Текст книги "Курлышка"

Автор книги: Галина Черноголовина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Родня приехала

Степь лежала под толстым белым одеялом. Спали под этим одеялом живые корешки одуванчиков и сочные луковицы тюльпанов, дожидались весны горькие семена полыни и «паучьи ножки» овсюга-оборотня. Дремали в норах добродушные сурки, в промёрзших озерцах недвижно цепенели лягушки. А по сверкающим снегам вышагивали мачты-великаны. Взбирались на взгорки, спускались в лощины, и если прислушаться, казалось, можно было услышать их перекличку: «Идёшь?» – «Иду-у-у…» – «Несёшь?» – «Несу-у…» Гудят провода под холодным зимним солнцем, несут людям тепло, силу и свет.

Дорогу так укатали, что, разбежавшись, можно было долго ехать на обледеневших подошвах валенок. Даше стало жарко, она даже пальто расстегнула. Домой не заметила, как добежала. Схватила веник у крыльца, обмести валенки, и вдруг услыхала: кто-то тихо смеётся за углом дома и с Лапиком разговаривает:

– Лапик, ну Лапик же… Потерпи ещё маленько, дружок…

Даша обогнула дом. На солнышке, на завалинке, важно разлёгся Лапик, а над ним склонилась незнакомая девчонка, высокая, в коричневой шубке с капюшоном. Нисколько не боясь, девчонка теребила косматую собачью шерсть, и Лапику явно это нравилось. Даша стояла раскрыв рот и постепенно догадываясь, что девчонка в капюшоне и есть двоюродная сестра Аля, которую она так ждала…

Первым заметил Дашу Лапик. Он пополз по завалинке, повизгивая, словно извиняясь, что не встретил её, как обычно, да к тому же позволил незнакомой девчонке так с собой обращаться.

Тут и Аля увидела Дашу.

– Наконец-то! – воскликнула она, шутливо присев и разведя руками. – А я тебя жду-жду. Уже все репьи у Лапика повыбирала. Только вот здесь, на шее, не могу никак, шерсть свалялась…

Заснеженные ветви приземистых северных яблонь, синее небо, яркое солнце – всё это искрилось, лучилось, ослепляло… И так же ослепительно лучисты были Алины глаза, не то серые, не то и вправду голубые.

– Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я?

– Знаю… Аля… А вы когда приехали?

– Утром…

– А на чём?

– На палочке верхом! – рассмеялась Аля и обняла Дашу. – Сначала мы ехали на поезде, ясно? Потом автобусом до райцентра. А к вам на попутной машине.

Вот так… Ждали-ждали телеграмму, встречать на станцию собирались, а они взяли и приехали – просто так…

– Будь добра, – сказала Аля, – принеси ножницы, надо же Лапика окончательно в порядок привести. Только маме моей не говори ничего, она не любит, когда я с собаками вожусь.

Но тётя Фая всё равно догадалась.

– Алю-то видела? – спросила тётя Фая, целуя Дашу.

– Там… Во дворе…

– Небось уже с собакой возится?

– Не-е-е, – покраснела Даша. – Мама, дай ножницы.

– Зачем?

– Лапику репьи выстричь.

– Ну конечно, Алина затея! – всплеснула руками тётя Фая.

К обеду подъехали и папа с дядей Сеней.

– Полный порядок, – дядя Сеня разматывал длинный шарф с красными и чёрными разводами. – С завтрашнего дня приступаю к работе.

Дядя Сеня говорил и тут же изображал в лицах, как обрадовался ему директор совхоза, как долго жал руку, а потом усадил в мягкое кресло и пригласил к себе в кабинет парторга и комсорга: «Вот, товарищи, новый директор Дома культуры, прошу любить и жаловать».

Рассказывая, дядя Сеня то и дело встряхивал длинными, на прямой пробор, седоватыми волосами, худая шея торчала из ворота свитера; ворот был неподвижен, а шея вертелась, не задевая его, как на шарнирах. Дядя Сеня тут же взялся помогать маме, приговаривая:

– Сейчас мы бутылочки откупорим. Вот так… Селёдочку очистим, лучок нарежем, колечками, вот так…

– Беспокойная душа, – говорила, позёвывая, тётя Фая. – В поезде так сладко дремлется, а он: «Не спите, смотрите на природу». А на что смотреть? «Вон ворона полетела… Вон лошадка бежит…» Совсем затормошил. А с квартирой-то как, Сенечка?

– Идеально! Вот сдадут новый дом со всеми удобствами… Селёдочку постным маслицем польём…

– Да когда сдадут-то?

– Ну… к весне обещают.

– Надо, чтоб точно… А то ведь как бывает – манят «козочка, козочка», а приманят – волк тебя ешь…

– Директор «Тополиного» слов на ветер не бросает, – возразил молчавший до сих пор Павел Ефимович. – Он, прежде чем вас пригласить, дотошно у меня выспросил: что за человек, откуда, можно ли положиться. Откровенно говоря, с культурой у нас тут слабовато. Приезжал тут один, вроде и не забулдыга, в шляпе… Авансов набрал на костюмы для самодеятельности – и поминай как звали. Потом через милицию разыскивали…

– Нашли? – спросила тётя Фая.

– Нашли. Да толку что? Денежки тю-тю, сейчас где-то срок отбывает. А я как-то в Доме культуры электрическое хозяйство проверял, так обратил внимание… Чего только уже не накупили: рояль, духовые инструменты, балалайки, гитары, и всё без дела пылится. Кино гонят – вот и вся недолга. – Папа разговорился на удивление. Похоже, дядя Сеня ему понравился.

– Ну, Сеня такое колесо раскрутит, – заверила тётя Фая. – Вот увидите. Значит, пока не будет квартиры, мы у вас поживём. Не возражаете?

– Фаечка! – мама даже задохнулась. – Родненькие вы наши… Уж так мы вам рады-радёшеньки…

Николка ёрзал на коленях то у мамы, то у тёти Фаи, всё тащил с тарелок, бросал Прошке под стол, наконец, стукнул вилкой по дяди Сениной рюмке и разбил её.

– Да уймёшься ты, непоседа? – крикнула мама. – Даша, займи его чем-нибудь. А ты, Алечка, сиди, сиди за столом – ты у нас гостья. Покушай хорошенько с дороги…

Даша нехотя вылезла из-за стола, села с Николкой на диван и стала лепить для него из пластилина разные фигурки, прислушиваясь к разговору взрослых.

– Воздух у вас тут, пьёшь – не напьёшься! – говорила тётя Фая. – А мы рядом с асфальтовым заводом жили, загазованно, дышать нечем. Мимо дома грузовики то и дело, ни днём ни ночью покоя нет. Давление у меня так и скачет. Вернулась я от вас и говорю Сене: «Чего мы за этот городишко держимся? Зарплата и там такая же будет, квартиру с удобствами обещают. Сейчас в деревне люди, как в городе, начинают жить…»

– Так сказать, стирание граней, – вставил дядя Сеня.

– Вот именно. К тому же Наташе ребятишек поможем поднять. Сеню, правда, ещё массовиком в санаторий звали, перед самым отъездом. По здоровью-то мне подходяще, да мы уж к вам твёрдо решили…

– Ты и здесь поправишься, Фаечка, – горячо заверила мама. – Вот погоди, Рыжуха отелится – парное молоко, свежие сливки…

– А как у вас насчёт рыбалки? – интересовался у папы дядя Сеня.

– Как же… Есть. И зимой подлёдный лов на озёрах.

Николка улучил момент, цапнул все фигурки – лошадь, корову, собаку – и смял в один комок.

– Николка, дай сюда!

– Не дам!

– Ну и лепи сам! – Даша отвернулась к окну.

Николка сразу стал теребить её за платье и протягивать пластилин:

– На, на!

– Мне не нужен пластилин от такого жадины! – оттолкнула его Даша и тут же пожалела: он завизжал так пронзительно, что все оглянулись.

– Крикса, плакса, слёзная клякса, – шёпотом сказала Даша.

Николка завопил ещё пуще.

– Ну что ты с ним, как с ровней! – прикрикнула мама. – Прямо всего издразнила…

– Николушка, не плачь, – Аля вышла из-за стола, взяла Николку за руку. – Пойдём Курлышке яблочка дадим.

– Он яблоки не ест, – возразила Даша. – И потом, он клюётся, учти.

– Да что ты говоришь! – шутливо ужаснулась Аля. – Придётся учесть, что клюётся. А яблоко, между прочим, он у меня уже с утра ел…

Вот как, оказывается, она уже и с Курлышкой освоилась, не только с Лапиком. Даша вошла в мастерскую следом за Алей и прикрыла за собой дверь. Её удивил вид журавлёнка. Что-то задорное в нём появилось. Вытянув шею, отставив назад ногу, он боком поглядывал на Алю, но когда она подошла ближе, не выдержал – отступил в угол к верстаку. Дальше отступать было некуда. Аля подошла совсем близко и протянула Курлышке ломтик яблока. Он закрутил головой, а потом вдруг отважился и выхватил ломтик из Алиных рук.

– Бедняжечка… Кто же тебе крылышко подшиб?..

Аля притронулась к Курлышкиному красному чепчику.

Он дёрнулся, втянул голову в плечи.

– Я бить не буду… Я только поглажу… Вот так… Вот так…

Аля поглаживала журавлиную шею, перебирала пёрышки…

– А горошек зелёный ты ешь? Даша, принеси, прямо на тарелке…

Горошек пришёлся журавлю по вкусу, а когда собрались уходить из мастерской, он вдруг вытянул шею и тревожно крикнул:

«Кур-курр!» – и в крике этом прозвучало: «Куда ты? Не уходи!»

Даше вслед он так не кричал, а ведь сколько возилась она с ним, кормила, поила…

– Это потому, – объяснил папа, – что нас он боится, мы ведь с мамой ему больно делали, когда лечили.

– А я? – возмутилась Даша. – Я ему больно не делала!

– Всё равно. Ты перед ним появилась, когда ему очень плохо было, он это запомнил. А сейчас он уже почти здоров, ему ласка приятна, вот Аля и сумела к нему подойти.

– Ата-тушеньки-та-та! Ата-тушеньки-та-та! – выплясывала Аля вприсядку с Николкой, и он захлёбывался от восторга.

– Какая добрая, весёлая девочка, – сказала мама тёте Фае, и та просияла:

– Одна она у нас, как свет в окошке…

Даша стала делать уроки. Задачка что-то не сходилась с ответом.

– Помочь? – подсела к ней Аля.

– Я сама. Анна Матвеевна сразу догадается, если кому дома помогают.

– Она у вас сердитая?

– Нет, она не сердитая, только не любит, когда обманывают. Ты, Аля, знаешь что, когда тебя в школу будут записывать, в наш класс просись.

– Как это в ваш? – удивилась Аля.

– У нас два девятых – «А» и «Б». Так ты просись в девятый «А». Его Анна Матвеевна когда-то учила, а сейчас они наши шефы. Там Клава Сивцова учится, сестра Гали, Галя со мной на одной парте сидит.

– Ну что ж, – сказала Аля, – раз такое дело – пойду в девятый «А».

Утром в третьем «А» откуда-то все уже знали, что к Баюковым приехали родственники.

– Везёт же тебе, Дашка! – восхитилась Галя. – Дядя – директор Дома культуры! Теперь тебе в кино можно бесплатно ходить…

А Сауле заметила:

– Красивая у тебя двоюродная сестра. Шея как у лебедя, тоненькая, длинная.

Галя поджала губы:

– Только причёска старушечья какая-то: волосы вверх зализаны и калачик на макушке.

Дома Даша долго разглядывала Алину причёску, потом не вытерпела:

– Ты, Аля, завтра по-другому причешись. У нас такие калачики никто не носит.

– Не носят, так будут носить, – беззаботно качнула головой Аля, играя с Курлышкой. Она высоко поднимала морковку, журавль сначала смотрел искоса, а потом вдруг подпрыгнул и выхватил морковку из Алиных рук.

И впрямь, уже на другой день несколько девочек из девятого и даже из десятого класса пришли с «калачиками» на макушке, в том числе и Клава Сивцова.

Теперь по дороге из школы Даша частенько заглядывала к дяде Сене. Многие двери в Доме культуры, наглухо запертые раньше, словно ожили. За одной вздыхала труба, за другой тренькала балалайка. Двери то и дело хлопали, по коридору пробегали девушки в костюмах разных народов, вертелись перед огромным зеркалом в вестибюле.

Даше не хотелось идти домой – так интересно было смотреть, как дядя Сеня репетирует с ними танцы: возьмётся за брюки, как балерина за юбочку, тряхнёт волосами, и «раз-два-три, и раз-два-три».

По селу были расклеены яркие афиши: «Новогодний бал-маскарад! Концерт! Танцы! Аттракционы! Конкурс на лучший костюм!» Тётя Фая не зря предсказывала: дядя Сеня действительно вовсю «раскручивал колесо».

Сама же тётя Фая крутила швейную машинку. Маму замучила примерками.

– Пока в вашем доме, хоть обошью тебя, Наташа. Молодая, а ходишь лишь бы в чём, совсем на себя рукой махнула. Что я писала, когда тебе в голову взбрело на подстанции остаться? Всё, всё я тебе предрекала. Какая ты раньше была! Цвели, цвели цветики, да поблёкли… Помнишь, как пели мы с тобой? «Уж ты сад, ты мой сад…» – тихо затянула тётя Фая, и мама подхватила:

– «Сад зелёненький…»

– «Ты зачем рано цветёшь?»

– «Осыпаешься…»

Никто и не заметил, что в дом вошёл дядя Сеня, а он стоял в коридоре и слушал.

– Идеально! – воскликнул он, когда песня кончилась. – Какой дуэт! Нет-нет, и не возражайте… В новогодней программе… – дядя Сеня встал в картинную позу и провозгласил: – Сёстры Губины! Русские народные песни!

Незадолго до Нового года выяснилось, что старшеклассникам тоже разрешили идти на бал-маскарад в Дом культуры, и тётя Фая срочно взялась шить костюм для Али. Когда Аля надела голубое платье с серебряными блёстками, а в волосы вплела жемчужную нить, Даша бросилась к шкафу, где хранились детские книжки, и раскрыла «Сказки» Андерсена. Принцесса! Настоящая принцесса!

– У меня костюм не принцессы, а феи! – засмеялась Аля.

– Нет, ты принцесса! – упорствовала Даша.

Под Новый год остались на подстанции втроём: папа, Даша и Николка. Папа дольше и придирчивей, чем обычно, проверял трансформаторы, потом поужинали, и папа стал перекликаться по рации с другими электриками: они его поздравляли с Новым годом, а он – их. Даша уложила спать Николку, вымыла посуду и вынесла остатки еды Лапику. Было ясно и морозно. Звёзды словно со всего неба собрались к подстанции: расселись, как птицы, на проводах и трансформаторах, мерцали в ажурных переплетениях мачт, а одна, очень крупная и яркая, примостилась на макушке громоотвода.

«Сидим, бывало, на крылечке, а звёзды до самой земли, – вспомнились Даше слова мамы. – И будто одни мы на целом свете…»

Даше вдруг стало жаль папу, недаром он сегодня такой хмурый, скажет слово и молчит: раньше-то он всегда встречал Новый год с мамой…

Даша вернулась в дом. Папа сидел на диване перед телевизором, и она села рядом, а на колени ей сразу же прыгнул Прошка. Гремела музыка, мелькали забавные маски, поднимались к сверкающим люстрам воздушные шары… Вот так же людно и весело сейчас там, в Доме культуры, подумала Даша. Прошка был мягкий, тяжёлый, тёплый и так сладко, так сонно мурлыкал… «Не спи, не спи, – приказывала себе Даша. – А то папе совсем скучно будет…» Но музыка вдруг стала расплываться, уходить куда-то всё дальше, пока совсем не заглохла…

– Диспетчер Баюков слушает!

Даша встряхнулась, с трудом разлепила веки. На экране телевизора беззвучно кружились пары, а на часах… На часах уже половина первого! Ну вот, проспала Новый год…

– …На подстанции всё в порядке, – докладывал кому-то папа. – Повреждений на линии нет, потребители питанием обеспечены…

Положив трубку, он обернулся к Даше:

– Разбудил тебя? С Новым годом, дочка!

Папа подкрутил рычажок, и в комнату снова хлынули звуки новогоднего вальса.

– Потанцуем?

Ах, как они кружились! Пускай, пускай веселятся там, в «Тополином», Даше с папой и здесь хорошо!

На другой день в доме только и разговору было что о маскараде.

– Ну, сестрички, нечего в землю таланты зарывать! – дядя Сеня бегал по комнате и встряхивал волосами. – Извольте готовиться к Восьмому марта.

А тётя Фая спросила:

– Алечка, что это за мушкетёр, который тебя всё время танцевать приглашал? Высокий такой и, по-моему, симпатичный…

Аля засмеялась:

– Да это мальчишка из нашего класса, Алёша Зырянов…

– Зырянов? – переспросила Даша.

– Да… А что такого?

– Ничего…

Даша хотела спросить, была ли на балу Клава Сивцова и в каком наряде, но так и не спросила.

«Золотое яблочко на серебряном блюдечке»

Земля пестрела по-сорочьи. Дымились чёрные проталины, снег уходил со двора, обнажая множество мелких вещей, забытых осенью или утерянных зимой. Всё обнаружилось: Николкин ботинок, губная гармошка, с полдюжины почерневших бельевых прищепок, и красный Дашин свитерок нашёлся – думали, его буран унёс с верёвки в степь, а он, оказывается, вмёрз в снег под забором, и половина рукава, что не была занесена снегом, выгорела на зимнем солнце добела. Прошёл первый весенний дождь, обмыл корешки у трав, и они сразу пошли в рост.

Курлышку выпустили во двор. Он сладко потянулся сначала одним, потом другим крылом, расправил чёрные маховые перья…

– Улетит! – встревожилась Даша.

– Надо крылья ему подрезать, – захлопотала тётя Фая. – А то ведь и впрямь улетит. Давайте скорее ножницы!

– Павлик, ты поможешь? – спросила мама. – А то он сильный, вырвется.

– С какой стати? – нахмурился папа. – Нечего птицу калечить. Улетит так улетит.

– Ну как знаете, – обиженно поджала губы тётя Фая. – Такую птицу потерять – всё равно что счастье из рук выпустить.

Курлышка, похоже, улетать не собирался. Бродил в саду, среди разогретых солнцем яблонь, ворошил клювом прошлогодний лист, находил что-то, склёвывал – возможно, это были какие-то личинки, возможно, просто побеги трав… Обедал вместе с курами, а если они начинали ссориться между собой, делал вид, что собирается клюнуть самую скандальную – и та сразу смирялась.

К субботе Курлышку словно подменяли.

«Курр-Курр-р!» – кричал он тревожно, вытянув шею, и надолго застывал у ворот на одной ноге.

– Как он догадывается, когда Аля должна появиться! – удивлялась мама.

Дяде Сене уже дали квартиру, и теперь Аля ночевала на подстанции лишь с субботы на воскресенье. В это время только Аля существовала для Курлышки, лишь вокруг неё он кружил, и пританцовывал, и кивал головой в такт её каждому ласковому слову.

Однажды, придя из школы, Даша решила его обмануть. Надела оставленный Алей пёстрый халатик и вышла на крыльцо. С радостным «Кур-р!» журавль помчался ей навстречу и вдруг остановился как вкопанный. И столько было обиды, столько презрения в его взгляде, будто хотел сказать: «Обманщица! И не стыдно тебе в чужие перья рядиться?»

– Он Алю только любит, больше никого, – плакалась Даша маме.

– Просто он сейчас реже видит её, вот и скучает, – пыталась мама оправдать Курлышку.

– Ну конечно! Он хоть всё время будет возле неё – никогда ему не надоест.

– Но ведь он играет с тобой?

– Играет… А почему он так сейчас на меня посмотрел?

– А чтоб не обманывала. Никто не любит, когда его обманывают, даже птица.

Через полчаса они помирились. Даша зарылась в остатки стога за сараем, а Курлышка стал азартно раскидывать сено клювом. Даша визжала и барахталась.

– Я вот вам, баловники! – прикрикнула мама. – Потопчете сено, Рыжуха есть не будет!

Вечером за ужином Даша спросила:

– Папа, ты нам с Николкой починишь качели?

– Починю, – пообещал он.

– Да стоит ли уже? – вмешалась мама.

– Как стоит ли? – изумилась Даша. – Что, нам качели уже не нужны?

– Не в этом дело… Видишь ли, тётя Фая сегодня звонила…

При упоминании о тёте Фае лицо у папы замкнулось, и он встал из-за стола.

– Куда ты, Павлик? А чаю?

– Я воды попью.

– Нет, ты погоди, погоди! – у мамы побагровел шрамик на лбу. – Почему ты не хочешь поговорить серьёзно? Тебе в совхозе предлагают должность инженера, только институт заочно кончай. А здесь, на подстанции, ты в жизни его не закончишь. Сколько лет учишься, и всё только на третьем курсе… Квартира с удобствами, всё по-человечески…

– А Рыжуху куда? – перебила Даша.

– Рыжуху продадим, в селе всегда молока можно купить.

– А Курлышку?

– Да не мешайся ты с пустяками!

Какой же пустяк Курлышка? Но с мамой уже нельзя было разговаривать.

– Как я устала… Ох, как я устала от этой жизни, – повторяла она сквозь слёзы.

Папа вышел к трансформаторам, а Даша и Николка стали утешать маму.

– Ну, мама, ну чего ты… Ну хватит, – уговаривала Даша. Для себя она никак не могла решить, где лучше жить: в «Тополином» или на подстанции. Конечно, в «Тополином» с девочками каждый день можно играть, в кино ходить. И в школу близко…

– А кто здесь, на подстанции, будет?

– Найдутся люди! – доказывала мама не так Даше, как себе. – На нас свет клином, что ли, сошёлся?

Утром папа и мама не разговаривали, и Даша убежала в школу с тяжёлым сердцем.

…Подсыхающая тропинка пружинила под ногами. Ещё вчера земля по склонам канавы была черным-черна, и вдруг разом проклюнулись тысячи ростков, и канава зазеленела. Откуда-то из оттаявшего бочажка выбралась одурелая со сна лягушка – ползёт раскорякой на дорогу, на солнцепёк, не понимает, что под машину попадёт. Даша прутиком сталкивает её обратно в канаву – может, очухается, разберётся, что к чему…

Суслик проснулся, выбрался на бугор, встал на задние лапки. Озирался, озирался, да как свистнет! И тотчас на другом бугре возник такой же рыжий столбик. Степь оживала на глазах. Конечно, быть ещё и заморозкам; может, и сырая пурга налетит, но весну не пересилишь.

Галя встретила Дашу ещё на крыльце:

– Ты знаешь, что твоя двоюродная сестрица вчера по тракторному делу двойку схватила?

Даша огорчилась. Она понимала, что значит сейчас для девятого «А» хоть одна двойка. У старшеклассников близилась производственная практика. Через несколько недель лучший девятый класс должен был вывести сеялки в поле. Боролись за это право всю зиму, девятый «А» был впереди, и вот пожалуйста – двойка, да ещё по тракторному делу… Ах, Аля, Аля…

– Она весь класс назад тянет, – выговаривала Галя. – На педаль, как балерина, жмёт и что такое муфта сцепления, не знает…

– А ты знаешь?

– Я, конечно, не знаю. А вот Клава наша знает… И все, кто в девятом.

– Она раньше тракторное дело не учила…

– Мало ли что раньше… Это ты небось посоветовала ей в девятый «А» записаться, вот ты и будешь виновата.

Новый двухэтажный дом был недалеко от школы. Даша поднялась на второй этаж, вытерла ноги о толстый плетёный коврик и позвонила. Дверь открыла тётя Фая.

– Вот хорошо, что пришла. Иди в комнату, там дядя Сеня, а я с обедом вожусь.

С кухни тянуло запахом жареной рыбы.

– Ты посмотри, – говорил дядя Сеня, протягивая Даше фотографию, – какого я сазана поймал на днях!

На фотографии дядя Сеня держал за хвост огромного сазана, а сам казался маленьким, тщедушным по сравнению с этой чудо-рыбиной.

– Да ты не верь, – появилась тётя Фая. – Так себе сазан, средний, он его к объективу сунул, а сам подальше отступил…

Прибежала Аля:

– Мамочка, скорей обедать! Я опять ухожу. Ты уж меня, Даша, извини…

– Куда опять? – встревожилась тётя Фая.

– На хоздвор. Лёша Зырянов меня будет учить трактор водить.

– Водить трактор? – ахнула тётя Фая. – Ты, сама?

– Ну, пока с Лёшей, а потом и сама. – Аля торопливо хлебала борщ.

– Да зачем тебе это? Вас что, уж так заставляют?

– Не заставляют, но если я откажусь, то весь класс подведу.

Дядя Сеня поднял вилку:

– «Живёшь на селе – знай технику» – видели лозунг в Доме культуры?

– «Лозунг, лозунг»! – вскипела тётя Фая. – Молчал бы уж…

Аля убежала, и дядя Сеня ушёл на работу, а Даша стала помогать тёте Фае мыть посуду.

– Не зря говорят, – сетовала тётя Фая, – малые детки – малые бедки… Вот и Алечка… Бывало, выкупаешь её в ванночке, нарядишь, как куклёночка, в кудри бантик капроновый… Идёшь – вся улица оглядывается: «Ах, какой ребёнок!» А теперь – трактор…

Посуду здесь было интересней мыть, чем дома. Дома надо воду из колодца доставать, на плите греть, а здесь из крана – хочешь, холодная вода течёт, хочешь – горячая. И выносить ополоски не надо. Всё-таки хорошо жить в таком доме…

Тётя Фая словно угадала её мысли:

– Не надумали ваши переезжать?

– Папа не хочет, сердится, – сказала Даша.

– Ох уж этот папа! – всплеснула руками тётя Фая. – Да это же золотое яблочко на серебряном блюдечке – такое предложение! Нет, если они откажутся, я на подстанцию ни ногой. Так и скажи маме…

По дороге домой Даша обычно заглядывала на почту. На этот раз вместе с газетами для Баюковых было письмо от бабы Усти.

Ещё в коридоре Даша услышала папин голос:

– Пойми, укоренились мы здесь. Вспомни, что было – голое место. Тополя, яблоньки – былиночками сажали, а теперь вон какие вымахали! Шуруп любой возьми – чьими руками ввинчен?

– Так и будешь всю жизнь за эти шурупы держаться…

«Опять ссорятся, – подумала Даша, – и когда это кончится?»

– А, это ты, – увидела её мама. – Что так долго?

– Я у тёти Фаи была…

– Ну и что она?

– Она просила передать… «Золотое яблочко на серебряном блюдечке – такое предложение». Говорит, если вы откажетесь, больше на подстанции ноги её не будет.

– Ну вот… Что ты набычился, Павлик? Фая же нам добра желает.

– Добра? – потемнел папа. – Так вот что! Хватит разговоров! Подавай заявление и увольняйся с диспетчеров. Электрики в «Тополином» позарез нужны, квартиру тебе с детьми дадут, Николку в детсад устроишь. А я подстанцию не брошу.

– Лучше детей бросишь, да?

– И детей не брошу. Просто будем на два дома жить, раз уж тебе так в «Тополиный» хочется. Я к вам в гости, вы – ко мне. Ну, решай!

Мама молчала. Даша испуганно смотрела то на неё, то на папу. Ей представилось, как сидит папа ночью один возле телефона. Весь дом превратился в дежурку, в комнатах гулко, неуютно. Печально смотрят в степь незанавешенные окна, вместо огорода – пустырь, поросший бурьяном… Лишь трансформаторы гудят и гудят по-прежнему. «Мои хоромы стоят в чистом поле – небом крыты, ветром огорожены…»

Даша бросилась к отцу, обняла его:

– Не хочу в «Тополиный», я с тобой останусь! Пусть мама с Николкой едут, если хотят!

Она совсем и забыла про письмо, уронила его, и мама подняла:

– От бабы Усти? Что же ты молчишь? – похоже, мама не так письму обрадовалась, как тому, что можно перевести разговор на другое.

– «Желанные вы мои! – читала мама вслух. – На крыльях бы к вам прилетела, да неможется мне нынешней весной. Как вы там? Рассаду-то помидорную высеяли или ещё нет? Пакетики с семенами в коробочке, в буфете, и сорта помечены: ранний, поздний. Смотрите не перепутайте. А землю за сараем берите, там чернозём добрый. Поди, оттаяла уже земля-то…»

Мама дочитала письмо и задумалась. Все молчали, и, наверно, каждый видел перед собой бабушку Устю – маленькую, сухонькую, в чёрном шерстяном платке, на котором шёлковой гладью вышиты бирюзовые цветы.

Мама открыла дверцу буфета и стала передвигать коробки и склянки.

– Чего ты ищешь? – Даша уже предчувствовала ответ и заранее радовалась.

– Да вот семена, про которые она пишет. Неужели затерялись?

– Дай я поищу.

Даша искоса взглянула на папу. Он уткнулся в газету, но, похоже, ему тоже было небезразлично, отыщутся семена или нет.

– Вот, вот они! – воскликнула Даша. – Бумажные стаканчики будем делать, да, мама?

– Ну да… и ящики надо подремонтировать.

Мама не обращалась к папе, но ясно было, что ремонтировать ящики для рассады придётся ему.

Папа отложил газету.

– А где они, ящики?

– Да на чердаке…

Мама завязала семена в тряпичные узелки и положила в глубокую тарелку с водой. Намокнут семена, разбухнут, потом посеют их в бумажные стаканчики с землёй, растёртой руками до пуха, стаканчики в ящики поставят, а ящики – на подоконник, на солнце. И будет Даша каждое утро глядеть, не показались ли ростки. Наконец увидит: вылез первый тонкий стебелёк, узкие прямые листочки, словно руки пловца, сомкнуты, и на них уже ненужная одежда – оболочка семени. А за ними – ещё такие же ростки. Сбросят листочки старую одежду, распахнутся навстречу солнцу, станут тепло и свет впитывать, корешками из земли силу тянуть.