Текст книги "Курлышка"

Автор книги: Галина Черноголовина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Алин секрет

Начались занятия. Лучшей помощницей у Анны Матвеевны оказалась Аля. Стоило ей выйти в коридор, как первоклассники наперебой к ней бросались. Тому она вытрет нос, той чулок поправит, а того просто по голове погладит, и он уж рад без памяти.

– Сама-то как дитя, – вздыхала Клава, глядя, как Аля бегает взапуски с малышами по двору.

В субботу Анна Матвеевна неожиданно зашла в четвёртый «А».

– Наши десятиклассники хлеб жнут. Пойдём завтра к ним колоски собирать.

Разноцветные вагончики выцвели за лето от дождей и солнца, и всё на полевом стане было уже не таким праздничным, как весной. Телят ещё в августе передали в совхоз. Теперь девушки копали картошку, а юноши работали на комбайнах.

Аля и ещё одна десятиклассница хозяйничали на кухне.

– Вы уж и для нас сегодня обед варите, – попросила Анна Матвеевна. – Мы тут кой-чего привезли для борща. Оставить вам помощников?

– Не надо, справимся.

Пшеница была уже скошена и подсыхала в валках. Комбайны подбирали валки и обмолачивали.

– На валки не наступать, – предупредила учительница. – Нельзя хлеб топтать – перешагивайте.

А валки – словно горы, попробуй перешагни! Тут прыгать приходится. Запах спелого хлеба стоял над полем.

– А что это Иван Филимонович… – ещё издали заметила Даша. – Дирижирует, что ли?

В самом деле, вот так же дядя Сеня дирижировал совхозным хором. Иван Филимонович размахивал руками, жестикулировал, что-то кричал, но голос его относило ветром, к тому же Иван Филимонович стоял спиной к ребятам, лицом к комбайнам. Вот один комбайн доехал до конца поля и стал разворачиваться на дороге. Иван Филимонович высоко подпрыгнул, и даже по спине его было видно, как он рассердился.

– Это комбайн солому забыл выбросить, – солидно пояснил Тарас. – Видите, так с копной и потопал на дорогу…

– Да поняли уже, поняли! – нетерпеливо оборвала его Галя. – Умный шибко.

Их перепалкам не было конца.

– Вон гуси летят, – показал Тарас.

– Сам ты гусь, – тотчас возразила Галя. – Это утки.

Стая приближалась. Теперь уже всем было видно, что летят гуси. Сытые, откормившиеся, они летели вытянув шеи и тяжело махали крыльями.

– Ну, что я говорил? – торжествовал Тарас, одёргивая курточку. На нём опять был новый костюм, на этот раз из серой джинсовой ткани, со множеством карманов на «молниях».

– Смотри, вон на валок наступил, хлеб топчешь! – злорадно заметила Галя. Уж последнее слово всегда было за ней.

– А, здравствуйте, – встретил ребят Иван Филимонович. – Помогать, значит… А, чтоб тебя!.. Давай сигнал, у тебя же бункер полный, – опять замахал он руками. – Что-нибудь да упустит. Ф-ф-у!.. – Иван Филимонович вытер вспотевший лоб и полез в карман. Даша думала – за семечками, а он достал из бутылочки розовую таблетку и проглотил её просто так, без воды. – Мне друзья говорят: «Уж лучше бы ты, Филимоныч, на комбайн возвратился – и спокойней, чем с этими огольцами, и заработок больше»… – Иван Филимонович запихнул в бутылочку ватку, заткнул её прозрачной пробкой и положил в карман. – А кто смену готовить будет? Мы ведь не вечные. Я с них – по-военному. Косили, смотрю – огрехи возле валка. «А ну останови комбайн! Жаткой не взял – иди рви колосья руками». Ведь это хлеб, понимать надо. Эх, если бы все, как Зырянов. Ну вот, пожалуйста… Теперь у того вон мотор заглох. Не иначе, поломка…

Иван Филимонович зашагал через поле к остановившемуся комбайну, а ребята разбрелись по загонкам – собирать колоски. Даше досталась загонка Лёши Зырянова. Пшеничные валки были уложены аккуратно, по ниточке, ни одного стебля не скошенного не осталось, а теперь Лёша так же ровно, словно солдатиков в строю, ставил копны соломы. Ходила-ходила Даша между этими копнами, а колосков-то в мешочке совсем мало шуршит…

– Иди сюда! – машет рукой Сауле. – Ой, сколько их здесь!

– И не стыдно тебе, – выговаривал Иван Филимонович комбайнеру. – Сколько хлеба могло пропасть. Скажи спасибо пионерам.

Паренёк не знал, куда глаза девать.

В открытом поле, на свежем ветре ох и вкусны были борщ и каша!

– Кто варил? – спросил Иван Филимонович, подавая Але миску для добавки.

– Вместе варили…

– Молодцы девчата. Знатные поварихи.

Аля просияла от похвалы и посмотрела на Лёшу. Тот улыбнулся и поднял большой палец: дескать, во борщ!.. Лёша возмужал, похудел, щёки у него впали, и уже отчётливо проступали тёмные усики.

– Ну, по коням, ребята! – сказал Иван Филимонович и проглотил ещё одну таблетку.

Даша стала помогать сестре собирать миски. Аля не отрывала глаз от Лёшиного комбайна.

– Какая красота, – вздохнула она, когда хлынула в кузов грузовика тяжёлая червонная струя. – Пшеничка… Знаешь, Даша… Только смотри – никому…

– Никому! – торжественно поклялась Даша.

– Наши ведь опять уезжать собираются. Письмо получили: в каком-то печёночном санатории место массовика освобождается. У мамы тут же печень расходилась. В общем, пусть они едут, а я останусь, буду у вас жить. Что молчишь? Рада?

– Я… да… Я рада…

Даша захлебнулась порывом ветра. Она-то была рада, а вот мама… Захочет ли она ссориться с тётей Фаей?

Подъехала машина за термосами и посудой. Уже сидя в кабине, Аля приложила палец к губам – дескать, пока молчок.

Четвёртый «А» уходил с поля на закате, а комбайны продолжали работать.

– Нельзя валки в поле оставлять, – говорил Анне Матвеевне Иван Филимонович. – Солнце в морок садится и ветер северо-западный, с гнилого угла… С хлебом так: часом опоздаешь – годом не наверстаешь.

Нелегко было Даше хранить Алин секрет. Будто она выпила целое ведро воды, и теперь эта вода булькала в ней, мешала дышать.

– Мама, а бывают печёночные санатории? – спросила Даша наутро.

– А что, у тебя печень болит? – засмеялась мама. – Ты хоть знаешь, с какой она стороны?

– Да не у меня, у тёти Фаи… А вдруг они уедут?

– Ну что ж, – вздохнула мама, кроша картошку на шкворчащую сковороду. – Я уж чувствую – к этому дело идёт.

– А как же Аля? Ей десятый класс нужно кончать. В другую школу опять пойдёт, опять к новым учителям привыкать будет? Уж лучше пусть она у нас поживёт, пока школу кончит. Правда, мама?

– Правда, правда, – отмахнулась та, занятая у плиты, но потом повернулась и пристально взглянула на Дашу: – Это что, Алины планы?

– И ничего не Алины, – покраснела Даша. – Я сама так думаю… Скоро у тебя картошка изжарится? Мне в школу пора.

– На дворе дождь крапает. Плащ надень и резиновые сапоги. – Мама вздохнула: —Пшеницы-то ещё в валках у совхоза много лежит.

Дождь брызнул в лицо, и Даша натянула капюшон.

– Курлышка, ты чего под дождём? Иди под навес!

Курлышка весь тянулся к небу, прислушиваясь: там, очень высоко, так, что и не видать их было, трубили, пролетая, журавли…

Мокнут в степи комбайны, собрались в кружок, стоят понуро, как кони под дождём, только что хвостами не машут. А по пышным хлебным валкам беспощадно хлещут косые струи. День хлещут, второй, третий… Лужи пузырятся, куры под навес не прячутся, так, мокрые, и гуляют под дождём – значит, не скоро ему кончиться. Разбухли валки, взопрели, вот-вот зёрна прорастать начнут. Сжимается, цепенеет сердце хлебороба. Какие надежды были на этот урожай!

Но вот в субботу, перед закатом, вдруг проглянуло в свинцовых тучах озерко, такое ясное и глубокое, что, кажется, сами тучи побоялись потревожить его и бережно понесли на своих тяжёлых ладонях. Скользили по земле отсветы заходящего солнца, золотя набухшие валки, а люди гадали, какой день предстоит завтра.

В тот вечер тётя Фая оставила Дашу ночевать. Была она ласковей, чем обычно:

– Погости у нас, а то опять, может, скоро разъедемся, долго не увидимся.

Даша проснулась рано. Дядя Сеня жужжал в ванной электрической бритвой:

– Сейчас побреемся, почистим зубы…

У дяди Сени была воскресная радиогазета. Накануне он репетировал её дома, и всем очень понравилось. А уж когда сатирическую страничку дядя Сеня читал, Даша покатывалась со смеху.

– Сейчас причешемся…

– Да тише ты! – цыкнула на него тётя Фая. – Всему миру готов объявить, что делает, пусть девочки поспят.

– А погода… какая там погода?

– Мороз ударил, замёрзло всё.

Вот это да! Вскочив с постели, Даша босиком подбежала к окну. Крыши, деревья – всё было в инее, и лужи застыли.

– Ни мороз нам не страшен, ни жара… – мурлыкал дядя Сеня в прихожей. Наконец он ушёл.

Аля сладко потянулась и открыла глаза:

– Ох, как хорошо дома! Надоел этот вагончик. Мама, включи, пожалуйста, радио, сейчас папина передача!

Закончилась утренняя гимнастика, и приятный баритон дяди Сени объявил:

– Говорит радиоузел совхоза «Тополиный». Внимание! Наша радиогазета переносится на следующее воскресенье.

– Почему? – ахнули девочки.

А дядя Сеня продолжал:

– У микрофона всеми уважаемый ветеран труда, первоцелинник Иван Филимонович…

– Товарищи! – Иван Филимонович задохнулся. – Хлеб надо спасать. Валки-то льдом взялись. Пока оттают, пока высохнут… А вдруг снег – все труды насмарку. Я к вам от имени всех коммунистов… Кто трудоспособный, старше четырнадцати, выходите в поле с вилами валки шевелить, а то не взять их сразу комбайном-то…

«Старше четырнадцати», – разочаровалась Даша. Значит, не возьмут её в поле.

А по радио уже объявляли, на какое поле кто направляется. Упомянули и школу.

Аля стала торопливо одеваться.

– Это ещё куда?

– Мама, ты же слышала. Все трудоспособные старше четырнадцати. А ты не пойдёшь?

– Я болею. И тебя не пущу. Ангину подхватить? Нам и жить-то здесь всего ничего осталось. Сходи-ка лучше в магазин, хлеба купи и молока.

Аля молча оделась, взяла бидон и хозяйственную сумку.

– Пошли, Даша, со мной.

– Так ты раздумала в поле?

– Тсс…

– Почему старьё надеваешь? – подозрительно спросила тётя Фая. – На люди идёшь.

– А, ничего… – Аля поспешно сбежала по лестнице.

Там, у крыльца, оказывается, уже стоял Лёшин мотоцикл. В окно его Аля увидела, что ли. К коляске была привязана пара вил.

– Даша, держи бидон, держи сумку, держи деньги. Одна сходишь в магазин…

– Куда? Не пущу! – тётя Фая топала по лестнице, как разъярённая слониха. – Обманывать? Мать родную? – Казалось, она сейчас разнесёт мотоцикл вместе с Лёшей. – Оставьте, наконец, в покое мою дочь! Что вы её терзаете?

Аля побледнела:

– Мама! Если ты… Хоть одно ещё слово – я уеду и домой не вернусь!

– Так… За все заботы… Отблагодарила… – Тётя Фая всхлипнула и махнула рукой: – Езжай куда хочешь…

– Поедем, Лёша, – голос у Али сорвался. Лица на ней не было, губы дрожали, слёзы вот-вот готовы были брызнуть из глаз.

Мотоцикл с треском сорвался с места.

Даша принесла хлеб и молоко, потопталась возле тёти Фаи – та лежала с грелкой, уткнувшись в подушку.

– Я, наверно, домой пойду…

– Ступай, – тётя Фая даже не подняла головы.

В поле, неподалёку от дороги, Даша разглядела среди работающих своего отца. Папа сноровисто поддевал вилами валок. Льдинки осыпались звеня и тут же таяли на солнце. Даша взяла вилы:

– Дай-ка я попробую. У-у-у… Тяжело…

– Беги домой быстрей, – сказал отец. – Там мать на четыре части разрывается.

Листья после мороза на другое утро словно кто ножницами стриг. В лесополосе, под клёнами, Даша набрала багряный букет. В полях комбайны скашивали остатки хлебов, на взгорках уже обмолачивали подсыхающие валки.

– Ага… Листочки… Кленовые… А твоя сестрица… – голос у Гали был приторно-сладенький.

– Что моя сестрица? Вчера спозаранку в поле уехала, валки шевелить.

– То-то, спозаранку… Надсадилась твоя Алечка…

– Заболела? – испугалась Даша.

– Ещё как заболела-то. Днём не спится, ночью не естся… Вон, по коридору прогуливается. А вчера поработала чуток и за сердце схватилась: «Ой, не могу, ой, помираю…» Пришлось Лёше её с поля увозить. А Клава с девочками их валки заканчивали, на середине брошенные.

После уроков Аля пришла на подстанцию – осунувшаяся, бледная до синевы.

– Может, в последний раз я к вам, – сказала она Даше.

– Ты же у нас хотела остаться.

– Маму жалко. Я вчера накричала на неё, а потом… Так мне плохо было. Сегодня опять эта Клава…

Затрещал мотоцикл – подъехал Лёша.

– Даша! Иди помоги мне, – позвала мама. – Сейчас обедать будем.

Даша, достала солёных огурцов из подполья, нарезала хлеба и побежала звать к столу Алю и Лёшу.

– Спасибо, я обедал, – буркнул Лёша.

– Сейчас, – кивнула Аля и продолжала: – Она же мне мать. Пойми, Лёшенька…

– Ну что ж… – Лёша вскочил в седло, а глаза у него были такие незрячие, что Даша испугалась: ещё разобьётся где-нибудь.

– Лёша! Погоди! – крикнула вслед Аля. – Лёша! Я ещё не всё сказала!

Но Лёша её не услышал.

После обеда Аля вышла во двор:

– Потанцуем, Курлышка, на прощанье!

Курлышка танцевать не хотел, и Аля стала кружиться одна. Кружилась-кружилась, потом села на качели, качнулась раз-другой и заплакала…

Курлышка в небе

Включили радио, и в комнате зазвучал приятный баритон дяди Сени:

– Открываем сатирическую страничку: «Люди – жать, а они с поля бежать».

– Вот именно, – усмехнулся папа и выдернул вилку из розетки. – Вчера директор совхоза меня остановил. «Твой свояк, говорит, заявление подал. „По состоянию здоровья жены“. Ты бы уговорил его всё-таки остаться». – «Свояк-то, говорю, мой, да ум у него свой».

– Похоже, нигде они себе места не нагреют, – вздохнула мама.

Подмёрзшая земля звенела под ногами. Смолк на полях гул комбайнов, иссяк поток машин на дорогах, лишь мачты в степи вели свою привычную перекличку: «Идёшь?» – «Иду-у-у…»

На подстанцию то и дело приезжали разные люди, что-то вымеряли, высчитывали, и уже со дня на день должна была прибыть строительная механизированная колонна.

– Папа, а подружки у меня теперь будут? Ты узнавал, есть у них дети, у тех, кто сюда приедет?

– Будут, будут, – отмахивался папа.

– Нет, ты точно узнай, девочки или мальчики и сколько им лет.

Мама и Даша помогали родственникам укладываться в дорогу. Как всегда, больше всех суетился дядя Сеня:

– Вот мы сейчас чемодан коленкой примнём, он и закроется… А фотокарточка почему валяется? Это же я с сазаном… Фаечка, где у нас альбом?

– Ах, Сеня, ну что ты со своим сазаном? Тут кастрюли в ящик не помещаются.

– Сейчас мы кастрюля в кастрюлю. Идеально!

– Вот, Наташа… – тётя Фая держала в руках воздушное платье с блёстками. – Возьми, Даше к Новому году пригодится. Ушьёшь, укоротишь…

– Не надо, Фаечка, – почему-то испугалась мама. – Я Даше сошью, если потребуется. Пусть Але будет память.

Аля стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Накануне она уже не ходила в школу. А там был праздник Урожая. Гремел оркестр, вручали премии. Иван Филимонович передал Клаве Сивцовой большую коробку, перевязанную красной лентой, и она гордо сошла со сцены. Её окружили подружки.

– Идём посмотрим, что ей подарили, – потянула Галя Дашу.

Подошла и Анна Матвеевна, поздравила Клаву.

– Девочки, что-то я Али не вижу.

– А она уезжает. Уже документы забрала.

– Какая жалость… Я думала, это просто разговоры.

– Невелика потеря, – заметила Клава. – Только и делов было – с нею нянчиться.

Анна Матвеевна огорчилась:

– Клава, Клава, зачем ты так? Аля – твоя подруга.

Клава фыркнула, поморщилась:

– Моя подруга? Эта кривляка, белоручка?..

И тут возмутилась не только учительница, но и десятиклассницы, стоявшие вокруг:

– Как тебе не стыдно, Клавка… Она же старалась, только не всегда получалось у неё.

– А малыши её как любят!

– Про кого это вы? – спросил подошедший Иван Филимонович. – А, про Алю… Славный человек, добрая душа…

…Вещи были увязаны.

– Кому квартиру передаете? – спросила мама.

– Темиру-экономисту. К нему жена приезжает на днях с ребёнком и братишкой, – сказал дядя Сеня.

– Значит, в этой квартире будет жить Айдос… – порадовалась Даша и тут же опять загрустила: «Аля, Аля…» Она подошла к сестре, уткнулась носом ей в плечо: – Как же Курлышка-то без тебя?

Аля повернулась к Даше, стиснула её щёки ладонями.

– А ты знаешь, Даша, мы ведь одинаковые с Курлышкой… Он от стаи отбился, и у меня… Ну ты понимаешь: нет у меня друзей.

– А я? Разве не друг тебе?

– Ты – сестрёнка моя любимая… А друзья… Это…

И вдруг на улице раздалось громкое:

– Аля! А-ля!

Аля вздрогнула, выглянула в окно и просияла: там, на улице, перед домом, собрался весь десятый «А». Лишь Клавы Сивцовой не было видно.

Солнце теперь всходило поздно, лучи его едва пробивались из-за горизонта, а Даша вышла с портфелем на крыльцо. Листья облетели, только у тополей оставались на макушках растрёпанные вихры. Цепь у Лапика заиндевела, вода в поилке у кур взялась ледком, и Курлышка разбивал её клювом.

– Ты, Курлышка, не горюй, – сказала Даша. – Аля к нам обязательно вернётся. Она обещала…

В небе послышалось курлыканье журавлей. Запоздалый клин летел необычно медленно и низко, и таким властно призывным был его крик, что Курлышка заметался.

«Кур-р-р!» – С каким-то отчаянием оглянувшись на Дашу, журавль захлопал крыльями и побежал по двору, всё быстрей и быстрей, потом с силой оттолкнулся от земли ногами, откинул их назад, вытянул шею…

– Курлышка, куда ты? Курлышка, вернись!

С горестным криком Курлышка сделал над подстанцией два круга и полетел догонять журавлиный клин.

– Курлышка-а-а!.. – Даша бежала следом по хрусткой от мороза траве, потом по стерне убранного поля. Упала, ушибла коленку, а когда поднялась, Курлышку уже невозможно было отличить от других журавлей стаи.

Говорила же, говорила тётя Фая: надо было подрезать ему крылья, тогда бы он не улетел.

Солнце взошло, но как будто стало ещё холоднее. Порывистый ветер леденил лицо. Чулок был порван, коленка кровоточила, и в школу Даша уже опоздала. Она стояла посреди поля, пытаясь удержать взглядом тающий в небе клин… В какой-то миг он всё-таки ускользнул у неё из глаз – осталось небо, холодное, неприветливое. Глотая слёзы, прихрамывая, Даша побрела домой.

Всё было так, словно и не случилось ничего. Гудели трансформаторы; из дежурки доносился голос папы – он говорил по рации; мама на крыльце обувала Николку.

– Даша, что с тобой? Где ты так расшиблась?

– Курлышка улетел. Я гналась, гналась…

– Улетел-таки! – всплеснула руками мама, и Николка захныкал:

– Кулиска… Где кулиска?..

Даша хотела бежать в дежурку, чтобы сказать папе, но он сам вышел на крыльцо:

– Мехколонна-то уже в «Тополином»! Вот-вот здесь будет.

– Ой, – встрепенулась Даша, но тут же сникла: – Папа, а Курлышка-то улетел.

– Вот оно что… – Папа наклонился к Даше, заглянул в глаза. – Да плакать-то зачем? Неужели ты хотела, чтобы он всю жизнь с курами в пыли рылся!

А ведь и в самом деле… Даша попыталась и уже не смогла представить Курлышку на земле, среди кур. Ведь она только что видела его уже совсем другим: вольной птицей в дружной журавлиной стае.

– Иди умойся, – говорил папа. – Сейчас будем гостей встречать. Гляди-ка, уже показались.

По шоссе от «Тополиного» двигались к подстанции бульдозеры, экскаваторы, машины, а чуть отстав от них, тракторы тащили вагончики для жилья. Папа подхватил Николку на руки, и вся семья вышла за калитку.