Текст книги "Спасите наши души"
Автор книги: Гари Ромен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
XXIII
Русские возникли на экране в 14.30 по вашингтонскому времени, когда президент устраивал себе небольшую сиесту. До этого ни со стороны Москвы, ни со стороны Югославии не поступало никакой предварительной информации, которая могла бы предвещать кризис. Оперативное командование находилось в Белграде, на связь оно выходило ежечасно. Казалось, все разворачивается по плану, и техники, отвечавшие за связь, стали относиться к сеансам как к рутине. Операция имела все шансы на успех. На случай провала предусматривались два запасных решения: атака «борова» с воздуха под предлогом «неполадок» с ракетой, которая якобы отклонилась от своей траектории – такое случается, и воздушная бомбардировка с американских военных баз в Греции, что могло потом быть улажено в ООН – она для того и существует. Упорный отказ албанцев отложить свой эксперимент, который должен был состояться через десять дней, не оставлял иного выбора тем, кто хотел уберечь человечество от катастрофы, не имевшей прецедентов в истории, – которая, впрочем, состоит из сплошных прецедентов. Американские и русские специалисты подготовили подробное коммюнике, содержащее солидное научное обоснование. Впервые до сведения общественности была доведена информация об «авариях» в Мерчентауне и Юань-Сине. До этого момента все слухи об авариях, распространявшиеся защитниками окружающей среды, не подтверждались и не опровергались. Безответственность зеленых была общеизвестным фактом; их «плутониевый невроз» ставил их в один ряд с сектами, что непрестанно провозглашали конец света. Попытки зеленых перевести вопрос о «передовом топливе» в плоскость прав человека и привычка говорить о переработке отходов и «полном цикле» так, как будто можно запросто перескакивать из научной плоскости в этическую и даже метафизическую, уже давно их дискредитировали.
Дипломатическая конъюнктура в мире была благоприятной. Новый вооруженный конфликт между Египтом и Ливией – и вот уже вся Африка в огне и в крови, проливающейся во имя пересмотра бывших колониальных границ. В Китае вспыхнула борьба за власть между армией и партийной номенклатурой.
– Что там еще? – спросил не до конца проснувшийся президент.
Лицо у Рассела Элкотта было осунувшееся. Он уже сбился со счета, сколько ночей не спал.
– Мы пока не знаем, господин президент. Русские, похоже, в полной панике. Сначала они в течение десяти минут бомбардировали нас сигналами «высокая важность, срочно принять решение», а теперь и сами здесь.
Первой ясной мыслью президента была мысль о том, что вчера умерла его любимая такса по имени Чак. Маловероятно, что эта новость могла до такой степени переполошить русских. Он с трудом приподнялся и сел. Голова была чугунная.
– Может, Китай…
Он выдвинул эту гипотезу не без надежды. В сложившейся обстановке ему нужно было что-то простое, предсказуемое. Пентагон разработал несколько возможных сценариев развития событий, война между китайцами и русскими считалась наиболее желательным среди них.
– Не думаю, господин президент, – сказал Элкотт. – Наши спутники наблюдения не передавали никакой информации такого рода. Китайцы слишком заняты своими внутренними проблемами.
– Их военным может понадобиться отвлекающий маневр с внешней угрозой, чтобы сплотить вокруг себя китайский народ, – предположил президент.
«Цепляется за соломинку», – подумал Элкотт.
– Русский сигнал – «угроза незамедлительного уничтожения».
– Shit [44]44
Вот дерьмо! (англ.).
[Закрыть], – сказал президент и надел домашние туфли.
Оперативный зал был модернизирован, в соответствии с соглашением, заключенным с русскими в начале албанского кризиса. Передаваемые по спутниковой связи изображения уже были на экранах, и голубоватый свет делал их лица похожими на лица утопленников.
Президенту пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что русские тоже его видят, и он упрекнул себя за то, что остался в пижаме. Это несколько умаляло его достоинство. Да пошли они ко всем чертям, подумал он, и настроение его стало совсем мрачным.
Его команда была рядом с ним, но в неполном составе. Генерал Франкер был откомандирован в Белград. Помощник президента по делам национальной безопасности лежал в больнице после сердечного приступа. Система оповещения продолжала рассылать во всех направлениях сигналы тревоги. Большинство лидеров Конгресса находились в предвыборных поездках. Присутствовали профессор Скарбинский, начальник главного штаба генерал Халлок, главы Пентагона и ЦРУ Роден и Гарднер, командующие силами быстрого реагирования и Хэнк Эдвардс, не занимавший никакой официальной должности и не являвшийся экспертом ни в чем, разве что в дружбе и преданности. Последние тридцать лет он был самым близким президенту человеком. Члены правительства прибывали один за другим, так что пришлось пожимать много рук.
Как только президент увидел на экране русских, он испытал чувство облегчения, как будто наконец-то оказался среди старых друзей. Это новое для него чувство было таким неожиданным и показалось ему таким недостойным, что он немедленно сделал над собой усилие, чтобы вернуть себе настороженность и естественную враждебность. Еще не хватало искать в них опору. Его сила и его защита были тут, вокруг него – в самом американском народе.
Он повернулся к своим – более шестидесяти человек, отвечавших за каждый жизненно важный нерв страны: техники, звукоинженеры, переводчики, связисты, обеспечивавшие прямую связь с каждой из трех тысяч четырехсот разбросанных по всему миру американских баз и с пусковыми шахтами ядерных ракет. Достаточно было набрать на «чемоденчике» секретный код, чтобы стереть в порошок любую точку на земном шаре. В 1977 году время, необходимое для такого сокрушительного «ответа», исчислялось четырнадцатью минутами. Теперь оно сократилось до девяти с половиной минут. Противоракеты «пробуждались» автоматически, стоило любому их вражескому младшему брату начать свой полет в направлении Соединенных Штатов. Президенту для принятия решения отводилось пять минут. В таком контексте ситуация с «передовым топливом» становилась плеоназмом и вводила принцип, который, как с научной стороны, так и с этической, был уже давным-давно принят. После 1977 года лазер мог за считанные секунды сжечь любой спутник, как разведывательный, так и несущий ядерные боеголовки, способные одновременно поражать несколько целей. Китай и СССР могли быть выведены из строя – это означало триста миллионов погибших в Китае и на две трети уничтоженное советское население – одной лишь десятой частью американской ударной мощи. Чтобы полностью уничтожить Соединенные Штаты, Советскому Союзу требовалось на три минуты больше, чем Соединенным Штатам для того, чтобы стереть в порошок советский народ. Эти три минуты назывались Пентагоном «запасом надежности», и, чтобы удерживать его любой ценой, у Штатов был военный бюджет, которого хватило бы на то, чтобы в течение века кормить всех голодающих на земном шаре. К счастью, недавно изобретенная нейтронная бомба позволяла минимизировать ущерб, так как убивала только население и оставляла нетронутыми материальные основы цивилизации, чтобы те могли использоваться и дальше.
Президенту внезапно показалось, что «боров» здесь, перед ним, разглядывает его с омерзительной улыбкой – гнусной ухмылкой истории. Господи боже мой, подумал он. Сейчас не время давать волю «своим чувствам». Сейчас нужно признать существование этого «борова» и смотреть ему прямо в глаза. Он здесь, и никто не может ничего с этим поделать. Единственная возможная линия поведения перед лицом его неизбежного присутствия – это попытаться переманить его на свою сторону.
Ему хватило одного взгляда на лица русских, занимавшие шесть из семи экранов, чтобы понять: «боров» снова выкинул какой-то фокус. У маршала Храпова было лицо человека, только что съевшего собственную собаку и теперь мучившегося одновременно и несварением желудка, и угрызениями совести. У Ушакова дергались губы, а у Романова был открыт рот, как будто ему не хватало воздуха. Остальные члены «коллективного правительства» так нарочито старались сохранять хладнокровие, что хотелось предложить им леденцов.
– Господин президент…
На смену дребезжащему голосу Ушакова пришел голос переводчика. От этого глава Президиума только выиграл.
– Буквально пару минут назад нам удалось точно рассчитать вероятные последствия направленного албанского взрыва…
Справа на шестом экране президент заметил шестое лицо, лицо очень молодое, седьмой же экран оставался пустым.
– Присутствующий здесь профессор Анатолий Капица…
– Минутку, господин Ушаков.
Президент перешел на внутреннюю связь, чтобы русские его не слышали, и повернулся к Скарбинскому:
– Кто это?
– Племянник Петра Ка…
– Какая разница, чей он племянник!
– Физик, стоящий во главе советского «борова». Один из крупнейших специалистов в области ядерной физики…
Президент вернулся к внешней связи:
– Итак, господин Кац…
– Капица, – подсказал Скарбинский.
– Итак, господин Капица, я вас слушаю.
– Речь идет не только об управляемой направленной дезинтеграции, господин президент, но и о цепной реакции…
Президент начинал терять терпение.
– Господин… гм… мне очень жаль, но я принадлежу еще к поколению «форда-Т», если это вам о чем-то говорит… Это такая довольно примитивная штуковина, сэр, с четырьмя колесами… Ну, в общем, не важно. Не могли бы вы изъясняться попроще?
– Если позволите, господин президент…
Скарбинский говорил со своим советским коллегой по меньшей мере минут десять. Президент не слушал, он смотрел на лицо Скарбинского, которое постепенно серело: это все, что ему требовалось знать. Такой язык он понимал с ходу.
– Ну что, плохи дела, сынок? Совсем плохи?
– Похоже, может произойти цепная реакция,господин президент, – пробормотал физик.
– Это я уже слышал. Что это значит, черт побери?
– Аннигиляция, – прошептал Скарбинский. – Не физическая аннигиляция, а психологическая, умственная, духов…
– Знаю, – оборвал его президент. – Дегуманизация, так? Ну и ну!
Он повернулся к русским:
– Так вот, господин Ушаков, не понимаю, что вас беспокоит. Вы лучше любого другого знаете, что дегуманизация никогда не мешала стране процветать. Права человека… В общем, извините меня. Признаюсь, я не горю желанием бежать прямо сейчас туда, где мне угрожала бы дегуманизация. Наши предшественники уже пришли в Хельсинки к согласию по этому поводу. Мы решили не допустить испытаний албанской ядерной бомбы, потому что их заверения относительно «направленности» взрыва не показались нам убедительными – совсем не показались. После того, как они сделали «стрелу» направленной, мы уже ни в чем не можем быть уверены. Учитывая то, что нам известно в этой области, мы не можем позволить себе пойти на риск. Мы всегда знали, что дезинтеграция элемента передового топлива вызовет к жизни чудовищную разрушительную силу. Албанцы утверждают, что могут ею управлять и даже направлять ее… как мы – лазерный луч. А теперь вы мне говорите, что последствия албанского эксперимента установлены научным путем и что остается вероятность психологической, духовной… в общем, моральной аннигиляции албанцев в районе взрыва, как это уже случилось в Китае. Признаюсь, меня не особо волнует то, что… тот или иной коммунистический… или иной режим… делает со своим народом. Я придерживаюсь Хельсинкского соглашения, которое, насколько мне известно, до сих пор остается в силе: никакого вмешательства во внутренние дела других государств. Если режим Имира Джумы хочет пойти на риск привести население вокруг «борова» в «дегуманизированное» состояние, нас это не касается. Это ставит проблему прав человека, но она снимается принципом невмешательства… как вам известно. Мы не станем влезать ни в албанский ГУЛАГ… ни в какой другой. Так что я предлагаю – надеюсь, еще не поздно, – немедленно прекратить нашу диверсионную операцию – поскольку теперь мы знаем, что «дегуманизирующий» эффект затрагивает только местное население…
Скарбинский коснулся его руки:
– Не только местное, господин президент. Это реакция… неограниченногоохвата, во все стороны света… Согласно последним данным, полученным русскими из Албании… похоже, существует что-то вроде всеобщей, неразрывной связи… Я хочу сказать, что нельзя дезинтегрировать дух, не вызвав при этом дезинтеграцию духа повсюду, где он обитает…
Президент стиснул зубы.
– Все это идеология, сынок, – сказал он.
– Нет, господин президент, это наука.Похоже, что существует своего рода связь, и…
– Брось это «похоже», сынок.
– Китайские специалисты или, что вероятнее, сам Матье, допустили ошибку в расчетах. Невозможно дезинтегрировать ни одного нуклона передового топлива так, чтобы не вызвать при этом дегуманизацию всех его носителей…
– Носителей? – повторил президент. – Удивительно все же, что потребовалось две тысячи лет, чтобы прийти к такому выводу… Вы, ученые, похоже, читаете не те книжки…
Русские выражали нетерпение.
– Господин президент…
– Еще одну минуту, господин Ушаков.
Он сжал кулаки и засунул их в карманы пижамы.
– Не верю я в эту вашу штуку.
– Согласно оценкам, произведенным нашим компьютером, это достоверная информация.
Президент нахмурил лоб. Широко расставив ноги, засунув руки в карманы, он стоял перед экранами с выражением гневного вызова.
– Вашимкомпьютером? – произнес он. – Скарбинский, а как обстоят дела с нашимкомпьютером? Уж он-то, по крайней мере, христианский!
Скарбинский ошеломленно смотрел на него.
– Повторяю, – зарычал президент, – как обстоят дела с нашим компьютером? Мы вроде как должны были работать над ним не покладая рук.
– Он еще не готов, сэр, – проговорил Скарбинский.
– Будет интересно узнать, что он скажет, когда будет готов, – орал президент, – а главное, комуон это скажет. Если я правильно понял, мы уже будем неспособны его понять. Профессор, я хочу ясного ответа. Мы будем доведены до того состояния, когда начнем жрать собственное дерьмо, так?
– Не думаю, сэр. Не совсем…
– Да или нет? – взвизгнул президент.
Скарбинский стоял, опершись о стол.
– Не совсем, господин президент. Думаю, будет поражена только эмоциональная сфера. А чисто интеллектуальная, возможно, останется невредимой.
– А это означает, что наука, техника и идеология смогут наконец-то двигаться вперед, не будучи при этом стеснены моралью… Так?
– Своего рода… полная деморализация, – пролепетал Скарбинский.
– Своего рода? Какого именно рода?
– В Мерчентауне…
– Господин президент…
– Минуточку, господин Ушаков. С «боровом» ничего не станется, если он немного подождет, я вам это обещаю. Заметьте, он, возможно, уже давно начал работать, а никто из нас этого и не заметил…
Он положил руку на плечо Скарбинскому:
– Я хочу знать размер прогнозируемого ущерба, сынок.
– Степень дегуманизации, сэр, плохо поддается оценке. Это зависит от критериев…
– От критериев? – повторил президент.
– К примеру, очевидно, что наши критерии в данном вопросе совсем не совпадают с теми, что приняты в СССР… Мы имеем только два прецедента: авария в Мерчантауне, у нас, и авария на коллекторе неограниченного втягивания у китайцев, девять лет назад… Летальных исходов не было, но…
– Ты вселяешь в меня надежду, сынок, – сказал президент. – Если мне не изменяет память, их обнаружили на четвереньках, жрущими дерьмо…
Чувство бессилия внезапно переросло в возмущение, и его охватила такая ярость, что он затопал ногами.
– Я хочу знать, почему нашкомпьютер не готов! – рычал он. – Понимаете ли вы, кучка бездарей, что я теперь вынужден верить всему, что болтает этот чертов коммунистический компьютер?
Он даже не удосужился отключить внешнюю связь. У переводчика пропал голос: наступила тишина, пока он подыскивал смягченный вариант перевода.
– Вы умудрились поставить президента Соединенных Штатов в такое положение, когда он вынужден слепо довериться какому-то дрянному коммунистическому компьютеру – извините меня, господин Ушаков, ничего личного, – и это тогда, когда речь идет – если я заблуждаюсь, поправьте меня, – о самом существовании нашей христианской души… гм… и еврейской тоже. И это обошлось американскому налогоплательщику в миллиарды долларов! Прекрасный результат! Я создам следственную комиссию!
– Господин президент, – произнес Ушаков дрожащим голосом, – речь сейчас идет о чисто научном, техническом вопросе, а вовсе не об идеологии. У компьютеров нет идеологической направленности.
Президент пристально посмотрел на него.
– Господин Ушаков, верит ли ваш компьютер в Бога? Я хочу сказать, вложили в него эту информацию?
Наступила мертвая тишина, во время которой русские сделались похожими на людей, которые отчаянно пытаются вступить в контакт с обитателями другой планеты.
– Так вот, господин Ушаков, – продолжил президент, – наш, американский компьютер верит в Бога. Или, вернее, он будет в него верить. Мы-то вложим в него эту информацию. И без нее все, что он мне скажет, не будет значить ровным счетом ничего. Вот почему я, господин Ушаков, не стану верить вашему ограниченному, недоразвитому компьютеру, как ни пытайся он меня убедить, что человек властен дезинтегрировать душу, которая принадлежит одному Богу. По-моему, ваш компьютер попросту не знает, о чем говорит, потому что ваши ученые оставили его без необходимых данных. Они не удосужились сообщить ему самую важную и самую существенную информацию в этом деле – я имею в виду, в деле «борова» – а именно, одно обстоятельство, которое нельзя не принимать в расчет, когда речь идет о дезинтеграции нашего бессмертного духа, и это недостающее обстоятельство – Бог, и, к вашему сведению и к сведению ваших ученых, это слово пишется с большой буквы!
Русские оживленно переговаривались по внутренней связи.
Президент испытывал довольно приятное чувство – словно только что стер их с лица земли. Это было чисто моральное удовлетворение, но с учетом сложившихся обстоятельств, и оно было не лишним.
Именно этот момент выбрал Хэнк Эдвардс с его природным чутьем, чтобы внести поднос с кофе и сэндвичами, после чего русские приобрели в глазах президента совершенно дурацкий вид. Он сел, взял чашку с кофе, обжегся и повернулся к экранам.
– Господа, мне очень жаль, что я не могу предложить вам кофе и сэндвичи. Похоже, еще есть пределы тому, на что способна наука.
Он снова взял чашку и сделал глоток. Скарбинский совещался с четверкой своих коллег из Массачусетского и Калифорнийского технологических институтов.
– Господин президент, у нас нет сомнений в том, что это самая большая опасность, какая…
– Да, да, знаю, сынок. Ты мне уже набросал картину в общих чертах. Не стоит еще и вставлять ее в раму.
Он поднял глаза на экран.
– Господин Ушаков, я не верю ни единому слову из всего сказанного вами.
– Господин президент, компьютер…
– Да пошел этот компьютер, – чертыхнулся он, и на обоих концах света воцарилась мертвая тишина.
Президент просиял. Он был убежден, что только что сказал то, чего хотела услышать от него вся страна.
– Где-то тут закралась ошибка, – пробормотал он.
– Ну разумеется, ее совершили китайские специалисты и этот… этот французский ученый, – сказал Ушаков.
– Я говорю не о китайских, албанских и прочих ученых, – перебил его президент. – Я говорю об ошибке, которая предшествовала всему этому, вам, нам, всем… Я не знаю, когда она была совершена и кем, но это была большая ошибка, господа…
Русские переглянулись. Им уже говорили, что новый президент Соединенных Штатов немного эксцентричен и нужно запастись терпением.
– Вот уже три часа мы находимся в постоянном контакте с албанцами, – сказал Ушаков. – Мы пытаемся объяснить им, что они допустили ошибку в расчетах. Но они и слышать ничего не желают. Упорно стоят на своем. Говорят, что работали с крупнейшим из ныне живущих специалистов атомного века, что безопасность гарантирована – они об этом позаботились. Они утверждают, что полностью просчитали процесс дезинтеграции, что она направлена строго по вертикали и что эта восходящая «стрела» преобразуется в пучок лишь в космосе, в тысяче километров от Земли. Они выслушали все наши доводы и заявили, что не дрогнут перед нашей «попыткой запугивания».
Президент жевал сэндвич.
– Вы не дали мне закончить, господин Ушаков. Относительно одного принципа в деле с «боровом» мы с самого начала пришли к консенсусу. Относительно принципа выживания, как я это назвал. Вспомните: учитывая то, что нам известно в этой области, мы не можем позволить себе пойти на риск.Вот почему я собираюсь распорядиться, чтобы на эту гадость немедленно сбросили бомбы. Это можно сделать за… скажем…
Он повернулся к генералу Хэллоку.
– …Двадцать две минуты, – подсказал генерал Хэллок. – На всех наших базах объявлена тревога.
– Не уверен, что мы можем пойти на такой риск, – сказал маршал Храпов.
– Отчего же? Организация Объединенных Наций утрется, как обычно. Для того она и существует.
– Есть одна опасность, господин президент, – снова заговорил Храпов. – Как только бомбардировщики окажутся у албанцев на радарах, те тут же приведут в действие установку.
Президент внезапно вспомнил о седьмом экране. Тот по-прежнему пустовал.
Он поймал себя на том, что смотрит на него и… чего-то ждет.И если бы там вдруг возник Господь Бог собственной персоной, чтобы подсказать ему, как быть дальше, его бы это ни капельки не удивило.
Но экран оставался пустым, и пустота эта была в высшей степени красноречивой, почти заставляющей усомниться в Его сострадании.
Этого не случится, подумал президент, ибо, если бы это в принципе могло случиться, то экран не был бы сейчас пуст – нет, только не в такой момент.
– Сколько понадобится времени, чтобы оснастить наши ракеты нейтронными зарядами?
– Это невозможно, – возразил Хэллок. – Они для этого не предназначены.
Президент бросил на него всего один взгляд, и генерал почувствовал, что только что лишился своих звезд.
– Сколько у нас еще есть времени?
– Господин президент, я не думаю, что в такой час мы можем играть со временем, – сказал Хэллок. – Наш агент в Албании сообщил, что «церемония» должна состояться через неделю. Но они могут перенести дату. С другой стороны – и я только что удостоверился в этом, переговорив с нашими специалистами, – совершенно исключено, что албанцы успеют начать операцию за те несколько минут – три минуты, если быть точным, – которые будут у них в запасе после появлениях наших самолетов на их радарах. Если даже не принимать во внимание чисто технические соображения и предыдущие расчеты, мне это представляется противоречащим бюрократическому духу…
Он хотел добавить «коммунистических режимов», но вовремя спохватился.
– Эффект неожиданности сыграет на нас. Я предлагаю начать бомбардировку немедленно.
– По-моему, у нас нет особого выбора, – сказал президент.
Внезапно он отчетливо ощутил, что на него смотрит пустой экран. Но он был официально избранным президентом Соединенных Штатов и не мог позволить себе полагаться на кого-либо, кроме самого себя.
– Господин Ушаков, мы не имеем права полагаться на действия одной-единственной десантно-диверсионной группы. Так нельзя. Ставка слишком высока. Мне следовало бы сказать: слишком неведома– что, в общем-то, одно и то же. Я предлагаю вам решение, которое мы уже рассматривали ранее: «ошибка» советской ракеты, отклонившейся от своей траектории из-за технической неполадки.
Ушаков скорчил злобную гримасу. Русских это предложение, похоже, возмутило.
– На это мы пойти не можем, господин президент. Тут дело принципа. Будет нанесен ущерб нашему доброму имени. Наша военная техника считается – и совершенно справедливо – лучшей в мире. У меня нет желания оскорбить вас, господин президент, но ваше предложение имеет целью дискредитировать советскую армию и советское оружие. Мы никогда не пойдем на такое. Если должна быть совершена «ошибка», то только американской ракетой. Я с самого начала предупреждал об этом. Когда мы рассматривали эту альтернативу, то речь шла о сбое в одной из вашихракет. Мы не намерены умышленно пятнать честь советской науки и техники. Это наше последнее слово.
Президент побледнел.
– А честь и надежность американской науки и техники, как вы прикажете поступить с ними?
– Мне нужно несколько минут на размышление, – заявил Ушаков.
Русские исчезли с экрана.
Президент был вне себя.
– Они хотят повесить всех собак на нас! С самого начала была договоренность, что ответственность будет поделена поровну. И никак иначе!
Когда русские вернулись, позиция их смягчилась. Уничтожение «борова» вследствие «ошибки» ракеты теперь казалось им недопустимым с этической точки зрения. Они считали, что, учитывая исторические обстоятельства, только выиграют, если будут действовать в открытую. В случае провала десантно-диверсионной операции они предлагали немедленное вторжение, которое квалифицировали как «совершенно открытое», – как это было в Чехословакии, где им уже приходилось брать на себя ответственность – в священных интересах народов всего мира, поскольку албанцы отказываются внимать доводам разума и вступают на путь преступного безумия. Раз и навсегда будет положен конец распространению термоядерного оружия, а нация, которая попытается его создать, автоматически поставит себя вне законов человечества. На внеочередном заседании Генеральной Ассамблеи, которое состоится через двадцать четыре часа после этой «спасательной акции», вся ответственность будет возложена на Соединенные Штаты и на СССР.
Атмосфера в Оперативном зале заметно разрядилась. Советские специалисты согласились с американскими: у албанцев не будет возможности активировать «борова» в небольшой промежуток времени между появлением бомбардировщиков на радарах и их заходом на цель. Их радары слишком маломощны, и к тому же все они находятся на албанской территории.
Президенту было досадно. Он оказался в невыгодном, по сравнению с русскими, положении и втайне завидовал им. Дать окончательное согласие на их предложение он не мог, не посоветовавшись с лидерами Конгресса. Большинство из них были еще в пути – возвращались из своих округов. А Рассел Элкотт все висел на телефоне. Русским же не нужно было ни с кем советоваться. Демократия ставила почти неразрешимые преграды перед теми, кого больше всего заботило ее выживание.
– Я согласен в главном, но с некоторыми оговорками. Бомбардировщики поднимутся в воздух немедленно, однако давайте условимся: некоторое время они должны находиться вне досягаемости албанских радаров – они будут нашей страховкой на случай провала десантно-диверсионной группы. Я не могу принять окончательного решения, не посоветовавшись с американским народом…
Переводчик автоматически перевел слово «народ» как «лидеры Конгресса».
– Когда именно десантно-диверсионная группа прибудет на место?
– В шесть часов по местному времени, – сказал Хэллок. – Ноль часов по нашему.
– С ними можно связаться?
– Да, конечно, господин президент, через Белград.
– Я хотел бы поговорить с ними, – сказал президент. – Что это за люди?
– Профессионалы. Лучшие. Элита.
– Не вижу, что мы тут еще можем сделать… Только положиться на них… и держать второй вариант про запас – на тех условиях, которые я озвучил, господин Ушаков.
– Я предлагаю поддерживать контакт, пока все не разрешится, господин президент, – сказал Ушаков.
– Могу вас заверить, что я не намерен покидать этот зал. С вашего позволения я сейчас же переговорю с этими людьми…
– У нас нет возможности связаться с ними напрямую, – сказал Хэллок. – Наши люди в Белграде запишут ваше послание и немедленно передадут им.
Президент записал послание для диверсионной группы, а Ушаков дополнил его несколькими словами, адресованными русским. На часах было 20.10 по вашингтонскому времени.
