Текст книги "Бомбы сброшены!"

Автор книги: Ганс Ульрих Рудель

Соавторы: Гай Гибсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц)

Глава 6
Тренировки и практика

Перед тем как возглавить учебное подразделение, я успел жениться. Мой отец все еще служил приходским священником. Именно он провел церемонию венчания в нашей маленькой деревушке, с которой у меня было связано столько приятных воспоминаний бурного детства.

Затем я перебрался в Грац, но я служил там скорее инструктором, чем преподавателем. Построение в воздухе, пикирование, бомбометание, стрельба. Очень часто я проводил в самолете по 8 часов в день, так как не мог рассчитывать ни на чью помощь. Если плохая погода или необходимость ремонта самолетов мешали полетам, приходилось проводить строевые учения или заниматься спортом. Экипажи, присланные ко мне для завершения обучения из летных школ, после этого отправлялись на фронт. Существовала вероятность, что позднее я встречу кое-кого из своих учеников, может быть, даже в собственной эскадрилье. Одно только это могло послужить причиной готовить их как можно лучше. В редкие часы отдыха я продолжал заниматься спортом. Я играл в теннис, плавал и совершал прогулки по живописным окрестностям Граца. Через 2 месяца я, наконец, получил помощника. Лейтенант Якель из 3-й эскадрильи нашей группы был награжден Рыцарским Крестом, и его тут же перевели на менее опасную должность. Мы проводили атаки учебных целей, стараясь как можно точнее воспроизвести обстановку настоящей боевой операции. В составе моей эскадрильи имелись 2 истребителя «Мессершмитт», поэтому я мог изобразить действия вражеских перехватчиков. Учеба была делом трудным и тяжелым, но я верил, что экипажи, которые выдержат это и сумеют выполнить все, что от них требуется, будут хорошо подготовлены к любым неожиданностям, которые могут встретиться на фронте. Физические кондиции и выносливость развивались спортом. Почти каждое воскресное утро я устраивал эскадрилье 10-километровый кросс. Во второй половине дня мы отправлялись в Андриц, чтобы заняться плаванием и проверить свои нервы. Все летчики стали неплохими прыгунами с шестом и достойно сражались за победу в плавательном бассейне.

Якель был на несколько лет моложе меня, и я продолжал считать его мальчишкой. На него просто нельзя было сердиться, если по неопытности он совершал какой-то ляп. Он действительно все еще был жизнерадостным мальчишкой. Под вечер в воскресенье я обычно уходил в горы. Перед караулкой имелась остановка автобуса, на котором я уезжал в город. Сидя у окна, я обратил внимание на то, что его тень имеет какую-то необычную форму. Не сразу я понял, что на крыше автобуса находятся несколько человек. Они либо «проветривались», либо просто валяли дурака, задирая встречных девушек. Судя по пилоткам, это были военные. Это оказались солдаты, служившие на нашем аэродроме, однако они должны были служить в другом подразделении, так как я строжайше запретил всем своим подчиненным кататься на крыше автобуса. Я толкнул лейтенанта из подразделения обслуживания, сидевшего рядом со мной:

«Это должны быть твои парни».

Однако он снисходительно ответил:

«Ты будешь смеяться, но это твои!»

Когда мы прибыли в Грац, я приказал солдатам прибыть ко мне в 11.00 в понедельник. На следующий день они построились и стали ждать, что им скажет командир.

«Какого черта вы сделали это? Вы нарушили мой приказ. Это просто неслыханно».

Но тут по их лицам я заметил, что они хотят что-то мне сказать. Когда я спросил их, выяснилось, что они не считают себя виноватыми.

«Мы думали, что ничего не нарушили, так как лейтенант Якель был вместе с нами наверху».

Я поспешно распустил их, чтобы не расхохотаться прямо перед строем. Затем я представил, как Якель карабкается на крышу автобуса. Когда я рассказал ему об этом случае, Якель придал лицу выражение полнейшей невинности, и я просто не сумел на него рассердиться.

А через несколько дней в том же Граце мы едва не попали в серьезную аварию, хотя это не было связано с нашей службой. Планерный клуб обратился ко мне с просьбой помочь им буксировать планеры. У клуба не было ни одного пилота, который мог бы летать на древнем чешском биплане, выделенном для этой цели. Я согласился. Так как это был частный полет, я решил взять с собой жену, потому что она об этом очень просила. После 2,5 часов полетов я спросил в представителей клуба, сколько, по их мнению, осталось бензина в баках, так как топливный указатель не работал. Они сказали, что оставшегося запаса хватит еще на 4 часа полетов, и что я могу подниматься в воздух совершенно спокойно. Я поверил им и полетел на аэродром. Когда мы летели на небольшой высоте над картофельным полем, внезапно мотор стал. Я успел лишь крикнуть: «Держись покрепче!» – так как знал, что жена не привязалась ремнями. После этого мы приземлились прямо на грядки. Аэроплан перескочил какую-то канаву и благополучно остановился, завязнув в ботве. Мы сумели кое-как подкачать насосом немного бензина и взлетели, чтобы добраться до нашего аэродрома, расположенного всего в 3 километрах.

Сколько моих товарищей, особенно из Люфтваффе, прошли десятки боев с противником, не получив ни единой царапины, чтобы разбиться в каком-нибудь столь же глупом гражданском «происшествии». Этот дурацкий инцидент еще раз подтвердил старую истину. Не следует расслабляться, даже если ты покинул линию фронта. Лучше и дома летать так, словно тебе предстоит труднейшая операция. Точно так же в бою с врагом не следует идти на неоправданный риск, даже если ты совершенно не думаешь о собственной жизни.

Когда я приземлился на своем аэродроме, дотянув до него древний аэроплан, то узнал, что в Россию перебрасывают еще одну резервную эскадрилью. Судя по всему, скоро должен был наступить и наш черед. В моей голове как-то незаметно укоренилась мысль, что я проведу дома несколько месяцев. И совершенно неожиданно я понял, что страшно хочу вернуться обратно на фронт. Меня уже начало раздражать затянувшееся сидение в тылу. Я уже начал испытывать беспокойство, так как понимал, что за время пребывания в тылу я растеряю кое-какие важные навыки. Но я всего лишь человек, со всеми человеческими чувствами и инстинктами. Меня никогда не приводила в восторг постоянная близость смерти. Я хотел жить, и это желание со временем только крепло во мне. Я чувствовал, как судорожно бьется мое сердце, когда во время атаки на волосок ускользал от смерти. Но я также чувствовал возбуждение, когда спускался на лыжах по крутому горному склону заснеженных Альп. Я любил жизнь. Каждая клеточка моего тела наслаждалась ею. Я не боялся смерти. Слишком часто я смотрел ей прямо в глаза, и никогда первым не отводил взгляд. Но после каждой такой встречи я чувствовал огромное облегчение. Иногда я даже торжествующе орал, едва не перекрывая шум мотора.

Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я механически поедал суп в нашей столовой. А потом внезапно я понял, чего я хочу. Я буду давить на все известные мне рычаги, чтобы меня поскорее вытащили из этого сонного царства и отправили обратно на фронт.

* * *

Мне не удалось добиться своего. Но вскоре вся наша эскадрилья была отправлена в Крым. Нашим аэродромом стал Сарабус недалеко от Севастополя. В любом случае, теперь я находился гораздо ближе к линии фронта, чем раньше. Проблему доставки оборудования и снабжения мы решили, использовав наши Ju-87 в качестве буксировщиков грузовых планеров. Наш маршрут пролегал через Краков – Лемберг – Проскуров – Николаев, и вскоре мы прибыли на место. Аэродром был очень большим и прекрасно подходил для учебных полетов. Наши импровизированные жилища не слишком отличались от фронтовых землянок. Мы возобновили рутинную учебу, прерванную отлетом из Граца. Особенное удовольствие нам доставляли посадки на другие аэродромы. Иногда утром мы садились где-нибудь на западном берегу Черного моря, а вечером – где-то на северо-востоке в районе Азовского моря. У нас было несколько любимых песчаных пляжей, где мы загорали и купались. Местность здесь совершенно ровная, если не считать холмов возле Керчи и невысокого хребта Яйла (до 1,5 километров) вдоль южного берега Крыма. Вся остальная территория совершенно плоская: широкие степи, на которых разбросаны обширные помидорные плантации. Между морем и горами Яйлы зажата узкая прибрежная полоска Русской Ривьеры. Мы часто бывали здесь, приезжая на грузовиках. На нашем аэродроме не было ни единого деревца. Сравнение этих мест с Ривьерой, надо сказать, довольно натянутое. Я видел несколько пальм в Ялте – слишком далеко и не слишком здорово. Но два или три дерева еще не образуют Ривьеры. Издали белые стены домов просто сверкают на солнце, особенно когда ты летишь на малой высоте вдоль берега. Таким зрелищем стоит полюбоваться. Но если вы идете по улицам Ялты и рассматриваете этот знаменитый советский курорт вплотную, вас охватывает горькое разочарование. Он слишком примитивен и вульгарен. Соседние города Алушта и Алупка почти не отличаются от Ялты. Зато моих подчиненных неизменно приводили в восторг многочисленные винные погреба между этими двумя городками. Виноградный сезон только начинался. Мы рвали гроздья буквально на каждом холме и часто возвращались домой с серьезным расстройством желудка.

* * *

Надо мной уже начали подшучивать, что я-де совсем не рвусь обратно на фронт, так много времени я провел в тылу. Тогда я позвонил командующему воздушными силами на Кавказе и предложил ему использовать мою эскадрилью в качестве боевого подразделения. Я подчеркнул, что это станет прекрасной тренировкой для неопытных пилотов, и тогда командир эскадры будет получать экипажи, которые уже имеют боевой опыт. Сначала мы получили приказ перебазироваться в Керчь. Разведка сообщила, что советские поезда часто ходят по Кавказскому побережью, и оттуда мы получали возможность атаковать железную дорогу. Но дело не двинулось далее «возможности»! Несколько часов мы проторчали на месте, ожидая появления поезда, однако так и не дождались. Как-то раз я решил попытать счастья и совершить полет на истребителе «Месершмитт», моей целью был вражеский разведывательный самолет. Но неприятель сразу пошел в сторону моря и взял курс на Сухуми. После этого я уже не имел возможности перехватить его, так как разведчик скрыл из вида. Однако вскоре после этого я добился, чтобы эскадрилью перевели в станицу Белореченская возле Майкопа, где базировалась еще одна эскадра. Там мои пилоты наконец получили необходимую практику, так как мы вместе летали для поддержки войск, наступавших на Туапсе.

* * *

Теперь у нас сразу пояьилось множество дел. Мы находились в воздухе с раннего утра до позднего вечера, патрулируя над долиной Пшиш, где наша армия наступала на Шадикенскую – Навагинскую, чтобы прорваться через проход Гойех на Туапсе. Это было не так легко, как кажется, так как наша учебная эскадрилья имела на вооружении устаревшие модели «Штуки». Зато эскадра, действовавшая в этом районе, и с которой нам часто приходилось совершать совместные вылеты, получила новейшие машины. При полете на больших высотах это сказывалось особенно сильно.

Во время боев в узких ущельях просто захватывает дух. Очень часто жажда боя заводила нас в ловушку, из которой было трудно выбраться. Если мы преследовали противника, то часто вообще не могли маневрировать. Внезапно перед самым стеклом кабины вырастал горный склон, который преграждал путь. Как правило, он был слишком широк, чтобы его можно было облететь. И тогда спасала только прекрасная реакция пилота, отменная выучка и великолепные летные качества «Штуки». Но все это были детские шуточки. Гораздо хуже приходилось летчикам, которые летели на высоте 150 метров над горными пиками и внезапно оказывались в густом облаке.

Горные вершины поднимаются здесь на высоту от 1 до 1,5 километров. Но после нескольких полетов нам стало легче. Теперь, залетев в какую-нибудь долину, мы уже знали, куда именно она нас выведет. Мы знали, за какой горой можно вырваться на открытое место над равниной. Это знание очень помогало при полетах в плохую погоду и в низкой облачности. Иногда, когда мы на бреющем полете наносили удары по целям на горных дорогах, вражеские пехотинцы стреляли по нам сверху, так как горные склоны по обеим сторонам ущелья были заняты Иванами.

Наши небольшие по численности горно-егерские части вели тяжелые бои с превосходящими силами противника, окопавшимися на сильных горных позициях. Мы поддерживали самую тесную связь с егерями и делали все возможное, чтобы выполнить любую их просьбу об атаке вражеских позиций. Бои в горных лесах особенно трудны, их приходится вести практически вслепую. Если наш связист, находившийся вместе с пехотой, давал нам разрешение нанести бомбовый удар по тому или иному участку леса, мы выполняли заявку, даже если не могли ясно различить цель. Именно подобные случаи давали армейским командирам основание хвалить меткость и эффективность наших атак.

Соседние высоты Геймамберг находились в руках немцев. С упорными боями наши войска продвигались на юго-запад. Лишь 20 километров отделяли нашу пехоту от Туапсе. Но потери среди егерей были очень тяжелыми, и они практически не имели резервов. Поэтому последнее наступление в проходе Гойтх захлебнулось, и успех ускользнул от наших войск.

Затем последовало примечательное столкновение в районе железнодорожной станции Гойтх.

Советский бронепоезд огнем своих орудий наносил тяжелые потери нашим жидким атакующим порядкам. Командир бронепоезда был очень умен. Его бронированное чудовище подобно дракону извергало пламя, а потом поспешно укрывалось в своем логове. Когда мы взлетали, чтобы атаковать его, бронепоезд спешно укрывался в горном тоннеле, и мы могли видеть лишь исчезающий хвост. Однажды мы его чуть не поймали, но только «чуть». Мы примчались, как молнии, однако командир бронепоезда, похоже, успел получить предупреждение. Бронепоезд получил повреждения, но не слишком серьезные. Через несколько дней его отремонтируют, и он снова появится на поле боя. Но пока стальной монстр отдыхал и зализывал раны, мы больше его не видели. И тогда мы приняли следующее решение: если тоннель мешает нам подобраться к этому проклятому бронепоезду, мы постараемся превратить его в могилу! Мы решили заблокировать выход из тоннеля специальной бомбой, чтобы помешать бронепоезду выходить наружу. Это даст нашей пехоте хотя бы временную передышку, в которой она так нуждалась. «Дать и взять – в этом заключена вся философия жизни», – с ухмылкой сказал мой стрелок.

Мы также атаковали порт Туапсе, который, как и все другие порты, прикрывало большое количество зенитных орудий. Город и сама гавань лежали позади горной цепи, и Советы продолжали их удерживать. Если мы полетим на высоте 3000 метров, легкие зенитки смогут открыть огонь задолго до того, как мы подойдем к цели. Зенитные орудия во множестве установлены на горных склонах на вероятных путях нашего подхода. Чтобы уклониться от огня, нам следовало лететь на высоте 750 метров, хотя горные хребты, шедшие перпендикулярно морскому берегу, имели высоту от 1300 до 1500 метров. Наши атаки были направлены против доков, портовых сооружений и стоящих в гавани кораблей, в первую очередь танкеров. Обычно все корабли, которые могли двигаться, давали ход и начинали выписывать круги, стараясь уклониться от наших бомб. Это сильно затрудняло атаку, так как мои пилоты еще не имели серьезного боевого опыта. Зенитный огонь над этим портом ни в коем случае нельзя сравнивать с кронштадтским, и тем не менее, он был достаточно плотным. Перелететь через горные хребты мы не могли, потому что они были слишком высокими. Обычно мы пикировали над портом, а потом уходили в сторону моря, где набирали максимальную высоту, чтобы как можно быстрее выскочить из-под обстрела. Теперь мы набирали высоту более 3000 метров, чтобы лететь домой. У нас еще оставался резерв около 1000 метров выше предела досягаемости зениток, установленных в горах, на случай потери высоты в воздушном бою, что происходит даже против желания пилота.

Условия наших атак были теми же, что и в районе Геленджика, где мы изредка участвовали в атаках аэродромов и кораблей в одноименной бухте. Советы вскоре обнаружили наш аэродром в Белореченской и принялись бомбить его днем и ночью. Хотя материальная часть почти не пострадала, группа пикировщиков, в гостях у которой мы находились, получила серьезный удар. Во время одного из налетов был убит командир эскадры майор Ортхофер. Как раз в этот момент я сел и рулил по летному полю. Бомбы рвались справа и слева от моего самолета. Он получил множество осколочных попаданий и вышел из строя, однако я сам остался цел.

* * *

Генерал Пфлюгбейль, [3]3
  Командир IV авиакорпуса. Прим. пер.


[Закрыть]который командовал силами Люфтваффе на Кавказе, часто бывал на нашем аэродроме. Именно он приказал нам перебазироваться дальше на восток на аэродром возле Терека. Здесь начиналось новое наступление, которое мы должны были поддерживать. Наши войска должны были двигаться в направлении Грозного и далее к Каспийскому морю. Когда мы перебазировались, наши танковые авангарды почти достигли Охотничьего. Мы полетели на новую базу в Солдатской через Георгиевский, Пятигорск и Минеральные Воды. Там мы могли полюбоваться величественными вершинами Эльбруса. В Минеральных Водах мы совершили посадку, чтобы немного отдохнуть. Здесь мы увидели целые сонмища мышей. Мыши были повсюду: в соломенных тюфяках, в шкафах, в чуланах, в углах и во всех щелях. Везде были мыши! Они выпрыгивали из наших вещевых мешков и пожирали буквально все. Мы не могли заснуть, так как мыши шастали даже по подушкам. Я открыл все двери, чтобы попытаться выгнать, их. На несколько минут наступила тишина, но потом шум и шуршание стали такими же громкими, как и ранее. Но в Солдатской мышей почему-то не было. Может быть, Иван, постоянно бомбивший аэродром, распугал их. Мы имели всего несколько зенитных орудий, которые не могли отогнать советские самолеты. Мы не могли действовать по ранее намеченному плану, поддерживая наступление наших танков на восток. Во время первого вылета нам пришлось взять курс на юг. Через несколько дней немецкие и румынские войска захватили Нальчик. Когда мы подлетали к цели, перед нами развернулась великолепная картина. Впереди нас виднелись горные пики высотой более 4500 метров. Их снежные шапки сверкали на солнце всеми цветами радуги. Под нами расстилались зеленые луга, расцвеченные желтыми, красными и голубыми пятнами. Это цвели диковинные растения и цветы. Над нами сияла прозрачное голубое небо. Когда мы приближались к цели, эта фантастическая картина настолько захватила меня, что я забыл и о бомбах, и о мишени, на которую должен их сбросить. Все вокруг дышало миром и спокойной красотой. Горная страна, в центре которой находился величавый Эльбрус, производила потрясающее впечатление. Эта долина чем-то напомнила мне альпийские пейзажи.

* * *

После захвата Нальчика мы совершили несколько вылетов на восток, к линии фронта, проходившей по Тереку. Мы атаковали цели в районе Моздока. Затем нас совершенно неожиданно отозвали в Белореченскую, так как в районе Туапсе все еще продолжались ожесточенные бои за обладание ключевыми пунктами. Этим мы занимались до ноября. Тем временем я совершил 650-й боевой вылет и на несколько недель полностью вышел из строя. Желтуха! Какое-то время я еще сомневался, потом надеялся, что все обойдется, и меня не отстранят от полетов по болезни. Однако белки моих глаз пожелтели, такой же цвет приобрела и кожа. Если кто-то спрашивал меня о самочувствии, я все категорически отрицал, хотя генерал Пфлюгбейль не раз пытался уложить меня на больничную койку. Какие-то предатели говорили, что я ем слишком много взбитых сливок. Может быть, в их словах была доля правды. Генерал привез ящик шампанского, чтобы отпраздновать мой 600-й боевой вылет, и был страшно удивлен, когда я сказал, что не смогу воспользоваться его подарком. Пришлось объяснить, что мои кулинарные слабости находятся в несколько иной области. Через пару дней прибыли несколько больших тортов и две банки взбитых сливок. Достать это было нетрудно, учитывая большое количество коров в округе. В течение двух дней мы питались исключительно этими сладостями. После этого пиршества ни один экипаж не был в состоянии подняться в воздух. Я стал желтым, как айва, когда прибыл Ме-108 с приказом генерала забрать меня. Пфлюгбейль приказал отправить меня в госпиталь в Ростов, причем, если понадобится – силой. Я сумел убедить пилота сделать посадку в Карповой возле Сталинграда, чтобы сообщить моему командиру эскадры. В штабе эскадры я буквально рыл копытом землю, только чтобы остаться при эскадре и отсюда передать командование эскадрильей кому-нибудь другому. Но все мои усилия оказались напрасны. Командир эскадры пообещал после выздоровления назначить меня командиром 1-й эскадрильи, с которой я когда-то начинал русскую кампанию.

«Но сначала – госпиталь!»

Вот так в середине ноября я оказался в госпитале в Ростове.