Текст книги "Бомбы сброшены!"

Автор книги: Ганс Ульрих Рудель

Соавторы: Гай Гибсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

Какое-то время я размышляю, не стоит ли мне переодеться, но потом решаю сохранить свою последнюю свежую рубашку для визита к Герингу.

Довольно долгий поход через лес приводит нас в городок, состоящий из бараков и шале, это штаб-квартира фюрера на Западном фронте. Попивая кофе, я рассказываю фон Белову о последних событиях на русском фронте. Через 20 минут он покидает меня, потом сразу возвращается и кратко просит следовать за ним. Ничего не подозревая, я прохожу через несколько комнат, потом фон Белов открывает дверь и пропускает меня. И я сталкиваюсь с фюрером. Единственная моя мысль в этот момент: «Я так и не надел чистую рубашку». Ничего больше в голову не приходит. Я узнаю людей, стоящих вокруг Гитлера. Это Геринг, который сияет от удовольствия, что в последнее время бывает нечасто, адмирал Дениц, фельдмаршал Кейтель, начальник Генерального Штаба генерал Йодль и несколько других известных военных, в том числе генералы с Восточного фронта. Они собрались вокруг огромных размеров стола с картой, на которой нанесено положение на фронтах. Все они смотрят на меня, и это внимание заставляет меня нервничать. Фюрер заметил мое смущение и обращается ко мне в наступившей полной тишине. Он протягивает мне руку и хвалит за проведение последней операции. Он говорит, что в признание моих заслуг вручает мне высочайшую награду за храбрость: Золотые Дубовые Листья с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому Кресту Железного Креста, а также присваивает мне звание полковника. Я слушаю его слова, но плохо понимаю их смысл. Наконец Гитлер произносит:

«Вы достаточно полетали. Вашу жизнь следует сохранить для того, чтобы вы могли передавать германской молодежи ваш опыт».

Я в мгновение ока настораживаюсь. Это означает, что мне придется сидеть на земле. Прощайте, товарищи!

«Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение в звании, если мне не позволят и дальше летать вместе со своей эскадрой».

Рукопожатие несколько затягивается, и фюрер вглядывается мне в глаза. Левой рукой он протягивает мне обтянутую черным вельветом коробочку с новой наградой. Многочисленные лампы в комнате заставляют бриллианты сверкать всеми цветами радуги. Гитлер мрачно смотрит на меня, но потом выражение лица меняется, и он говорит:

«Ну, хорошо, вы можете продолжать летать», – и улыбается.

В этот момент теплая волна радости обдает мое сердце, и я совершенно счастлив. Позднее фон Белов говорит мне, что он и генерал чуть не попадали в обморок, когда я начал ставить свои условия Гитлеру. Он уверяет меня, что кривая ухмылка, проскочившая по лицу фюрера, далеко не всегда превращается в улыбку. Но теперь все поздравляют меня, особенно сердечно – главнокомандующий Люфтваффе. От полноты чувств он даже щиплет меня за руку. Поздравления адмирала Деница более формальны, он добавляет несколько раздраженно:

«Я считаю вашу просьбу продолжать полеты, обращенную к фюреру, нарушением воинской дисциплины. У меня много хороших командиров подводных лодок, но раньше или позже всем им приходится перейти на берег».

Как хорошо, что он не мой главнокомандующий!

Фюрер ведет меня к столу с картой и говорит мне, что на совещании только что рассматривалось положение в районе Будапешта. Я ведь прибыл именно с этого участка фронта? Он перечисляет причины, по которым наступление на Будапешт идет не совсем удовлетворительно, и в результате до сих пор не удается деблокировать окруженную в Будапеште группировку. Я сразу понимаю, что в качестве оправданий названы погодные условия, сложности с транспортом и другие проблемы. Однако никто даже не упомянул об ошибках, которые мы видели во время полетов над полем боя: разделение танковых дивизий и выбор совершенно неподходящей местности для наступления танков и пехоты. Тогда я высказываю свое собственное мнение, основанное на долгом опыте войны на Восточном фронте. Я добавляю, что в ходе этого наступления проводил по 8 часов в день над полем боя, в основном на малой высоте, и все видел собственными глазами. Все слушают меня молча. После короткой паузы Гитлер произносит, обводя взглядом своих советников:

«Вы видите, как меня вводят в заблуждение. И кто знает, сколько это тянется?»

Он никого персонально не обвиняет, хотя видно, что он возмущен очередным обманом. На карте он показывает, как следует перегруппировать наши силы, перед тем как предпринять новую попытку снять осаду с Будапешта. Он спрашивает меня, где, по моему мнению, местность больше всего подходит для удара наших танковых частей. Я высказываю свое мнение. Позднее эта операция приносит успех. Наша ударная группа прорвалась к аванпостам защитников Будапешта, которые смогли пробиться из города.

Когда совещание заканчивается, фюрер ведет меня в свой личный кабинет, который находится по соседству. Он обставлен с большим вкусом и со спартанской простотой. Я хотел бы, чтобы мои товарищи были сейчас здесь и прожили со мной эти несколько часов, так как лишь благодаря их подвигам я нахожусь здесь. Фюрер предлагает мне выпить, и мы говорим о многих вещах. Он расспрашивает меня о жене, нашем мальчике, моих родителях и сестрах. Расспросив очень подробно о моих личных делах, он начинает рассказывать о своих идеях относительно перевооружения армии. Естественно, он начинает с Люфтваффе, делая основной упор на предполагаемой модернизации самолетов, которые мы сейчас используем. Он спрашивает меня, считаю ли я возможным продолжать использовать тихоходный Ju-87 сегодня, когда вражеские истребители имеют скорость на 400 км/час больше. Упомянув какие-то чертежи и расчеты, он отмечает, что убирающееся шасси способно увеличить скорость Ju-87 в лучшем случае на 50 км/час. С другой стороны, при этом характеристики самолета во время пикирования резко ухудшатся. Он спрашивает мое мнение буквально по каждому пункту. Фюрер обсуждает мельчайшие детали из области баллистики, физики и химии с легкостью, которая производит на меня большое впечатление, хотя я сам считаю себя спецом в этой области. Он также говорит, что хотел бы провести эксперименты по установке в крыльях четырех 30-мм пушек вместо нынешних двух 37-мм. Он думает, что эти изменения значительно улучшат аэродинамические характеристики противотанкового самолета. Благодаря использованию снарядов с вольфрамовые ми сердечниками, эффективность действий этих самолетов наверняка вырастет.

Рассказав мне об имеющих большое значение изобретениях в других областях, таких как артиллерия, стрелковое оружие, подводные лодки, – и всюду показав изумительную осведомленность, Гитлер сказал мне, что лично разработал статус новой награды и написал мое представление к ней.

Мы беседуем примерно полтора часа, но тут ординарец сообщает, что «фильм готов к показу». Каждый новый еженедельный выпуск новостей показывают фюреру, и он лично дает разрешение на его прокат по всей Германии. Мы спустились на один лестничный пролет к оказались в зрительном зале. Так получилось, что этот выпуск новостей начинался со сцены, заснятой в расположении моей эскадры в Штульвейссенбурге. За ней следовал взлет наших «Штук», и завершала все панорама поля боя, усеянного горящими танками, которые я уничтожил во время боев к западу от Будапешта. После демонстрации хроники я покинул верховного главнокомандующего вооруженными силами Рейха. Полковник фон Белов вручил мне грамоты о награждении меня Рыцарским Крестом, Дубовыми Листьями, Мечами, Бриллиантами и Золотыми Дубовыми Листьями, которые хранились в рейхсканцелярии. Каждая из них весила больше килограмма, особенно последние две, которые имели золотые рамки. Даже если не говорить об их нравственном значений, они имели и большую денежную стоимость. После этого я направился в штаб Геринга. Рейхсмаршал выразил свое удовольствие, которое было тем больше, что последние события изрядно пошатнули его позиции. Господство противника в воздухе усугубляло трудности, испытываемые нами, и практически парализовало действия армии. Но что он мог сделать? Он был безмерно весел и горд, что в такой тяжелый момент один из его офицеров вдохновил фюрера на создание новой германской награды за отвагу. Отведя меня немного в сторону, он говорит мне шутливо:

«Видите, как все завидуют мне и как радуются ухудшению моих позиций? На совещании фюрер заявил, что создает новую уникальную награду для вас, поскольку ваши достижения совершенно уникальны. Тогда представители других родов войск начали возражать против награждения офицера Люфтваффе, которые стали причиной многих наших проблем. Они хотели знать, а могут ли солдаты других родов войск заслужить эту награду, хотя бы теоретически? Теперь вы видите, каково мне приходится».

Он сказал, что никогда не верил в то, что я сумею убедить фюрера изменить его решение запретить мне полеты. Сейчас, когда у меня есть разрешение Гитлера, Геринг уже не может своей властью запретить мне летать. Он просит меня, как уже не раз делал это ранее, принять должность командующего штурмовой авиацией. Но помня, что я сумел переубедить фюрера, полагаю, Геринг и сам не слишком верил в то, что сможет уломать меня, по крайней мере сегодня.

После обеда я сажусь в специальный поезд, направляющийся в Берлин, где меня уже ждет мой самолет, чтобы унести обратно к моим товарищам на фронт. Я пробыл в Берлине всего несколько часов, но этого было достаточно, чтобы собрать целую толпу зевак, так как история о награждении меня Золотыми Дубовыми Листьями уже появилась в газетах и радиопередачах. Вечером я встретился с Риттером фон Хальтом, в то время главой Германского спортивного союза. Он сказал мне, что после долгих споров сумел убедить Гитлера в том, что после войны именно мне следует возглавить спортивное движение Рейха. Когда я закончу писать свои военные мемуары и передам своему преемнику нынешнюю должность, мне предложат этот пост.

По дороге на фронт я заворачиваю в Гёрлиц, чтобы повидать семью, и беру курс на Будапешт в тот день, когда сообщения о положении на этом участке фронта становятся особенно печальными. Когда я приземлился, личный состав эскадры был построен, и старший из командиров групп поздравил меня от имени всей эскадры с новой наградой и званием. И тут же мы поднимаемся в воздух, чтобы совершить очередной вылет в район Будапешта.

«Могу держать пари, что если бы русские зенитчики знали, сколько золота и бриллиантов летит у них над головами, они целились бы гораздо лучше и вылезли бы из кожи, чтобы попасть», – мрачно пошутил один из механиков.

* * *

Через несколько дней я получаю приглашение от венгерского лидера Салаши посетить его штаб-квартиру, расположенную к югу от Шопрона. Меня сопровождают командующий венгерскими ВВС генерал Фюттерер и Фридолин. В благодарность за нашу борьбу с большевиками в Венгрии Салаши вручает мне высочайшую венгерскую военную награду – Медаль за храбрость. До сих пор ею были награждены только семеро венгров. Я восьмой в этом списке и единственный иностранец. Вместе с наградой мне вручают жалованную грамоту на владение поместьем. Впрочем, оно не слишком меня интересует. Я должен буду вступить во владение им после войны и наверняка сделаю его местом отдыха для летчиков своей эскадры.

В середине января мы получаем тревожное сообщение, что Советы начали наступление с плацдарма в районе Баранова и уже подошли вплотную к Силезии. Силезия – это мой дом. Я прошу немедленно перевести мою эскадру на этот участок фронта. Однако конкретный приказ поступает лишь 15 января. Мне приказано перебросить всю эскадру, за исключением 1-й группы, в Укдетфельд в Верхней Силезии. Так как у нас не хватает транспортных самолетов, мы везем первую смену механиков и оружейников на своих Ju-87, чтобы иметь возможность начать операции сразу после прибытия. По пути мы совершаем посадку для дозаправки в Ольмюце. Когда мы пролетали над Веной, командир противотанковой эскадрильи сообщил по радио:

«Мне придется сесть… проблемы с мотором».

Я очень недоволен этим, но не только потому, что «неполадки» в моторе скорее всего вызваны тем, что его невеста живет в Вене. Самое скверное – на его самолете летит дежурный офицер лейтенант Вейсбах. Это означает, что его не будет с нами, когда мы сядем на новом аэродроме, и мне снова придется самому сидеть на этом проклятом телефоне!

Мы приближаемся к месту назначения, пролетая над знакомыми, покрытыми снегом склонами Судет. Кто мог бы подумать, что однажды мне придется совершать боевые вылеты здесь? Когда мы находились в бескрайних русских степях – в 1700 километрах от дома, и когда нам пришлось в первый раз отступать, мы весело шутили: «Если так пойдет и дальше, скоро мы окажемся в Кракове».

Мы относились к этому городу как к типичной тыловой базе снабжения со всеми удобствами, которыми располагает город столь солидных размеров, и в силу этого обладающей известной привлекательностью. Но теперь эта шутка стала правдой, причем худшей, чем мы могли предположить. Краков уже захвачен русскими и находится далеко за линией фронта.

Мы приземляемся в Удетфельде. От командира авиадивизии, расположенной здесь, узнать почти ничего невозможно. Положение запутанное, связи с нашими передовыми частями почти нет. Мне говорят, что русские танки находятся в 40 километрах к востоку от Ченстохова, но достоверно не известно ничего. Так случается всегда, когда события выходят из-под контроля. Танковая «пожарная бригада» на этом участке фронта состоит из 16-й и 17-й танковых дивизий. Однако они в данный момент окружены и отчаянно сражаются за свою жизнь, а потому не могут прийти на помощь другим частям. Кажется, русские снова начали крупное наступление. В течение ночи они вклинились в оборонительные порядки 16-й и 17-й танковых дивизий, а потому нам следует проводить свои атаки с особой осторожностью. Один факт, что какие-то танки находятся в глубине русских позиций, не служит гарантией того, что они являются вражескими. Это вполне могут оказаться наши части, пытающиеся пробиться к своим. Поэтому я приказал всем пилотам перед атакой самым тщательным образом удостовериться, что перед ними советские войска. Перед отлетом из Венгрии все самолеты были вооружены, однако до сих пор про наши бензовозы не слышно ничего. Я бросаю быстрый взгляд на указатель запаса топлива, его может хватить только на один короткий вылет. Через 20 минут после приземления в Удетфельде мы снова поднимаемся в воздух, чтобы совершить свой первый боевой вылет на этом участке фронта. Мы уже видим Ченстохову. Я осматриваю дороги, идущие на восток, по которым, если верить донесениям, движутся советские танки. Мы пролетаем над самыми крышами зданий. Но что движется там внизу? По главной улице катит танк, за ним второй, третий… Они очень похожи на Т-34, однако это просто невозможно. Это, скорее всего, танки 16-й или 17-й танковой дивизии. Я делаю еще один круг. Теперь я вижу, что не ошибся: это действительно Т-34, на броне которых сидит пехота. Несомненно, это иваны. Это не могут быть трофеи, которые иногда используют наши танкисты, так как в этом случае они начали бы пускать сигнальные ракеты или нарисовали бы на крышах башен свастики. Последние сомнения улетучиваются, когда я вижу, что пехотинцы открывают по нам огонь. Я отдаю приказ атаковать. Мы не можем использовать бомбы, пока противник находится в городе. В этом случае всегда остается вероятность, что рядом находятся мирные жители, так как они могут быть захвачены врасплох и не успеть эвакуироваться из города. Провода высоковольтной линии, высокие дома с антеннами на крышах и другие препятствия делают атаку с бреющего полета для наших вооруженных пушками «Штук» крайне сложной. Некоторые Т-34 кружат вокруг городских кварталов, поэтому, заходя в пике, очень легко потерять их из вида. Я уничтожаю 3 танка в центре города. Эти танки должны были появиться откуда-то, они явно прибыли в город не одни. Мы летим на восток вдоль железнодорожной линии и шоссе. В нескольких километрах от города мы обнаруживаем вторую группу танков, которая катит впереди колонны грузовиков с пехотой, различными припасами и зенитными орудиями. Здесь, на открытой местности, мы чувствуем себя в своей стихии и преподносим русским неприятный сюрприз. Постепенно подкрадываются сумерки, и мы возвращаемся на свою базу. Горят 8 танков, а мы израсходовали все боеприпасы.

Мы никогда не относились к своей работе несерьезно, но все-таки в глубине души были склонны считать свою охоту за танками определенного вида спортом. Теперь я понял, что все это уже перестало быть игрой. Если бы я увидел еще один танк после того, как у меня кончились боеприпасы, я протаранил бы его своим самолетом. Я все еще нахожусь во власти неконтролируемой ярости. Орда диких степняков катится к самому сердцу Европы. Неужели никто не сможет отбросить их назад? Сегодня они имеют могущественных союзников, помогающих им техникой. Вдобавок эти союзники открыли второй фронт. Настигнет ли их когда-нибудь справедливое возмездие?

Мы летаем с рассвета и до заката, не обращая внимания на потери, сопротивление противника и плохую погоду. Для нас это крестовый поход. В перерывах между вылетами и по вечерам мы молчим. Каждый исполняет свой долг, стиснув зубы, и любой из нас готов отдать свою жизнь, если это потребуется. Офицеры и солдаты сознают, что дух товарищества спаял нас всех воедино, невзирая на звания и богатство. В нашей части так было всегда.

* * *

В один из таких дней пришла радиограмма с приказом Геринга немедленно прибыть в Каринхалле. Мне безусловно запрещено летать, это личный приказ фюрера. Меня трясет от волнения. Потерять целый день и отправиться в Берлин в сложившихся обстоятельствах! Невозможно. Я просто не буду делать этого! В перерыве между двумя вылетами я звоню в Берлин, чтобы упросить Геринга дать мне отсрочку, пока мы не преодолеем кризис. Надеясь в будущем получить разрешение фюрера, я должен добиться от Геринга разрешения продолжать летать. Немыслимо оставаться в стороне, когда дела так плохи. Рейхсмаршала никак не могут найти. Я пытаюсь связаться с начальником Генерального Штаба. Все они находятся на совещании у фюрера и дозвониться до них нельзя. Но дело слишком срочное. Я намереваюсь использовать все доступные средства, перед тем как сознательно нарушить приказ. В качестве последней меры я пытаюсь дозвониться до фюрера. Оператор на коммутаторе в ставке фюрера не понимает меня. Он почему-то решил, что я хочу соединиться с кем-либо из генералов. Когда я повторяю, что хочу говорить лично с фюрером, он переспрашивает меня:

«Ваше звание?»

«Капрал», – огрызнулся я.

На другом конце линии смеются, телефонист понял меня и соединяется со ставкой. Трубку берет полковник фон Белов.

«Я знаю, чего вы хотите, но умоляю вас не раздражать фюрера. Разве рейхсмаршал вам ничего не сообщил?»

Я отвечаю, что именно поэтому я и звоню, описав серьезность сложившейся на фронте ситуации. Бесполезно. В конце концов, он советует мне лично прибыть в Берлин и переговорить с Герингом. Фон Белов полагает, что мне подготовили новое назначение. Я прихожу в такую ярость, что теряю дар речи и просто бросаю трубку. Во время разговора в комнате царила гробовая тишина. Все знают, что если я закипаю, самое лучшее – дать мне остыть в тишине.

* * *

Назавтра мы оказываемся в Кляйн-Айхе. Я хорошо знаю этот район, так как неподалеку живет наш «танковый приятель» граф фон Штрачвиц. Самый лучший способ забыть о своих неприятностях – слетать в Берлин и еще раз встретиться с рейхсмаршалом. Он принимает меня в Каринхалле. Я был просто поражен – на сей раз Геринг был холоден и раздражителен. Мы переговорили во время недолгой прогулки по лесу. Он сразу открыл огонь из орудий главного калибра:

«Я говорил с фюрером о вас на прошлой неделе, и вот что он сказал мне тогда: «Когда Рудель был здесь, у меня не хватило духу сказать ему, что он должен прекратить летать. Я просто не смог это сделать. Но ведь вы являетесь главнокомандующим Люфтваффе, не так ли? Вы можете сказать ему это, а я нет. Я всегда рад видеть Руделя, но не желаю с ним встречаться до тех пор, пока он не выполнит мое распоряжение». Я повторяю вам слова фюрера, а от себя могу добавить лишь одно: я тоже не желаю больше обсуждать этот вопрос! Мне прекрасно известны все ваши аргументы и возражения!»

Это настоящий нокаут. Я покидаю Геринга и возвращаюсь в Кляйн-Айхе. Во время полета я еще раз вспоминаю события последних часов. Я знаю, что я должен игнорировать этот приказ. Я чувствую, что это мой долг перед Германией, моей родной страной. В решающий момент я должен бросить на чашу весов свой опыт и силы. В противном случае я буду считать себя предателем. Я должен продолжать летать, чего бы мне это ни стоило впоследствии.

Эскадра продолжала полеты и в мое отсутствие. Лейтенант Вейсбах, которого я держал на земле, так как мне нужен был дежурный офицер, отправился на охоту за танками, взял с собой в качестве стрелка фельдфебеля Людвига. Он был первоклассным стрелком-радистом и кавалером Рыцарского Креста. Их самолет не вернулся, и мы потеряли двух наших боевых друзей. В такое время мы должны отдавать все, что имеем, и просто не можем думать о самих себе. Меня эти операции держат в постоянном нервном напряжении, чего раньше не было. Ведь я нарушаю приказ верховного главнокомандующего. Если со мной что-нибудь случится, хоронить меня будут без почестей, как опозорившего мундир. И эта мысль мучает меня. Но я ничего не могу с этим сделать и нахожусь в воздухе с утра до вечера. Все мои офицеры получили наказ отвечать по телефону, что я не на боевом вылете, а просто «куда-то вышел только что». Мы должны ежедневно отправлять в штаб Люфтваффе донесения с указанием количества танков, которое уничтожил каждый из пилотов. Поскольку я «больше не летаю», все уничтоженные мною танки заносятся на счет эскадры. До сих пор мы заносили победы в эту графу только для того, чтобы избежать двойного счета, когда одну и ту же цель одновременно атаковали два летчика. В этом случае делалась запись: «Имя летчика точно указать невозможно, победа занесена на счет всей части». Позднее у нас не раз возникали споры с командованием, которое заподозрило что-то неладное. Раньше мы всегда находили возможность указать имя летчика, а теперь вдруг начал стремительно расти «общий счет эскадры». Сначала мы отговаривались тем, что кто-то из летчиков заметил танк, но спикировали на него все вместе, так как каждый из пилотов рвался увеличить свой личный счет. Однажды, когда я находился в воздухе, к нам прибыл шпион из штаба Люфтваффе, который сумел вытянуть из дежурного офицера всю правду, клятвенно пообещав сохранить тайну. Потом я сам попался. Некий генерал застукал меня сразу после вылета на аэродроме в Гротткау, куда мы недавно перебазировались. Он так и не поверил моим заверениям, что это был всего лишь «короткий испытательный полет». Однако это не имело значения, так как он поспешил заявить, что «ничего не видел». Однако вскоре я обнаружил, что слухи просочились и в ставку Верховного Командования. Как-то раз вскоре после генеральского визита из военной сводки я узнал, что уничтожил еще 11 танков. Одновременно меня вызвали по телефону в Каринхалле. Я полетел туда и встретил очень холодный прием. Первым делом рейхсмаршал заявил:

«Фюрер знает, что вы продолжаете летать. Я полагаю, что он узнал об этом из вчерашней сводки. Он попросил меня предупредить вас, чтобы вы прекратили полеты раз и навсегда. Вы не должны вынуждать его прибегать к дисциплинарным взысканиям за неповиновение приказу. Более того, ему крайне жаль, что такое позволяет себе человек, получивший высшую германскую награду за храбрость. Вы понимаете, что мне уже нечего добавить к этому».

Я выслушиваю его молча. Коротко расспросив меня о ситуации в Силезии, Геринг отпускает меня, и я возвращаюсь назад в тот же день. Очевидно, я исчерпал до предела отпущенный мне кредит доверия. Но я понимаю, что должен летать и дальше, если хочу сохранить незапятнанную совесть в годину тяжких испытаний моей родины. Несмотря на последствия, я должен вести себя так, чтобы сохранить самоуважение. Я буду продолжать летать.

* * *

Мы охотимся за танками в поросшем лесами промышленном районе Верхняя Силезия. Здесь противнику гораздо легче замаскироваться, чем нам – обнаружить его. Нашим «Штукам» во время атаки приходится вертеться между многочисленными заводскими трубами промышленных центров Верхней Силезии. В Кифернштадтеле мы встречаем наши штурмовые орудия, которых давно не видели, и помогаем самоходчикам уничтожить значительно превосходящие их советские силы, в том числе много танков Т-34. Наконец на Одере создана новая линия фронта. Создать фронт буквально из ничего способен только фельдмаршал Шернер. Теперь мы часто видим его, так как он посещает нашу базу, чтобы обсудить со мной текущую ситуацию и наметить будущие операции. Особенную ценность для него имеют наши сведения о противнике. Не возвращается из полета майор JIay. Его самолет подбит зенитками и совершил вынужденную посадку в районе Гросс-Вартенберга. Лай и его стрелок были захвачены в плен русскими. Он сел прямо посреди боевых порядков противника, и спасти его было просто невозможно.

Постепенно фронт на Одере стабилизируется. Я получаю по телефону приказ немедленно перебросить эскадру в Маркиш-Фридланд в Померании, а 2-ю группу отправить во Франкфурт, так как положение там гораздо опаснее, чем в Силезии. Густой снег не позволяет эскадре лететь в едином строю, поэтому мы взлетаем тройками и через Франкфурт направляемся в Маркиш-Фридланд. Часть наших самолетов садится на промежуточных аэродромах в Сагане и Зорау. Погода просто ужасная. Во Франкфурте меня уже ожидают, я должен немедленно позвонить на старую базу в Гротткау. Когда меня соединяют, я узнаю, что вскоре после моего вылета прибыл фельдмаршал Шернер, который хотел со мной встретиться. Он поднял ужасный шум, стучал кулаком по столу и требовал ответить: кто отдал приказ о нашем перебазировании? Мой дежурный офицер обер-лейтенант Нирманн сообщил, что приказ пришел из штаба группы армий и подтвержден штабом Люфтваффе.

«Группа армий! Люфтваффе! Все это ширма! Я желаю знать, кто приказал Руделю улететь. Позвоните ему во Франкфурт и прикажите ждать там. Я переговорю по этому поводу лично с фюрером. Я настаиваю, чтобы он остался здесь. Или они хотят, чтобы я удерживал фронт одной пехотой с винтовками?»

Я узнаю обо всем этом по телефону. Если я собираюсь прибыть в Маркиш-Фридланд до наступления темноты, я не могу терять время. Поэтому я сам звоню в ставку фюрера и спрашиваю, должен ли я продолжать полет или мне вернуться в Силезию? В первом случае фельдмаршал Шернер должен отпустить моих людей, которых он задержал в Гротткау, так как мне понадобится весь личный состав и снаряжение, когда я прибуду на новое место. Мне говорят, что принято окончательное решение: моя эскадра должна перебазироваться на север, так как ситуация на участке фронта, которым командует рейхсфюрер СС Гиммлер, гораздо более серьезная. Я приземляюсь в Маркиш-Фридланде вместе с первым самолетом. Идет густой снег, и уже окончательно стемнело. Остальные самолеты группы должны прибыть завтра, а 2-я группа останется во Франкфурте. Мы кое-как устраиваемся на ночлег, и я звоню Гиммлеру в орденский замок Кроссинзее, чтобы доложить о своем прибытии. Он рад услышать это, так как только что ему пришлось выдержать тяжелый поединок с фельдмаршалом Шернером. Он спрашивает меня, что я собираюсь делать? Так как уже 11 вечера, то я отвечаю: «Иду спать». Я собираюсь завтра встать как можно раньше, чтобы ознакомиться с ситуацией. Однако Гиммлер думает иначе.

«А мне не спится».

На это я отвечаю, что завтра утром ему не нужно никуда лететь, а когда люди проводят в воздухе целый день практически без перерывов, им нужно хорошенько отоспаться. После пустого препирательства Гиммлер говорит, что отправляет за мной машину и хочет встретиться со мной как можно скорее. Так как у меня все равно не хватает топлива и боеприпасов для нормальных действий, любая информация о положении на этом участке фронта, которую сообщит мне командующий, будет очень полезна. Вдобавок с его помощью можно будет решить ряд организационных проблем. По пути в орденский замок мы несколько раз застреваем в сугробах. Я попадаю в Кроссинзее только в 2 часа ночи. Сначала я встречаюсь с начальником штаба, с которым мы долго обсуждаем положение на фронте и общие вопросы. Мне особенно интересно узнать, как Гиммлер справляется со своими обязанностями, так как ему не хватает необходимых знаний и опыта. Начальник штаба группы армий – обычный армейский офицер, а не один из чинов СС. Он говорит, что работать с Гиммлером довольно приятно, так как он не самовлюбленный человек и не пытается показать свою власть. Рейхсфюрер не считает, что знает дело лучше, чем офицеры штаба, и охотно выслушивает их предложения. После этого он использует всю свою власть, чтобы любой ценой добиться выполнения принятых решений. Вот поэтому все идет довольно гладко.

«Только одна вещь вас наверняка поразит. У вас всегда будет ощущение, что Гиммлер никогда не говорит того, что думает на самом деле».

Через несколько минут я начинаю обсуждать положение с самим Гиммлером. Я сразу замечаю, что он выглядит встревоженным. Советы обошли Шнайдемюль с обеих сторон и рвутся в Восточную Померанию по направлению к Одеру. Наступление ведется вдоль долины Нейсе, а также севернее и южнее ее. В этом районе у нас почти нет боеспособных частей. В настоящий момент в районе Маркиш-Фридланда формируется боевая группа, которая должна остановить прорвавшегося противника и помешать ему выйти к берегам Одера. Никто не может сказать, сумеют ли наши войска, отрезанные в районе Позен – Грауденц, пробиться к своим. В любом случае они не смогут сразу восстановить свои силы. Разведка оставляет желать много лучшего, поэтому мы не можем составить точное представление о противнике. Это значит, что ведение разведки станет одной из наших основных задач, помимо ударов по вражеским войскам, особенно танковым и механизированным частям.

Я докладываю о наших потребностях в бомбах и боеприпасах. Если они не будут удовлетворены в ближайшее время, наша эскадра будет вынуждена прекратить действия. Гиммлер обещает мне, что все мои запросы будут удовлетворяться в первую очередь, так как это в его собственных интересах. Я объясняю ему, какими возможностями обладает мое соединение, исходя из нарисованной им картины.

Я покидаю Кроссинзее в 4.30, зная, что уже через 2 часа мне нужно быть в воздухе. С этого момента «Штуки» летают без перерыва весь день. Наши самолеты на крыльях несут эмблему Тевтонского ордена, и сегодня, как и шесть веков назад, мы ведем тяжкую битву с диким Востоком. Устанавливается очень холодная погода, сухая снежная пыль на аэродроме лежит слоем толщиной около 4 сантиметров. Когда мы взлетаем, она забивается в механизмы пушек противотанковых самолетов и замерзает, как только мы поднимаемся в воздух. Дав один или два выстрела, наши пушки замолкают. Это приводит меня в бешенство. Русские танковые колонны движутся вглубь Германии, а когда мы выходим в атаку, зачастую преодолевая сильнейшую ПВО, вдруг случается вот такое. Пушки молчат, словно немые. Некоторые пилоты от отчаяния начинают подумывать о том, чтобы бросить свой самолет прямо на вражеские танки. Мы совершаем один заход за другим, но все напрасно. Это происходит с нами в Шарникау, в Филенне и многих других местах. Т-34 рвутся на запад. Иногда достаточно одного выстрела, чтобы взорвать танк, но чаще всего этого мало. Мы потеряли несколько драгоценных дней, прежде чем я получил достаточно людей, чтобы постоянно очищать взлетную полосу от снега. Когда огромные массы танков, волосы встают дыбом. Мы совершаем вылеты по всем направлениям, но даже если бы день был втрое длиннее, нам и этого не хватило бы. Зато удалось наладить прекрасное взаимодействие с истребительной группой, базирующейся рядом. Они немедленно реагировали на каждое наше сообщение, вроде: «Передовые отряды противника там-то и там-то». Во время совместных операций к востоку от Дойче-Кроне мы нанесли Советам огромные потери. То же самое произошло южнее, в лесах вокруг Шлоппе. Когда танки находятся в деревне, они, как правило, въезжают прямо в дома и пытаются укрыться там. Нужно обладать очень острым зрением, чтобы различить длинный шест, торчащий из стены дома. Но это не шест, а танковая пушка. В стене дома имеются проломы, и мы смело атакуем танки сзади, поджигая моторный отсек, так как вряд ли в полуразрушенных зданиях еще остались немцы. Никакие другие методы атаки не помогают. Танки загораются и взлетают в воздух вместе с обломками домов. Если экипаж остается жив, он иногда пытается перевести горящий танк в новое укрытие, но в этом случае они обречены, так как на улице танки оказываются слишком уязвимы. Я никогда не сбрасываю бомбы на деревни, даже если это оправдано с военной точки зрения. Я просто содрогаюсь от мысли, что могу попасть своими бомбами в немцев, которые и так уже стали жертвами русского террора.