Текст книги "Курлышка"

Автор книги: Галина Черноголовина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Поляна среди берез

Зажелтели поляны одуванчиками, расцвели яблони и сирень.

– Вот и кончается учебный год, – сказала третьеклассникам Анна Матвеевна. – В четвёртом у вас будут разные учителя, а у меня опять первый класс. Но мы с вами не расстанемся, правда? Вы ведь будете мне помогать воспитывать первоклассников?

– Будем! – закричали ребята. А Тарас Бахтюк погрозил кому-то в окно:

– Пусть попробуют баловаться – уши оторву!

– Если бы тебе за всё уши отрывать, – возразила Галя, – у тебя давно бы уже ни одного уха не было!

Даша представила щеголеватого Тараску без ушей, и такой взял её смех…

– Тише, ребята! – подняла Анна Матвеевна руку. – Слушайте внимательно. Завтра вы приходите в школу после обеда и уже без книг. Мы едем с ночёвкой на полевой стан к нашим шефам – девятому «А».

– Ура-а-а-а!

Старый кактус вздрогнул от радостного гвалта.

– Ты к тёте Фае зайди, – сказала мама, провожая Дашу. – Может, она Але что передаст…

Голова у тёти Фаи была туго стянута полотенцем.

– С утра так и раскалывается, – пожаловалась она.

– Мы в бригаду едем, тётя Фая. Что Але передать?

– Да что? Была я у них там вчера. Мучают детей. То с трактором её мурыжили, теперь к телятам приставили… В пять утра встают, на луг выгоняют. Вот и расстроилась я, на неё глядя, и давление подскочило… Да, скажи ей, что достал отец путёвки. В «Золотой бор» с ней поедем. А насчёт бригады пусть не беспокоится. Папа договорится.

Тучки бегали над полями. То здесь брызнут, то там польют, то в бороздки за сеялками начнут мелкие градинки пригоршнями швырять. Нет, чтобы подождать, когда пшеницу посеют, – тогда бы дождик в самый раз.

Намочило с утра и поля ученической бригады. На катки сеялок наматывалась сырая земля, пришлось ждать, пока солнце подсушит. Когда третьеклассники подъехали, работать только ещё начали по-настоящему. Автобус остановился у края поля, и ребята, высыпав на лужайку, смотрели и не могли насмотреться, как уходят вдаль тракторы с сеялками и там словно повисают в зыбком мареве, а возвращаясь, вновь опускаются на землю. Неужели и они смогут так лет через шесть? Один трактор приблизился к дороге, из кабины выскочил Лёша Зырянов. Лицо у него было озабоченное.

– Похоже, мы не вовремя, Лёшенька?

– Что вы, Анна Матвеевна! – горячо возразил Лёша. – Мы вас ждали, уже и хворост для костра приготовили, брезентом от дождя укрыли. Только мы сегодня чуть позже кончим – видите, дождь помешал.

Подошёл Иван Филимонович, наставник бригады. Долгие годы он был полеводом-бригадиром, потом вышел на пенсию, но дома не усидел. Теперь учил молодёжь обращаться с техникой.

– Ну как наши ребята? – спросила Анна Матвеевна.

– Подтягиваются. Я с них по-военному требую. Пускай не думают, что хлеб легко даётся. В классе, пока теория, всё не то. Бывало, говоришь им: «Чтоб хлеба кусок съесть – комок земли проглотить нужно» – смеются, не понимают. А вчера возвращаются с поля – пыльные, чумазые, один самый сорвиголова говорит: «Иван Филимонович, кажется, я вашу пословицу понимать начинаю». – «Ну вот, говорю, а то небось хлеб в столовой ногами пинал…» – Иван Филимонович достал из кармана горсть подсолнечных семечек. – Угощайтесь. Врачи мне курить запретили, так я семечки грызу.

– Спасибо, Иван Филимонович. Мы, чтоб вам здесь не мешать, пока на полевой стан поедем.

Впереди, среди берёз, уже показались разноцветные вагончики школьного полевого стана, и вдруг, наперерез автобусу, из молодого леска выскочили телята. Вывернув руль, шофёр затормозил так резко, что Даша и Галя стукнулись лбами. А телята, взбрыкнув, помчались в зеленеющую люцерну.

– Какой разгильдяй телят распустил! – бранился шофёр.

– Помогите!

Даша не вдруг узнала свою двоюродную сестру: волосы космами, куртка и сапоги заляпаны грязью…

– Помогите! – кричала Аля. – А то они в село убегут!

Долго носились ребята по люцерне, пока не собрали в загон беглецов. Подбежали Клава Сивцова, ещё несколько девочек.

– Опять у тебя происшествие! – Клава пересчитывала телят. – Одного не хватает.

– Я и сама вижу, – убито сказала Аля. – Вислоухого нет…

– С электропастухом и не смогла уберечь.

– А я электропастух выключила.

– Зачем? – округлила глаза Клава.

И тут Аля рассказала, как всё произошло. Электропастух – это обыкновенные провода, натянутые на колышки вокруг поляны, где пасутся телята. По проводам идёт слабый ток. Если телёнок пытается убежать, его легонько бьёт током, он пугается и отскакивает. Один раз ударил, другой, а на третий он уже и не подходит к проводам, мирно пасётся на лужайке. Но в Алиной группе оказался бычок Буран, сильный и норовистый. Буран на провода не лез, а взялся толкать слабенького Вислоухого. Толкнёт – и отскочит. Вислоухий шарахнется от удара тока и замекает жалобно… А Буран опять к нему подбирается, да как поддаст!.. Другие телята с него пример взяли и тоже стали наваливаться на Вислоухого – делать кучу малу, как озорные мальчишки. Вислоухий уже шатался от слабости – ему совсем не давали пастись.

– Я их гоню, они отбегут, а потом опять, – рассказывала Аля. – Просто издевательство над слабым! Тогда я выключила электропастух, чтоб хоть не било беднягу. Я же не думала, что они такие хитрющие. Толкнули опять на провода Вислоухого, а он не шарахается и не мычит. Тут они и сообразили, что больше тока нет. Повалили колышки с проводами – и наутёк…

– Значит, ещё вдобавок электропастух испорчен! – ахнула Клава. – А за телка кто будет отвечать? Ведь нет его…

Но Вислоухий пришёл сам. Ткнулся мордой в Алины руки, и она стала гладить и голубить его:

– Обижают тебя, горемычного… У, мы этому Бурану зададим…

– Больше панькайся с ним! – сердилась Клава.

В зеленоватом небе повис ясный круторогий месяц. После рабочего дня ребята вымылись в жарко натопленной баньке, поужинали и собрались на поляне, где был приготовлен хворост для костра.

– Посев на молодую луну – к богатому урожаю, бригадир, – сказала Анна Матвеевна Лёше Зырянову.

– Правда? – обрадовался тот.

– Ручаться не буду, но старики так говорят… Что вы скажете, Иван Филимонович?

– Слышал и я о такой примете, – кивнул тот. – Да у нас ведь хлеб богатый – ещё не всё. Надо, чтоб вызрел, чтоб под заморозки не попал, убрать за погоду, ой, много ещё забот будет!

Сухой хворост вспыхнул разом. Лёгкий ветерок раздувал языки пламени – они то никли к земле, то взлетали к самому небу, озаряя макушки берёз.

– Устали, хлопцы? – спросил Иван Филимонович. – Ничего, закаляйтесь. Другим в ваши годы потруднее было. Такие вот, как вы, ехали целину осваивать. По семнадцать, по восемнадцать лет. Сам я, правда, к тому времени бывалым себя считал: как-никак воевал и в колхозе уже наработался, а всё равно пришлось солёного хлебнуть. На голом месте начинали. Снег и мороз градусов тридцать. Выдолбили хлопцы ямку, поставили шест и подняли красный флаг. Потом сняли мы шапки, постояли минутку: вот это наш флаг, это наш дом… И взялись ставить палатки, прямо на снегу. Утром просыпаюсь – волосы к шапке пристыли. Ну, думаю, закоченели наши хлопчики. Гляжу – поднялись, кто щёку трёт, кто нос… Но ничего, с шутками, с прибаутками, вспоминают, что кому снилось… А ближе к маю, когда потеплело, и девчата подъехали. Ваша учительница с ними. «Где школа? Где ученики? Нет ещё? А что же мне делать?» – «Садись прицепщицей на трактор…» Помните, Анна Матвеевна?

– Ну, о моей тогдашней работе лучше не вспоминать. Птицы по старой памяти в степи гнёзда вили. Увижу гнездо куропатки – бегу к трактористу. «Остановись, – кричу, – надо гнездо перенести». А он ругается: «С такой дурочкой много не насеешь…» Возвращаюсь как-то с поля, а мне подружки кричат: «Анюта, твои ученики приехали, целых трое!» – «Где?» – «Вон в той палатке». Побежала я туда. «Где ребята?» – спрашиваю. «Да и сами не знаем, по палаткам растащили. А вам они зачем?» – «Да я же учительница, это мои первые ученики!» У меня классный журнал был наготове. Ну и расписала я их: старшего – в четвёртый, а девочек-близнецов – во второй. Мальчика Гришей звали. Гриша Бахтюк…

Все посмотрели на Тараса. Ведь это его отец был – Григорий Фёдорович Бахтюк, он теперь трактористом работал в совхозе. Тарасик сиял, поправляя новенькую будёновку с красной звездой.

– Будёновка-то у тебя славная, – сказал Лёша Зырянов, – и отец знатный. А сам ты чем отличился?

– Ничего, время придёт – отличится, – вступилась за Тараса Анна Матвеевна.

А Даша вдруг хватилась: где Аля? Она отыскала сестру в вагончике красного уголка перед телевизором. Аля медленно вращала рычажок, шумел птичий базар на скалистых островах, всадники мчались по степи, аксакал играл на домбре.

Даша обняла её за шею:

– Ты почему ушла?

– Так… – Аля повернула рычажок, и снова загорланил птичий базар.

– Тебе не нравится здесь?

– Нет, почему же… Ребята хорошие. Только видишь, Даша, тебе ещё, может, не понять… Вот у вас у всех любимая учительница есть, а у меня нет. Слишком часто мы переезжаем, ни одна школа толком не запомнилась.

– Ничего, – утешила её Даша. – В «Тополином» вам хорошо, вот и будете жить.

– Ты думаешь, мы здесь задержимся?

– А разве нет? – испугалась Даша.

– У мамы-то опять давление скачет… Ты ей ничего не говори, что я телят упустила, а то она расстроится.

– Ой, чуть не забыла! – спохватилась Даша. – Дядя Сеня путёвки достал в «Золотой бор»!

– Ну вот… – опустила голову Аля. – Опять скандал будет. Не поеду я никуда, ну как они не поймут!

В дверях показалась высокая фигура.

– Так вот ты где! – раздался басок Лёши Зырянова. – А там уже танцы начались. Идём, Аля!

– Не хочется…

– Идём, идём… – Лёша взял её за руку и потянул к выходу.

Даша проснулась от птичьего гама. Её подружки ещё крепко спали. Кричали скворцы, над каждым вагончиком на шесте был свой скворечник. «Это у нас вместо будильников», – шутили девятиклассники. Солнечные лучи пронизывали клейкую берёзовую листву, золотили песчаные дорожки. На мачте развевался флаг, а под ним стояли на линейке старшеклассники. Даша уловила Алину фамилию и прислушалась.

– Ей телят больше доверять нельзя! – громко говорила Клава Сивцова. – Вчера всю люцерну истоптали, пока за ними гонялись. Огрела бы как следует Бурана кнутом, он и отстал бы от Вислоухого, а она ещё – нате вам! – электропастух отключила.

– Не могу я кнутом, – виновато возразила Аля.

– Значит, не берись телят пасти!

– Может, тебе лучше на кухне будет? – нерешительно обратился Лёша к Але.

– Я готовить не умею…

– В подсобные пусть идёт! – вмешалась Клава. – Картошку чистить, посуду мыть.

– Уж и на кухню, – вмешался Иван Филимонович, до этого времени стоявший в стороне. – Что ж так сразу…

– Нет, почему же, я согласна, – быстро сказала Аля и стала пристально разглядывать ближайший скворечник.

Лёша потоптался, вздохнул:

– Ну что ж, переходим к следующему вопросу…

В траве под берёзами несмело белели цветы земляники, покачивались тёмно-лиловые колокольчики. Даша нарвала большой букет, а когда вернулась из рощи, все её одноклассники уже встали.

– Где ты пропадаешь? – встретила её Галя. – Ага, колокольчики рвёшь, а твою сестричку на кухню разжаловали, картошку чистить.

– За что ты её так не любишь?

– А за то, что она шибко нежная. Постельку дай ей мягкую, кашку сладкую…

– Это Клава твоя говорит?

– Все говорят, не одна Клава!

Даша отдала букет Але.

– Вот спасибо! – обрадовалась та. – Я цветы в стаканчиках на столы поставлю, красиво будет.

– Ты не расстраивайся, Аля, – сказала Даша.

– Да я и не расстраиваюсь! – тряхнула головой Аля и обняла Дашу. – Курлышке привет передай, уж так я по нему соскучилась! Как-нибудь на выходной вырвусь.

Когда ехали обратно, небо было ясное и глубокое. Поля парили под горячим солнцем. Между сеялками сновали зернозаправщики с хоботами, обмотанными синей материей.

– Остановитесь, дяденька! – вдруг закричал Тарас шофёру.

– Что такое?

– Кто-то пшеницу просыпал.

В самом деле, на обочине дороги золотилась кучка семян. Ребята собрали всё, до единого зернышка, и бросили в дымящиеся борозды.

– Расти, пшеничка, – сказала Сауле. – Осенью приедем урожай собирать.

А Тарас гордо поправил будёновку: ведь это он первый заметил, что зерно просыпано.

Радуга над школой

Папа надел парадный костюм, повязал галстук.

Даша вертелась возле него:

– Папа, возьми меня с собой!

В «Тополином» принимали от строителей новую школу, и папу, как электрика, тоже пригласили в комиссию.

– Куда же ты, Дашутка, поедешь? Там одни взрослые.

– А я в сторонке, я мешаться не буду.

Возле ограды, в тени тополей, выстроились легковые автомашины, и папа тут же поставил свой мотоцикл.

– Побудь здесь, Даша.

Члены комиссии кого-то ждали и в школу не заходили.

Были тут и Анна Матвеевна, и Иван Филимонович. И дядя Сеня прыгал с фотоаппаратом вокруг школы – то на лавочку встанет, то, наоборот, на одно колено опустится. Даша осмелилась и бочком подобралась к папе.

– Ого, самый главный приёмщик прибыл, – пошутил Иван Филимонович. – Тебя-то мы и ждали.

Дядя Сеня откинул со лба волосы.

– Ну-ка, Даша, встань вот здесь. Извините, товарищи, всех в сторонку попрошу. Улыбнись, Даша. Да разве так кисло улыбаются?

Даша уж не рада была, что появилась. Дядя Сеня и на окно школы заставлял её смотреть, и на крыльцо взбегать. На Дашино счастье, плёнка у него скоро кончилась.

– «Я в сторонке», – передразнил Дашу папа, – а сами с дядей Сеней всех в сторонку оттёрли.

– Ничего, – вступился Иван Филимонович. – Для неё школа – не для нас… – Он полез в карман – видимо, хотел угостить Дашу семечками, но вовремя спохватился: не тот был случай, чтобы семечки грызть.

Ждали директора совхоза. Он, наконец, подъехал, извинился, что задержался в поле, и комиссия поднялась на крыльцо. Над парадным входом сверкала глазурная мозаика: два мальчугана, очень похожие на Тараса и Айдоса, трубили в горны, и струилось над ними доброе оранжевое солнце. Даша вошла в школу вместе со всеми, хотя и побаивалась: вот сейчас окликнет её директор школы или завуч: «Девочка, тебе что здесь нужно? Ступай-ка домой». Но её будто не замечали – наверно, из уважения к папе, и Анна Матвеевна подмигнула весело: дескать, не робей. Новая школа встретила вошедших обильным светом, гулким эхом и ещё не выветрившимся запахом лака и краски. Звонкая трель разнеслась по этажам – это папа проверил, как действует электрический звонок.

– И колокольчик, дар Валдая… – тихо пропел Иван Филимонович. – Как он, наш «Дар Валдая», цел, Анна Матвеевна?

– Ну конечно, всё собираюсь в совхозный музей его отдать, да жаль расставаться.

Даша не раз была в гостях у Анны Матвеевны и звонила в медный колокольчик, стоявший на письменном столе. Узорной вязью по кругу было отлито: «Даръ Валдая», слово «дар» с твёрдым знаком. Колокольчик был древний-предревний и, может, ещё под дугой ямщицкой тройки звонил, как в песне поётся. Только там он звонил уныло, а в руках у Даши – весело и задорно, так же, наверно, как в тот день, когда открывали самую первую школу в «Тополином». Анна Матвеевна рассказывала, что это был обычный щитовой домик – одна его комната служила классом, в другой жила учительница. Первого сентября все собрались возле школьного крыльца, играл духовой оркестр, а потом перерезали ленточку, и вот тут громко зазвонил «Дар Валдая», который привёз на целину кто-то из новосёлов.

– Как услыхал я этот звонок, – вспоминал Иван Филимонович, опасливо ступая по сверкающему полу, – так чувствую, глаза-то у меня помокрели. Надо же – от Армавира до Будапешта войну прошёл, в поле вкалывал от зари до зари, ни холод, ни голод слёз выжать не могли, а тут – расхлюпался… Однако оглянулся – не один я. Главное, и те, у кого детей нет. У всех, наверно, одно чувство было: раз школу открываем, значит, пустили мы корни на этой земле, значит, смена растёт, ей наше дело продолжать.

«Пионерская комната… Спортивный зал… Столовая…» – показывал прораб, и Даше уже виделось, как прыгает она с подружками через спортивные снаряды, бросает мяч в баскетбольную корзинку, чудился ей запах вкусных пирожков из столовой. А там, на верхних этажах, кабинеты физики, химии, биологии – все они были для Даши и её друзей, ведь им ещё предстояло учиться в новой школе целых семь лет!

Поднялись на третий этаж.

– Что это за жёлтое пятно там, на потолке? – спросил прораба Иван Филимонович.

– Пятнышко? Да так, немного протекало. Потом мы крышу залатали.

– А вдруг и сейчас протекает? Как же мы акт о приёмке будем подписывать, если крыша дырявая?

– Не доверяете? – оскорбился прораб.

– Доверяй, но проверяй, как говорится.

– Вот дождь пойдёт, и проверите.

– А, когда ещё этот дождь…

Иван Филимонович в раздумье побарабанил пальцами по оконному стеклу и вдруг распахнул створки:

– Эй, Лёша, зайди-ка, дружище!

Через минуту по лестнице взбежал Лёша Зырянов. Иван Филимонович отвёл его в сторонку и стал что-то тихо говорить. У Лёши сначала был непонимающе-растерянный вид, потом он разулыбался.

– А вдруг не согласится? – донеслось до Даши.

– То ж мой друг. В одной бригаде работали. Скажи: так, мол, и так, дюже просит Иван Филимонович.

– Будет сделано! – козырнул Лёша и убежал.

Всё до мелочи проверили: как действуют краны, как открываются форточки. Павел Ефимович то и дело щёлкал выключателями.

– Дверь в пионерскую комнату надо наоборот навесить, – сказала Анна Матвеевна, – чтобы внутрь открывалась.

– Не всё ли равно? – удивился прораб.

– А вот и не всё равно: мимо ребятишки будут бегать в столовую. Сколько раз эта дверь распахнётся за перемену, кому-то и по лбу может угодить.

Спустились вниз, вспомнили, что не осмотрели раздевалку, – и тут на дворе как завоет пожарная машина! Что такое? – всполошились члены комиссии. Иван Филимонович хитро улыбнулся.

– Ваша проделка? – догадалась Анна Матвеевна.

Красная «пожарка» лихо развернулась у школьного крыльца. Лёша соскочил с подножки:

– Задание выполнено, Иван Филимонович.

– Молодец. Теперь бери несколько хлопчиков, и полезайте на чердак.

– Есть на чердак!

– Что ещё надумал, старый озорник? – ворчал седоусый пожарник.

– Ладно, ладно, пускай в дело свой брандспойт. Сильная струя ударила по разогретой солнцем шиферной крыше. Запахло так, будто печку сбрызнули водой. В палисаднике свернулась шариками пыль, а над крышей вдруг вспыхнула радуга, и ребятишки, которые сбежались на вой «пожарки», запрыгали от восторга.

– Лёш, ну как там?

– Не течёт, Иван Филимонович.

– А ну-ка левее!.. Не течёт? Заезжайте с того боку! Поливали крышу и так и сяк – нигде не потекло. Все стали поздравлять прораба, обнял его и Иван Филимонович:

– Спасибо! Добрую школу для наших детишек построили.

А у вас, как у нас

Молодой месяц с вечера светит, а старый, усталый встанет под утро на землю взглянуть, лишь бы до зари дотянуть… Дотянул да и утонул в заре месяц-то! Бледнеет, тает слабый серпик, вот-вот совсем исчезнет. А Даша уже на крыльце стоит, одетая, в путь готовая! Едет она не куда-нибудь, а в дом отдыха, в «Золотой бор».

Папа Дашин чемодан в багажник мотоцикла укладывает, мама на кухне оладьи-подорожники допекает.

– Ты уж там слушайся тётю Фаю, дочка… Ой, сбегай-ка, сгони кур с насеста, засиделись они у меня нынче!

Баба Устя такой порядок завела. До восхода солнца все букашки, жучки, мошки на земле сидят, не летают. Вот курам и удобнее их склёвывать.

– Кыш! Кыш! Ступайте пастись, глупые!

Курлышка вместе с курами. Куры десять шажков пробегут, а он только шаг сделает – и всё равно впереди.

«Сам журавль у вас в руках – значит, теперь вам счастье будет», – вспомнились Даше слова, сказанные когда-то тётей Фаей. А и вправду, как появился в доме Курлышка, сколько уже хорошего случилось. Аля приехала, Даша в четвёртый перешла, и цветная фотография Дашина теперь на стенке рядом с Алиной: стоит Даша на крыльце новой школы. А теперь вот новая радость. Никуда не ездила Даша дальше райцентра – и вдруг в «Золотой бор»!

– Курлышка, до свидания…

Покосил журавль в её сторону янтарным глазом, головой мотнул и тут же в какую-то жирную гусеницу нацелился. Езжай, мол, скатертью дорожка! А вот накануне Аля наведывалась, так уж кричал ей вслед: «Кур-р-р! Кур-р-р!» И слышалось в этом крике: «Не уезжай, мне тоскливо без тебя! Когда ещё приедешь?»

– Эх, Курлышка…

А мама долго стояла у ворот и махала платком вслед мотоциклу, пока взошедшее солнце не ослепило её до слёз…

Заехали в «Тополиный», усадили в коляску тётю Фаю, поехали дальше.

Рыжеватый лунь летел низко над травами, высматривая добычу. Сороки стрекотали ему вслед, вороны каркали, чибисы взлетали с криком – он летел и летел, а потом, заметив добычу, вдруг резко шёл вниз. Молодые зелёные хлеба волновались под свежим утренним ветром. Даша ещё никогда не ездила по этой дороге, а оказывается, и здесь были «владения» её родителей: провода на столбах вдоль дороги несли энергию с их подстанции. На минутку папа завернул на асфальтированную площадку, где гудел и дышал жаром странный агрегат – не то мельница, не то печка. Он проглатывал свежескошенную траву, сушил её, перемалывал, а потом превращал в крепкие зелёные палочки-гранулы, похожие на ириски. Лица и руки людей были в зелёной пыли. «Как водяные из сказки», – подумала Даша. Вкусно пахло жареной травяной мукой, и так приятно было подержать в ладони ещё горячие гранулы. Вот уж, действительно, будет зимой лакомство для бурёнушек.

– Поехали, поехали, – торопила тётя Фая, – а то к поезду опоздаем.

Качаются вдоль дороги синие свечки мышея, красные шапочки кровохлёбки, белые зонтики тысячелистника. И вдруг засверкало что-то вдали, будто солнце пролилось на землю и застыло медовым озером.

– Что это, папа?

– Донник цветёт…

Запела бы Даша во весь голос, но тётя Фая рядом уж больно грустная сидит. Конечно, ей с Алей хотелось поехать, да не согласилась Аля. Тогда и решила тётя Фая взять Дашу с собой – не пропадать же путёвке.

Посмотрела тётя Фая на Дашу и, словно мысли её узнала, обняла за плечи:

– Не жалко маму с Николкой оставлять?

– Маленько жалко… – Слёзы вдруг навернулись у Даши на глаза – ни с того ни с сего, ведь только что петь хотелось.

На станцию поспели вовремя. И вот уже мчится поезд по степи, а впереди, словно остров, сказочное лесное царство: сосновые боры, причудливые скалы, синие прохладные озёра…

Вторую неделю жили тётя Фая с Дашей в «Золотом бору». Комната была на втором этаже, протяни руку – и можно погладить ствол сосны, тёплый, в смолистых чешуйках. На подоконник осыпалась хвоя, шелуха от шишек, которые грызла шустрая белка. Её пышный серый хвост всё время мелькал среди хвои. Если Даша высовывала голову и глядела вверх, белка начинала сердито трещать и швыряться шишками: на сосне был скворечник, но белка весной не пустила туда настоящих хозяев, и теперь в скворечнике пищали бельчата. Стоило положить на подоконник печенье или конфету, белка стрелой хватала гостинец и опять возвращалась на сосну. На соседней берёзе у неё была кладовая. Там, в развилках ветвей, белка оставляла про запас то, что не съедала. А вертлявые сороки уже тут как тут. Не успеет белка оглянуться – схватят лакомый кусочек и улетят, ещё между собой из-за него подерутся. Весело было Даше наблюдать за ними.

Позавтракав, Даша взяла из хлебницы два ломтика, завернула в бумажную салфетку и положила в сумочку.

– Зачем тебе? – спросила тётя Фая.

– Может, белочек покормлю.

– Ну хорошо. Только учти, мы с тобой сейчас прямо на переговорную.

– Опять? – приуныла Даша. – Тётя Фая, можно, я здесь на поляне поиграю?

Дашу тяготило, что тётя Фая никуда не отпускает её от себя, будто она маленькая. «Я за тебя перед родителями в ответе, – возражала тётя Фая. – Так что ты мне не перечь».

Путь на переговорную пролегал через лес. Тётя Фая шла по тропе, а Даша бежала впереди, то и дело сворачивая в чащу.

– Даша, не убегай далеко!

Ночью была гроза с ветром, и сосны гудели как самолёты, теперь же лес стоял тихий, влажный, умиротворённый. На земле валялось много сбитых шишек: прошлогодних – трухлявых, и молодых – зелёных и крепких. Опавшая хвоя и мох напитались водой, как губка. Даша глубоко вдыхала смолистый медвяный запах сосен, нежный аромат берёз, терпковатый дух тополя. Вот запахло грибами – и в самом деле показались грибы. Земляника ещё цвела, но уже качались на тонких стебельках зеленоватые ягоды, и даже две красных отыскала Даша – одну съела сама, другой угостила тётю Фаю.

Послышался гудок тепловоза.

– Этот поезд нас домой повезёт, тётя Фая?

– Нет, наш в полдень, в двенадцать. А что? Домой уже захотелось?

– Да я так просто…

– Ташкент – вторая кабина! Алма-Ата – девятая! – послышался из-за деревьев металлический голос.

– Ну, – вздохнула тётя Фая, – если ещё сегодня не дозвонимся, я больше не выдержу.

В большом деревянном павильоне было полно народу.

– Вон два стула освободились – занимай скорей, – подтолкнула тётя Фая Дашу, а сама подошла к окошку старшей телефонистки:

– Девушка, будет сегодня связь с «Тополиным»? Как это «неопределённо»? Я не одна мучаюсь в переговорной третий день, а с ребёнком!

Даша покраснела. Ей показалось, что все смотрят на неё: «Ничего себе ребёночек». И когда всё это кончится… Хоть бы домой скорее, что ли… Даша вдруг затосковала по маме, папе, Николке. Маме без помощницы трудно, поди…

Тётя Фая бухнулась рядом, обмахиваясь газетой:

– Уф, в глазах темно! Не «Тополиный», а яма какая-то, не дозвонишься никак…

– Вовсе не яма! – буркнула Даша, но тётя Фая не обратила внимания:

– И чего нас туда занесло… Алечка в бригаде надрывается, я покоя не вижу. Хотелось Наташе помочь, да привязал её твой отец, как собачонку, к железной будке.

Всё могла Даша стерпеть, но такое…

– Я пойду! – вскочила она. – Надоело!

– Куда! – тётя Фая схватила её за руку. – Мало ли что мне надоело! Надо же дозвониться.

– Пустите! – вырывалась Даша. – Домой хочу, в «Тополиный»!

– Ишь ты! Раз в жизни её от коровы да грядок отдохнуть увезли, так ещё и капризничает.

– Лучше б вы меня сюда не везли! – расплакалась Даша; теперь на них и в самом деле все оглядывались. – Пустите меня!

– Нет, сиди! Втемяшилось ей… Вся в папочку родимого: грубая, упрямая…

– И хорошо, что в папу! Мой папа лучше всех, а вы…

– Что я? – тётя Фая крепче сжала Дашину руку. – Что я? Ну договаривай, раз начала.

Неизвестно, что ещё ляпнула бы Даша сгоряча, но тут из репродуктора загремело:

– Совхоз «Тополиный»! Кабина четвёртая!

Тётя Фая кинулась к телефону, а Даша выскочила на улицу.

На станцию! Скорее на станцию!

Даша мчалась прямиком, ветки хлестали её по лицу; попала в болотце, кое-как выбралась. Главное – сумку не потерять, в сумке деньги, которые мама давала на мороженое, их должно хватить на билет…

Пассажирский поезд промчался перед самым её носом.

Это было так обидно, что Даша снова заплакала. Теперь спешить было некуда, и она побрела куда глаза глядят.

В зарослях осоки журчала вода. Могучая старая сосна словно перешагнула с одного берега ручья на другой. Корни, толстые и тонкие, переплелись, обросли мохом. Получились ажурные мостки. Даша опустила руку меж корней – вода была такая студёная, что даже пальцы заломило. Даша сложила ковшиком ладонь, напилась и немного успокоилась. Ничего, она завтра всё равно уедет. Хрустнул сучок. Неужели тётя Фая догоняет её? Нет, никого не видать. Снова хрустнуло, и тут Даша заметила в чаще олениху. В «Золотом бору» был заповедник, и дикие животные не боялись людей. Красавица олениха так глядела на Дашу тёмными глазами с густыми ресницами, словно что-то сказать хотела, и Даша подумала: а может, и она, как белка, ждёт, чтобы её угостили? Даша достала хлеб из сумочки и протянула оленихе. Но та фыркнула, мотнула головой и пошла вниз по течению ручья. «Она пить хочет, – догадалась Даша. – Вот напьётся, тогда и хлеб возьмёт». И побежала следом. Олениха оглянулась, словно хотела сказать: «Дашь ты мне напиться, в конце концов?» Даша остановилась, олениха встала передними копытами на плоский камень и напилась, а потом ещё раз взглянула на Дашу и повернула в гору.

Даша как заворожённая следовала за ней.

– Ну почему ты не хочешь взять хлеб? – уговаривала она олениху. – Боишься? Так у меня и палки нет. И верёвки нет, чтоб тебя привязать. Возьмёшь хлеб и уйдёшь себе в лес.

Олениха больше не оборачивалась и шла всё быстрей. «Алю бы сюда, – подумала Даша, – она бы её уговорила…» Кончились берёзки и осинки, пошёл сплошной сосновый бор, всё чаще попадались причудливые нагромождения камней. Неожиданно загрохотало над головой – Даша и не заметила, как наползла туча и как-то враз проглотила солнце. Прямые редкие струи дождя били между соснами: они стояли прямо, не шелохнувшись, хоть бы одна хвоинка осыпалась. Ударил гром, и Даша спряталась под нависшей скалой, а когда вышла оттуда, олениха исчезла, будто её и не было.

Тишина стояла в бору, птицы не пели, и белок не видно было, чтобы отдать хлеб. «Ладно, возле дома отдыха белок много, – решила Даша, – вернусь и покормлю их».

От мысли, что всё-таки надо возвращаться, у Даши сжалось сердце. Опять начнутся слёзы, упрёки.

Даже трав не было в этом бору, лишь какие-то влажные, тонкие, почти прозрачные стебельки-паутинки щекотали Дашины ноги. Тучей налетели комары, девочка припустила от них бегом. Сейчас она обогнёт вот эти громадные камни, а там уже лесной ручей, старая сосна, и до дома отдыха рукой подать. Но за громадными камнями оказались новые, поросшие можжевельником, а лесного ручья и старой сосны в помине не было… «Наверно, в сторону взяла», – решила Даша и повернула направо. Соснам не было конца… Туча ушла, выглянуло солнце. Даше захотелось есть. Она уже поняла, что заблудилась, но как-то не за себя тревожилась – в лесу было совсем не страшно. А вот тётя Фая, наверное, такой переполох подняла. Даша присела на пенёк, неподалёку от высокого муравейника. Не взяла олениха хлеб – и не нужно. Даша сама его съест.

Рыжие лесные муравьи кишели вокруг, занятые своими делами. Их не касалось, что какая-то глупая девчонка забрела в лес и теперь не знает, как выйти. Застрекотала сорока. Даша посмотрела ей вслед, и вдруг в просвете между макушками сосен блеснуло что-то знакомое. Провода! По широкой просеке шагали мачты высоковольтной линии. Они были такие громадные, а Даша такая маленькая! Но всё равно это были верные, надёжные друзья. Они не обманут, не убегут, как олениха, они обязательно приведут Дашу к людям, в какую бы сторону она за ними ни пошла… Даша выбрала направление вслед за солнцем.

Казалось, просека была бесконечной. Мачты запросто перешагивали овражки и ручьи, а Даше приходилось и спускаться, и опять карабкаться вверх. Ноги обжигала крапива, а за платье цеплялся чертополох. Несколько раз попадались земляничные поляны. Мачты терпеливо ждали, пока Даша полакомится ягодами, и потом снова пускались в путь вместе с нею. Опять пошёл дождь, и Даша переждала его в небольшом шалаше. Кто-то недавно здесь был – набросал травы, ещё не успевшей завянуть. Даша прилегла на траву и задремала под шум дождя. Её разбудил гул мотора. В лучах низкого солнца летел вертолёт. Летел-летел и вдруг нырнул вниз, исчез за макушками леса. В ту же сторону шагали Дашины мачты, и она снова пошла за ними.