Текст книги "Чужая звезда Бетельгейзе"

Автор книги: Галина Полынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Как же они жили в этих сумерках? – поинтересовалась Кара, она взлетела повыше, освещая пространство. – Разве можно селиться в таком месте?

– От одних этих светил с ума сойти можно, – кивнул Захария. – Главное, привыкнуть к их приторному свету никак не могу, да и глаза постоянно слезятся. Я был бы рад даже полной темноте, но нет, светила сменяют друг друга как на посту. Грэм, ты куда?

Он медленно поднимался по ступеням к монументальному ложу.

– Прилягу не на долго, опять сон наваливается.

– Эта древность сейчас рассыплется под тобой.

Грэм не ответил. Движения его замедлились, будто сон уже наступил, лицо стало пустым и отрешенным. Он присел на край, огромная кровать отчаянно заскрипела, но выстояла. Грэм лег, вытягиваясь, и мгновенно отключился.

– Давно это с ним происходит? – Кара подлетела к окаменевшему лицу юноши.

– Да, но сначала он проваливался редко, в последнее время это происходит чаще.

– А что это?

– Не известно. Выйдем отсюда на воздух.

Шагнув в пролом, Захария очутился у торца дома, следом вылетела Кара. Здесь ничего не росло, а почва шла крупными волнами, будто некогда здесь протекал водоем с сильнейшим течением.

– Гляди, что там такое? – Захария прикрыл ладонью глаза от настырных зеленоватых лучей.

– Сейчас посмотрим.

Кара взлетела повыше, освещая путь. В десятке шагов из земляных волн торчала завитая вершина гигантской ракушки. По темно-серым шершавым бокам змеились зеленоватые полосы, кое-где еще сохранились остатки перламутра.

– Ничего себе, – Захария обернулся посмотреть на дом, – значит, это и впрямь раковина. Ты представляешь, какой должен быть водоем, чтобы в нем жили такие ракушки? А какие моллюски таскали эти домики? Фантазии не хватает, честное слово.

Захария осторожно присел на гладкий бок раковины, он был таким теплым, будто его согревали лучи безучастного Медиума.

– Захария, – Кара парила рядом, рассматривая округу, – ты говорил, будто вырос вместе с Грэмом.

– Ну, да.

– Почему же вы ведете себя так, будто вчера познакомились? Вы будто совсем чужие друг другу.

– Видишь ли, Грэм непростой человек, у него и судьба не простая и предназначение. По-настоящему он открыт только со своими наставниками Титрусом и Апрелем, а я просто рядом. Как статуя в углу. Нужен – достали, не нужен – поставили обратно, – Захария усмехнулся. – Единственное, когда я ощущаю, что мы вместе, это парные бои, когда тренируемся с лучшими войнами Шенегрева. Нашу пару еще никому не удавалось одолеть, мы будто мысли друг друга читаем – ни одной ошибки. Когда бой заканчивается, мы снова расходимся, он по своим делам, а я в свой угол.

– Странно… за столько лет вы не смогли подружиться?

– Я смог, – снова усмехнулся Захария, – а он нет.

– То, что он представил мне тебя своим слугой, тебя не задело? Ты ему прислуживаешь?

– Нет, не прислуживаю, а как представляет – это его дело, не мог же он представить меня своим другом, я не являюсь таковым.

– А твои родители? Где они?

– Компаньона Грэму выбирали из сирот, компаньон не должен распыляться ни на какие другие чувства, кроме преданности будущему правителю.

Повисла неловкая пауза. Кара жалела, что затеяла этот разговор, а по виду Захарии можно было подумать, что ему безразлично. И совсем не больно.

* * *

Густо-малиновый рассвет тёк сквозь облачные прорехи. С самого утра поднялся ветер. Апрель не любил ветер, казалось, его порывы нарушают размеренное течение мыслей, вносят хаос в построение идей. Он так и не ложился, не представляя, как можно спать с ощущением близости развязки. Апрель предчувствовал успех своего дела. Но, сначала – пластины, тончайшие пластины одинакового размера. Пятьдесят две штуки.

* * *

Кто-то опять забыл взять черную материю и плотно обернуть ею лицо, снова Грэм увидал нечто дрожащее, красное, больное, готовое лопнуть или взорваться. Сквозь эту, нагоняющую тошноту субстанцию, вновь проступило лицо с диковинным разрезом глаз. Его зрачки, как и прежде, заслоняла розоватая дымка, но она почти рассеялась, и Грэм подумал, что сейчас, вот сейчас он увидит, что там, в этих глазах. Ему этого хотелось до острой, саднящей боли где-то под сердцем, одновременно с этим в душе противно выл страх.

* * *

Захария с Карой вернулись в дом-ракушку. Грэм все еще спал. Захария снял с себя ремни креплений заплечных мечей, положил оружие на пол рядом с собой и присел на край ступеньки.

– Тебе не холодно?

– Мне никак.

– Захария, я хочу извиниться, что начала весь этот разговор…

– Ерунда. Забудь.

Он расчесал пятерней свои блестящие черные волосы, посмотрел на Кару и улыбнулся ей. Она неуверенно улыбнулась в ответ.

Вскоре очнулся Грэм. Он с трудом стал подниматься с кровати, будто тело ему не повиновалось.

– Тебе помочь? – привстал Захария.

– Не надо, я сам.

– Что тебе снилось? Ведь снилось же, да?

– Да, – нехотя ответил Грэм. Он массировал виски, тер лоб и морщился, словно от боли. – Не уверен, что это сон, но одна мерзость сменила другую, колокола исчезли, зато появилось чье-то странное лицо – не пойму, человек это или вообще зверь. Проступает сквозь какую-то вареную кровь и смотрит на меня. Глаз не вижу за туманом, но знаю, что смотрит.

– В следующий раз, – сказала Кара, – спроси, кто он и чего хочет, быть может, он или оно пытается выйти с тобой на контакт, возможно, ему что-то требуется от тебя.

– Что ему может от меня потребоваться? – Грэм встал на ноги и потянулся. – Я никому ничего не могу дать.

– Зато ты можешь отобрать.

– Кто это сказал? – Грэм смотрел то на Кару, то на Захарию.

– Что?

– Вот только что, кто это сказал?

– Да что же? Что?

– «Зато ты можешь отобрать».

Кара с Захарией переглянулись.

– Мы не говорили, – осторожно заметил Захария и поднял с пола мечи.

– А вы это слышали?

– Нет, – ответила Кара. – А какой был голос, мужской или женский?

– Средний.

– Так, надо всем успокоиться, – оружие вернулось на привычное место, и Захария почувствовал себя увереннее. – Никто кроме тебя этого не слышал, так что возможно, фраза была остатком твоего сновидения, только и всего.

Как ни странно, это объяснение успокоило Грэма, его могло успокоить любое объяснение, лишь бы оно было.

– Идемте дальше.

И он первым покинул дом. Грэм шел, не обращая внимания ни на земляные волны, ни на торчащие из них гигантские раковины. Чуть позади шел Захария, он привычно посматривал по сторонам, готовый, если что, отразить любую опасность. У его левого плеча летела Кара.

* * *

Поднявшись с рассветом, Титрус ополоснул лицо и принялся причесывать, приглаживать волнистые волосы. Кудри у мужчин считались неприличным явлением, такие волосы больше подобали девушкам. Титрус стеснялся своих волос и пытался отрастить их подлиннее, чтобы разглаживать, забирая в хвост, но они росли плохо и торчали в разные стороны. Смазав их вязким соком ягоды фузеи, Титрус подождал, пока он застынет, и еще раз зачесал волосы назад. Наконец-то пряди легли как надо, пара почти незаметных волн была не помехой.

Как только он облачился в сенатские одежды, в дверь тихонько постучали. Вошел Апрель. Он был свеж и чем-то озабочен.

– Прекрасное утро, – улыбнулся Титрус, трогая волосы, – замечательное утро для прогулки.

– Нет, мне не до прогулок, – Апрель подошел к окну и посмотрел на истекающее рассветом небо. – Одолевает тоска в последнее время.

– Это плохая еда со скверным вином, – уверенно заявил Титрус, – они и впрямь стали никудышными, хочу распорядиться о смене всех наших поваров и виноделов.

– Да нет…

– Как нет? Мясо жесткое, вино слишком кислое, овощи или переварены или недожарены, фрукты и ягоды сорваны зелеными или переспевшими. Кого хочешь тоска одолеет.

– Титрус, еда тут ни при чем. Я просто не могу найти себе занятия, вот и пришлось придумать презабавнейшую игру. Как раз для нас двоих.

– Интересно, – Титрус тоже подошел к окну и встал рядом с Апрелем. – И что за игра?

– Сама по себе она проста и увлекательна, но для нее кое-что необходимо.

– Что?

– Краски, цветные краски.

– Ну, где ж их взять? У нас два цвета – черный, да красный.

– Надо что-то придумать, жаль, если пропадет такая забава. Давай позавтракаем у тебя здесь и поразмыслим, что можно придумать. Согласен?

– Разумеется.

* * *

Откуда они появились, никто не успел заметить. Бесшумно, будто сгустки сумерек, возникли странные создания с мохнатыми сильными лапами и острыми рыбьими гребнями на спинах. Их нелепые клыкастые морды болтались на шеях, будто хребты чудищ кто-то перебил, на боках подрагивали недоразвитые крылья, по земле волочились шипастые хвосты. От неожиданности Кара вскрикнула и взлетела ввысь. Грэм с Захарией долго не раздумывали. Они встали спинами друг к другу, оглядывая смыкающийся круг. Не делая резких движений, Грэм вытянул из пояса цепь, а Захария извлек из кожаных чехлов мечи. Отполированные до блеска руками хозяина рукояти обоюдоострых клинков привычно устроились в ладонях. Болтающиеся головы приближались.

– Чего вы ждете?! – взвизгнула Кара.

Это словно послужил приказом к нападению, и чудовища прыгнули, причем все одновременно, будто хорошо выдрессированные. Заухала цепь, засвистели клинки, во все стороны полетели головы, тяжело падали изуродованные тела.

– Куда вы, дети ада? – услышал вдруг Грэм голос, это был голос старика с белыми глазами. – Куда вы?..

Грэм замер, разом позабыв обо всем на свете, цепь упала. Он огляделся, ища старика.

– Грэм, ты чего?!

Но он не реагировал.

– Я помогу тебе! – крикнула Кара и вдруг выплюнула тонкую струйку огня, но загорелась лишь пара монстров. Для следующего огненного плевка Каре требовалось накопить сил. Теперь Захарии приходилось отбиваться и от чудищ и защищать Грэма, тот стоял неподвижно, лишь смотрел по сторонам остывшими, погасшими глазами. Мечи гудели, от скорости вращения они сделались практически невидимыми. Захария опасался задеть Грэма, ведь ему приходилось буквально кружить вокруг него, отбиваясь от никак не редеющего кольца – откуда брались всё новые и новые уроды, Захария не успевал заметить.

– Сядь, Грэм! Сядь! – пытался докричаться до него Захария. – Опустись вниз!

Грэм стоял, как заговоренный.

– Сядь же на землю! – Кара снова плюнула огнем. – Он голову тебе снесёт!

Бесполезно. Грэм не слышал.

* * *

– Надо поговорить с красильщиками, – осенило Титруса. – Они же красят ткани в разные цвета, наверное, можно нанести такую краску и на пластины.

– Конечно, – Апрель смотрел на него, подперев подбородок ладонью, – и как только мне это самому в голову не пришло?

– Бывает, – Титрус разминал лопаткой вареные овощи. – Ты чего не ешь?

– И вправду гадость. Раньше ел и не замечал, теперь заметил. Поваров следует прогнать немедленно.

* * *

Он очнулся так же внезапно, как застыл и посмотрел по сторонам с неким недоумением, будто не понимал, что происходит. Через секунду окончательно пришел в себя, и цепь снова ожила в его руках. Втроем вместе с Карой дело закончили быстро, вспыхнула последняя пара монстров, так и не долетев до середины круга, и все кончилось. Разбросанные тела на глазах превращались в хрупкие пепельные скелеты, точно такими же были унизаны прозрачные травы. Захария смахнул пот со лба, вынул из кармана плотную тряпицу и принялся очищать лезвия мечей от грязно-желтой крови и налипших клоков шерсти. В его душе боролись беспокойство за Грэма и злость на него. Бросить оружие, не закончив боя, подвергнув смертельной опасности своего партнера – это ни в какие разумные рамки не вмещалось. Отшвырнув цепь, Грэм сел на землю и обхватил голову руками. Кара спустилась ниже, свет ее был тусклым, она потеряла много сил. Все трое молчали.

– Захария, – глухо произнес Грэм, – кажется, я схожу с ума.

Захария тщательно очищал меч, так тщательно, словно малейшее пятнышко могло навсегда испортить клинок.

– Захария.

– Что? – он не отрывался от своего занятия.

– Я с ума схожу.

– Разумеется!

Злость вытесняла беспокойство.

– Прости меня, – тихо произнес Грэм, – я не знаю, что со мной происходит, не понимаю.

– Теперь я, в случае чего, буду биться один, – ровным тоном произнес Захария. – Это лучше, чем отвлекаться в процессе. Мы могли погибнуть оба.

– Больше этого не повториться.

– Ты уверен?

Грэм промолчал.

– Идемте отсюда, – устало сказала Кара. – Идемте отсюда как можно дальше.

* * *

Уже к вечеру у Апреля были краски: зеленая, синяя, желтая, белая. Своего оживления показывать Титрусу не хотелось. Апрель попросил его дать задание резчикам на пятьдесят две одинаковых пластины небольшого размера и подобрать с десяток острейших металлических палочек. Как только Титрус ушел, он бросился в свои потайные комнаты – Апрелю не терпелось поэкспериментировать с цветами. Усевшись за стол, он поставил перед собою полукруглые скорлупки с краской, положил белую пластину с необточенными краями, взял тонкую деревянную лопаточку и занялся смешиванием красок, получением новых цветов. Апрель никогда ничего не рисовал, но он умел проникать в суть вещей, мог схватывать их смысл и значение в мгновение ока. Он уже понял, как это делается, Апрель мог бы немедленно написать масштабное полотно, но ему нужны были всего лишь пятьдесят две картинки. И впредь к рисованию он возвращаться не собирался.

* * *

– Чувствуете, как похолодало? – сказала Кара.

– Ты разве способна ощущать холод? – удивился Захария.

– Чем холоднее, тем светлее мое пламя, я белею с наступлением холодов.

– Да, действительно, похолодало основательно, – Захария поднял и застегнул воротник своей тонкой кожаной куртки, – ладно хоть одежда не продувается и хорошо сохраняет тепло.

Голубой Рим вовсю теснил Медиум. Чудилось – именно борьба светил за место на тусклом небосклоне порождает ветер.

– Грэм, ты не хочешь перекусить?

– Давай.

Он не хотел, но если Захария заговорил о еде, значит, основательно проголодался. Выбрав местечко поровнее, Захария развязал мешок, достал тряпицу и расстелил ее на земле. Присев на корточки, Грэм наблюдал, как он выкладывает провизию.

– Не плохо бы костер разжечь, да не из чего, – посетовал Захария. – Никаких веток, или сучьев, земляная пустыня и всё.

– Пока еще можно обходиться без костра, – задумчиво произнес Грэм, – а вот дальше будет тяжелее, там дальше холод, какого мы еще никогда не чувствовали.

– Да? – Захария замер с куском лепешки в руках. – А что там? Что ты видел?

– Ледяные розовые холмы, думаю, розовыми они были из-за света Бесса. Высокие деревья с меховыми ветвями без листьев, а с неба падает легкий пух, холодный и бесконечный.

– Унылая картина, – Захария разломил лепешку и вытащил из мешка мясо. – Глоток вина?

– Давай.

– Вы ешьте, а я взлечу повыше, посмотрю, что в округе и нет ли желающих помешать вашему отдыху.

Захария кивнул.

Ветер усиливался. В его резких порывах ощущался незнакомый неуловимо тоскливый запах.

– Так пахнут ледяные холмы, – тихонько произнес средний голос совсем рядом, над ухом Грэма. – А легкий пух, холодный и бесконечный – это снег. Это сыплются с неба неуслышанные молитвы, их слишком много, да и не все долетают, вот они и падают обратно, под ноги…

– Хватит! – Грэм отбросил кусок лепешки и зажал уши руками. – Хватит!

– Что такое? – Захария поднял голову. – Что случилось?

– Я опять слышу голос непонятно кого!

– Ты выпил вина на голодный желудок…

– Это уже не поможет, Захария, не поможет! Я действительно кого-то слышу, и это больше не получится никак разумно объяснить!

– Ладно, хорошо, успокойся, что он тебе сказал?

– Что-то о ледяных холмах, я толком не понял. Там есть еще фляга с вином?

– Две.

– Дай тогда это допью.

Тихий голос усмехнулся и смолк.

* * *

Убедившись, что цвета получаются превосходно и отлично держатся на пластине, Апрель вытер руки и пошел к выходу из тайных комнат. У окна опять сидел Титрус. Такая отъявленная наглость не могла не рассердить, но первый Сенатор пребывал в лучезарном расположении духа.

– Чего надо? – поцедил он, растягивая губы в улыбку.

– Я везде тебя искал, – принялся оправдывать Титрус, – сегодня заседание Сената…

– Ах, да, совсем забыл.

– … и надо будет хоть что-то сказать об отсутствии Грэма. Я хотел это обсудить с тобой.

– Да, да, погоди, я переоденусь.

Он вышел, Титрус присел обратно в кресло. Вскоре Апрель вернулся в широких, длинных красно-золотых одеждах и черной мантией на плечах – парадном одеянии первого члена Сената. Титрус, занимавший положение попроще, одевал красные одежды с темно-синей мантией.

– Они уже собрались?

– Думаю, да. Ты решил, что сказать?

– По пути решу. Идем.

* * *

Захария наблюдал, как небо быстро сменило свой цвет – оно неожиданно сильно потемнело. Кое-где даже высветились крошечные точки, которые вполне можно было принять за звезды. Порывы ветра обжигали лицо и руки, от неистово пляшущего пламени Кары отлетали желтые огненные обрывки и мгновенно гасли. С пустынных небес стали срываться какие-то колючие крошки. На жаркой Альхене таких холодов не бывало, для путников все было впервые.

– Грэм, – нагнал его Захария, – если мы все-таки найдем душу колоколов, то, что мы будем с нею делать? Ведь душа это понятие абстрактное.

– Реальное, – шепнул голос-невидимка на ухо Грэму, – реальнее, чем плоть.

– Душа – понятие реальное, – повторил за голосом юноша. – А что делать… пока не знаю, я хотел бы отыскать сами колокола, мне кажется, это место я узнаю даже с закрытыми глазами. Увидеть бы их, быть может, они и оставят меня в покое.

– А вот колокола – понятие абстрактное, – в голосе прозвучала едва заметная усмешка.

Грэм тряхнул головой, отгоняя прочь эту усмешку. Он чувствовал, что внутри него началась какая-то работа, нечто вроде большого строительства. Грэм пока еще не знал, что это возводятся гулкие арки, в темноте и тишине которых предстоит неприкаянно блуждать его душе, пугаясь долгого эха сердечного биения.

* * *

Треугольное здание Сената сообщалось с Домом Правления таким переходом, что каждый раз, когда Апрелю предстояло идти по нему, он проклинал того, кто этот переход придумал и построил. Лестница с узенькими ступеньками вилась над каменной пропастью, издевательски вымощенной радостными разноцветными плитами. Перила или какие-нибудь другие вспомогательные конструкции показались придумщику деталями лишними. Оставалось надеяться только на собственное чувство равновесия, оступиться и полететь вниз, на радостные плиты было удовольствием сомнительным и однозначно последним. Если же не пользоваться переходом, то для того, чтобы попасть в здание Сената, предстояло сделать здоровенный крюк, обходя весь Дом Правления, его нелепые корявые сады и уродливые клумбы – как ни старайся, всё равно опоздаешь к началу заседания.

Следом шел Титрус, казалось, от его неуверенных шагов раскачивается вся лестница, но это было лишь иллюзией, сильной, но иллюзией. Апрель пытался не обращать на него внимания и целиком сосредоточиться на своих четких, выверенных движениях. На середине лестнице, где расстояние от ступеней до пола было особенно велико, Сенатору пришла вдруг в голову мысль, каким образом еще можно выстроить зеркала. Это решение виделось таким верным, настолько простым правильным, что Апрель едва не рассмеялся.

* * *

Колючие крошки превратились в легкие ледяные хлопья – узорчатые и нежные неслись они в потоках ветра. Глотки вина, которые Захария с Грэмом растягивали, как только могли, уже едва согревали. Пористые покрывала из неисчислимого количества этих хлопьев застелили всю округу, не оставив ни единого свободного клочка земли.

– Да что же это такое… – стуча зубами, пробормотал Захария.

– Это снег, – с какой-то обреченной уверенностью ответил Грэм, – все это называется «снег».

Никто не стал спрашивать, откуда он это знает, и Захария, и Кара порядком устали – непривычные к подобным погодным чудесам, они были вынуждены тратить гораздо больше сил на преодоление ветряного сопротивления и борьбу со снежными наносами. Сначала ноги проваливались по щиколотку, но все чаще и чаще стали уходить почти по колено. Ветер бойко разрывал пламя Кары, и она была вынуждена прятаться меж Грэмом и Захарией, выискивая подветренные стороны, зачастую приходилось лететь почти у самой земли.

Голубые лучи Рима щедро разбрасывали по снежной равнине острые искры, не было чище и ярче драгоценных камней, но свет их богатых россыпей не радовал глаза, напротив, раздражал до слез.

Когда впереди показалась темная полоса густого леса, Грэм с Захарией с трудом могли опускать и поднимать воспалившиеся веки.

– Интересно, а можно ослепнуть? – Захария смахнул с лица беспрерывно льющиеся слезы.

Но Грэм промолчал, видать ему это было не интересно.

* * *

По периметру треугольного зала теснились уходящие вверх ряды деревянных скамеек, покрытых красной материей, с потолка на железной цепи свешивался большой алый шар, символизирующий звезду Бетельгейзе. Желающий выступить должен был спуститься вниз, встать на круглое каменное возвышение – лагур, испещренное глубоко вырезанными старинными знаками и письменами – по непоколебимым убеждениям шенегревцев, эти письмена заклинали оратора ото лжи, не позволяя ему изрекать неправду. Любой, вставший на возвышение, обязан был быть предельно честным и откровенным.

Самые нижние скамьи заняли Наблюдатели – семеро сухощавых стариков с колючими глазами и неестественно молодыми, гладкими лицами. Они следили за ходом собрания, надеясь к чему-нибудь придраться. Сразу за ними расселись демоны, на которых Апрель уже не мог смотреть без брезгливости.

По традиции к лагуру первым спустился Апрель. Взойдя на возвышение, он приветствовал собрание поднятой рукой с открытой ладонью, что означало чистосердечье к Сенату.

– Решение Грэма отправиться в сумеречную Альхену не было для нас, его воспитателей великой неожиданностью. Наш юный правитель обладает страстью к открытиям и путешествиям. К тому же он представил достойный внимания план освоения пустующих территорий, что в дальнейшем может существенно увеличить благосостояние Шенегрева. Город наш стоит на сухой каменистой местности не богатой ценностями, океан вымирает, он почти пуст, вскоре добычи могут и вовсе прекратиться. Насколько мне известно, некоторые хозяева уже отправляют работников за травами со дна океана, пробуя ее на предмет пользы. Поэтому я считаю изучение сумеречной части Альхены на тему разработок не только желательным, но и крайне необходимым. Желание Грэма изучить до селе закрытый для нас мир, ознакомиться с ним лично, должно быть понятно всем и каждому, ведь сердце юного правителя не переставая болит за благополучие Шенегрева – прекраснейшего города планеты Альхена…

Слушая Апреля, Титрус сидел мокрый от ужаса – первый Сенатор открыто лгал, стоя на лагуре перед Наблюдателями и всем собранием, лгал уверенно и делал это явно не в первый раз.

* * *

Стволы деревьев были настолько гладкими, будто полированными, без привычных чешуек коры. Голые ветви в снежных опушках тянулись к залитому дрожащим голубым маревом небу. В вышине бесшумно парили птичьи тени, но из-за густо сыплющихся хлопьев их можно было принять за игру воображения.

Вина осталось четверть фляжки, одежда не грела, как не пытайся застегнуться, запахнуться, закутаться – слишком тонкая, эластичная она отлично подходила к сражениям, но никак не к походам по колено в снегу. Не привыкшие выказывать хотя бы малейшие признаки слабости и усталости, Грэм с Захарией шли вперед, стиснув зубы. Грэма основательно подогревало злое желание докопаться до истины, какой бы нелепой или абстрактной она не была. Думать о том, кому же принадлежит лицо и голос из видений, – а то, что это был голос именно существа из видения, Грэм и не сомневался, – он пока еще думать не хотел. Захарию ничего не подогревало, он просто шел, потому что надо было идти. Пламя Кары совсем побелело, ее золотое лицо будто выгорело до бледно-серебряного. Время от времени она взмывала к хитросплетению древесных крон, высматривая, безопасен ли путь. Мир голубых снегов был пустынен и тих.

– Замерз, Захария?

– Терпимо, – ответил он, едва шевеля обмороженными губами. – Вот мечи трудновато будет удержать в негнущихся пальцах.

Он пытался пошутить, но у Грэма в этих снегах было плохо с чувством юмора, он думал исключительно о том, что можно предпринять для того, чтобы Захария и Кара минимально пострадали в таком диком климате. Пока на ум ничего не приходило. Казалось, что от мороза трещит черепная коробка, а мозг съежился и затвердел. Ни рук, ни ног Грэм давно уже не ощущал, лицо горело, как обожженное, ресницы и волосы густо посеребрил иней. Он шел вперед, злясь на весь белый свет, даже на собственного отца, передавшего сыну по наследству свой прижизненный кошмар, выгнавший, вырвавший его, Захарию, Кару из домов, из привычного мира и заставивший придти сюда. Сквозь подогревающую тело и душу злость тихонько, робко, как сукровица из ссадины, сочилось предчувствие, что назад они уже не вернутся. Просто не смогут.

* * *

Титрус еле-еле дождался завершения собрания. О чем говорили остальные члены Сената, он не слышал, в голове назойливым волчком крутился лживый монолог Апреля. Он еще долго, гладко и плавно рассказывал о неоспоримой пользе похода Грэма в сумрачную Альхену, звучало так убедительно, что Титрус сам готов был ему поверить. Как всегда Сенат остался доволен и полностью удовлетворен выступлением Апреля, помимо ситуации с Грэмом, он разъяснил еще десяток возникших вопросов из различных областей. Титрус не мог сказать, врал ли Апрель, отвечая, так как не имел представления об истинном положении вещей, ему было достаточно услышанного вначале. По законам Шенегрева, если говорящий на лагуре кем-то уличен во лжи, об этом необходимо немедленно было известить Наблюдателей. В лучшем случае – позорное изгнание из Сената, в худшем – смерть.

Как только члены Сената стали подниматься, Титрус сорвался с места и бросился на выход, не разбирая дороги, ему немедленно требовался свежий воздух, желательно с ветерком. Он промчался мимо Апреля, даже не взглянув на него, так торопился оказаться под густым светом Бетельгейзе. Не желая привлекать внимания своим взволнованным видом, он отошел подальше в густую тень низкорослых цветущих деревьев, выстроенных в идеально ровный ряд. Глубоко вдохнув нежный, сладковатый аромат крупных белых цветов с тонкими, почти прозрачными лепестками, он попробовал привести мысли в маломальский порядок.

– Титрус! – за спиной послышались шаги Апреля, но он не обернулся, продолжая дышать ароматом цветов так жадно, будто вдыхал противоядие.

– Титрус, – подошел к нему Апрель, – в чем дело? Ты почему бежал мимо меня? Что случилось?

– Ты лгал… – едва слышно прошептал он.

Апрель взялся своими тонкими сильными пальцами за плечо Титруса и повел его к ближайшей клумбе – уродливо яркой и бесполезной, как вся эта планета.

– Ты так побледнел, – с деланным участием произнес Апрель, заглядывая в лицо Титрусу, – надеюсь, не собираешься внезапно умереть из-за такой ерунды?

– Как… – задохнулся Титрус, – как ерунды?!

– Громче кричи, еще не все слышали.

Мелкие камешки хрустели под ногами Апреля, руку с плеча Титруса он не убирал. Вел его тихонько по дорожке вокруг клумбы, дружески приобняв, а тот покорно шел, не находя в себе сил сопротивляться.

– Я должен сообщить Наблюдателям… – пробормотал Титрус.

– Конечно, разумеется, беги и сообщи, выполни свой долг. Расскажи, что на самом деле молодой правитель, на которого возлагается последняя надежда на благополучие Шенегрева, практически сошел с ума от навязчивых сновидений, погубивших его отца. И что он не на разведку местности отправился в сумеречную Альхену, а пошел искать какую-то душу колоколов – что уже само по себе признак расстроенной психики. Иди и убей последнюю надежду, что Шенегрев когда-нибудь выползет из своей пропасти. «Самый большой и прекрасный город на Альхене» – ах, ах, какая прелесть. Мы на грани полного разорения, скоро камни будем грызть, единственное, что может нас спасти – молодой, красивый, здоровый правитель, что по нынешним временам большая редкость. Или урод, или больной, или старик – таковы замечательные правители на нашей прекрасной планете, вырожденцы сплошные. Его брак и слияние владений – вот наш последний шанс. Среди невест на Грэма будет большой спрос, бежать будут, наступая друг другу на платья, лишь бы первыми успеть. А мы выберем самый подходящий вариант, чтобы все были довольны. Пойми, я спасаю наш город и всех нас, иначе разразится катастрофа и ничего уже нельзя будет поделать.

– Зачем же мы тогда отправили Грэма в такой опасный поход, если он единственный шанс нашего города? – криво усмехнулся Титрус.

– Да не опасен этот поход, что ты вбил себе в голову? Ничего на той половине нет страшного, там даже не живет никто. Я хочу, чтобы он нашел там какую-нибудь необычную ерунду, возомнил ее душой колоколов и внушил себе исцеление, чтобы ум его освободился от всякой глупости. Эта прогулка ему необходима, понимаешь?

Титрус молчал, глядя себе под ноги.

– Идем в Дом, поужинаем, как следует, сегодня новые повара демонстрируют свои способности. Если тебе хоть что-то не придется по вкусу, тут же всех разгоню, вот прямо тут же.

* * *

Грэм так неожиданно и резко остановился, что Захария невольно налетел на него. Затем юноша медленно, как во сне, упал на колени и – лицом в снег.

– Так, – Захария нагнулся, взял его подмышки и перевернул, – такая остановка в наши планы не входила.

Он отер снег с его лица, и огляделся, раздумывая, что же делать. Затем поволок его в низину меж двух снеговых холмов, где могло быть чуточку теплее. Уложив его на спину, Захария принялся непослушными пальцами расстегивать крепления своей куртки, намереваясь ее снять.

– Что ты делаешь? – подлетела Кара.

– Без движения он совсем замерзнет.

– Ты замерзнешь гораздо быстрее, а твоя куртка его не спасет.

– Ну, хоть немного согреет.

– Погоди, – решилась Кара, – я могу вот что сделать, влечу в него, и буду греть изнутри.

– А не сожжешь?

– Нет, конечно. Открой ему рот.

Захария присел рядом, осторожно коснулся пальцами неподвижного лица Грэма с закатившимися глазами, потом сжал его скулы, размыкая твердые белые губы. Кара пару раз выплюнула огненные струи, освобождаясь от лишнего жара, затем вспыхнула ярко, ее лицо исчезло, остался только световой сгусток. Огненным дымком он полился в горло Грэма, подсвечивая его тело изнутри. Под светящимся Грэмом немедленно начал таять снег. Захария утоптал немного сугроб, снял мечи, положил их рядом, чтобы были под рукой, и сел, прислонившись спиной к гладкому стволу дерева. Ствол был настолько холодным, что его леденящее прикосновение ощущалось так явно, будто одежды не было вовсе.

– Не спать, – беззвучно приказывал он сам себе, – нельзя спать… спать нельзя…