Текст книги "Рагу из дуреп"

Автор книги: Галина Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Заскочишь за мной? Ага, прямо сейчас. Есть потрясающая новость!

Подруга не заставила себя ждать, и минут через десять «Фенимор» любовно урчал возле моих ворот. Ещё раз бросив взгляд на вчерашний разгром, я вышла из дома. Я уже поняла, что произошедшие события выстроились в причинно-следственную цепь, и одно звено как бы указывало другому, как закручиваться дальше. Может и моя цепь диктовалась генами: мама музицировала, папа копался в старинных фолиантах, и оба ровным счётом ничего не смыслили в новой обрушившейся на них жизни. Прежде-то она текла сама по себе…

– Вещи не забираешь? – выруливая на фривей, уточнила Власта, никак не отреагировав на мою «потрясающую новость» о любви к женщинам.

– Пока нет, – озадаченно ответила я.

***

«Что тебе надобно, старче?» – спросила бы у меня Золотая Рыбка, если бы я была мужчиной. Но я родилась женщиной. И для Штатов это было гораздо лучше. Потому что здесь у женщин куда больше возможностей устроить свой быт. Можно наняться бебиситтером, присматривать за чьим-то дитятей, с жильём или без, как удобнее. Около десяти долларов в час. Можно ухаживать за бабулями. Тоже не меньше заплатят. Можно пойти в бассейн спасателем, что любому олуху по плечу и тоже что-то капает. Можно в официантки. Молодым женщинам заработать себе на жизнь – не проблема. Но необходимы грин-карта и разрешение на работу, а у меня их нет. И машина. В Пиндостане без машины – как без рук и ног. И если на грин-карту я, как жена пиндоса, ещё могла надеяться, то машина была чем-то совсем недосягаемым. Потому что денег на неё ждать было неоткуда. Джим выдал мне кредитку с минимальным лимитом и проверял расходы по ней похлеще налоговой. Шаг влево, шаг вправо – скандал! Хотя я, чуточку покрутившаяся в рыночных отношениях, выходила из этого просто: что могла, то возвращала после Джимовой инспекции обратно в магазин, получая взамен заветные наличные. Плюс то, что я ухитрялась скрыть из заработанного мной лично, потому что и эти нехитрые гроши Джим ухитрялся отобрать. На моргидж и алименты. И поэтому на машину, даже самую завалящую, не хватило бы. Вот почему Золотая Рыбка нужна была именно мне, а не какому-то старикану с рваной сетью. Мне нужно исполнения всего одного желания. Потому  что от машины здесь шли все дальнейшие необходимые человеку блага: безопасность, здоровье, общение, интересная работа и вообще жизнь.

– Так в чём проблема? – изумился Ник, вытаскивая благородный велик из багажника безо всякого почтения к марке и, как в прошлый раз, светя широкими, похожими на тыквенные семечки зубами. – Зайди на Крэгз-лист, выбери колёса и закинь мыло…

– ?!

– Крэгз-лист – это сайт типа рекламный, – прыснула Власта. Ей тоже показалась смешной моя неосведомлённость. Свою-то машину она купила именно так, причём сразу по приезду. Но то Власта, её субсидировал папа, и подрабатывала она тогда в университетской библиотеке, и что-то подбрасывали многочисленные бойфренды, претендовавшие, возможно, на её… руку и сердце. Другое дело – я.

– В деньгах дело, – хмуро бросила я, разглядывая новенькое колесо велосипеда. От вчерашней аварии осталась лишь небольшая ссадина пониже руля. – Мне их негде брать. Так что и за ремонт мне тебе заплатить нечем.

Наши пацаны, возможно, сострили бы: «беру натурой». Но здесь и такая невинная вольность принята не была – Ник только отмахнулся.

– Да брось, не надо. У тебя же вроде хабби есть – или он что, индиджент?

В переводе на нормальный язык это означало: мол, возьми у мужа, или он что, неимущий?

– Он у неё гик, – фыркнула Власта. – Креативщик гейм-арта. Разве она крутила бы педали, если б он был нормальный?

– А чего же нормального не нашла? – опять изумился Ник. Наверное, по его разумению, нормальных вокруг было хоть косой коси.

– Хотела стать принцессой, потому искала Принца.

– Да, все вы сначала овечками прикидываетесь, – собрал на носу веснушки всезнающий Ник и, распахнув зубы до отказа, выхватил из бумажника платиновый «Американ Экспресс». – Кутим?

– Ещё как! – тут же раздухарилась и Власта, рванув из сумочки такой же…

А у меня еле набралось пятьдесят центов.

***

В местных ресторанах я ещё не была, как ни стыдно это признать. До замужества я питалась в университетском кафетерии, а после – несколько раз побывала в фастфудах и в так называемых «буфетах»: это когда за семь-восемь долларов можно есть всё до отвала. Только с собой ничего нельзя забирать. А на месте – сиди и лопай хоть до закрытия – никто слова не скажет. Наоборот, официанты ходят и бесплатно подливают кофе. Или воды со льдом.

Удивляло, что никто не засиживается: поели – и побежали дальше. У пиндосов еда не проблема – всегда есть, чем набить брюхо. Это на нашей родине обилие еды за малые деньги никак не вписывалось в планы пищевиков. Здесь же, среди россыпи дешёвых лобстеров и куриных окорочков был сущий Эдем. Только к яблокам – розовощёким и крупным, покрытым нежным, но толстым слоем воска, лучше было не прикасаться.

Итак, мы решили начать с ресторана; посовещавшись, мои друзья выбрали монгольский…

– Сначала подкрепимся, – пояснила Власта, небрежно кивнув официанту с раскосыми глазами, встретившему нас на входе широкой улыбкой. Зубы в этой стране скалили по любому поводу, даже просто встретившись глазами. Он повёл нас к большому, под красный гранит, столу, в центре которого располагалась газовая жаровня, на открытом огне которой, как позже выяснилось, посетители сами жарили себе овощи и мясо, нарезанное прозрачными пластинами и завёрнутое наподобие раковин мидий. Чуть позже не менее раскосая, но с неожиданно белой, будто фарфор, кожей, монголка привезла тележку, уставленную бесчисленными мисочками, тарелочками, блюдцами и розетками со всевозможными соусами, подливами, специями и травами непонятного мне назначения. Они выглядели, будто райский сад с различной величины озёрами и болотцами. Я даже посмотрела, не осталось ли в тележке ещё и крохотных уток, которым полагалось бы плавать в этих водоёмах. Но нет, вместо них на огромном блюде румянились крупные, с детскую ладонь, креветки. Или, может, их называют в этих местах иначе – океан всё-таки. Какое отношение к монгольским степям имели эти продукты, я не поняла.

Ещё большее замешательство вызвал у меня счёт: двадцать четыре доллара и пять центов. Это на троих-то!

– Тут жить можно! – обрадовалась я, даже не прислушиваясь к болтовне друзей, которые уже обсуждали, какую машину мне лучше выбрать.

– Лучше всего – гибрид с электродвигателем, – убеждала прагматичная Власта. – Гибрид, в конце концов, обойдётся дешевле, с такими ценами на бензин. И габариты у него меньше, легко будет вписаться на любом паркинге. «Мерседес»? А что в нём хорошего, кроме названия? С автосервиса вылезать не будешь. Корейский «Хёндэ»? Ну, на «Хёндэ» Принц точно не клюнет. Принц на «Хёндэ» даже не глянет.

Ник выразил недоумение: на кой мужику глядеть, на какой машине ездит понравившаяся ему девушка? Ни один нормальный мужчина не сортирует избранниц по маркам их машин.

А мне было всё равно. Отяжелев от вкусной и обильной пищи, я не хотела ни о чём думать. Да и делить шкуру неубитого медведя смысла не было. Тем более что путь наш лежал в казино – настоящий ночной клуб-казино «Emerald Quinn» – «Изумрудная Королева». И на поклон к ней стекался чуть ли не весь город, оторваться после насыщенной рабочей недели.

Её Величество размещались на расцвеченном флагами и огнями белоснежном судне, пришвартованном к одному из частных пирсов. Судно слегка покачивалось в прибое, оглашая всё вокруг громкой музыкой и взрывами смеха. Думаю, пляжу с его жёлтым песком и белой галькой такое соседство было не по вкусу – он как бы намеренно отодвинулся от шума, нарушавшего его тихую сосредоточенность. Ведь у ночных пляжей, в отличие от ночных клубов, всегда есть собственная, полная шёпотов и тайн, скрытая жизнь. Она и сейчас как ртуть мелькала в лунной дорожке и фосфоресцируя, рассыпалась. И нельзя было понять, чем же она дышит.

***

В казино мы проиграли кучу денег. И кучу выиграли! Обналичив выигранные жетоны, мы перепробовали почти все коктейли. Я остановилась на самоизобретённом «Кровавом Санрайзе»: смеси привычной «Кровавой Мэри» с «Текилой Санрайз». Кроме меня, это пить не мог никто, отчего не было опасности, что, пока я танцую, кто-нибудь присосётся к моему бокалу.

Мы по обычаю чокались бокалами с весёлыми людьми, то и дело подходившими к нашему столику. И с нами вместе чокался худощавый, основательно расположившийся рядом блондин. У него было странное имя: Зэк. С правой стороны его лица землисто проглядывало большое родимое пятно. Зэк, как он нам признался, сейчас безработный и любит зайти сюда поиграть – попытать фортуну. По-русски проще сказать – попытать фарт, но по-пиндосски «фарт» означает совсем не удачу, а (как бы это культурнее)  выброс газообразных продуктов жизнедеятельности кишечника. Видимо, как раз сегодня Зэку фартило, потому что он то и дело приносил новые порции пива, пытаясь всех угощать. Везде гремела музыка и звякали фужеры, и создавалось удивительное чувство близости со всеми, хотя я понимала, что это иллюзия и всем на меня также глубоко наплевать, как и мне на них – вот сейчас мы здесь, мы – рядом, а потом все как один сядут в свои автомобили и укатят кто куда…

И всё равно стены, которые сдавливали меня, как бы раздвинулись. А может, вообще разрушились, и я, недавно всего лишь пленница собственной нерешительности, вдруг обрела свободу и теперь могу погрузиться в радость и жить, как хочется. Это проступало в каждом жесте окружающих меня людей. Даже у меченого родимым пятном безработного Зэка.

– Это к удаче, – потирал он пятно на щеке и смеялся. – На счастье!

– И много счастья было?

– Счастья? Мно-о-о-о-го… Я ведь моряк. Плывёшь себе в этом серо-голубом никуда, – он кивнул на окно, за которым таилась темень, слегка разбавленная большой жёлтой луной. – Звёзды вверху, звёзды внизу. А ты между ними. Плывёшь, плывёшь... А потом – р-раз. Порт. И – счастье!

Недавняя я растворялась в насыщенности пахнущего океаном и магнолиями разноцветного сегодня.

– Сегодня вот вас встретил, – серьёзно сообщил моряк, глядя мне в глаза. – Счастье. Разве нет? – и он повернулся к притихшему Нику.

– Йес! – согласно тряхнул головой тот и с готовностью распахнул в улыбке рот. – Гуд лак!

А я вдруг испытала подсознательную потребность убедиться, что всё это действительно происходит. Наяву, а не во сне. Или и сон, и явь – всё это стало сейчас одним целым. Наверное, в ночной жизни приморского городка, за тридевять земель от моего настоящего дома, пульсация новой жизни особенно ощутима: даже мои друзья – Ник и Власта – на меня смотрели понимающе и подбадривающе…

Краем глаза я заметила, что сверкающий крупными зубами клавиш рояль, наконец, освободился. До этого к полному восторгу Власты за ним наяривал темнокожий. Я встала... Нет, не встала, потому что оказалась будто накрепко привязана  к барному стулу. И хоть голова моя была ясна и свежа, как никогда, тело меня совершенно не слушалось, Оно отказывалось подчиняться приказам. Оно не хотело двигаться с места – и всё тут!

– Это всё «Санрайз», – смеялся Зэк. – Текила и сок. Мексиканская водка с апельсиновым соком, – повторял он, помогая мне добраться до рояля, – так бывает: голова свежая, а ноги – не ходят! Это пройдёт скоро. Ничего. А если текилу закусить лимоном или подсолить – утром даже голова не  болит. Текила – вещь классная! – смеялся он, смеялись Власта с Ником. И те, кто нас видел, тоже смеялись. И смех этот был чист и доброжелателен.

И вот, я ударила по клавишам. И изумилась: пальцы мои, столько времени не прикасавшиеся к инструменту, ничуть не задеревенели. Им не повредила даже торговля на холодном рыночном ветру. Пальцы порхали над белыми и чёрными прямоугольниками легко и свободно, будто птицы, наконец выкормившие птенцов.

Мощные звуки заполнили всё вокруг. Они то взмывали вверх, пробиваясь сквозь пластик потолка к самым звёздам, то распространялись вширь и через пространственные порталы уходили куда-то дальше, в четвёртое измерение. И таяли там, превращаясь в крохотных, прозрачных как иллюзия светлячков. А то вдруг снова накатывали – уже как пьянящая страсть, как сжигающая себя необузданность, через мгновенье, рассыпаясь кружевной пеной. И качали, и баюкали в гамаке океанского прибоя шорохом чешуйчатого хвоста уходящей волны… Кофейные, смуглые, белые лица – все словно замерли в этих звуках, как если бы кто-то скомандовал всем вдруг – «замри». И только вздохи стихии за окном повторяли вздохи педалей под моими ногами…

– Я и говорю – счастье, – когда я вернулась, серьёзно повторил моряк и спросил:

– Вы здесь часто бываете?

– Впервые. Я – впервые, – поправилась я. – Мои друзья, наверное, бывали. А я – впервые.

– Приходите ещё. Я хочу вам кое-что подарить. На память. Но сейчас у меня этого с собой нет. Я теперь сюда часто хожу – корабль всё-таки.

– Придём, – уже в спину ему пообещала за меня Власта, тоже серьёзно. А я подняла брошенную им на стол монетку. На счастье. Гуд лак. Потому что мне захотелось оставить себе от этой ночи что-то вещественное. Чтобы утром не казалось, что это был просто сон. Сейчас, когда стрелки близились к полуночи, сказочная карета вот-вот могла превратиться в тыкву, как это чаще всего и бывает в реальной жизни.

– Искупнёмся и поедем, – успокоила меня Власта с одобрения готового на любые авантюры Ника. Ему совсем недавно исполнился двадцать один – и теперь он вовсю спешил приобщиться к взрослой жизни. Наша компания его вполне устраивала.

– Ну да, пляж ведь, – сказал он и отправился расплачиваться: заслушавшись Дебюсси, бармен начисто забыл про счёт.

На пляже разравнивал граблями песок и гальку мускулистый парень эбенового цвета. Когда Власта, сбежав по трапу, попыталась стянуть с себя футболку, он покачал головой и запрещающе перекрестил руки, мол, нельзя, мэм, не положено. Мы с Ником остановились, Власта всё ещё препиралась в надежде уломать строгого смотрителя. Но уломать темнокожего парня нашему психологу не удалось. Он охранял покой пляжа свято, как если бы это был покой его брата.

Ну, а Ник всё равно плюхнулся в воду, только чуть дальше от того места.

***

И вот я уже стою перед дверью и не понимаю, что же всё-таки я скажу Джиму и как поведу себя. Как-то так устроен человеческий мозг: он буксует, он не способен напрячься в вещах, которые ему нужно постичь самостоятельно. Более того, он каким-то образом, совершенно автоматически начинает жевать ненужную белиберду, которая уже расфасована кем-то по отдельным пакетикам с бирочками и ярлычками на все случаи жизни. Ему почему-то страшно и муторно принимать самостоятельные решения, и ориентируется он чаще всего на кого-то другого. Хотя тот, другой, в его шкуре не был и никогда не будет. Хотя бы потому, что у него есть своя. И с ней тоже проблемы.

Короче, я, как страус, спрятала голову в песок. Ведь за весь вечер на глаза мне не попался ни один предмет из недавней, ещё вчерашней моей жизни, ни одного лица из знакомых  мне лиц  и ни одного слова не прозвучало, которое бы вернуло  меня  назад, в этот сумрачный дом, полный условностей и самолюбивых фанаберий. И вот я снова вступала в этот постылый дом, как на плаху. Казалось, словно только что бывшая мной я вдруг оставила меня, не пошла дальше порога этого дома, и тоже я, но уже другая, тихо, почти неслышно скользнула в дверь. Власта осталась в машине, чтобы, если надо, прийти на помощь.

Внутри всё было по-прежнему: снова миг жизни без завтра и вчера, как заевшая патефонная пластинка из музыкального музея. Навстречу кинулся Сиенна и, водрузив мне на плечи тяжёлые лапы, радостно забил хвостом. Он, вероятно, решил, что теперь всё будет хорошо, и я больше не уйду. А может, пёс пытался донести мне свою собачью истину, что дома всегда лучше. Чтобы убедить меня, он начал играть с собственным хвостом, пытаясь ухватить рыжую метёлку зубами.

«Собаки как люди, тоже играют в игры», – подумала я, уже отгородившись от недавнего тяжёлым бархатным занавесом. Казалось странным, что так легко и быстро сменились декорации внутри меня, в то время как снаружи всё осталось по-прежнему. Гостиная была всё так же не убрана, яблоки всё так же валялись по углам, и всё тот же бутыль лежал на боку под столом. Из полуоткрытой Джимовой двери слышалась гитара. Похоже, Джим не очень-то и переживает из-за нашей стычки. Всё-таки, может и правда, виновата во всём я сама?

С наигранной беззаботностью заглянула я в его спальню. Сумеречно и пусто. И – идеальный порядок. Джима нет. Только внутри стереосистемы у кровати кто-то опять громко ударил по гитарным струнам и забренчал аргентинскую милонгу. И я опомнилась. Время – почти полночь, а Джима нет дома. Где он? И почему? Тут же всплыла моя собственная обида. Ведь это он, а не я устроил из дома крепость. Ведь это он, а не я, оплатил тысячный счет за диадему какому-то «прототипу». Он, а не я ездит на спортивном «Понтиаке». И он, а не я останется в выигрыше, если мы разведёмся. Потому что по контракту этот дом его, а не мой. И живу я здесь на птичьих, можно сказать, правах.

Я вспомнила, что Власта всё ещё ждёт моего сигнала. «Власта, подожди. Я – сейчас!»

***

Я люблю американские ночи. Они полыхают таким каскадом огней, что кажется: это не город по сторонам фривея, а гигантские диадемы, украшающие его бетонную голову. Люблю эти дурманные запахи призрачно полыхающих магнолий по склонам. И скорость люблю, когда машина мчит так, что кажется: ты в салоне Боинга, а не автомобиля.

Но Джимов офис располагался совсем близко, и не было нужды жечь бензин. Мы припарковались за углом, скрытым цветущей азалией, и я осторожно пошла к полуосвещенному входу. До полуночи здание обычно не запиралось. В холле – пусто. Лишь откуда-то из глубины доносился замысловатый свист, принятый мной поначалу за свист электрического чайника. У нас в студенческой общаге я слышала такое не раз: обязательно кто-то забывал собственное намерение почаёвничать, переключаясь на что-то покрепче в ущерб коллективной собственности. И тогда чайник выходил из себя, плюясь и взвизгивая до тех самых пор, пока свисток не выхаркивался.

Оглядываясь и поминутно пугаясь, я тихонько, почти на цыпочках, пробралась к офису Джима. Это оттуда нёсся загадочный свист. Нет, свистел не чайник. Чайника там вообще не было. Зато в мокрой луже на рабочем столе, являя собой собирательный образ пьяницы, теперь и у хазбенда, как недавно у меня, возлежала бутылка. Но уже джина. А в удобном кресле, раскинувшись, совсем как дома, громко храпел сам Джим. Его лицо было запрокинуто, рот раскрыт, всегда аккуратно уложенные волосы торчали во все стороны, а неряшливо ослабленный на шее галстук-селёдка открывал взору распахнутую выбритую грудь.

В свете, проникавшем сквозь несомкнутые жалюзи, я увидела его залитые чем-то кремовые брюки, грязные ботинки, и возле одного из них – увесистый, жёлтой кожи бумажник. Джим купил его в день нашей «свадьбы», в память о новом этапе собственной жизни. Мне же в тот знаменательный день он не купил даже цветка. Чуть позже, когда я пробовала заикнуться об этом, он коротко отвечал: «В Америке именно невесты оплачивают свадьбу и покупают себе цветы». Ещё позже он стал отвечать ещё короче: «Цветы стоят денег»…

Я открыла бумажник: сто долларов, три кредитки и две дебет карты. Самое же захватывающее было то, что я знала Джимов пин-код. Он был одинаков на всех его картах: 1228 – двадцать восьмое декабря – дата развода с первой женой. В прошлом году именно в этот день он чинно отметил свою новообретённую свободу, в честь которой повёл меня в очередной невкусный буфет.

Недолго думая, я выхватила карточки и, кинув бумажник с соткой обратно, выскочила из офиса. Сердце моё грохотало в грудной клетке и, казалось, вот-вот пробьет её. А завораживающие ритмы в моей голове уже сложились в мамбу, и гремела она как фейерверк. Фейерверк в честь моего решения.

Человек хочет счастья. Любое своё действие он проворачивает с мыслью: хочу! Хочу счастья. А представляется оно как в одушевлённом, так и неодушевлённом имени существительном. Или даже в абстрактном понятии, вообще пока не принявшем какую-либо форму. Ни один из нас не собирается ввергать себя в круговерть проблем, но в итоге, если взглянуть со стороны – всё наоборот: никакого счастья человек не добивается. Он проигрывается в карты, курит, спивается или просто гонится за каким-нибудь журавлём в небе, в то время как синица в его руке, устав ждать, улетает куда-нибудь за моря-океаны в тридесятое царство. И тогда человек начинает биться как в падучей: пач-чему, ну, пач-ч-чему и синица от меня улетела. А ведь я так к ней привык…

– Жми! – громким шёпотом скомандовала я Власте, и она, ни о чём не спрашивая, нажала на газ.

***

Странный народ – пиндосы. Они так рано укладываются спать, что непонятно, кем же заполнены дискотеки и ночные клубы. Ведь сказать, что там пусто, судя по той же «Изумрудной королеве», нельзя. Наоборот, желающих порезвиться – навалом! И прибывают они примерно в это время – сейчас на часах 23:40. А вокруг – ни души. И в домах огни пригашены. И машины редки.

– Так куда? – снижая скорость, поинтересовалась, наконец, Власта. – Мы катаемся или как?

Я не сразу ответила, занятая своими мыслями. До полуночи я успею снять деньги хотя бы с нескольких карт: если лимит – пятьсот долларов в день, то хотя бы полторы тысячи. После полуночи – с началом нового календарного дня – ещё столько же... А если успею снять со всех пяти…

– Где тут банкомат?

– Как скажешь, босс, – подмигнула мне Власта и через минуту затормозила. Банкомат смотрел прямо на меня.

«Хорошо, что мы отъехали подальше», – подумала я, почему-то нисколько не стесняясь своего решения. Ну, не то, что я очень бы  нахомутала, потеряв синицу в образе хазбенда, но я собралась совершить настоящее преступление, караемое кодексом. Не знаю, как местным уголовным – всё-таки я была официальной женой и имела право на его кошелёк. Но по этическим, именно этическим нормам это было, безусловно, недопустимо. И если Бог существует, он наверняка влепит мне единицу. А мотивация была всё та же – хочу! Хочу машину!

Накинув на голову капюшон, я пошла к банкомату. Власта смотрела на меня во все глаза. Наверное, она не ожидала от меня такой прыти. Я и сама дивилась себе, хотя, впрочем, это меня совсем не останавливало. С восторгом подсчитав выданное первым банкоматом, мы с Властой начали последовательно объезжать остальные. Все они услужливо шелестели банкнотами. К половине первого у меня уже было не три-четыре, как я надеялась, а почти тринадцать тысяч: на моё счастье, некоторые банки не успевали зарегистрировать снятие денег и отдавали их ещё раз! А на одной из карт вообще не было лимита. Власта предупредила, что банк мог зафиксировать номера банкнот, потому завтра же она обменяет эти купюры на другие – она знает, где и у кого, а эти уедут в Африку. С тайным облегчением я сунула ей в бардачок всю пачку.

– А ты ничего, – удивленно проговорила она, когда мы вернулись к Джимову дому. И с гордостью заключила: – Моя школа!

Дома по-прежнему никого не было – ступени и дверь терялись во тьме. Теперь мы с Джимом были квиты. Ему – диадема и «прототип», мне – машина.

– Новую тачку будешь держать у меня, чтоб шизоид не догадался, – сказала Власта, и я подивилась её трезвому уму. Мне бы и в голову это не пришло.

Я бухнулась в постель и, как это ни странно, тут же уснула. Под полудетский перестук палочек маримбы из Джимовой стереосистемы. Надо бы выключить, подумала я сквозь сон и – тут же забылась.

***

Мне снился даунтаун в огнях. Банкоматы, как пацаны сигаретками, плевались банкнотами. И аспидного цвета туча, которую рвал на куски сырой ветер. Из неё сыпались розовые, покрытые воском яблоки. Есть их не стоило…

Джим в этом доме был как Алеф. Как точка в пространстве, из которой исходит всё. По крайней мере, именно это я почувствовала, когда утром, не разлепив глаза, услышала раздражённый стук кастрюль на кухне. Хазбенд явно в сердцах грохотал чем-то и вполголоса проклинал всех и вся. Одновременно он названивал куда-то и о чём-то договаривался. Между этими звонками он резко и отрывисто отвечал на параллельные звонки, причём касались они меня. О чём именно шла речь, я не разобрала, но внутренне сжалась, потому что знала причину. Хоть и тешила себя надеждой, что ошибаюсь. В стереосистеме тем временем занудно пилили скрипку.

– Что-то произошло? – спросила я хазбенда, остановившись в проёме арки, отделявшей кухню от столовой.

Наши спальни и кабинет вливались в систему коридоров так, что миновать эту помпезную, с камином, канделябрами и массивным овальным столом комнату было невозможно. Мои намерения были невинны: узнать причину Джимова буйства и предугадать его дальнейшие действия. Теплилась надежда, что всё как-то обойдётся. Ведь нас с Властой никто не видел, а кредитки из незапертого офисного здания мог свистнуть кто угодно. Если, конечно, Джим уже обнаружил пропажу. Но я надеялась, что ещё нет.

– Произошло, – нависнув над массивной пароваркой, хмуро ответил мой одетый в розовую пижаму муж. – Сама знаешь, – добавил он, и в тоне его голоса проявилось всё то, что прежде тщательно маскировалось.

Я проигнорировала выпад и как можно слаще проворковала:

– Расскажи же мне, дорогой.

Он отчуждённо посмотрел на меня и отчеканил:

– Сейчас здесь будет полиция, и ты сама ей всё расскажешь. И покажешь. Воровка!

– Я не в курсе твоих проблем, Джим, поэтому твоя полиция не имеет ко мне отношения. А вот ты, дорогой, потрудись объяснить, где ты был всю ночь после того, как укатил из «Лофта» со своим «прототипом» и бриллиантовой диадемой? За какие такие шиши ты делаешь своим любовникам такие подарки? У тебя же «таксы-таксы». И моргидж, – язвительно ввернула я, наблюдая, как лицо хазбенда сначала краснеет, потом бледнеет и в итоге принимает то беспомощное выражение, какое бывает у застигнутых возле родительского сейфа детей.

Джим смотрел на меня во все глаза.

– Ты в своём уме? – выдавил он. В голосе его прозвучала растерянная и невнятная детская угроза. Почувствовав себя на верном пути, я понеслась дальше.

– Ты сам хотел всё это услышать. Сам! Я не собиралась озвучивать твои выкрутасы. Я о них знаю давно. И если теперь у тебя возникли проблемы, я рада. Может, это тебя чему-нибудь научит. Тоже мне, гений! Не гений ты, а гей! Твои картины – бред сумасшедшего! Ты сам – полная бездарь!

Пожалуй, последнее не стоило бы произносить, но «Остапа несло».

– Тебя в психушку надо сдать! – услышала я свой голос уже как бы со стороны, потому что в этот миг Джим молча обхватил мою шею ладонями.

Так душат киношные маньяки – молча и неумолимо. Я подавилась и в последних проблесках лишённого кислорода сознания замахала руками. И не зря: они нащупали спасение. Накануне я гладила брюки, и вот, наткнувшись рукой на так и оставшийся на столике утюг, я схватила его и изо всех сил врезала доморощенному маньяку по ноге. Он тут же отпустил меня. В один скок я оказалась в ванной, где тоже был телефон, и, задыхаясь, набрала 911.

– Скорее! Муж меня убивает! – прохрипела я.

– Машина выехала, ожидайте! – даже не спросив адреса, ответил оператор 911. Впопыхах я забыла, что полиция здесь мгновенно определяет адрес по номеру телефона.

Воодушевлённая оператором и вооружённая всё тем же утюгом, я увидела себя со стороны и вдруг поняла: та, вторая я, которую я ещё совсем мало знала, уже взяла поводья в собственные руки. Но поводья – это ещё полдела. Я прислушалась к тишине за дверью и отперла защёлку.

– Русский варвар! – тут же заорал в столовой Джим. – Гражданка дохлой страны! Не смей в моём доме…

Он не успел договорить. Если бы он не произнёс эти слова, может, всё бы на том и закончилось. Но он их произнёс. И я запустила в него утюгом. Он увернулся. Раздался хруст стекла, в балконной двери образовалась крупная паучья сеть, совсем как на картине, что висела над диваном в прихожей.

– А ты – гражданин сдыхающей страны! Расист! Женоненавистник! – громко выкрикнула я… и увидела на пороге двух розовощёких полисвуменов. В рациях, дубинках и, наверное, кольтах. Может, это были и не кольты, в оружии я не разбираюсь.

– Что происходит, мэм? – встав между мной и моим обидчиком, спросила первая. Вторая спокойно разложила на столе бумаги.

– Она разбила окно! Она украла мои кредитки! – тыча в меня пальцем, мстительно ухмылялся Джим. Полис-дама взглянула на меня и подняла брови:

– Вот как? И эта женщина вам незнакома?

– Да, как оказалось, совершенно незнакома!

Теперь пришло моё время мстительно ухмыляться. Я молча вытащила из кармана ай-ди и сунула полицейской.

– Простите! – поднялись её глаза ещё выше. – Но тут указано, что она живёт по этому адресу! Кто же тогда вы и что вы делаете в её доме? – повернулась она к Джиму всем своим массивным корпусом.

– Это-это мой дом! – заверещал он и быстро выудил из пижамного кармана своё ай-ди.

– Ничего не понимаю! – почесала она голову. – Почему у вас одна фамилия? Вы родственники?

– Я его жена! – торжественно отчеканила я. – А факт ложного показания того, что он со мной незнаком, прошу занести в протокол!

Вторая тут же послушно вписала мои слова в рапорт.

– Она мне не жена! – ненавидяще прошипел Джим. – Она – русский варвар. Она ненавидит Америку так же, как Усама бен Ладен. Я не мог жениться на враге и террористе!

Я молча указала на стенку, где в рамочке всё ещё висело свидетельство о браке. Полицейская внимательно прочитала его, покачала головой и занесла в рапорт и это наблюдение.

– Но она украла мои кредитки! – не сдавался Джим.

– Сэр, если вы не перестанете вопить, я надену на вас наручники! – спокойно ответила полис-дама. – Человек не может украсть то, что принадлежит ему по закону, а, как вы знаете, в нашем штате всё, что принадлежит мужу, принадлежит и жене. Вы не знаете законов своего штата?

Джим позеленел. Я, почувствовав себя на коне, решила довести дело до конца: то есть, довести Джима до ручки, вернее, до наручников – чтобы он ещё раз завопил и оказался в них!

– Внесите в протокол: он пытался меня убить, он меня душил! – указала я на свою шею. И сделала это зря: взглянув в наддверное зеркало, я увидела, что на ней нет никаких следов – ещё ничего не проступило. Я поняла, что проиграла: Джим, видимо, забывший до того о своей ране, тут же поднял брючину и продемонстрировал красный след, оставленный тупым концом утюга. Сам утюг валялся тут же, среди осколков стекла.

На этом разговор был окончен. Полис-дамы, защёлкнув на моих запястьях стальные браслеты, предложили Джиму заполнить бумаги о применённой к нему жестокости, что он с удовольствием и проделал. Я бросилась было к нему, но полицейские дамы решительно оборвали мой порыв.