Текст книги "Курлышка"

Автор книги: Галина Черноголовина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Просека оборвалась неожиданно, и перед Дашей открылась широкая поляна. На какой-то миг ей показалось, что она попала домой. Такое же множество проводов и висячих катушек-изоляторов, мачты, трансформаторы, громоотводы, и домик рядом. Подстанция, наконец-то! А на другом конце поляны стоял ещё один дом и возле него тот самый вертолёт! Бока у него были обшарпаны, лопасти винтов устало обвисли. В воздухе он выглядел гораздо внушительней.

По мокрой траве шёл босой, в рубашке навыпуск, мальчуган лет восьми. Его длинная тень уже коснулась Дашиных ног.

– А, отдыхающая, – сказал он, подходя. – Тебя Дашкой зовут?

– Верно, – растерялась она.

– А фамилия Баюкова, – мальчишка не спрашивал, а утверждал.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда… – мальчик указал на подстанцию. – По рации уже третий раз: «Потерялась девчонка Дашка в розовом платье».

Даша смущённо оглядела своё порванное платье, которое теперь лишь при большой фантазии можно было назвать розовым.

– Так и говорили – «девчонка», «Дашка»?

– Ну, Даша, – дёрнул плечом мальчуган. – Не всё равно?

– А тебя как зовут?

– Вовка. Ты чего ж? Такая большая и заблукала.

Дашу покоробил надменный Вовкин тон. Небось ещё только первый класс окончил, а уже мораль читает.

– Вовсе я не заблудилась, – неожиданно для себя выпалила она. – Просто увидела мачты и думаю: дай прогуляюсь, посмотрю, куда они идут.

Вовка прищурил один глаз и нос сморщил. Он явно не поверил.

– А вертолёт ты не видела? Это лесник летал, тебя разыскивал.

– Видела, только я в шалаше дождь пережидала, он меня и не заметил.

– Там трава набросана, да? Это ты в моём шалаше была… Ну ладно, пошли… – Он вёл её, как под конвоем.

В палисаднике цвели петуньи, на колышках забора сушились кринки и стеклянные банки. Возле трансформаторов мелькала цветастая косынка.

– Вовка, не пригнал корову? – спросила женщина, хлопая дверцей счётчика.

– Не, я отдыхающую привёл, ту, что по рации искали.

– Вон что… – женщина обернулась. Лицо у нее было немолодое, усталое. – Ну теперь за коровой ступай, а то стемнеет и не найдёшь её, да заодно леснику крикни, что нашлась пропажа-то.

Вовка убежал, а его мать ещё немного повозилась у трансформаторов и вышла из ограды.

– Всыпать бы тебе по первое число, – говорила она Даше, вытирая руки паклей. – Всю округу на ноги подняла.

Даша молчала, обескураженная неласковым приёмом.

Женщина покачала головой:

– Ну и угваздалась же ты! Вон видишь душ в конце огорода? Бери мыло, полотенце и ступай мойся.

Над деревянной будкой был прикреплён большой чёрный бак. Вода прогрелась за день, и Даша с удовольствием стояла под ласковыми струями.

– Ты, девонька, долго что-то размываешься, – снова раздался хрипловатый голос хозяйки. – Всю воду-то не выхлёстывай, ещё хозяин с линии вернётся, тоже мыться будет. Вот чистое платьишко тебе, одевайся, а твоё постираю, к утру высохнет.

Вылинявшее ситцевое платье было Даше почти до пят.

– Дочкино… – голос хозяйки потеплел. – Ну идём, молочка попьёшь. Я по рации-то сообщила, что ты нашлась.

Даша ела пирожки с зелёным луком и яйцами, пила молоко, а хозяйка жамкала в тазу её платье.

– Значит, с папкой и мамкой на подстанции живёшь?

– Ага…

– Помогаешь мамке-то?

– Помогаю.

– А моя помощница уехала. Замуж вышла. Трудно мне без неё. Правда, Вовка, уже кой за что берётся. Зимой-то намёрзнусь, захожу в дом, плита уже топится. И Вовка возле неё, довольный: «Тепло, мамка?» А угля возле топки, а золы просыпано, я уж не браню его: «Тепло, тепло, сынок». Вот, гонит Бурёнку-то, доить пойду.

Хозяйка доила во дворе корову, а кот, похожий на рысь – уши с кисточками, – сидел рядом и терпеливо ждал парного молока.

Даше постелили на диване, а Вовке на полу. Даша слышала, как вернулся хозяин, как поминал недобрым словом какого-то раззяву бульдозериста, который задел электрический столб и повалил его…

– Ты смеёшься или плачешь? – спросил Вовка Дашу.

– Смеюсь, конечно…

– Чего смеёшься?

– А у вас, как у нас, – ответила Даша, и вдруг ей захотелось рассказать Вовке всё как было, пусть не думает, что она, как дурочка, просто так по лесу бегала.

– «Как собачонку»? – возмутился, выслушав её, Вовка. – Так и сказала?

– Так и сказала. «Привязал, говорит, её твой отец, как собачонку, к железной будке».

– Это она так про трансформатор – «железная будка»! Ну, я бы ещё не так ей показал. Я бы… Я бы на твоём месте дома у неё пробки повыкручивал, вот! Пускай без света сидит!

Дашу ещё пуще разобрал смех. Она представила растерянную тётю Фаю: стиральная машина не работает, утюг не гладит, и пылесос замер, а в холодильнике масло растаяло и молоко скисло. Дядя Сеня, конечно, в клубе, Аля в бригаде, а тётя Фая одна в темноте, даже без телевизора!

– Чего вы тут разгалделись? – заглянула Вовкина мать. – А ну спать! Завтра тебе, девонька, лететь рано…

Утром было много солнца и пели птицы. Лесник отогнал от вертолёта гусей и телёнка, подсадил Дашу в люк. Молодой вертолётчик сел за штурвал. Взревели винты, осталась внизу поляна, подстанция, маленький, бегущий вслед Вовка. Открылись глазам скалы, сосны, озёра и просека, по которой брела Даша накануне. А вертолёт уже снижался.

– Так быстро? – удивилась Даша. Она вчера целый день шла, а тут какие-то минуты – и уже дом отдыха.

Вертолёт навис над зелёным прибрежным лугом, и Даша спустилась по лесенке… прямо в папины руки!

– Как ты здесь? – целовала Даша колючие папины щёки.

– Всю ночь на мотоцикле. Сразу выехал, как только получил телеграмму, что ты пропала.

– А мама? – испугалась Даша. – Она ещё не знает, что я нашлась?

– Я уже сообщила. – Тётя Фая, оказывается, стояла рядом и ласково, очень ласково улыбалась Даше. – Как по рации известили, что ты нашлась, я вторую телеграмму дала, чтоб их там успокоить.

– А я-то уже выехал, – повторил папа. – Как же ты заблудилась?

– Да так… Папочка, я домой хочу, я с тобой поеду…

Они ехали по свежему, только что прикатанному асфальту. Чёрная лента вилась среди цветущих трав, и всё в Даше пело: «Домой! Домой!»

Лето выдалось доброе, почти каждый день перепадали дожди. Всё буйно шло в рост, травы цвели даже те, что и цвести не привыкли: знойное степное солнце обычно успевало их выжечь, прежде чем расцветут. Свет и тени бродили по полям, и они то в сетке дождя, то в солнечных бликах дышали и не могли надышаться чистым и влажным воздухом. Проехали четыре дождя и две радуги – въехали в какой-то аул.

Протянулся этот аул длинной-длинной улицей меж двух озёр. С одной стороны озеро солёное, безжизненное. Ни рыбьего всплеска, ни птичьего вскрика… А с другой – большое, пресное, дикие утки с утятами плавают-ныряют, и рыбы, видать, много.

От озера поднимался аксакал[1]1
  Аксакал – белобородый, старик.


[Закрыть] с мокрым мешком, в котором что-то трепыхалось.

– Явно караси, – определил папа и обратился к аксакалу по-казахски:

– Здравствуйте, отец. Вы не скажете, что это за аул?

– Аул Аксуат, – ответил тот.

– Аксуат… Что-то знакомое…

– Папа, папа! Здесь же тётя Алтынай живёт!

– Алтынай? – удивился аксакал и спросил по-русски:

– Откуда её знаешь?

– Я и Айдоса знаю! – весело сказала Даша. – Мы с ним учились.

– Алтынай, Айдос – мои внуки, – обрадовался аксакал. – Идём ко мне, дорогие гости будете…

Папу и Дашу усадили на войлочный ковёр в чистой прохладной комнате, бабушка подложила им под спины подушки, принесла по большой пиале кумысу. Папа выпил пиалу залпом, похвалил, ещё попросил, а у Даши в носу, в горле щиплет от непривычного напитка; отхлебнула немного и поставила пиалу. Пришлось папе браться за третью.

– Чай будем пить сейчас, – улыбнулась бабушка, расстелила на ковре скатерть – дастархан, насыпала на скатерть конфет, положила пышные белые лепёшки, поставила пиалы со сметаной, со сливочным маслом.

– А где же всё-таки Алтынай, где Айдос?

– Алтынай работает на тракторе, сено возит, – рассказывала бабушка. – Айдос помогает дяде овец пасти. Темир обратно зовёт Алтынай, письма пишет, вон какая пачка! Пишет – «виноват», пишет – «совхоз квартиру даёт, отдельно жить будем». Я ей говорю: «Езжай с маленьким, Айдоса не бери». Айдос с нею хочет, и она его жалеет, возьму, говорит.

– У нас теперь школа новая, – сообщила Даша. – Пусть Айдос приезжает.

– Школа и тут есть, – покачала головой бабушка. – А вдруг он там опять лишний окажется?

На дорогу бабушка дала папе и Даше мешочек баурсаков – вкусных шариков из теста, жаренных в масле.

– Так поедешь – может, Айдоса увидишь, – сказала она. – Смотри налево. Увидишь мальчик на коне, кричи: «Айдос!»

Солнце исчезало за холмами, потом опять выкатывалось с той же скоростью, с какой мчался мотоцикл. Наконец зашло, казалось, уже до будущего утра, и вдруг снова вынырнуло, огромное, сплющенное, и в его багровом сиянии чётко вырисовался всадник на коне и сгрудившаяся рядом отара. На голове всадника был непонятный убор – чалма какая-то, что ли, с концами, свисающими на плечи. Издали всадник казался суровым и величественным, а когда подъехали ближе, Даша разглядела, что это мальчишка.

– Да это же Айдос! Папа, остановись!

Даша сложила руки рупором:

– Айдо-о-ос!!!

Дробно застучали копыта коня – всадник спустился с холма. Лицо у Айдоса загорело дочерна, только белки глаз да зубы сверкали. Он был в майке, а то, что увиделось Даше чалмой, оказалось обыкновенной рубашкой, это рукава её свисали. Видно, вымок Айдос под дождём, вот и сушил рубашку на голове. На полном скаку Айдос остановил коня и молча улыбался, глядя на Дашу. И Даша вдруг смутилась: она так давно не видела Айдоса, что теперь не знала, о чём с ним разговаривать. Выручил папа:

– Ну как, Айдос, вернёшься в «Тополиный»?

– Может, вернусь, – сказал Айдос. – Может, осенью приедем…

Гнедой конёк нетерпеливо переступал, готовый снова помчаться вскачь. На лбу у него белела звёздочка.

– Красивый у тебя конь, – похвалила Даша.

– Ага, – блеснул зубами Айдос. – Жалко будет расставаться. Он мой друг, он меня спас. Я по сараю лазил, крыша плохая, провалилась. Я за стропила руками зацепился и повис. Прыгать нельзя: внизу борона вверх зубьями, ещё напорешься. А он подошёл, копыта осторожно между зубьев, спину подставил… Я его ногами нашарил, потом сел, он и повёз меня…

– Конь – умное животное, – заметил папа. – Ну, до свиданья, Айдос.

– До свиданья… – повторила Даша.

Мотоцикл рванулся с места.

– Ой, папа, погоди!

Что-то надо было ещё сказать. Ах да, про новую школу!

– Знаешь, какая красивая! Приезжай, Айдос!

Долго оглядывалась Даша на холм, куда опять взлетел на коне Айдос, и он, сорвав с головы рубашку, махал ею.

Сумерки быстро сгустились. Тёплый, пахнущий травами ветер овевал лицо, в тучах на горизонте вспыхивали зарницы.

– Смотри, уже наши опоры! – крикнул папа.

Будто великаны, стояли на взгорках, широко расставив сильные ноги. Будто это мама дозорных выслала – посмотреть, когда же, наконец, появятся папа и Даша.

Разбойница-градобойница

Хлеба поднялись густые, ровные. Сплошное сизое море. Чудилось, пустись по нему вплавь – не утонешь. Близилась жатва, и хлопот у Дашиных родителей добавилось: нужно было проверить все линии, натянуть провода, где провисли. Не ровен час – перехлестнёт провода над зреющей пшеницей, посыплются искры – беды не оберёшься. А тут грозы чуть ли не каждый день. Уже несколько деревянных опор пришлось заменять – молниями расщепило, обуглило. Казалось, электричество дикое мстит электричеству приручённому – зачем взялось работать на человека.

С утра было душно.

– Парит-то как, – говорила мама. – Перед грозой, не иначе. Вот и молоко свернулось, и Николка совсем варёный.

Всем было тяжко: Прошка распластался на завалинке, и Лапика сон сморил в его конуре, он похрапывал, взлаивал, поскуливал во сне. Быть, быть грозе. К обеду на горизонте и в самом деле появилась туча, густо-чёрная в середине, с сизым отливом по краям. Туча распухала, как тесто в квашне, быстро вытесняя синеву неба. Налетел шквальный ветер, захлопал занавесками. Даша бросилась закрывать окна, и тут ослепительно сверкнуло. Раздался оглушительный треск. По громоотводу возле трансформаторов пробежало голубое пламя – молния метила явно в подстанцию, да не тут-то было, защита надёжная. И тогда грохнуло по крыше.

– Град! – испуганно сказала мама, вбегая. – Обобьёт помидоры с кустов… Да нет, не должно быть, – продолжала она, глядя в окно. – Градины хоть крупные, но редкие, авось пронесёт.

Молнии сверкали теперь подальше. Хлынул ливень.

Би-у-у… – раздалось в диспетчерской.

– Ударило-таки где-то, – почесал в затылке Павел Ефимович.

В грозу работать на линии и у трансформаторов строжайше запрещено. Волей-неволей приходилось сидеть сложа руки и ждать. Наконец открылось солнце – папа завёл мотоцикл и уехал. Даша с Николкой, смеясь, шлёпали по тёплым лужам, мама ходила по саду, по огороду.

– Обошлось, – сказала она с облегчением. – Вот только несколько яблочков сбило да три помидорины.

– Дай! – увидел Николка зелёные яблочки.

– Живот заболит, – строго сказала Даша, а сама потихоньку съела одно; яблоко ещё было кисловато-горькое.

Куры бегали, склёвывая червей, вымытых ливнем из земли. Курлышка тоже пасся на траве. Вдруг он вытянул шею и закричал:

«Кур-кур-р-р!»

Босиком, в закатанных по колено джинсах, с распущенными мокрыми волосами брела по дороге Аля.

– Откуда ты? – ахнула мама, увидев её. – Неужели так под ливнем и шла?

– Нет, когда сильный был, я под навесом переждала. На летней площадке, где коров доят. Я из бригады ушла, тётя Наташа… Совсем ушла…

– Да что ты!.. – Мама хлопотала, собирая для Али сухую одежду. – Вот незадача…

– И домой не пойду, – продолжала Аля, переодеваясь. – Можно, я у вас буду жить?

– Вот хорошо-то! – захлопала в ладоши Даша; мама укоризненно взглянула на неё:

– Хорошо, да не совсем. А если бы Даша от меня ушла? Подумай, Алечка, что твои отец с матерью скажут…

– Надо было раньше думать, – возразила Аля. – Мама меня перед бригадой унизила. Я с ней только и поделилась, что Клава Сивцова меня почему-то невзлюбила. А она в бригаду приехала – и давай на всех бочку катить…

– Как это – бочку?

– Ну, воспитывать… «Вы чёрствые, вы грубые… Вы над моей дочерью издеваетесь…» И на Клаву напустилась: «Я твоих родителей привлеку, самому директору совхоза пожалуюсь…» Ну, она уехала, а они… – Аля всхлипнула. – Они перестали со мной разговаривать. Только Иван Филимонович разговаривает да Лёша… Тётя Наташа, не прогоняйте меня, я всё-всё буду вам делать: пол мыть, огород полоть, с Николкой нянчиться… А маме пока не сообщайте, что я у вас, пусть думает, что я в бригаде.

– Да как же так… – Над бровью у мамы начал выделяться розовый шрамик.

– Я корову доить научусь… – Аля заплакала навзрыд.

– Ну-ну, поживи немного, успокойся, а там видно будет.

Мама взяла кисти, ведро с краской и пошла красить ограду у трансформаторов.

– Тётя Наташа, давайте и я буду.:.

– Да ты не сумеешь…

– За кого вы меня принимаете!

Но у Али больше краски стекало на землю, чем оставалось на проволоке.

– Я столбики буду красить.

Выкрасив два столбика, она сказала:

– Ой, что-то у меня голова закружилась…

– Это у тебя с непривычки, от запаха краски. Ступай отдохни.

Аля качала Николку на качелях, а Курлышка стоял возле и неотрывно следовал взглядом за каждым Алиным движением.

– А теперь давай потанцуем!

Аля взяла Николку за руки и закружилась с ним на асфальтированной площадке перед крыльцом:

– Там-та-ра-рам…

И вдруг Курлышка тоже затанцевал. Он изгибал шею, встряхивал крыльями, кланялся и с комичной серьёзностью топтался на одном месте. Тут и Даша пошла в пляс, и Лапик не выдержал, с лаем начал носиться вокруг танцующих.

– Кулиска! Кулиска! – заливался смехом Николка. Это он Курлышку так звал.

– Ух ты, какая у нас кутерьма! – папа остановил у гаража мотоцикл.

– Ну что там? – подошла мама.

– В кэтэпушку ударило, – так ласково папа называл маленькие комплектно-трансформаторные подстанции, расставленные у токов и ферм. – Ну, у меня запчасти были, быстро заменил. Всё в порядке. А вот в совхозе… погромная туча оказалась.

– Что такое? – встревожилась мама; Аля с Дашей перестали танцевать, подошли поближе.

– До Берёзовой рощи ехал ничего, – рассказывал папа, – а в Змеиной ложбине вдруг как занесло меня… Буксую – и ни с места. Что такое? Смотрю – под колёсами земля, намытая с пашни, а под землёй, верите, слой града чуть не по колено. Не град, а прямо осколыши льдин, в мой большой палец. Острые, гранёные… Выбрался я кое-как из ложбины, глянул – и глазам не верю. Подсолнухи – одни палки торчат; и корзинки, и листья – всё сбило. По ячменю, по пшенице словно стадо слонов прошло – всё, до колоска, в землю втоптало. Бригадир подъехал – чернее тучи, только что волосы на голове не рвёт: «Сорок пять лет на земле живу, тридцать лет хлеб выращиваю, а такого ещё не было…» Я ему: «Не убивайся уж так, Кенжеке», а у него слёзы в глазах: «Мы на этом поле нынче по двести пудов с гектара собрать думали». Проехал я ещё немного – опять пшеница стеной стоит. Полосой прошёл град, не так что уж и широкой, но всё равно, убыток большой. Хлеб погиб, не что-нибудь…

– А поля школьной бригады тоже побило? – спросила Аля прерывающимся голосом.

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Павел Ефимович. – А вот насчёт бригады Кенжетая – точно.

Аля вдруг засуетилась, сняла с верёвки свои джинсы.

– Куда ты? – всполошилась мама.

– Я пойду, тётя Наташа, – говорила Аля, зашнуровывая кеды. – Это подло с моей стороны, может, у них там тоже несчастье, а я из бригады ушла. Представляю, что там с Лёшей…

– До завтра хоть бы погодила, вечереет уже.

– Это даже лучше. Приду, лягу спать, а утром на работу. Чтоб мне сразу на работу…

– Погоди, дядя Павел тебя на мотоцикле отвезёт.

– Нет, я так… Я дойду…

«Кур-р-р!» – журавль погнался за Алей. Сначала бежал, а потом вдруг с силой оттолкнулся от земли ногами, вытянул шею и полетел.

– Сейчас он улетит! – испугалась Даша; Аля остановилась:

– Нельзя со мной, Курлышка, нельзя, глупенький, ну-ка вернись!

Какой-то мотоциклист резко затормозил возле Али. Да это же Лёша Зырянов! За треском мотоцикла не слышно было, что он говорил, размахивая руками. Аля то кивала, то мотала головой: с чем-то, видно, соглашалась, с чем-то нет. Потом она вспрыгнула в седло сзади Лёши, и мотоцикл скрылся за курганом… А Курлышка нехотя зашагал домой.

Даша горевала: неужели и поля ученической бригады побиты?

– Ладно, сейчас выясним.

Папа позвонил в совхозную контору.

– В основном, порядок, – сказал он, положив трубку. – Как раз Иван Филимонович там был. Так что из первых рук. Говорит, чуть-чуть их зацепило.

– Ты бы насчёт Али поговорил, – заметила мама. – Раз Иван Филимонович…

– А что говорить? Учат её маленько, правильно делают. В воскресенье, по дороге домой, Аля опять заглянула на подстанцию. Щёки у неё горели, глаза сияли. Курлышка только её увидел – начал танцевать.

– Курлышка, милый, – сказала Аля. – Какой ты славный… И ты, Даша, славная, и Николка… И вообще до чего же хорошо жить на белом свете!

Близятся перемены

Папа привёз из совхоза машину сена, а что на сене-то! Даша завизжала от восторга: примотанный тросом, кверху ножками лежал новенький письменный стол. Папа давно обещал купить его Даше, с ключиками, чтобы замыкался, а то Николка тетрадки повадился рвать.

– Наконец в магазине появились, я и купил сразу. Я буду его на тросе осторожно спускать, а вы с мамой принимайте.

Стол сверкал полировкой – глядись как в зеркало. У него было четыре ящичка: три в тумбочке справа и один слева, под крышкой стола. Папа отдал Даше два блестящих ключика.

– В четвёртом классе на одни пятёрки учись.

– Ты влажной тряпочкой его протри, а потом сразу сухой, – посоветовала мама, когда стол установили в детской.

Родители наказали Даше слушать сигнализацию и телефон, ну конечно, за Николкой смотреть, а сами пошли за сарай – сгружать сено и метать стог. Сметают, свершат, потом брезентом накроют, тросом утянут, а трос закрепят за колья, вбитые в землю. Тогда никакой ветер стог не разметает и дожди сено не сгноят.

Даша побежала на кухню намочить тряпку, а когда вернулась, Николка исчез. Она туда, она сюда… Глядь, ящики из тумбочки почему-то на полу уже. Открыла дверцу, а оттуда братец: «Ку-ку!» Даша вытащила его оттуда и легонько шлёпнула:

– Чтоб ты больше в мой стол не лазил! Чтоб ты к нему дорогу забыл!

Надулся Николка, будто мышь на крупу, ушёл на веранду и затих… Даша стол протирает, ключики в замке поворачивает, примеряет, куда будет класть учебники, куда тетрадки, куда цветные карандаши. И вдруг – отчаянный рёв… Выскочила Даша на веранду. Николка левой рукой трясёт и вопит так, что, наверно, в «Тополином» слыхать, а на полу перед ним камень, молоток и ржавый изогнутый гвоздь. Так вот в чём дело: это он видел, как папа гвозди выпрямлял, и сам решил попробовать… Прижала его к себе Даша, на пальчик указательный дует:

– У Лапика боли! У Прошки боли! У Рыжухи боли! У Николушки – заживи!

– Не надо боли! – мотает он головой, и опять слёзы градом. Добрый парень Николка – не хочет, чтобы у кого-нибудь ещё так болело, как у него. Ревёт и ревёт… Что делать? Сейчас наверняка мама прибежит, скажет:

«За что ты брата своего не любишь? Опять до слёз довела».

И тут Дашу осенило:

– Погоди, Николушка… – Быстро надела мамино платье, туфли на высоких каблуках, на голову никелированную кастрюлю нахлобучила вместо короны. – Я королева! – провозгласила Даша, подняв руку. – Я великая королева! Повелеваю прекратить рёв!

Для Николки слово «королева» было, разумеется, звук пустой, но Дашин вид так его поразил, что он замолчал, и рот его начал постепенно растягиваться в улыбке…

– Здравствуйте, хозяева! – на веранду поднялись двое незнакомых мужчин.

Даша поспешно сняла с головы кастрюлю.

– А почему на вас Лапик не залаял?

– Потому что начальство! – засмеялся низенький полный мужчина. – Собаки тоже понимают.

– Значит, и на этой подстанции семейный экипаж, – заметил другой – высокий, кудрявый, с выпуклыми весёлыми глазами, и Даша поняла, что, наверно, это он «начальство». – Так, так, – продолжал высокий. – А это, выходит, юнги… А почему у маленького юнги глаза промокли?

– Он гвоздь выпрямлял и по пальцу стукнул, а я вот его забавляю.

На веранду вбежала мама, за ней папа. Они явно были смущены, что начальство застало их за личными делами.

– На подстанции всё в порядке, потребители питанием обеспечены, – рапортовал папа, как положено, а мама строго поглядела на Дашу, и та поняла, побежала переодеваться.

Следом вошла и мама, вытирая Николке нос.

– Ох, Даша, и когда я тебя к порядку приучу? Пол не метён, на кухне со стола не стёрто, а она маскарад устроила. Перед людьми совестно.

– А откуда они?

– Из «Целинэнерго», – почему-то шёпотом сказала мама. – Сам управляющий…

– Высокий?

– Ну да…

– А второй?

– Инспектор…

«Целинэнерго»! Бесконечные высоковольтные линии, подстанции на буграх, работающие без устали моторы, вечерние огни в сёлах, на фермах, на токах – всё объединялось в этом звучном слове, которое значило ни больше, ни меньше, как Энергия Целины!

– А зачем они приехали?

– Известно зачем. Проверяют, как мы работаем.

Осмотрев подстанцию, гости напились молока, подивились на Курлышку:

– Смотри ты, журавля приручили… Так с курами и гуляет?

– Так и гуляет, – улыбнулась мама.

– Не скучаете здесь, на отшибе? – спросил высокий.

– Да бывает… А вообще некогда скучать-то…

– Ничего, скоро веселее станет…

Когда проводили гостей, мама спросила:

– Павлик, что он сказал – «веселее станет»?

– Похоже, Наташа, назревают изменения в нашей жизни.

– Какие изменения? – встряла Даша.

– Ишь, сорока! – засмеялся папа. – Некогда, надо стог домётывать.

Вечером папа всё-таки рассказал Даше, что там, где стоят подстанции, начинают строиться «электрогородки».

– Был я в одном таком городке. Весной, когда на совещание в город ездил. Возили нас, показывали. Живут там несколько семей, дома хорошие, баня, красный уголок. У ребятишек – площадка для игр, в школу их всех вместе на машине возят. Автомашин несколько, трактор, механизмы всякие для нашей работы. Гараж тёплый, мастерские со станками. Сад у них коллективный, но и огородом каждый по желанию занимается, живность имеют… Совхозов эта подстанция больше обслуживает, а работать людям намного легче. Живут дружно, весело, помогают друг другу…

Даша с жадностью слушала папин рассказ. Неужели и у них так будет? Мама ходила весёлая, что-то напевая.

Николка давно спал, а Даша лежала и думала, как всё будет. Хорошо бы, девочки приехали на подстанцию, да ещё ровесницы. Можно будет уроки вместе готовить, вечерами в прятки играть.

Видимо, входная дверь была открыта – ветерком свежим тянуло и доносился тихий разговор. Папа и мама сидели, плечом к плечу, на ступеньках и даже не услышали Дашиных шагов.

– Тебе, Павлик, учиться сподручней будет, институт, наконец, закончишь…

– Это уж точно.

– И я, может, на заочный…

– Поступай, я помогу.

– В отпуск можно всей семьёй. К морю бы, с ребятишками. Как ты смотришь, Павлик?

– А чего же! Неплохо и к морю.

Даше стало так уютно, так тепло от их ладной беседы. Она прошла на цыпочках обратно, свернулась комочком и уснула.

Через несколько дней папу вызвали в райцентр и определённо сказали, что скоро на подстанции развернётся строительство. А пока всё было по-прежнему. Прошка повадился таскать из степи мышей. Разжирел, уже и есть их не мог, а всё равно – принесёт, положит у крыльца и мяукает басом до тех пор, пока мама или Даша не скажут: «Молодец, молодец… Охотник ты у нас…» Тогда Прошка снова брал мышь в зубы и гордо уносил в ему одному известное место.

– Смотри, какой трудяга стал, – удивлялась мама. – Ловит и ловит.

– Как не ловить, если в лапы лезут, – возразил папа. – Едешь вечером по дороге – под колёсами кишат.

– Урожай – вот и мыши.

– Аксакалы ещё говорят: мышей много – сырая осень будет.

– Хлеб-то какой нынче – густой, крупноколосный! Убрать бы посуху…

Заехала на подстанцию Аля с Лёшей Зыряновым, на мотоцикле.

– Тётя Наташа, я по чаю хорошему соскучилась… Напоите нас с Лёшей?

– Сейчас поставлю чайник, – сказала мама. – А вы пока вместе с Дашей в саду попаситесь – смородина чёрная созрела, сливы…

Лёша краснел, стеснялся.

– Идём, Лёша, – потянула его Аля. – Я тебя с Курлышкой познакомлю… Курлышка! Ну-ка покажи Лёше, как ты танцуешь…

Но Курлышка танцевать отказался. И даже не подошёл близко. Видимо, Лёша чем-то ему не понравился.

– Ну, как урожай, бригадир? – спросил папа за чаем.

– Да так, – смущённо ответил Лёша. – Тепла не хватает. Зёрна крупные, а раскусишь – молочко. Припекло бы как следует – разом всё созрело бы… А вообще уборка трудная предстоит: дожди, ветер, много хлеба полегло.

– Какой парень! – восхищался папа, когда Аля с Лёшей уехали. – Умный, хозяйственный…

Даша не выдержала:

– А тётя Фая говорит Але: «Чего ты в нём нашла? Хочешь всю жизнь рубашки от мазута отстирывать?»

Папа с мамой переглянулись.

– Когда она так говорила? – рассердился папа.

– Да вот когда я у них последний раз была…

Курлышка невесёлый ходил. Не играл с ребятишками, не танцевал больше. Даже кур сторонился. Может, не понравилось ему, что Аля вместе с Лёшей приезжала, а скорее всего чуял он, что где-то на далёких озёрах журавлиные стаи к отлёту на юг готовятся, в далёкую Индию. Он и сам теперь часто улетал на ближнее озеро, где сновали выводки диких уток. Поплавает с теми утками, а к вечеру на подстанцию вернётся.

– Может, и впрямь лучше крылья ему подрезать? – раздумывала вслух мама. – Как Фая советовала. А то ведь жаль будет, если улетит, ребятишки к нему привязались. Как по-твоему, Павлик?

Папа неожиданно рассердился:

– Больше свою Фаю слушай, она тебе ещё и не то посоветует!

Кончался август. Дожди прекратились, и резко похолодало, но потом вдруг разом ударила жара. Хлеб начал быстро дозревать.