Текст книги "Спасите наши души"
Автор книги: Гари Ромен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
XXVII
Они шли по тропе, петляющей на высоте тысячи двухсот метров, которая заканчивалась среди нагромождения камней, у двухсотметрового обрыва; это был самый опасный проход в долину – но единственный, куда не дотягивались лучи прожекторов, постоянно обшаривавших каждый дюйм скал.
Сначала они спустили снаряжение, затем вниз отправились Григорьев и албанец; но когда остальные члены группы достигли площадки на середине спуска, они обнаружили там одного только русского. Албанец исчез. Из носа у Григорьева текла кровь, он сидел на корточках, растирая кисти рук.
– Soukin syn, – бормотал он. – Вот сукин сын.
– Где он? – рявкнул Литтл. – Что произошло?
– Ушел, один…
Григорьев махнул рукой в сторону фосфоресцировавших обелисков на дне долины. Пропали, подумал Старр. Если албанец предатель, их встретят прямо внизу.
– Нет, – сказал Григорьев. – Все не так. Этот придурок пошел предупредить «албанский народ» – именно так он выразился. «Народ», твою мать, – как вам это? Единственная вещь, которую ни в коем разе нельзя трогать, если не хочешь вляпаться в дерьмо. Этот щенок полагает, что если бы народ знал, то восстал бы и освободил… вон ту кучу дерьма.
Он махнул рукой в сторону уловителей.
– Я попытался вырубить его, но… – Он вытер локтем нос. – Сильный, soukin syn.
– Развел тут самодеятельность, черт его дери, – произнес Литтл с сильным акцентом кокни, который, видимо, вступал в свои права всякий раз, как майора охватывал гнев. – Я всегда говорил, что нужно остерегаться идеалистов. Все они врожденные неудачники. Вперед.
Чтобы выйти на дорогу, им потребовалось три часа – почти на десять минут больше, чем по графику, который был рассчитан во время тренировок по минутам, – ведь теперь им приходилось нести и груз албанца, являвшийся частью ядерного щита. В последние полчаса пришлось сделать рывок, чтобы добраться до пещеры, пока не начало рассветать. Старр писал в своем рапорте, что, когда он висел на середине спуска, ухватившись за свой ледоруб, его мозг пронзила мысль: даже знаменитая фраза Уинстона Черчилля после битвы за Британию: «Никогда еще в истории человеческих конфликтов столь многие не были обязаны спасением столь немногим» – не могла полностью передать, сколь многое находилось в этот момент вместе с ними между небом и землей. «Обычно я не склонен к такого рода размышлениям, – писал полковник, – но тогдашние обстоятельства вряд ли можно назвать „обычными“. В какой-то момент я отчетливо представил себе весь род человеческий, со всеми его музеями, Бетховенами, библиотеками, философами и демократическими институтами, болтающийся вместе со мной в пустоте. В каком-то смысле это даже приободряло, ведь полковник Старр, офицер американской армии, запросто мог упасть и сломать себе шею, но эта возможность казалась гораздо менее вероятной в том случае, если упомянутая шея принадлежала всему человечеству. Моя шея внезапно сделалась самой важной вещью с начала времен, и это придавало мне сил».
Они оставили Колена на тропе, примерно в километре к востоку от пещеры – он распластался под скалой. В свой «глаз» они видели шестерых албанских солдат с пулеметом, дежуривших под навесом в нескольких метрах от дороги. По плану Колек должен был сдаться в плен в 5 часов 15 минут.
– А сейчас, полковник, – сказал ему Литтл, – внимание. Вас должно быть хорошо видно. В пять пятнадцать еще недостаточно светло. Идите прямо на них с поднятыми как можно выше руками, но не подходите слишком близко. Потом остановитесь, но руки не опускайте, а не то они подумают, что это ловушка. Не двигаясь с места, громко сообщите им, что вы американский диверсант и решили сдаться.
– Не будем терять времени, майор, – сказал канадец. – Я знаю, что делать.
– Постарайтесь не подставиться под пулю, Пьер, – произнес Старр по-французски, – а не то мы встретимся уже там, наверху… в «Ритце» [48]48
«Ритц» – самая престижная гостиница Парижа.
[Закрыть].
– Положитесь на меня.
– Rrright, gentlemen, – сказал Литтл. – В путь.
Снова Итон, Оксфорд, и «атака бригады легкой кавалерии» [49]49
«Атака бригады легкой кавалерии»– стихотворение Альфеда Теннисона, посвященное сражению под Балаклавой 25 октября 1854 г. (во время Крымской войны).
[Закрыть], подумал Старр, слушая голос обожаемого шефа. Полный порядок.
Ночь растаяла, когда они подходили к своему укрытию в пещере. По их сведениям, военный патруль наведывался в пещеру каждые два часа. Они потеряли двадцать минут на спуске, и теперь у них было недостаточно времени, чтобы смонтировать ядерный щит до появления четырехчасового патруля: на эту работу требовалось сорок минут. Поэтому они решили переждать и улеглись на каменистое дно, полумертвые от усталости, с липкими от ледяного пота лбами. Загромоздившие пещеру каменные глыбы, пожалуй, могли бы скрыть их от беглого взгляда, – но вряд ли помогли бы, если бы солдаты стали осматривать ее всерьез. Пристрелить незваного гостя не составляло труда, пистолеты у них были с глушителями, однако исчезнувший патруль немедленно примутся искать. Отставание от графика на спуске грозило обернуться катастрофой. Литтл оперся на локти и попытался заглянуть в глаза каждому из своих людей. Он наизусть знал их личные дела и послужные списки и воспринимал как данность их мастерство, хладнокровие и решимость. Этот взгляд был привычкой, отпечатком, который оставили годы, проведенные им в казарме, когда он, сержант королевской гвардии, только и делал, что начищал сапоги, портупею и поплевывал на свои медные пуговицы, чтобы те лучше блестели… Если не считать признаков усталости и некоторой напряженности – здоровой, впрочем, и даже необходимой для операции, – ни один из его людей не выказывал нервозности. Становилось понятно, какая именно ответственность лежит тяжким грузом на их плечах: ответственность за собственное выживание; чем важнее задача, тем большее значение придает профессионал собственной шкуре и своей репутации – это всегда так и не иначе. Вот почему – и это было хорошим признаком – величие «дела» не наполняло их никаким волнением. «Настоящие мерзавцы», – с удовлетворением сказал себе Литтл: утешительная мысль в этот трудный час, так как она означала, что им не грозит потерять хладнокровие из-за обостренного чувства «богоданного характера» их миссии. Единственный «чистый» среди них, юный албанец, поддался идеалистическому импульсу, весьма типичному для непрофессионала; ему захотелось «поднять народ», что, согласно арифметике Литтла, значило попросту, что у них стало одним человеком меньше.
Григорьев был занят тем, что разматывал и протягивал проводку, соединявшую его комбинезон с ядерным щитом, чтобы тот меньше сковывал движения. Литтл отметил про себя, что они похожи на боевых пловцов, готовящихся к погружению в суть дела. Лицо русского выражало лишь сосредоточенность, а его непослушные соломенные волосы падали из-под капюшона на лоб кудрявыми девичьими прядями. Литтл находил его лицо очень красивым и всякий раз задерживал на нем взгляд. Григорьев был такого роста, что даже сидя ему приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой каменные выступы на потолке пещеры. Литтл вздохнул и решительно отвел глаза. Комаров тем временем проверял пару гранат, висевших у него на поясе: принимая во внимание взрывную силу ядерного щита, гранаты, в случае чего, придется метать на приличное расстояние. На тренировках Комаров бросал их за отметку в восемьдесят метров. Гранаты были только у него. Станко расстегнул комбинезон и внимательно исследовал интимные части своего тела.
– Не стоит винить в этом подружку, – заметил ему Комаров по-русски, – ты мог подхватить их в автобусе или в кинотеатре.
Черногорец расхохотался, и его орлиный нос, нависавший над черными усами, почти коснулся верхней губы, зубы заблестели в полумраке. Он извлек из трусов пригоршню помятых сигарет и коробок спичек: в комбинезонах не было карманов.
Поляк сидел, прислонившись спиной к скале. Литтл тогда не обратил на это особого внимания, но впоследствии, уцелев несмотря на полученные раны, он с необыкновенной остротой вспоминал странную улыбку, игравшую на губах капитана Мнишека.
В проеме теперь было видно небо. Старр заметил полоску горной реки, белевшую в утреннем тумане над краснокирпичным прямоугольником больницы на другом склоне долины. А еще ему бросились в глаза следы цивилизации в пещере: разбитые бутылки, старая одежда и засохшие экскременты.
Они услышали приближающиеся голоса, после чего на фоне светлеющего неба возникли трое албанских солдат. Даже не заглянув внутрь, они пошли дальше. Литтл уже снимал глушитель со своего «Спата», как вдруг один из солдат появился снова. Майор рассчитывал пристрелить албанца, когда тот подойдет поближе, чтобы двое других, отправившись за ним, были вынуждены углубиться в пещеру. Солдат, державший в руках автомат Калашникова, сделал несколько шагов в их сторону, остановился, пригнулся и огляделся. Литтл прицелился ему между глаз. Солдат положил оружие на землю, расстегнул портупею, стянул штаны и уселся на корточки, тихонько насвистывая. На все про все у него ушла ровно минута. Затем он удалился.
– Пожалуй, это самая чудесная куча, которую парень наложил в своей жизни, – заметил Старр.
XXVIII
В 22.50 русские решили посовещаться между собой и временно отключили внешнюю связь; президент воспользовался этим, чтобы отлучиться в туалет. Он отсутствовал считанные минуты, а когда вернулся, то решил было, что цепная реакция уже добралась до Советского Союза и что его вожди дезинтегрируются прямо у него на глазах.
– Господин президент…
Слов Ушакова было почти не разобрать, и переводчику пришлось дважды просить прибавить звук.
– Только что мы получили новую информацию. Глава албанского государства отдал приказ начать операцию сегодня в шесть утра, то есть на десять дней раньше назначенной даты. Думаю, это было сделано в ответ на наше предупреждение. По-видимому, они хотят предотвратить вмешательство с нашей стороны.
Президент взглянул на висевшие на стене циферблаты, показывавшие время всех часовых поясов. 22.55 в Вашингтоне, 5.55 в Москве, 10.55 в Пекине…
– Сколько сейчас?
Все смотрели на него, не понимая.
– Сколько сейчас в… – Он не мог вспомнить название этой чертовой страны. – Время «борова»?! – взвизгнул он.
– Четыре пятьдесят пять утра, сэр, – ответил генерал Хэллок.
– Когда диверсионная группа будет на месте?
– Господин президент, – закричал Ушаков, – мы не можем пойти на такой риск.
– Когда мы имели в запасе десять дней, мы могли рисковать, но теперь, если они провалятся…
Президент почувствовал, что с его плеч спало тяжелое бремя: у него больше не было выбора.
– Поднимайте бомбардировщики, – сказал он.
Генерал Хэллок смотрел на русских.
– В чем дело, генерал? – выкрикнул президент. – Вы, может, ждете приказа русских?
– Действуйте, генерал, действуйте! – проревел маршал Храпов. – Я уже отдал приказы!
Румяное лицо генерала стало пепельно-серым. Он набрал на пульте код. Голову ему сверлила одна-единственная мысль: у президента Соединенных Штатов создалось впечатление, что он ждал приказа коммунистов.
– Отзовите диверсионную группу.
– Невозможно, господин президент. Они на месте и уже приступили к выполнению задания.
Президент внезапно побледнел.
– Они погибнут под нашими же бомбами.
– Они профессионалы, сэр.
Президент снова бросил взгляд на седьмой экран. Никогда в жизни он не видел более пустого экрана.
XXIX
4.40
Закончен монтаж ядерного щита. Литтл с удовлетворением наблюдал за своими людьми. Ни следа нервозности. Он, скорее всего, командовал диверсионной группой в последний раз и был горд, что под его началом профессионалы такого уровня.
4.55
Литтл не отрывал глаз от циферблата своих часов.
5.10
Колек должен был сдаться албанцам в 5.15. Еще пять минут. Старр поймал себя на том, что ждет, когда раздастся выстрел или пулеметная очередь. Если канадца убьют, то «боров», по плану, будет уничтожен взрывом щита. Бомба была похожа на огромную, перевернутую изумрудную черепаху, соединявшуюся лапами с их электронными комбинезонами; попадание пули в кого-либо из них или в «фартук» самой бомбы немедленно вызовет взрыв мощностью в двадцать мегатонн. Согласно расчетам, радиус зоны полного разрушения должен был составить сорок километров. Взрыв объяснили бы аварией, вызванной сверхмощностью «борова», – так уже сделали несколькими годами раньше в китайском Цинхае.
– Вот солидарность так солидарность. Не находите, майор? – заметил Старр. – Нам достанется, но и им тоже достанется. Надеюсь, негодяи, вас ждет долгая счастливая жизнь!
5.14
Колек с поднятыми руками шел к пулеметному гнезду, чувствуя легкое напряжение в затылке. Затем он остановился, продолжая всем своим видом показывать, что сдается. Ему пришлось ждать несколько секунд, и он уже подумывал, не стоит ли рискнуть и сделать еще шаг-другой, чтобы его заметили, как увидел направленный на него ствол пулемета. Орел или решка, подумал он, – и если бы это была его последняя мысль, потомки сказали бы, что она недостойна такого рода повествования. Вместо очереди в живот раздался крик, затем еще один, и он прошептал, ощутив капли холодного пота на лбу: «Спасибо, господа». Когда солдаты с оружием наизготове окружили его, он представился с помощью заученной албанской фразы как «американский диверсант, желающий сдаться». Его скрутили, и в считанные минуты он очутился на командном пункте – в деревянном бараке, который, должно быть, уже использовали в том же качестве в какой-нибудь балканской войне сотню лет назад. Он сделал заявление на английском – со спокойствием тем более неподдельным, что к нему примешивалось облегчение, – и это сразу же произвело ошеломляющий эффект. Пункт быстро заполнился людьми, самоуверенными и неразговорчивыми; их пронзительные глаза изучали Колека со смесью ненависти и любопытства. У всех этих революционных «маршалов» был несколько наполеоновский вид, что отчасти объяснялось их широкими серыми военными плащами и их молодостью.
Едва он ответил на первые вопросы, как дверь отворилась, и все расступились, давая проход самому Имиру Джуме.
Воздействие личности диктатора проявилось странным образом – как если бы оно сократило, по крайней мере, вполовину число присутствовавших. Трудно было противостоять внутренней силе, исходившей от этого последнего коммунистического вождя, всецело верного учению Сталина. Это, наверное, аура, подумал Колек. Он не сомневался в том, что дух этого человека даст энергии в сто раз больше, чем дух заурядного представителя рода человеческого.
Маршал молча выслушал его. Одевался он явно в спешке: на нем была белая рубашка с расстегнутым воротом, серые армейские брюки и наброшенный на плечи военный плащ. По обе стороны от него стояли генерал Чен Ли в албанской военной форме, руководивший группой китайских инженеров, и генерал Кочук, племянник и будущий преемник Имира Джумы, – молодой человек, чертами лица напоминавший Чингисхана, причем такое сравнение было бы скорее комплиментом.
Канадец указал им на карте местонахождение пещеры с таким хладнокровием, словно выступал с лекцией в Высшей военной школе. Имир Джума слушал с непроницаемым, невозмутимым видом. Он был повелителем и собственных эмоций и окружавших его людей. Все в нем было чистой волей к власти. Такие не ездят на «фольксвагенах».
– У нас с собой портативная атомная бомба в двадцать мегатонн. Под ее защитой мы дойдем до цели, которую намереваемся нейтрализовать. Так что я рекомендовал бы вам отдать военным приказ, чтобы они не палили в этом секторе. Всем военным. Бомба соединена с нашими электронными комбинезонами. Пуля, даже простая царапина, вызовет взрыв, и ни от нас, ни от вас, господа, ничего не останется; в этом секторе будет разрушено все – установки, хранилища, да и вообще вы лишитесь приличной части страны.
– Говорите по-французски, – оборвал его Джума. – Я гораздо лучше знаю французский, чем английский. Продолжайте.
– Уверен, что если вы посмотрите на эту ситуацию как военный, то признаете, что вы не можете помешать нам выполнить нашу задачу. Поэтому я предлагаю вам отдать соответствующий приказ немедленно. Я также должен попросить всех присутствующих здесь генералов и самого маршала сопроводить меня до пещеры и лично проследить за тем, чтобы за время операции не было сделано ни одного выстрела. Выступить предлагаю немедленно. Сейчас пять сорок пять, а если я не вернусь к своим в шесть ноль пять, они произведут взрыв. Эти люди – профессионалы, и можете не сомневаться: ровно в шесть ноль пять все взлетит на воздух – они сами тоже, разумеется. Сейчас пять сорок шесть.
5.46
Старр раздумывал о том, что подорвать себя бомбой в двадцать мегатонн – это что-то в духе «сумерек богов», и такой старый вояка, как он, должен радоваться возможности умереть именно так. Но оставалось еще девятнадцать минут, и каждая выигранная секунда работала на них. Не было слышно ни выстрелов, ни пулеметных очередей, и более чем вероятным казалось то, что Колек сейчас в безопасности, в руках высшего албанского командования. У Старра не было предчувствия смерти. На кону была не его собственная жизнь, а жизнь трех миллиардов людей. Приятно ощущать, что ты не одинок.
– Можно сказать вам одну вещь, майор?
Это был поляк. Он стоял в нескольких метрах слева от Литтла и улыбался.
«Он улыбался. Краешками губ: улыбка превосходства, одновременно хитрая и фанатичная. Думаю, спасло нас то, что я все время ожидал от него чего-то подобного. В такой команде, как эта, должен был найтись один психопат. Правда, его бы я как раз заподозрил в последнюю очередь – чертовски набожный, а значит, преданный… ну этому, как его, делу спасения души. Честно признаться, если я от кого и ждал срыва, так это от янки». Так, должно быть, говорил Литтл генералу Макгрегору, британскому военному атташе в Белграде, через пару дней.
– Господа, я должен объясниться.
– Это может подождать, – спокойно возразил Литтл.
Поляк повысил голос, и все взгляды устремились на него.
– Один из вас спросил, как я, с моими-то религиозными убеждениями, мог работать на коммунистов, да еще и завоевать их доверие… Я ему ответил: Запад предал не только Польшу, но и все христианство, и единственной адекватной карой для него может быть только уничтожение…
Мнишек целился в электронный «фартук», окружавший бомбу, и не промазал. Секунду спустя он уже лежал мертвый, а Литтл убирал в кобуру свой пистолет.
Все, кроме англичанина, ошалев, в гробовой тишине уставились на щит. Наконец Старру удалось выдавить из себя слово:
– Как?..
Он махнул рукой в сторону бомбы.
– Она не взорвалась, – тихо сказал Григорьев. – Она неисправна.
– Очень даже исправна, – успокоил его Литтл. – Просто в ней двойной предохранитель. И я его заблокировал.
– Почему было не сказать нам этого сразу, ну ты и… – пробормотал Старр.
– Ну вот, я вам сейчас и говорю, – как будто смущенно произнес Литтл. – Я всегда оставляю запас надежности, когда работаю с… гм… бррр… апчхи!.. с иностранцами.
5.55
Литтл холодно всматривался в лица своих людей.
– Никто больше не желает устроить истерику? – осведомился он.
6.00
Над горами вставало солнце, его первые лучи осветили нутро пещеры.
6.05
Литтл склонился над щитом и выдернул предохранитель. Он поднял свой «спат», целясь в бомбу.
– Ну что ж, взлетаем, – сказал он. – Удачи там, наверху!
Послышался грохот грузовиков на дороге, скрип тормозов и голоса офицеров.
Литтл взглянул на часы.
– Ладно, не взлетаем. Похоже, все идет как надо. Вперед, господа. Взяли черепаху, черт возьми!
Они подхватили щит, водрузили его себе на плечи и вышли на свет.
XXX
6.05
Цифры бежали на экране радара, висевшего над картой Албании; объект «боров» был обведен на ней красным пунктиром.
Русские переговаривались между собой. Президент не мог их слышать: они отключили внешнюю связь – это его раздражало, хотя он и сам отключал ее всякий раз, когда хотел переговорить со своими так, чтобы этого не слышали русские.
– Сколько времени понадобится нашим самолетам, чтобы долететь из точки, где они сейчас находятся?
Хэллок бросил взгляд на экран радара.
– Еще шестнадцать минут. У нас хороший запас надежности.
– Запас надежности, – повторил президент.
У него не оказалось носового платка, и он чуть было не попросил его у Хэнка Эдвардса, но вовремя одернул себя. Он не собирается утирать холодный пот на глазах у русских.
– Как там зовут нашего диверсанта?
– Старр. Полковник Огден Старр.
– А эту… молодую женщину, которая снабжает нас информацией?
– Мэй Дэвон.
– Вы представите их обоих к почетной медали Конгресса посмертно.
Внезапно пустой экран ожил. На нем замелькали вспышки, возникли световые точки.
Президент поспешно выпрямился в ожидании. Он не знал, чего именно ждет, но он никогда еще ничего не ждал с такой надеждой и так истово – даже подсчета голосов во время избирательной кампании.
На экране появилось лицо духовного лидера христианского мира.
Часом раньше президент сам дал согласие на эту беседу, но затем, под грузом ответственности, совершенно забыл о своей договоренности.
Теперь же он пристально всматривался в экран, пытаясь припомнить, в каких выражениях следует обращаться к понтифику.
Он уже был готов произнести приветствие, как вдруг папа исчез. Высокая белая фигура почти тут же возникла снова, но то ли связь была неустойчивой, то ли самому папе было нелегко с ним заговорить – как бы там ни было, понтифик продолжал появляться и исчезать, а на экране пустота сменялась мерцанием. Воздев к небу руки, скрытые колышущимися рукавами сутаны, он трепыхался, как крупная птица, угодившая в сеть.
– Господин президент, умоляю вас связаться с албанским правительством…
– Ваша Ясность… – начал президент.
Что-то подсказывало ему, что к этому духовному лицу следовало обращаться иначе, но как есть, так есть – момент был неподходящий для того, чтобы справляться у протокольной службы.
– Ваша Ясность, мы уже пытались разубедить албанцев. Но никакого результата. Это не люди, а гады, притом взбесившиеся гады. Русские предупреждали их об угрозе цепной реакции. Они ничего не хотят знать. Они ответили, что это попытка запугивания с нашей стороны, и потому решили ускорить ход событий и начать испытания на десять дней раньше: взрыв может произойти с минуты на минуту…
– Господин президент, я умоляю вас остановить этот ужас…
– Именно этим мы сейчас и занимаемся…
Он чуть было не сказал «господин папа», но вовремя сдержался.
– Через несколько минут мы сбросим бомбы на этот, как вы выразились, ужас. Мы избавим от него мир. Мы просто обязаны это сделать, если не хотим быть низведены до состояния бабуинов. Я прекрасно сознаю, что на карту поставлено бессмертие нашей души. Вот почему мы собираемся стереть эту штуку с лица земли…
На него были устремлены горящие глаза, в которых сконцентрировались тысячелетия людских страданий. А он похож на еврея, внезапно подумал президент.
– Я в курсе, что все это наделает шуму, Ваша Честь. Но у нас нет выбора. Мы уже составили коммюнике и согласовали его с русскими. В нем открыто признается вторжение в Албанию. Его цель – положить конец распространению термоядерного оружия. Мы попросили о внеочередном созыве Генеральной Ассамблеи ООН, мы возьмем на себя историческую ответственность перед всеми народами мира. В душе и по совестимы убеждены, что действуем в священных интересах человечества. Неплохо сказано, по-моему. У нас были кое-какие трудности с переводом выражения «в душе и по совести»: его, кажется, не существует в русском языке. Но могу заверить Вашу Ясность, что от «борова» и следа не останется… Гм… Это кодовое название цели. Она будет стерта в порошок через несколько минут.
Понтифик воздел руки к небу:
– Господин президент, я умоляю вас проявить веру в Бога и в Его милосердие – немедленно отзовите самолеты и попросите сделать то же самое русских…
После этого президент сказал что-то не то. Вовсе не то, что хотел сказать. А именно – что у него просто нет права уходить от ответственности.
– Я не могу делегировать свои полномочия и доверить кому-либо судьбу американского народа, потому что я – президент этой страны, и я не имею права отдавать ее судьбу в чужие руки.
Понтифик плакал. Президент ясно видел слезы, которые лились на другом конце света. И тут до него дошло: в сущности, он только что сказал, что не собирается отдавать судьбу американского народа в руки Божьи. Он открыл было рот, который в такие моменты называл своей «миссурийской глоткой», дабы растолковать, что он ни в коем случае не имел в виду ничего подобного, но в этот миг папа снова начал вибрировать, мерцать, заволакиваться дымкой, а затем и вовсе пропал с экрана.
– Почините мне этот агрегат! – заорал президент, злясь на самого себя.
И только тогда он понял, что с ним одновременно говорят генерал Хэллок, глава Пентагона Роден и профессор Скарбинский.
– Мы согласны с русскими…
Он не слышал, что сказали русские. Черт побери, дурацкая идея – допустить папу в Оперативный зал!
– Нужно немедленно отозвать бомбардировщики, – говорил Хэллок. Лицо его стало серо-зеленым – цвета полевой формы сухопутных войск.
– Русские уже отдали приказ, я тоже отдал, но нужно, чтобы вы его подтвердили…
– Что? Отозвать… Об этом не может быть и речи. Зачем?
– Но, господин президент, ведь вы же слышали…
Застыв, они не сводили глаз с цифр на экране радара.
Голос Ушакова был резким, как будто сорванным. Следом за ним зазвучал дрожащий голос переводчика:
– Господин президент, мы получили новые данные об объекте… Дело в том, что компьютер… Цепная реакция начнется автоматически, если любая атомная бомба взорвется в какой угодно точке земного шара…
Президент застыл перед пустым экраном.
– Настройте мне этот проклятый аппарат! – повторил он гневно.
И спохватился. На него смотрят, он не должен терять голову. Ведь это голова американского народа.
Лицо маршала Храпова едва не вылезло с экрана.
– Я отозвал наши самолеты… Теперь ваша очередь, господин президент!
– Шесть минут, – напомнил Хэллок. – Подтвердите приказ об отзыве, господин президент…
Скарбинскому с трудом удавалось склеить осколки своего голоса.
– Господин президент, атомный взрыв в какой угодно точке земного шарамгновенно вызовет цепную дезинтеграцию… Дело в том, что компьютер…
– Я не хочу больше слышать о компьютере! – зарычал президент. – Ясно? В следующий раз его в президенты и избирайте!
– Пять минут, – спокойно сказал генерал Хэллок. – Они появились на албанских радарах.
– Именно об этом Матье и говорил с самого начала, – пробормотал Скарбинский. – Речь Эйнштейна в сорок четвертом году… О… о духовном распаде… «Принстонская метафора»…
– Ладно вам, – сказал президент и замолчал.
– Необходимо срочно отозвать самолеты! – орал Храпов.
– А если наша диверсионная группа провалит операцию, господин… господин…
Он вспоминал его фамилию.
– Храпов! Маршал Храпов! – заорал русский.
– Очень приятно. А если наша диверсионная группа провалит операцию, господин Храпов? Что произойдет, если они провалятся? Албанцы включат своего «борова», и эффект будет такой же, как и от нашей бомбардировки. Ведь так?
– Господин президент! ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ!
– Подождите минутку, пожалуйста. Есть еще кое-что. Кое-что, о чем вы, похоже, забыли. Наши люди несут на себе атомную бомбу в двадцать мегатонн. Как защиту. Под прикрытием этого «щита» они и работают. Если какой-нибудь албанский рядовой откроет по ним огонь, произойдет ядерный взрыв и… – Он бросил на собеседников хитроватый взгляд. – Иными словами, господа стратеги, любой придурошный албанский рядовой может низвести нас до состояния отбросов… если этого еще не произошло.
– Три минуты тридцать секунд, – объявил Хэллок.
Президент улыбался.
– Для военного планирования это и впрямь идеально, – сказал он. – Грандиозно. Лучше и не сделаешь – и понятно почему. Ваши компьютеры нужно одеть в военную форму.
– Они пересекают албанскую границу, – сказал Хэллок.
– Восемь человек, – сказал президент. – Восемь авантюристов, у которых нет ни стыда, ни совести. Профессиональные убийцы. И всё в их руках. Нет, даже не в их руках. А в руках того жалкого албанского рядового. Мы построили самую мощную военную машину, какую когда-либо знал мир, и вот к чему пришли. Снаряжения на сто двадцать миллиардов… И один-единственный албанский солдат со своей винтовкой…
Он направился к своему пульту и открыл его.
– Игра случая, – произнес он. – Орел или решка. Удачи тебе, Америка! – И набрал код отзыва.
Потом опустился на стул и посмотрел на военных. Русских, американских. Моих, твоих, наших, их. Чертовы наполеонишки. И эти ученые с их долбаной гениальностью. Не гениальности миру не хватает, а пределов гениальности.
«Боров» существовал не снаружи. Он был внутри. В сердцах и в голове.
Эта истина была вписана в саму концепцию ядерного вооружения и приумножения его запасов, которые за девять минут могут уничтожить человеческий дух всюду, где он обитает.
Президент закрыл глаза и опустил голову.
Научный гений предвещал конец демократии, потому что контролировать гения мог только гений. А это означает, что народы находятся во власти элиты.
У него в памяти всплыли лица внуков.
Обнадеживающий симптом. Полная дегуманизация еще не произошла.
– Бомбардировщики возвращаются, сэр, – объявил генерал Хэллок.
На седьмом экране полыхнула яркая вспышка, и появился понтифик – на коленях, со склоненной головой, с молитвенно сложенными руками.
Президент удовлетворенно посмотрел на экран: они все-таки починили этот агрегат.
Винтовка в руках какого-нибудь чертова албанского рядового, подумал он.
Подошел к телефону и позвонил домой.
По счастливой случайности, трубку снял его семилетний внук.
И тогда советские вожди и все люди, находившиеся в этот час последней надежды в Оперативном зале, услышали, как президент Соединенных Штатов беседует с семилетним мальчишкой о проступке кота Скипа, стащившего на кухне кусок мяса.
Президент положил трубку.
Чертов кот, подумал он. Вечно залезает на шторы или на шкаф и оттуда, с высоты, изливает на людей свое презрение. Но, по крайней мере, одно несомненно: коты не такие уж дураки.
