355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Галина Сапожникова » Арнольд Мери. Последний эстонский герой » Текст книги (страница 4)
Арнольд Мери. Последний эстонский герой
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 03:29

Текст книги "Арнольд Мери. Последний эстонский герой "


Автор книги: Галина Сапожникова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Уже после окончания войны, летом 1945-го года, когда я приступил к выполнению обязанностей первого секретаря Цк комсомола Эстонии, я был вызван то ли в горком, то ли в Цк партии на совещание. выяснилось, что темой обсуждения является проблема захоронения на Ты-нисмяги. Тогда излагалась и история возникновения этого захоронения, которую я рассказал, но я не могу поручиться за ее абсолютную истинность.

на совещании обсуждался вопрос: перезахоронить или оставить все как есть? патриоты Эстонского корпуса считали, что именно наш корпус освободил Таллин, а не этот отряд 10-й армии, и в захоронении на Тынисмя-ги узрели претензию на первородство в деле освобождения Таллина. и это была основная причина, почему тогда требовали перезахоронить останки погибших на кладбище.

–А почему решили оставить?

– пришли к заключению, что тревожить погибших нам не к лицу. и всякие разговоры насчет того, что кто-то спекулирует этим захоронением, доказывая, что не Эстонский корпус освободил Таллин, а 10-я армия, не являются достаточным основанием для того, чтобы трогать прах погибших. но если мы оставляем эту могилу на том месте, то требуется привести ее в порядок и установить памятник. на том и порешили.

Вера в то, что это памятник освободителям, сформировалась у людей за последние двадцать лет. Но это мнение не имеет отношения к тому, как думалось в свое время. Это памятник не освободителям. Бронзовый солдат—это представитель эстонского корпуса, эстонского народа, который склоняет голову перед теми, кто погиб за эстонский народ. Это эстонец. Он благодарит других представителей советских народов, которые помогли ему освободить его родину.

—Где Вы встретили День Победы?

–На Курляндской Дуге. Мы должны были идти в атаку утром 9 мая. Это было самым тяжелым за все годы войны—приказать ребятам идти в атаку, когда война вот-вот окончится.

Я добрался до политотдела дивизии часа в два ночи, свалился на пол спать. И вдруг поднялся гвалт, который меня разбудил. Я до того был измотан, что спросил только: «Значит, атаки не будет?» А мне отвечают: «Конечно, не будет—немцы выбросили белый флаг!» Значит, можно спать дальше – я повернулся на другой бок и опять заснул...

А утром проснулся от страшной пальбы и уже по ее характеру понял, что это не боевая стрельба, а безудержное веселье. Подумал только: «Господи, да я ж все проспал—война закончилась!»

Тут подвернулся корпусной фотограф, который предложил посмотреть, какие можно сделать фотографии. Я пошел к начальнику политотдела и попросил машину. Поехали на передовую, там уже немцев не было. Забрались к немцам в тыл на сорок километров, а вся причина была в том, что фотографу вдруг захотелось заиметь немецкий мотоцикл, а мотоцикла нигде не было.

Видим – на одном перекрестке наш танк стоит. Танкист говорит: «Дальше наших нет». А фотограф канючит: «Ну, мотоцикл-то мне нужен!» Мы решили немного проехать до первых немцев, посмотреть. Танкист нам: «Да вы что, ребята, с ума сошли? Там же власовцы!»

Смотрим—хуторок метрах в пятистах и много-много немцев. Те тоже увидели нашу машину. Раздались команды, немцы повылетали из всех избушек на парадное построение. немецкий майор подходит к нам и рапортует: «Батальон для сдачи построен!» Я на своем немецком языке, как мог объяснил, что мой камрад приехал сюда за мотоциклом, а принимать вас в плен будут те, которые еще едут, а пока распускайте свою команду и чувствуйте себя свободно... фотограф уже оседлал мотоцикл, и мы двинулись назад: я на политотделовской машине, а он на мотоцикле в качестве эскорта.

Через пару дней корпус двинулся из курляндии в Эстонию. Часть ребят отправили в Ригу, а часть (в том числе и меня) – в Москву для участия в главном параде победы.

^4eWflWleier *CJ*JikJ?J>U fitifteutnuZa £ ,WiC(iult>_f

wt-c/isi/rpyitkcjjji-tjyU i ес^ч>А:/лк^.

0V"■t'tikut! ^ л£**r * (on#

*«> ^ Hril*i>( ftf*1 ^ l?C!J–-fJ

*yWf±HX*>-ir tUftie.,j-1 H$ llZpCftCi-ff^cJ/ S4&£l f jifUJ

tff fl£J| *yi |f4 (W ■ { •}t*,?/ttjCyi.*

&p■jjtoa, it l-z 'rit-л

£л^ю£ач U4&HJ – tstFJJ HM ilJf t– A bittryuff.

ttokJ* ipk «Jft ( Wj^J taX* £lpL4 y; f tJA~lif J ii-fJ f-eS/if tv / ^ j^JL fottfJ/KXvdJ* ULCJfy fjm ^ U/a.ft

ji <■& ft He ii)j|> £ (lfitiZnj Ли ь> -■•/.jhzliij Кс4/ 9&f6w-^f jfa* -

vUajti /лZiur 4 tckШШлф prtfre^AfffW f

'}£t/&Jli /й^Л**Г |у.Д«ы/| f fas* Qj,/!fM/*-/{'Jtti> i/yritrtuu

йА^ШЫ .Tlt-C^ ‘splcijt ILUj ^ Д? TO [<ул Ai*1

J g^/4'grf^^ **,

iU-r J-Jfi ItVUE h CO U J ^Wl/i^ / Vtf Oj£j£Jt,XJM‘ fjwi.rtti if/j ,M

,ff fK, *j|i /aJ– jfjytaitofW ImiIfkfyjfM faj/kdJi&Sit

it! ii^K* :ашМ^я*л ЛГ tp?Akt(j4yKfi "wfe

A ti^/vW fllufV' “ГЙ **H xtpp *ft– ’>f **//&-

Wliv/v/ i $*г/

~ к Jii'.uMtf*pp t eJ. -Tf^/л -р. б£.Ар4ь ?f&K 'h'^41

фрагмент автобиографии Арнольда Мери, написанный его рукой.

Арнольд Мери в юношеском возрасте и в годы войны, после получения звезды Героя Советского Союза.

Демонстрации в Таллине в июне 1940 года.

Командиры и солдаты 22-го эстонского территориального корпуса на параде в Таллине.

7 ноября 1940 года.

Трибуной для выступления Арнольда Мери перед бойцами во время войны порой становилась башня танка.

Карта сражений в Эстонии летом 1944 года.

Бои за Нарву в 1944 году были жестокими, прошедшие через них смотрели в глаза смерти.

Жители Таллина приветствуют солдат Эстонского стрелкового корпуса.

Парад Победы на Красной площади в Москве.

Арнольд Мери (крайний справа) на комсомольской работе в послевоенные годы.

Выборы в верховный Совет Эстонии.

Одна из последних фотографий. Декабрь 2008 г.

Среди ветеранов в День Победы.

Арнольд Мери не мог смириться с тем, что в сегодняшней Эстонии эсэсовцы стали героями.

KOICILE

1Л

4>Slivw-L'; vsdji, н niJGEStL'FdJ.H; ,

Внучка Анастасия была рядом и в радостные, и в трудные минуты.

Разговор по душам с итальянским публицистом и депутатом Европарламента Джульетто кьеза.

обозреватель «комсомольской правды» Галина Сапожникова, встречаясь в Арнольдом Мери, старалась не пропустить ни слова.

Во время судебных заседаний в Кярдла (Хийумаа). Май 2008 г.

Арнольд Мери считал, что в апреле 2007 года вокруг Бронзового солдата развернулся не национальный, а мировоззренческий конфликт.

За все годы, сколько помнил Мери, не было у памятника воину-освободителю в Таллине столько цветов, столько людей и столько возвышенных эмоций, как в мае 2007-го года.

Перед Бронзовым солдатом.

Всегда в центре внимания.

С послом России в Эстонии Николаем Успенским.

Арнольд Мери останется в нашей памяти как честный и несгибаемый человек. никому—ни гитлеровской пуле, ни нквД, ни эстонской прокуратуре, затеявшей над ним позорный суд—не удалось сломить его волю. наверное, таким и должен быть настоящий Герой.

siаАС ть третья мирная

«Если я говорю спасибо– значит, знаю, за что благодарю»

Письмо Берии. Георг Мери. Покушение на Гитлера

–Когда уже все было готово и до парада оставалось несколько дней, нас отпустили погулять по городу. А моя супруга Катюша как раз в это время находилась в Москве на курсах усовершенствования врачей. И я, конечно, рванул к ней на курсы.

А на второй день, проходя мимо памятника героям Плевны (это как раз неподалеку от ЦК Комсомола), встретил кого-то из комсомольских работников, который сказал: «Что ты тут делаешь? Ты уже демобилизован и назначен первым секретарем ЦК Комсомола Эстонии».

Меня еще во время войны хотели назначить первым секретарем, но я решительно отказывался. А тут, не спрашивая, провели решение через ЦК ВКП(б). Мне велели шить костюм, немедленно собираться и выезжать в Финляндию в составе нашей делегации на создание финского демократического союза молодежи. Поехал. И вместо того, чтобы принимать участие в параде победы, я был в Хельсинки...

впрочем, сожаления по поводу того, что лишился чести участвовать в параде, я не чувствовал. После войны у меня были настроения те же, что у 95-ти процентов ребят, которые воевали четыре года: наконец-то окончилась война, можно взяться за действительно нужный труд, чтобы людям дать хоть немного того, что они заслужили. Никакие парады поэтому нас не интересовали. Бог ты мой, какой там парад! В стране господствовало такое настроение: перестаньте в барабаны бить, зачем нам эти барабаны?!

Нам нужно сейчас досыта наесться, накормить детей, чтоб они у нас с голоду не пропадали, вот что нам нужно! А не парадными этими мундирами щеголять.

Я прекрасно знал, что в моем положении быть первым секретарем ЦК Комсомола Эстонии смертельно опасно, и поэтому туда никак не рвался. Во-первых, не хотел оставлять свою часть, а во-вторых, был совершенно убежден, что с моей биографией быть секретарем ЦК Комсомола невозможно. Двенадцать лет за границей, причем не просто за границей, а в среде белоэмигрантов... В глазах людей того времени я был чистейшим антисоветчиком, который при очень сомнительных обстоятельствах получил звание Героя. Когда в 1943-м году меня хотели демобилизовать и назначить секретарем ЦК Комсомола Эстонии, я целую петицию написал! Тем не менее это случилось...

–А где были Ваши родственники по отцовской линии?

– Они вернулись в Эстонию спустя год, в 1946-м: мои двоюродные братья, сыновья младшего отцова брата Георга Мери—Леннарт и Хиндрек.

Константин (мой отец) и его брат Георг (Жорж, как называли его в семье) Мери оказались разными людьми с различным мировоззрением, симпатиями, отношением к жизни, но эти их расхождения не были очень острыми. И отец встречался с Жоржем, и я. Мы находили общечеловеческие темы для разговоров, стараясь обходить те вопросы, по которым мы заведомо стоим на разных позициях.

Примерно такие же отношения у меня были и с его сыном Хиндреком, младшим братом Леннарта. Я не скажу, что они были очень близкие и теплые (сказывалась большая разница в возрасте), но он часто бывал у нас. Даже чаще, чем Жорж. Вот с Леннартом—с тем мы были очень разные. У нас никогда не было ничего общего.

—Это Вы помогли Жоржу вернуться в Таллин?

– И да, и нет. За Жоржа я не просил. Но писал письмо по его поводу, надеясь, что оно может сыграть определенную роль.

А история была такая. Семья Жоржа Мери была выслана из Эстонии в июне 1941 года. Самого его арестовали и поместили во внутреннюю тюрьму Госбезопасности на площади Дзержинского в Москве, а родных отправили в вологду. Через некоторое время жене и детям определили повышенное продуктовое содержание, они начали получать продовольственный паек. потом жену жоржа пригласили в Москву, где она встречалась с мужем. Еще через некоторое время вызвали из вологды на свидание с жоржем не только ее, но и их детей—Леннарта и Хин-дрека. Примерно через полгода велели приехать в третий раз, причем поселили жену Жоржа в гостинице «Москва», где она несколько дней прожила вместе с жоржем.

Обо всем этом мой отец узнал, прочитав уже после освобождения Таллина письма Алисы, жены Жоржа, написанные его матери. У меня, конечно, возник вопрос: «Что это означает?» Семья Жоржа, высланного, осужденного, получает такие льготы, которые были абсолютно незнакомы моим родителям—родителям Героя Советского Союза!

Самое простое объяснение, которое появилось и было страшно раздуто нашими ультрапатриотами в 90-е годы, состояло в том, что Жорж был стукачом во внутренней тюрьме. Это я вполне допускаю, потому что выбор был непростым: или жизнь родных, или стукачество. Не сомневаюсь, что Жорж мог на это пойти. Каждый нормальный человек на это пошел бы, если бы от этого зависела судьба жены и детей.

но с какого времени родным стукачей предоставляются такие льготы? Такого никогда не бывало и исключалось, потому что функции стукача так не поощрялись. Я рассудил, что тут есть какая-то не известная мне тайна.

После окончания войны в 1945 году отец начал на меня нажимать, чтобы я принял какие-нибудь меры для спасения Жоржа и его семьи. Я сказал, что никаких мер принять не в состоянии и мое вмешательство не только не поможет Жоржу, а может только ухудшить его положение, поэтому ничего писать о смягчении его участи я не буду.

А тут подошли выборы в Верховный Совет. Я был выдвинут кандидатом в депутаты. И у меня родилась одна мысль. Я действительно написал письмо, адресовав его Берии. Содержание было очень простое: так и так, я ежедневно встречаюсь с избирателями и рассказываю им свою биографию, а в моей биографии имеется эпизод, по которому я сам ничего не знаю и поэтому не умею правильно его осветить. поэтому прошу сообщить, осужден мой родственник или не осужден? Если осужден, то за что и на сколько? и послал то письмо. ответа я не получил никакого,

но через полгода, в 1946-м году—звонок в дверь. Мы вдвоем с отцом подходим, а там стоит жорж Мери! они с отцом обнялись, расцеловались. Йотом жорж пожал мне руку и сказал: «Спасибо за твое вмешательство, благодаря которому я здесь». Я ему отвечаю: «Жорж, ты ошибаешься. В том смысле, в котором ты говоришь, я не вмешивался и ничего насчет смягчения твоей участи не писал». Он говорит: «Я все знаю. Я четыре года находился у них и имел десятки случаев понять психологию их действий. Если я говорю тебе спасибо—значит, знаю, за что благодарю, и не будем детализировать. Я знаю, что я на свободе благодаря тебе».

–А Леннарт Мери знал эту историю? И не был Вам за это благодарен?

– Знал... А теперь мои догадки. Отец поддерживал контакты с Жоржем, и тот уже в 80-е годы под большим секретом выдал отцу свой вариант разгадки этой тайны. Это единственный ответ, который снимает все вопросы.

В 1940-м году Жорж был заведующим отделом внешней торговли Министерства иностранных дел Эстонской Республики. Перед этим он был первым секретарем эстонского посольства в Германии. Он пользовался там явными симпатиями, был знаком со многими членами немецкого фашистского руководства, например с Риббентропом и Геббельсом. Не знаю насчет Гитлера—не говорил, а насчет Геббельса—это точно. Так что с Германией и с фашистским руководством у жоржа действительно были прочные и широкие связи.

Когда его в Москве посадили, то через некоторое время якобы привлекли к участию в подготовке покушения на Гитлера, которое готовилось иностранным отделом Госбезопасности. подготовка покушения—это исторический факт, это не выдумка. конечно, жорж не должен был стрелять в Гитлера или подрывать Рейхстаг, но он должен был участвовать в самой операции.

план был такой: в нужный момент жоржа переведут в лагерь для военнопленных, где содержатся высокопоставленные немецкие офицеры. он организует группу для побега в составе пяти-шести человек, и они должны будут бежать через афганскую границу. Маршрут побега был соответственно разработан. на границе должно было состояться столкновение с советскими пограничниками, которые расстреляли бы всех немцев, участников этого побега, оставив в живых только жоржа и дав ему возможность перейти афганскую границу. попав в Афганистан, он должен был требовать контакта с немецким посольством, через которое, выдав им какие-то данные, попасть в Германию, где участвовать в подготовке покушения на Гитлера.

Это, пожалуй, единственный вариант, который объясняет особое положение семьи Георга Мери. воздействие Госбезопасности на него в этот период могло осуществляться только через его семью. и тогда все действительно становится на свои места. Это не стукачество. Это был уже совершенно другой уровень сотрудничества.

«Если бы не было этой высылки– была бы большая кровь»

Мартовские депортации. Хийумаа. Николай Каротамм

—Каким образом Вы оказались втянуты в депортации 1949 года?

– Был направлен в качестве уполномоченного ЦК Компартии Эстонии и Совета министров Эстонской ССР для проверки законности действий Госбезопасности при осуществлении этой операции. Естественно, эта проверка осуществлялась не с точки зрения человеколюбия и сегодняшних законов политкорректности, а с точки зрения законности. Такие уполномоченные направлялись во все уезды. Нми были, как правило, члены бюро Цк компартии. Я им не был. просто членов бюро Цк было меньше, чем уездов. поэтому меня направили уполномоченным на остров Хийумаа.

нас подробно в течение нескольких часов лично инструктировал первый секретарь Цк компартии Эстонии николай каротамм. первая задача, которая была поставлена перед уполномоченными – это проведение обязательной документальной проверки обоснованности включения людей в число кулаков. на это надо было обращать главное внимание. каротамм прямо говорил: «не забывайте, что речь идет о сельской местности, где широко развита не только взаимопомощь между соседями, но и межсоседская злоба. Мы пока не можем считать, что органы внутренних дел и Госбезопасность вполне объективно оценивают людей и их деятельность. поэтому вы должны документально проверить в первую очередь тех, кто включен в состав кулаков. Что такое кулак?

Это не количество земли и скота. Это систематическая жизнь за счет эксплуатации чужого труда. Причем именно эксплуатации! нельзя считать кулаком человека, у которого, например, нянька ухаживает за ребенком. Это не просто наличие наемной рабочей силы, а характер ее использования».

Здесь я хотел бы сказать о своих очень обоснованных подозрениях. Дело в том, что еще в годы войны каротамм и в своих радиообращениях к населению Эстонии, и на довольно частых встречах с нами, в Эстонском корпусе, каждый раз утверждал, что насильственной массовой коллективизации в Эстонии проводиться не будет. Само собой разумеется, коллективное сельское хозяйство прогрессивнее единоличного, но сейчас не то время, чтобы это решало судьбу страны. поэтому мы дождемся того момента, когда государство будет обладать такой экономической и технической мощью, что колхозы будут в состоянии оправдать и доказать свою пользу, практически облегчая крестьянский труд.

Это не был треп, потому что на той же точке зрения каротамм стоял и в 1944-м, и в 1945-м, и в 1946-м году. У нас, по инициативе крестьян, целый ряд колхозов создали немедленно после освобождения. Их было штук 20-25. Но вы не найдете в материалах газет того времени об этом ни одного слова. О них запрещено было писать, чтобы не создавать впечатления, будто, положительно описывая эти колхозы, мы хотим расширить эту практику. Я знаю об этом, потому что, например, нам—комсомолу – было рекомендовано взять шефство над одним из колхозов, и мы часто в этом колхозе бывали. но нигде публично не могли сказать громко о том, что этот колхоз существует. Это было запрещено.

Странно...

–Исходя из того, к чему я веду, это как раз не странно.

по тем временам в таком вопросе, как коллективизация сельского хозяйства, отсебятину никто нести не мог. несомненно, особая позиция каротамма в вопросе коллективизации сельского хозяйства не могла не быть согласованной с ЦК ВКП(б).

Но затем в Цк вкп(б) что-то изменилось—там же очень часто настроения менялись... Знаете анекдот? Анкета вступающего в партию. вопрос: «Были ли у вас колебания в отношении генеральной линии партии?» вступающий пишет: «никогда, всегда колебался только вместе с генеральной линией партии». Так вот, колебания генеральной линии партии—это было явление очень часто встречающееся.

а для меня решение о высылке 1949 года неразрывно связано с изменением курса в отношении коллективизации. потому что это была, несомненно, подготовка к ее проведению. Это даже не пытались скрыть. и если курс был взят на массовую коллективизацию, эта высылка была неизбежна, как бы цинично это не звучало. потому что если бы не было этой высылки—была бы большая кровь.

Что Вы имеете в виду?

– Это был 1949 год. Только в 1948-м добились резкого сокращения бандитизма. на мартовском пленуме Цк партии 1950-го года каротамму предъявили обвинение, что он сопротивлялся планам высылки кулацких и других элементов из Эстонии. причем якобы каро-тамм вместе с веймером неоднократно обращались в Цк вкп(б) с предложением не высылать кулацкие элементы за пределы Эстонии, а собрать их в сланцевом бассейне и использовать в интересах развития сланцевой промышленности. обвинительный раж дошел до того, что это предложение каротамма истолковывалось так, что он намеревался создать на границе между Эстонией и Россией кулацкий заслон, который можно было использовать, вооружив, при осуществлении планов свержения советской власти в Эстонии и объединения Эстонии с финляндией...

ни в каких решениях о проведении этих высылок не было предусмотрено направления каких-то уполномоченных Цк и Совмина на места для проверки законности деятельности Госбезопасности. Это свидетельствует о том, что Каротамм придерживался тезиса, что деятельность Госбезопасности должна проходить под строгим контролем партийной организации. поэтому он уполномоченных и направил.

Мы должны были действовать на пару с первым секретарем уездного комитета партии Хийумаа Йоханне-сом Ундуском, которого я очень хорошо знал и который примерно за год до этого был у меня вторым секретарем Цк комсомола. поэтому мы могли действовать, полностью доверяя друг другу.

Я приехал и сказал Ундуску: «Затребуй документы из Госбезопасности, на основании которых люди включены в списки на высылку». Тот позвонил и ему сказали, что не все еще готово. как только все будет готово, документы представят. вечером позвонил снова—повторилось то же самое. на следующий день утром—то же самое, к вечеру– опять. на третий день сказали, что все готово, но начальник уехал, а без него эти документы выдать не могут...

Для нас с Ундуском все стало понятно, и мы отправили первую шифрованную телеграмму каротамму: «просим вашего вмешательства, нам не дают возможности вы-поднять свои функции контроля над подготавливаемой операцией». Таких телеграмм мы с Ундуском послали три, потому что тех документов нам так и не выдали. Третья наша шифрограмма была уже откровенно нахальной. В ней было сказано буквально следующее: «Поскольку на предыдущие две телеграммы мы не получили даже ответа, и мы лишены возможности выполнить контрольные функции над подготовкой этой операции, снимаем с себя ответственность за выполнение порученного нам дела». И на эту телеграмму ответа не пришло.

вместо этого нам сообщили дату высылки.

...Потом мы всю ночь ездили с Ундуском по хуторам, откуда высылали людей. Проверяли и следили за тем, чтобы не было эксцессов, воровства, грубости. Чтобы люди были обеспечены транспортом, могли собрать все свое хозяйство, которое они имели право взять с собой.

Утром, вернувшись в Кярдла, выяснили, что возникла очень серьезная проблема, потому что тот теплоход, который Госбезопасность заказала для переправки высылаемых с острова на материк, не может подойти к пирсу, так как недостаточна глубина. и поэтому представители Госбезопасности собираются приказать везти людей на гребных шлюпках полкилометра по неспокойному морю. а там ведь не только люди, там еще хозяйственных вещей по полтонны на каждого! и представить себе, что по волнам (шторма не было, но волнение было все же довольно порядочное) и на гребных шлюпках полкилометра люди будут чапать и потом с этих гребных шлюпок пересаживаться на теплоход, – было совершенно страшное дело. просто неизбежно какая-нибудь шлюпка перевернулась бы.

Мы с Ундуском воспротивились категорически. поскольку ничего другого не оставалось, отправили шифрограмму командующему Балтийским флотом с просьбой прислать судно с меньшей осадкой для того, чтобы воспользоваться им для вывоза высылаемых.

Я не был основным организатором подготовки высылки, определявшим, кого высылать, и осуществлявшим все практические шаги по ее организации. Это дело было поручено Госбезопасности, и никаких людей со стороны к нему не подпускали. в действительности Госбезопасность ни в коей мере не могла допустить какого бы то ни было контроля, даже партийного, над их действиями. они, как жена Цезаря, должны были быть вне подозрений.

Мой разговор с николаем каротаммом на эту тему, пожалуй, самое важное во всем этом деле.

на следующий день, как только высылаемые были отправлены, я прилетел на самолете с Хийумаа в Таллин и сразу же бросился к каротамму. влетел в его кабинет, и первый вопрос, который я ему задал, был такой: «получили ли вы наши шифрограммы?» поскольку посылка шифрограмм осуществлялась через органы Госбезопасности, то у нас с Ундуском родилось подозрение, что они просто наши шифрограммы каротамму не передали, потому что это была жалоба на них. Каротамм помолчал, потом говорит: «Да, получил». Я говорю ему: «Мы с Ундуском как-то могли бы понять, что у Вас просто не было сил и средств для вмешательства, чтобы заставить органы с этими документами нас ознакомить. но нам совершенно не понятно, почему Вы нам не ответили? В какое положение Вы нас поставили! Мы же всю эту неделю не знали, что делать!»

Каротамм посидел несколько секунд. Потом встал из-за своего письменного стола, – а кабинет у него был огромный—перешел в самый дальний угол, остановился у окна и уставился на площадь. Долго мы так стояли. подозвал меня, положил руку на плечо, вернее, обнял, и единственный раз за долгие годы нашего общения (мы с ним встречались до этого сотни раз и потом до самой его смерти) обратился ко мне на «ты»: «Послушай, ты ведь очень молод. Я надеюсь, что перед тобой еще долгая, очень красивая и богатая жизнь. но если ты уже сейчас не поймешь, что даже первый секретарь ЦК компартии республики далеко не всегда может поступать согласно своей совести, то я за твою жизнь не дам и пяти копеек. А теперь иди».

Для людей, слабо или не достаточно глубоко знающих обстановку того времени (а это был 1949 год, расцвет сталинщины, можно сказать), не очень понятно, почему я придаю такое огромное значение этому эпизоду. но дело в том, что – если исходить из реального положения дел того времени—сказав мне такую вещь, Каротамм поставил себя под угрозу неизбежного расстрела, если бы я капнул куда следует. Само собой, я был бы расстрелян тоже. Но то, что первый секретарь Центрального комитета партии какому-то мальчишке-сопляку сказал такую вещь—это, конечно, характеризует Каротамма с совершенно исключительной стороны.

Фантастика!

–Правильно! А вы еще спрашиваете, почему я себя так веду. А я именно потому так и веду, что такой фантастики навидался за свою жизнь...

Умный он был все же человек. Очень умный и интересный. И каротамма, и Хендрика Аллика я считаю коммунистами старой закалки, которые в Советском Союзе были истреблены во второй половине тридцатых годов. Это были люди, которые по любому вопросу руководствовались своими внутренними убеждениями. Это их полностью объединяло, хотя они и были разные.

первый раз каротамм поразил меня тогда, когда он нам сообщал о самоубийстве председателя президиума верховного Совета ЭССР Йоханнеса вареса. Это было в 1947 году. Меня срочно вызвали утром в Цк, там были собраны руководители ведомств. нас решили быстренько созвать, чтобы сообщить о самоубийстве вареса ночью—для того, чтобы избежать толкований. версия каротамма заключалась в том, что варес был на медицинском обследовании, которое якобы установило у него рак в начальной стадии. поскольку рак неизлечим, то варес предпочел уйти из жизни сам.

Я поехал, созвал бюро Цк комсомола. и вдруг новый звонок—срочно обратно к каротамму. приехал. он говорит: «вы еще не успели рассказать? очень хорошо. Дело в том, что я доложил об этом в Цк вкп(б), и мне категорически запретили разглашать факт самоубийства вареса и дали категорическое указание ссылаться на скоропостижную смерть. Хотя я принципиально не согласен с этим указанием, я как коммунист, опираясь на обязательность вышестоящих решений, буду ему следовать и призываю вас последовать моему примеру». Я не знаю, нашелся бы в этой обстановке еще один секретарь Цк союзной республики или обкома, который мог бы сказать такую вещь...

последняя моя встреча с каротаммом состоялась перед его смертью. он приезжал из Москвы, и мы часа три ходили по таллинским улицам. С чего-то его занесло на воспоминания о мартовском пленуме, когда его освободили от должности. он сказал: «Теперь я рад, что меня тогда сняли. Если бы не сняли—неизбежно у меня на совести была бы смерть моих товарищей».

«Не пора ли с этим Мери кончать?»

Проблемы с Госбезопасностью. Следствие.

Эстонское дело

—За что Вас лишили звезды Героя и всех орденов?

–Все началось с того совершенно нелепого положения, которое создалось с момента присуждения мне звания Героя Советского Союза. Вы те времена не помните, но по литературе обязаны их знать: о всеобщей подозрительности, которая существовала в советских условиях, в особенности начиная с 30-х годов. В любом подозревали контрреволюционера. Я не дворянин, в Эстонии вообще их не существовало, но ведь одной принадлежности к дворянству хватало для того, чтобы человека посадить лет на 8-10! Достаточно было просто шапочного знакомства с иностранцем, чтобы гарантировать себе обвинение в шпионаже и получить 20 лет без права переписки, то есть расстрел.

А у меня было ВСЕ в моей биографии! Обучение в белоэмигрантской гимназии. Знакомство с десятками иностранцев. Пребывание за границей, во многих странах. И сделать такого человека первым секретарем ЦК комсомола Эстонии—уже этот факт был единственным и неповторимым во всей истории комсомола! поэтому я прекрасно понимал, что все это так просто с рук не сойдет. Рано или поздно, но эти вопросы поднимут.

А тут я засобачился значительно сильнее, чем это было позволительно, с Госбезопасностью. Ради Бога, не посчитайте только, что я с колыбельного возраста против нее боролся! Госбезопасность была необходима в том положении, в котором находилась страна в 20-е, 30-е, 40-е и последующие годы. Это было абсо-

лютно оправданно, я нисколько в этом не сомневаюсь, потому что врагов у страны—и внутренних, и внешних– было огромное количество, и борьба с ними была необходима. особое положение и абсолютная засекреченность органов Госбезопасности были вполне объяснимы. но это, естественно, давало и положительные, и отрицательные результаты. Засекреченность приводила к практически абсолютной бесконтрольности действий.

Любая бесконтрольность порождает ощущение безнаказанности. поэтому наряду с работниками Госбезопасности, жизнь, деятельность и поведение которых может служить образцом—неизбежно в этих условиях появлялись в противовес и другие. нигде не было столько сволочи, столько карьеристов, столько, по сути, преступников, как в этой системе... Зная о могуществе этих органов, люди предпочитали молча отходить в сторону.

А у меня это как-то не получалось, поэтому возникали конфликты. в особенности, когда я работал первым секретарем Цк комсомола Эстонии. а тут зимой 1945 года меня избрали депутатом верховного Совета СССР, да еще в Совет Союза, куда избиралось вообще по всей Эстонии только четыре человека, а именно: первый секретарь Цк партии николай каротамм, председатель правительства Арнольд веймер, председатель президиума верховного Совета Йоханнес варес и я, секретарь Цк комсомола. поэтому я чувствовал ответственность. Я никогда не осторожничал, руководствовался своей собственной головой. Спорил, отстаивал свое мнение, поэтому понимал, что рано или поздно что-то должно случиться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю