Текст книги "Рагу из дуреп"

Автор книги: Галина Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Став трибуной иного Бога,

вспоминай о нас – детях смога

и пропитанных серой вод, –

надкусивших зелёный плод

то ли яблока, то ли груши...

Не умевших друг друга слушать

и любивших с ножа – еду...

Евгения Красноярова,

«Тайна, скрытая в нашем Имени...»

АДАМОВО ЯБЛОКО

Кусочек оного плода, застрявший у него в горле, по сей день именуется адамовым яблоком.

                          Людмила  Шарга.

И вот я – в Америке! И вовсе не собиралась уезжать я в эту страну. Просто подвернулась оказия: мне предложили рвануть туда с желанной для многих целью повышения квалификации. Повышали-то её торговые работники, в число которых я не входила, но шанс увидеть заокеанский рай подвалил вовремя: бандитские разборки на улицах и передел госсобственности уже утомили, а страсть к познанию огромного, сверкающего, как рождественская ёлка, мира взлетела на самый  пик. И с помощью кое-каких знакомств я закосила под студентствующую торговку. Тем более что  всё новое, начиная, к примеру, с первого леденца-петушка в шелестящей обёртке – соблазн не намного меньший, чем в своё время яблоко для Адама.

...А он встретился мне в самые же первые дни – хэллоуинские. Я ещё не вполне обустроилась в своей небольшой комнатке: девственно-белые стены и потолок, с которого сияла невиданная мной ранее галогеновая лампа. И широченная, как взлётная полоса, кровать, вызвавшая во мне недоумение своей беспредельностью и необъятностью. На крохотной кухоньке – электрическая плитка, широкий как шкаф холодильник и микроволновка, вселявшая подсознательный страх.

...Он выделялся среди других – тёмно-шоколадных, желтовато-узкоглазых, разбойно-рыжих и прочих разномастных посетителей хэллоуинского маскарада, где возраст ограничений не имел. Более того, приоритет отдавался парам от пятидесяти и выше. Им и кофе, и, случалось, коктейли (по-английски – «дринки») за счёт заведения преподносили хорошенькие мулатки в белых передничках. Молодых посетителей – от двадцати до тридцати лет – было не больше трети зала. Уже потом я узнала, что в «злачные места» пиндосы пускают только тех, кто достиг двадцати одного года. Хотя громадному чернокожему секьюрити на входе это нисколько не мешало изучать ай-ди – удостоверения личности – даже тех, кому было за восемьдесят. К моему изумлению, их тут было – что мотыльков летом. Бойкие старушки в полумасках с не менее бойкими своими бойфрендами проводили оставшееся им время с нескрываемым наслаждением.

...Он возник возле меня внезапно, как с неба упал, и его широкополая, прямо киношная шляпа хэллоуинского ковбоя показалась мне ореолом, нимбом – так загадочно её светлый овал обрамлял его смуглый лоб.

– Джим, – представился он, и королевским жестом человека, до сих пор не знавшего ни в чём отказа, повёл меня на середину зала.

Я не помню ничего из того, что он говорил, не скажу ни слова из того, что ему отвечала – словно какая-то невероятная химическая реакция включилась во мне... И уже через короткое время, скрепив узы Гименея печатями и подписями уважаемых лиц мэрии, из гражданки Аникиной я стала миссис Смит. О, если бы я знала, что последует из этой слепой веры в сказку!

****

Что такое счастье? Богатство? Карьера? Любовь? Почему люди, зная, что надо всегда поступать себе во благо, норовят обязательно сделать наоборот? Казалось бы, так просто: даже рыжий Сиенна, забравшись в Джимов дом (за который ему, как собаке, платить-то не приходилось) выбирал себе местечко поудобнее, чтобы и хозяев держать в поле зрения и входную дверь, откуда могла бы прийти опасность. Он клал мохнатую морду на лапы и зорко следил за всеми передвижениями в доме. Но то Сиенна, он – золотистый ретривер, а это мы – люди. А человек, как известно, сам кузнец своего несчастья. В отличие от животных, ему  часто отказывают мозги.

Первое, что сделала я: повесила свидетельство о браке в самом видном углу своего нового дома. Первое, что сделал он: составил брачный контракт, в котором указал, что его дом – это только его дом. Располагался дом в тихом районе, возле парка и озера. Не очень большой, по здешним меркам, но и не маленький, потому что кроме первого этажа, из которого, впрочем, дом и состоял, был ещё так называемый цокольный, для хозяйственных, как я поняла, нужд. Там стояла стиральная машина с сушкой и белыми пластиковыми корзинами, куда мой хазбенд («муж» по-русски) каждый вечер сбрасывал свои футболки, сорочки и носки. Там же находилась вся бытовая химия и техника: коробка аэрозолей, два пылесоса, цветные тазы и вёдра, что-то похожее на швабры и другие, не сразу разгаданные мной приспособления для поддержания Чистоты.

Да, именно так: Чистота с большой буквы. Это понятие вместило в моей новой жизни так много, что в малый шрифт оно теперь просто не укладывалось. У себя на родине я привыкла: ополоснула лицо, провела пару раз зубной щёткой во рту, нос припудрила, губы мазнула – и готово. Что касается влажной уборки, она происходила так же, между делом, и не занимала в моей жизни большого места. Потому что куда больше времени уходило на работу, на чтение и учёбу, на девичники в студенческом общежитии и развлечения где-нибудь в «Палладиуме». Гигиена как таковая была понятием несущественным, или вернее, не настолько существенным, чтобы из-за неё у меня когда-либо возникали тёрки. Ну, разве кто из пацанов забрасывал пару своих носков с просьбой срочно постирать, а я торопилась на дискотеку.

– Такое возможно только в дикарской стране, – свысока заметил Джим, прикидывая, долго ли ещё ему придётся меня слушать. Я как раз готовила ко сну постель: натягивала на углы пухлого матраца невесомо-тонкую шёлковую простыню, то и дело норовящую спорхнуть к моим ногам. Потому – очередной вопрос хазбенда «как это: забросить грязные носки в комнату девушек?» – показался мне несущественным. Я промолчала и, пощёлкав выключателями, нырнула под кисейный балдахин. Великолепная кровать в восточном стиле манила призывом. Эту шикарную вещь посоветовала взять моя лучшая (и единственная) подруга Власта. И не просто посоветовала, а сама и взяла: кровать стала её свадебным подарком.

– Человек проводит в кровати большую часть жизни, – убеждала она, с восторгом поглядывая на образец, выставленный в торговом зале. – А женщине такая кровать просто необходима. Она в ней будет чувствовать себя сказочной пери.

– Пери, – обратился ко мне Джим, игнорируя моё настоящее имя Параскева: я как-то упомянула, что означает оно «пятница», после чего имя это тут же стало для него… исламским – то есть, неблагозвучным. К тому же, в середине мерещилось ему слово rascal – «плутишка». И Джим наотрез отказался именовать меня Параскевой. Родители же выбрали мне имя с надеждой заложить в мою судьбу важную программу: Святая Параскева считалась покровительницей путешественников, а родители всю жизнь мечтали поехать вокруг света. Правда, при Советах такое было почти невозможно по причинам политическим, а после стало недосягаемым в силу материальных.

– Пери, почему от тебя пахнет женщиной? – не успев забраться в постель, поинтересовался супруг и, к моему изумлению, откатился на другой край необъятного ложа. – Я не усну!

Я замерла. Через минуту тягостного молчания он рывком сел на противоположном краю, раздражённо стянул на себя простыню и занавесил ею нос.

– Это невозможно!

Я ощутила неловкость. В розоватом свете ночника искажённая тень Джима нависла  надо мной как угрожающий оборваться  карниз.

– Это… – Джим не нашёл подходящего сравнения  и грозно взглянул на меня,  как бы давая понять: здесь, в фантастически-высокой цивилизации, которая держит в пальцах нити от судеб мира, такое несерьёзное отношение к гигиене абсолютно вне закона. Он снова потянул воздух и брезгливо скривился.

– Ты не должна пахнуть ничем. Ничем, – повторил он назидательно. – Тем более женщиной.

И прорубив ладонью между нами границу, презрительно отчеканил:

– Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за твоих варварских повадок!

Ну вот, подумала я, в каждой избушке – свои погремушки! Одна сокурсница-иранка рассказывала, что у них до сих пор мужчины и женщины даже на лыжах катаются по разным склонам гор, и до сих пор женщина ни в чём не перечит мужу на людях. Но то восток, а тут – цивилизованная страна, где женщины рулят не хуже мужчин. Отчего же вместо нежных слов и поцелуев этот отчуждённый тон?

– Джим, я только десять минут назад вышла из ванной, – попробовала я защититься, принюхиваясь к самой себе – никаких запахов, разве что лёгкий аромат шампуня.

– Повторяю, от тебя не должно пахнуть ничем натуральным! Это стыдно.

Его голос стал напоминать скрип мерно раскачивающихся качелей, сходство с которыми усиливала колышущаяся на пологе кровати Джимова тень. Живые интонации с каждым словом исчезали из его голоса, а сам Джим вместе со своей тенью, вероятно, для пущей убедительности на каждом слове как бы вколачивал гвозди в мою голову. «Тюк – это позорно! Тюк – это отвратительно!»

– Никогда больше не огорчай меня подобным образом, – повторял Джим деревянным, не допускающим возражений тоном. – Никогда. Слышишь, хан?

Я прыснула. Этот «хан» (сокращение от «honey») был самым ласковым из пиндосских словечек, что-то типа их же «бэби» или нашего «дорогая». Буквально же оно переводится как «мёд», и всегда, когда Джим меня так называл, я представляла себя или ложкой дёгтя в огромном деревянном жбане мёда или ханом в атласных подушках, из-за чего никогда не могла удержаться от смеха. Засмеялась я и сейчас, чуть не выдав всё, что  по этому поводу вертелось у меня на языке. Про то, что, боясь назвать меня «пятницей», Джим называл меня ханом! И про тегеранско-афганские традиции, и вообще, кстати, про гендерные искажения, которые ведут к нарушению взаимопонимания полов – наткнулась на днях в инете на чьё-то дипломное исследование по этой теме. Но исхитрилась сдержаться: всё же первая ночь с любимым человеком в первом в моей жизни собственном доме в новой для меня стране…

– Джим, ты забыл: я и в самом деле женщина! – попробовала я разрядить обстановку и слегка подвинулась в его сторону.

– Женщина не должна пахнуть, – взъелся он опять. – Человек вообще не должен ничем пахнуть, это стыдно, – и, аккуратно ухватив подушку за ухо, без тени сомнения двинулся к двери.

– Я не могу спать  в газовой камере, – буркнул он на прощанье. – У меня аллергия. И вообще, я не засну на этой чудовищной кровати! – Раздался щелчок замка и в кабинете заклацало: Джим топтал кнопки клавиатуры.

До утра я осталась одна на широченном ложе под сказочным балдахином, которому впору прикрывать утехи гаремной красавицы. Увы, наша первая из возможных тысячи и одной ночи не задалась. Утром снова щёлкнул замок, теперь уже входной двери – Джим ушёл на работу.

Так началась семейная жизнь.

***

Что если бы тогда, в самом начале, я не приняла условия этой игры, называемой браком? По сути, это ролевая игра, которая диктуется именно ролью, а не личностью как таковой. Ведь мы влюбляемся, сходимся и живём с одной какой-то, более близкой нам частичкой друг друга. В то время как остальные остаются где-то в глубине, неразличимые до самого финала. То-то в Талмуде: «Мы видим вещи не такими, какие они есть, а такими, какие мы есть». Древние уже знали эту истину. Но кто нынче читает древних!

В нашем доме царила глубокая, каменной кладки тишина. Целыми днями Джим пропадал на работе или за монитором своего «Apple»: корректировал чьи-то эскизы, рисовал свои собственные, а иногда переводил «электронную бумагу» или встраивал некие ускорители Интеллекта. А то вдруг начинал кому-то стенать по скайпу, что опять случайно снёс все диски и комп наловил жуков – то есть вирусов. Даже в воскресенье, бывало, срывался он искать сверхзащищённые баймы какого-то там поколения и возвращался только в одиннадцать вечера (но не позже), усталый (но не голодный). Последнему обстоятельству я была рада: отпадала необходимость вскакивать и разогревать ужин. Утром после работы мне и так нужно было выдраить до блеска оба этажа, постирать всё, что брезгливые пальцы Джима набросали в пластиковую корзину и не опоздать в колледж на бесплатные курсы английского, где почти ничему не учили, зато каждую неделю экзаменовали. В таких обстоятельствах моя повседневная жизнь разнообразием не отличалась: работа – стирка – кухня – аудитория – спальня. Причём в спальне, под восточным балдахином – воплощением прежних моих грёз – чаще всего я оставалась одна. Ну разве Сиенна осторожно пробирался и укладывался на ковре с моей стороны, периодически глухо постукивая хвостом, если встречался со мной глазами.

Так было заведено с первых дней и длилось уже много месяцев. И хотя дело шло к лету, в доме становилось всё холоднее, будто постепенно отключали отопление. Я даже всерьёз задумалась, что до замужества, в колледже, я проводила время куда интереснее: занималась сёрфингом и снорклингом, бегала на лыжах, в конце концов! И не надо было каждый день выкручивать горячие бутерброды к Джимову завтраку. Тем более что денег, выделяемых мне Джимом на расходы, катастрофически не хватало. Времени – тоже, и хоть я неустанно читала, однако читала по-русски, и подзаработать на англоязычных интеллектуальных конкурсах мне не светило.

Порядок в Джимовых шкафах тоже не обещал мне сладкой жизни. Вся одежда на плечиках строго блюла цветовую гамму: белые вещи висели исключительно с белыми, голубые – с голубыми, чёрные – с чёрными. Висели, постепенно сгущая оттенки и переходы в другие цвета. Сорочки чопорно держались отдельно, длинные рукава не соприкасались с рукавами короткими. А трусы и носки, не желая лежать на одной полке, разбежались друг от друга в диаметрально-противоположных направлениях. Причём светлые отказывались соседствовать с темными, а цветные – с однотонными. Пятновыводитель «Клорокс» на верхней полке венчал эту картину. Уж-ж-ж-жас! Неужели сортировке сорочек мне придётся посвятить всё свободное время и, вероятней всего, другого от меня в этом доме не потребуется?

Но отечественные подруги кричали по скайпу: сиди – и не рыпайся! Нечего на родине делать, все только и мечтают убраться с неё подальше. Потому что стало там ещё хуже: целые кварталы отключают от энергоснабжения по несколько раз в сутки и ходить вечером стало ещё опаснее. Никаких распределений на работу не жди, разве в село на гроши и без права на бесплатную квартиру. И, скорее всего, найти работу после учёбы вовсе нереально. Вот компьютерщикам, как всегда, везёт – их пачками принимает Германия, а там – приличная зарплата и социалка. Но мы-то не компьютерщики! В лучшем случае нас в Польшу замуж возьмут. Но Польша тоже страна бедная, многого не получишь.

И все мне завидовали.

Я же тем временем вскакивала в три утра, чтобы до рассвета вместе с заспанными тинэйджерами доставить подписчикам газеты. На более серьёзную работу меня не брали: сказывалась нехватка английского, но главное – отсутствие постоянной грин-карты и постоянного разрешения на работу.

– Я думаю, дорогая, тебе стоит присмотреть себе постоянную работу, – будто нарочно сыпал соль на рану Джим. – У нас многие студенты работают, а деньги нам не помешают – у нас машина в кредит и моргидж.

– Не у нас, а у тебя машина и моргидж, – обычно буркала я в ответ.

Моргидж! Так жутко для русскоязычного уха величали здесь обычную ипотеку. И если ипотека, рифмуясь с дискотекой, заманивала людей, то моргидж – наоборот... Ну, а машину мне Джим не покупал из принципа, из того же принципа не давал мне свою (хотя имел их в гараже три штуки), и учить меня вождению тоже не планировал. Газеты я развозила на стареньком, лично купленном за десять баксов на гаражке – гаражной распродаже – велосипедишке.

– Не у меня, а у нас моргидж и кредит, – подчеркнул Джим. – В доме ты живёшь, а на машине ездишь как пассажир. А у меня лично ещё и алименты.

Да-да, Джим был до меня женат и платил алименты на пару усыновлённых им детей. Но говорить о них не любил, в дом их не приводил, и потому я даже не знала ни пол детишек, ни возраст.

– А ещё у меня – таксы! О, – Джим страдальчески закатил глаза. – О, скоро снова таксы.

Речь шла не о милых длиннотелых собачках, а о чём-то жутком и беспощадном. Это слово я частенько слышала, возвращаясь с работы по утрам, когда Джим сводил ежедневный дебет-кредит, деревянно бубня под нос, куда, когда и сколько платить по счетам, что копились на его письменном столе, а сколько отложить на таксы, когда придёт время платить и за них. Но что такое эти неумолимые «таксы», я как-то до сих пор узнать не удосужилась. В моей новой жизни появилось много понятий, о которых я почти не имела представления. Но день ото дня всё больше накрывавшее меня глухое безразличие ко всему, что не касалось меня лично, уже не стимулировало былой страсти к познанию.

– Таксы? О, таксы! – опять взвывал Джим. – Таксы – это проклятие! Как и моргидж, впрочем... Но таксы! Таксы! – В его деревянном голосе появлялись трагические нотки.

– Ты можешь мне объяснить, что такое «таксы» и почему ты их так боишься? – попыталась выяснить я однажды. Джим обречённо махнул рукой и снова перешёл на свой обычный, вежливо хватающий за горло тон: – Таксы – это налоги. Их надо платить, – и скрылся в своей спальне, где уже с минуту трещал скайп. – Хэлло, май френд. Десятый левел?! Да это же плёвое дело! – И дверь закрывалась.

Сквозь дремоту до меня долетали обрывки разговора ещё и с каким-то Эндрю, который сообщал Джиму, как хороша была арт-выставка, и как высоко оценены картины, которые там экспонировались.

– Я вот-вот прославлюсь, – как-то объявил мне Джим, нехотя ковыряясь вилкой в тарелке. Моя виртуозная (по моему личному мнению) стряпня его не вдохновляла, а тщеславие так и пёрло наружу. –  Я почти у цели, соперников быть не может. Когда SoHo продаст мою первую картину, мир обо мне заговорит. И случится это уже скоро! Мы – американцы! Мы самые успешные и талантливые.

– А по-моему, ты ошибаешься, – с тайным злорадством рискнула возразить я, не очень-то веря в его успех и памятуя расхожую поговорку: «Если ты так умён, почему беден?» Кроме того, у нас в колледже ни одного отличника из англосаксов не было. Даже просто белых отличников не было, всё больше японцы, корейцы и китайцы. Я намеревалась назвать и русских, потому что, невзирая на слабое знание языка, с которым приехала, до замужества я была на курсах в числе первых. В чём помогли мои три курса консерватории, которую, если бы не приятельница с барахолки, я бы уже окончила. Но она так убедительно расписывала мне прелести рынка, так сорила шальными деньгами, что я соблазнилась и бросила учёбу.

В общем, я скромно промолчала.

– Я никогда не ошибаюсь, – Джим иронично посмотрел на меня и провозгласил с резкой убеждённостью: – Мы – единственная супердержава, самая богатая и самая образованная. Все Нобелевские премии – наши.

Ну, надо же! Полный абзац...

– Да ваша экономика это всего... да всего двадцать процентов – производство! Остальные восемьдесят – услуги (это из статистики в интернете). Вы же отдаёте свои рабочие места Китаю, а это мина замедленного действия!

– Это ты, русская, говоришь мне? – его голос стал холодным и колючим. –  Кто выиграл холодную войну? Кто в реале придумал компьютер? А интернет, эту виртуальную вселенную? А фривей?

– Фривей придумали римляне, причём древние, – не сдавалась я. – Это не я говорю. Это факты. И нобелевцев трогать не будем: американское гражданство получают люди самого разного происхождения. А вот почему, к примеру, на ежегодных Международных школьных олимпиадах первые места традиционно занимаем мы? А вы только за нами. Почему?

– Это неправда, – отчеканил он голосом, в котором уже глухо бултыхались кусочки льда…

– Как же неправда, Джим? Возьмём вот результаты 2008 года. Первое место у Китая, второе – у России. Шесть золотых медалей. Шесть! Все Иваны в золоте! А США на третьем месте. В 2009-м первое место – по-прежнему у Китая, второе – у Японии, а за ней – Россия: пять золотых и одна серебряная – наши только на чуточку отстали в командном первенстве. А США опять – в хвосте, причём среди участников – ни одного белого!

– Правильно. Мы самая гуманная нация в мире. Иначе бы нас обвинили в расизме.

– Я разве об этом? Я об интеллектуальном ресурсе. Ваш – в Китае и Корее!

– Я не понял, дорогая. Ты провозглашаешь апартеид?

– При чём тут апартеид! – ещё больше изумилась я неожиданному повороту.

– Ты же сказала, что белый этнос уже сам себя замещает.

– Не говорила я такого!

– Как же не говорила, дорогая? Вот дословно: среди победителей – ни одного белого.

– Ну? Так оно и есть, ни одного. Это факт, а не апартеид.

– Это апартеид. Только с обратным знаком. Не советую флудить такими выкладками.

Джим бросил на меня испепеляющий взгляд и молча направился к двери. Он как никто умел создавать вокруг себя  зоны пустоты…

– Пожалуйста, хан, – приостановился он на выходе, – подбери что-нибудь поприличнее из одежды, вечером я заеду за тобой в колледж – мы приглашены на парти в честь Дня независимости.

И уже перешагнув порог, прежде чем закрыть дверь, мстительно добавил:

– Да не забудь сначала принять душ. Там будут мои коллеги. Хоть ты и похожа на белую, я не хочу, чтобы из-за тебя надо мной смеялись за спиной.

***

Часы показывали десять утра – до уроков ещё два часа. Я решила пока «заняться хозяйством». Если продолжать экскурсию по цокольному этажу, то, протиснувшись между кипами картона с беспорядочно набросанными красками, упрёшься в одну из кладовок, где стоит новенький сверкающий «Шанель» – не флакон духов, а велосипед – да-да! Для меня тоже стало откровением, что дом Коко производит не только духи и маленькие чёрные платья. Дизайнерский велосипед также был выдержан в классическом чёрном цвете. С седла и багажника свисали элегантные стёганые сумочки, которые больше пристало бы носить через плечо, а на раме красовались две скрещённые подковки – эмблема, знакомая каждой уважающей себя женщине. Я, затаив дыханье, вожделенно ходила вокруг этого чуда и, наверное, напоминала кота, ронявшего слюнки на жирную мышь. Пользоваться им мне не дозволяли категорически. Без всяких объяснений, вопросов и тем более ответов!

«Chanel» всегда стоял одиноко, иногда чуть припорошенный пылью, на которую мне строго указывал белый конусообразный палец хазбенда. Сам же хазбенд ездил на чёрном спортивном «Pontiac-Firebird», который был так неприлично-шикарен, что вызвал бы обморок у всех моих приятельниц на родине.

Остальное пространство, кроме шкафов, занимали Джимовы эскизы разных лет. Их было так много, что не хватило стен на первом этаже. Они грудились, закрыв собой даже крохотные, с носовой платок клочки проёмов между дверями; спускались в цоколь, чтобы не тесниться и не соперничать за право быть замеченными, ведь уровнем выше всё было занято более успешными и более скорыми на подъём. Назвать эти эскизы картинами на мой неискушённый в гейм-арт-течениях вкус было трудно. Трёхмерные яркие, цветные разводы, среди которых угадывались птицы, цветы, и даже чёрные коты, яростно выгнувшие спины или, наоборот, застывшие в созерцании луны. Лица каких-то женщин, выписанных с явным чувством, но почему-то, как большие чёрные мухи, увязшие в паутине собственных волос, или черепа и кости возле склонённых в молитве монахов, а то вдруг снова солнца, острые лучи которых упирались в подпись: Джеймс Смит. Подпись была каллиграфична, готична и чем-то похожа на того чопорного Джима, которого я знала, и совсем не вязалась с яркими, даже сумасбродными мотивами.

«Странный какой-то», – думала я, в сердцах смахивая пыль с очередного «шедевра»: долларовая купюра, а в центре неё – языки пламени над привязанной к столбу человеческой фигуркой. Над пламенем в лучах  традиционного для Джима солнца угадывалось Всевидящее Око! Уж не свихнулся ли мой Джим на таксах? Я повертела картинку, прикидывая, с какой стороны для неё будет выгоднее освещение и, так и не остановившись ни на чём, сунула её в угол. Покажу это Власте. Она специализируется на психологии, пусть посмотрит и даст своё заключение. Может Джим вообще с клиникой? Странностей-то у него хоть отбавляй. Тем более что заскочить к Власте всё равно нужно. Вчера она пыталась нанести мне визит. Джим долго разглядывал её смуглое лицо в экран домофона, но открывать дверь категорически запретил. Во-первых, он был вообще против дружбы с так называемыми «цветными»: хотя Власта была коренной пражанкой и прилетела в США из Праги, папа её был самым настоящим сомалийцем, мы подозревали даже, что самым настоящим сомалийским пиратом. Когда-то будущий пират учился в ЧССР вместе с Властиной мамой. От него и остался у их дочери смуглый цвет кожи и крутые кудри. Когда коммунистическая платформа наших стран раскололась в пользу соседней с Сомали Эфиопии, папа отплыл на этой платформе на родину, где его политехническое образование мало пригодилось. Он занялся каким-то бананово-кокосовым бизнесом, прогорел, угодил, благодаря кланово-племенным связям, в новый бизнес и вдруг… стал миллионером. Сам он, вроде, по морям не плавал и суда не захватывал, но, сидя на роскошной вилле на берегу Аденского залива, вроде как руководил процессом. Хотя, возможно, это был просто стереотип мышления: раз сомалиец – то непременно пират. Точно я знала лишь то, что время от времени он присылал дочке почти неприличные суммы в твёрдой валюте, и она всегда меня поддерживала, не скупясь, считая, что мы почти сёстры.

Короче, экспромт-визиты друг к другу были у нас в порядке вещей. У нас – но не здесь, в этой каменной цитадели!

– Дорогая, – сдвинув брови, попытался пошутить мой суровый цербер, – почему кто-то пытается взломать мою защиту?

– Почему взломать? Мы с Властой подруги по колледжу, – охваченная раздражением, я  изо всех сил пыталась оставаться спокойной. – И что ты везде приплетаешь какие-то взломы?

– Потому что у нас в стране являться без приглашения – это как плюнуть в чужой суп. Это хуже, чем взломать чужой сайт.

Я промолчала. Подруга потопталась у ворот с ликующим Сиенной и вскоре, к удовлетворению Джима, убралась восвояси.

– Мы – цивилизованная нация, и ваши варварские привычки здесь не пройдут. Ты должна понимать элементарные вещи. Тем более, – он посмотрел на меня значительно, – ты живёшь в моём доме. Хозяин – я! Решать без меня ты ничего не можешь. Кроме того, – он взглянул на меня чуточку насмешливо, как бы забавляясь, – возраст у тебя  ещё зелёный.

Лучше бы он этого не говорил. Я  уже полгода старалась держаться, не встревать в конфликты. Не реагировать на оскорбительный тон, на мелкие уколы. Но в этот раз меня достало: Джим при каждом удобном случае напоминал мне о моём возрасте. С возрастом, кстати, проблемы у меня начались не сегодня. На родине меня давно, лет уже с двадцати, считали старой, образно говоря, девой, и при всяком удобном случае старались ущипнуть. Мол, тебе уже мечтать не о ком, кто берёт, за того и иди. Идти за кого попало – не хотелось. Одним словом, у нас мой возраст уже считался внушительным. Здесь же – наоборот: таким, как я, лишь недавно начали отпускать алкоголь, во всех барах и ресторанах у меня придирчиво разглядывали ай-ди, и я постоянно наталкивалась на отношение к себе как к несмышлёнышу.

– Возраст?! Мне почти двадцать шесть! Я давно не маленькая девочка, чтобы мне подтирали нос! – орала я, уже не в силах остановиться. – И вообще! У нас к двадцати одному уже перестают ходить на дискотеки, а у вас – только начинают! Да, у вас восьмидесятилетние на дискотеки ходят! Прикажешь и мне до восьмидесяти дома сидеть?!

Джим обалдело уставился на меня. Он не ожидал взрыва и потому опасливо ретировался. А я внезапно отчётливо осознала, какая бездна разделяет нас и какая малость связывает.

***

Стрелки часов близились к одиннадцати, автобус же отходил в одиннадцать пятнадцать. Если вечером предстояла парти, нужно было поторопиться: кроме встречи с Властой предстояло выкроить время на поход в супермаркет, холодильник уже был пуст и, хотя хазбенд ел только органик овощи и сыр, соусы, без которых он не садился за стол, как ничто другое требовали множества различных ингредиентов. И значит, тоже времени. Стало быть, моя задача сегодня – нигде не задерживаться.

Но и темп сегодня почему-то не задавался. Может, сказывалась замотанность последних месяцев: всё-таки учиться, работать и тянуть семью, даже если в ней лишь двое – задача непростая. Непростая она ещё и потому, что я не понимала своего избранника. Я не могла взять в толк, зачем ему нужен этот напичканный вещами дом, если жизнь в нём всё равно шла как бы в виртуале, платить же надо было за реал. Проще снять квартиру. Зачем такой большой двор, а во дворе – этот старый, заросший лаковыми листьями бассейн, если в нём к живейшему интересу Сиенны плескались лишь две индифферентные черепахи. В университетском городке, где, «повышая квалификацию», подружилась я с Властой, за копеечный абонемент всегда можно поплавать в общественном бассейне, да ещё и весёлой компанией.

Зачем всё это, если механика бытия полностью замкнулась на чужом вкусе? «Ты ничего не понимаешь, дом – это частная собственность!» – презрительно парировал Джим, чем опять ставил меня в тупик: какая же это собственность, если владеет домом банк, у которого Джим ещё тридцать лет обязан выкупать его за безбожно-грабительские проценты! За такие же проценты выкупает он у банка и «Понтиак» – на все эти выброшенные деньги можно было бы запросто купить несколько «Тойот» – для меня тоже. И чувства, ещё не так давно живые, как бы припорошились пылью, завязли в тенетах ролевых игр: так – можно и нужно, а так – не по стандарту и потому нельзя.

У себя на родине я привыкла к людям искренним и простым. Они запросто ходили друг к другу в гости и довольны были самым малым. По слухам, когда-то они таскались на октябрьские и первомайские праздники с транспарантами и флажками, а дома на кухнях весело слушали всякие западные «волны» и «голоса». На Новый год весь город вываливал на площади: хлопали пробки шампанского, гремели динамики, взлетали нехитрые фейерверки... А здесь, в пиндосском раю, в удобном, хорошо обставленном доме меня почему-то нисколько не тянуло по вечерам зажечь свечи,  и вовсе не радовала похожая на ладью цветная ваза, где они должны были бы плавать. Неинтересно было смотреть огромный, во всю стену, телевизор, вызвавший бы приступ вожделения у всех моих подруг… Мне всё здесь стало немило. Я сознавала свою странную, облепившую меня паутиной несвободу.

***

Автобусы оказались не таким уж удобным средством передвижения. Ходили они раз в полчаса по немногим, довольно замысловатым маршрутам. И хотя ходили строго по расписанию – минутой раньше, но никогда не позже – всё равно оказывались мне не с руки. В университетскую библиотеку, где подрабатывала Власта, я попадала долгим кружным путём с двумя пересадками. По сути, время и деньги, которые уходили на мою четырёхдолларовую поездку (с пересадками), я могла гораздо приятнее потратить, ещё и сэкономив при этом на чашку восхитительного мокко в библиотечном кафетерии. В свои первые месяцы я постоянно торчала в библиотеке, и в коротких перерывах наслаждаясь напитком, добавляла в пластиковый стаканчик ещё и корицы, и имбиря, и тёртого шоколада, которые, как прочие добавки, полагались бесплатно…