, когда они начнут заниматься шофёрским делом, но Серёжка слушал, о чём говорят Старик и Славка.

– Ну что?..

– Всё, – сказал Старик. – Как в море корабли…

– Ты думаешь!..

– Не только я… По-моему, она – тоже…

– Поздравляю, – сказал Славка как-то грустно. – И завидую…

– Чему? – удивился Старик.

– Тому, что у тебя теперь, по крайней мере, всё ясно, – объяснил Славка. – А мне только предстоит выяснить…

Он полез в карман, достал и протянул Старику измятую телеграмму.

– Да что они, сговорились? – спросил Старик.

Дядя Кудах отошёл от микрофона, и на его место стал Славка.

– Ита-а-ак! – закричал он, растягивая слова. – Кто-о за вечный ми-и-ир… на Авдеевской площа-адке… прошу-у-у поднять… руки!..

Ребята зашумели, и Разводчик потихоньку выглянул из-за товарища Казарцева. Он увидел много рук, очень много рук. Как в классе, когда учительница задаёт самый лёгкий вопрос, и всем хочется ответить, и даже больше, гораздо больше.

Тогда Серёжка совсем вышел из-за спины товарища Казарцева и тоже поднял над головой руку.

– Завтра, – закричал в микрофон Славка, – в девять утра… сбор около треста… Поедем с Геннадием Ивахненко выбирать место для лагеря…

Потом те, кто стоял на трибуне, сошли вниз, Славка и Старик помогли шофёру длинномера закрыть борт, машина тут же развернулась и по главной улице так и поехала на стройку с лозунгом на боку…

А ребята окружили Славку и Старика, расспрашивали, что там и как будет в лагере, и те отвечали, а Серёжка стоял рядом, кивал, словно подтверждая каждое их слово: да, да, верно, мол, я, мол, тоже такое слышал…

И мальчишки посматривали на Серёгу с уважением и с завистью, а некоторые не решались спрашивать что-либо сразу у Славки или Старика и потому сначала обращались к Серёжке.

– А ты узнай, Разводчик, – говорили они, – шишки там около лагеря будут?..

И Серёжка тут же поднимал глаза на Старика:

– А шишки кедровые будут?..

– Будут, будут, – уверял Старик. – И урожай в этом году, говорят, как никогда…

И Серёжка тут же повторял:

– Будут… как никогда…

Он был, как переводчик, Серёжка, и его слушали почти так же внимательно, как и самого Старика.

Только Дерибаска, который ничего не спрашивал, а больше слушал, оставаясь будто чуток в сторонке, только он посматривал на Серёжку насмешливо, но Серёжка сейчас его просто не замечал – ну, как будто и не было здесь этого Дерибаски…