Текст книги "Арнольд Мери. Последний эстонский герой "

Автор книги: Галина Сапожникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

АВТОБИОГРАФИЯ

СОДЕРЖАНИЕ

«Болезнью национализма заражен не был»

«Стало ясно, что скоро начнется кровопускание»

«Жизнь была спокойная, тыловая»

«У раненых не выдерживали нервы»

«Я был воспитан на тургеневском отношении к женщине»

«Немцы отступали, но это не исключало боев»

«Если я говорю спасибо– значит, знаю, за что благодарю»

«Если бы не было этой высылки– была бы большая кровь»

«Не пора ли с этим Мери кончать?»

«Исключить из партии по политическим мотивам»

«Я сам выбрал этот путь и сам по нему шел»

«Нужен был мордобой. Крупный!»

«Люди ошибаются, думая, что они создают время»

«Мы должны посмотреть на его жизненный путь с позиции будущего»

«Я повидал много и умирать не боюсь»

«Он был сыном и пасынком века одновременно»

юве

ю

Галина САПОЖНИКОВА

Арнольд МЕРИ: последний эстонский герой

Судьба человека

как путеводитель по новейшей истории

Таллин

2009

Галина САПОЖНИКОВА

Арнольд МЕРИ: последний эстонский герой

Судьба человека как путеводитель по новейшей истории

Редактор-составитель—Олег САМОРОДНМЙ Художественное оформление, обложка—владимир ШАСТин корректура—Светлана кУЗнЕЦовА

Таллин: Impressum; SKP Media, 2009. – 160 с.

ISBN 978-9949-18-456-9

Эта книга не только и не столько о яркой судьбе Героя Советского Союза Арнольда Мери, немало повидавшего на своем веку, прошедшего сквозь огонь, воду и медные трубы. Это повествование о целой эпохе, рассказанное человеком, который оказывался на самых крутых изломах истории Эстонии XX и XXI века.

Нередко историю называют «образом прошлого», которому с годами свойственно видоизменяться под воздействием политической суеты текущего момента. поэтому для нас столь ценны и важны свидетельства непосредственного участника событий, нередко трагических, перемалывавших жизни целых поколений.

Арнольд Мери никогда не претендовал на истину в последней инстанции. как и любой человек, он мог ошибаться или же идти на уступки под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Но одно можно сказать точно: Арнольд Мери никогда не врал, всегда старался говорить правду и, когда мог, помогал людям, попавшим в трудную ситуацию.

А еще Арнольд Мери никогда не прогибался перед властями предержащими, за что нередко в жизни страдал. он служил только той власти, которую считал справедливой. при этом никогда и никому не прислуживал. За это его многие не любили. но именно поэтому он и снискал уважение многих и многих людей—как в Эстонии, так и далеко за ее пределами.

© Международный медиа-клуб IMPRESSUM, 2009 © Издательский дом SKP MEDIA, 2009

от автора

Мы с ним так и не договорили...

Встречались десятки раз, я приезжала в гости, включала диктофон, понимая, что вместе с Арнольдом Мери уйдет Вселенная, и пока не поздно, надо ловить и записывать каждое его слово. Задавала свои вопросы, но на самом деле ситуацией управлял он, а не я. Увести его в сторону от главной темы разговора было невозможно: Мери спокойно вел свою линию, четко произнося давно обдуманные фразы. Как будто не говорил, а читал по написанному.

Увы, в последнее время читать он уже не мог. Писать– тем более. Общаясь с ним на протяжении нескольких последних лет, я не раз его спрашивала: «Арнольд Константинович, а почему бы Вам не написать книгу? Это же просто фантастика—какую Вы невероятную прожили жизнь!»

Он посмеивался, отбиваясь легкомысленным: «Да кому это нужно?»... Но на самом деле причина отказа была в другом. Он начинал писать книгу, но закончить ее не успел. Ослеп. А перепоручать никому не хотел. Но не было случая, чтобы он хотя бы раз отказался от интервью! Может быть, просто понимал, что ускользающая от него жизнь не оставляет других вариантов борьбы, кроме этого?...

В последнюю с ним встречу мне удалось уговорить его опубликовать стенограммы наших долгих бесед за последние несколько лет. Я его все-таки убедила, что это важно—впечатать в вечность ту версию Истории, которую он творил сам, чтобы у доморощенных историков местного розлива не было повода и возможности ее переиначить. Он согласился, грустно добавив: «Поздно. Я вам еще ни-ЧЕ-Го не сказал»...

Мы договорились встретиться еще, и не раз, и обязательно договорить. но вмешались обстоятельства: сваливший меня в те дни грипп, который ни в коем случае нельзя было нести в дом к умирающему человеку. и тогда нам с дочерью Арнольда константиновича, наташей, пришлось принять нелегкое решение: оставить все как есть. Чтобы на одну болезнь не наложилась другая и не сократила ему последние дни, и чтобы с ним успели встретиться другие мои коллеги—олег Беседин, снявший об арнольде Мери фильм, и Леонид велехов, написавший прекрасный прощальный очерк. Мы не простились... и для меня он так и остался навсегда стоять на пороге своего дома в нымме, обнимая жену. Еще веселый и живой—вот что важно.

внучка арнольда константиновича, настя, с которой мы встретились на следующий день после того, как ее дед стал смотреть на нас из другого мира, рассказала мне забавную вещь: примерно за четыре дня до смерти, уже будучи в полузабытьи, он вдруг открыл глаза и хитро произнес следующую странную фразу: «Я всегда буду на полшага впереди них»...

Смысл ее дошел до меня на следующий день после того, как его не стало. когда таллинский аэропорт торжественно назвали именем его двоюродного брата, экспрезидента Эстонии Леннарта Мери. ожидалось, что об этом событии должен будет говорить весь мир. а мир в этот день, и во все последующие, говорил совсем о другом Мери. о Герое Советского Союза, Солдате, которого не удалось свалить никому—ни гитлеровской пуле, ни нквД, ни эстонской прокуратуре, затеявшей год назад позорный суд по надуманному обвинению в «геноциде», которого не было.

именно поэтому международный медиа-клуб «им-прессум» и издательство «комсомольской правды» в Северной Европе» решили издать эту книгу. в нее, конечно, вошла не вся история жизни арнольда Мери—лишь та ее часть, которую он успел надиктовать. Возможно, впоследствии некоторые фамилии будут уточнены, главы дописаны, а само издание дополнено. Мы очень спешили (целая творческая команда: олег Самородний, Нгорь Те-терин, Леонид Максимов, Владимир Шастин, Светлана Кузнецова и другие) и создали эту книгу всего за три недели—чтобы успеть ее выпустить к Дню Победы, который у нас всегда ассоциировался с Арнольдом Мери и который в этом году пройдет без него... Мы успели! А это значит, что мы опять не одни.

Галина САПОЖНИКОВА

АВТОБИОГРАФИЯ

Я, Мери Арнольд Константинович, родился 1 июля 1919 года в городе Таллине (Эстония). Отец, Константин Оттович, по национальности эстонец, временами работал служащим, временами был мелким предпринимателем. Мать была обрусевшей петербургской немкой. В 1926 году родители вместе со мной выехали в Югославию, где отец в городах Скопле, Белграде, Дубровнике ремесленничал, работал поваром, два года—управляющим маленького пансионата. Я окончил югославскую русскоязычную гимназию в Белграде, основанную для обучения детей белоэмигрантов.

В 1938 году семья вернулась на жительство в Эстонию, где я, проработав полгода учеником слесаря на машиностроительном заводе в Таллине, осенью 1939 года был призван на срочную службу в эстонскую буржуазную армию. Сочувственно встретив революционные события июня-июля 1940 года и по собственной инициативе приняв в них некоторое участие, я был вовлечен в ряды коммунистического союза молодежи Эстонии, избран в июле месяце 1940 года в состав Таллинского горкома КСМ Эстонии. Моей основной задачей было создание комсомольских организаций в частях эстонской армии, которая к тому времени уже была переименована в Народную армию. После преобразования в октябре месяце 1940 года Народной армии в 22-й территориальный корпус РККА, я вернулся дослуживать срочную службу в 415-й отдельный батальон связи 22 СК, где был назначен помощником политрука учебной роты и избран секретарем комсомольской организации батальона (а затем и заместителем секретаря).

В начале Великой Отечественной войны, когда корпус принимал участие в ожесточенных оборонительных боях на дальних подступах к Ленинграду в полосе от пскова до Старой Руссы, 17 июля 1941 года на подступах к станции Дно при внезапном прорыве фашистов к расположению штаба корпуса и возникшей панике я по собственной инициативе создал на направлении главного удара противника оборону штаба корпуса и возглавил ее—несмо-тря на полученные в течение нескольких часов четыре ранения—до прекращения атак на расположение штаба. 15 августа 1941 года указом президиума верховного Совета СССР мне было присвоено звание Героя Советского Союза.

после выхода из госпиталя проучился несколько месяцев в военном училище и, согласно своему рапорту, был направлен в новоформируемые эстонские национальные части РккА, в составе которых сперва в должности помощника начальника политотдела по работе с комсомолом и молодежью 249-й Эстонской Стрелковой Дивизии, а затем 22-го Эстонского Стрелкового корпуса принимал в 1942-1944 годах участие в боях за освобождение городов Великие Луки, Невель, Новосокольники, Нарва и территории Эстонской ССР. Заканчивал войну, участвуя в боях по освобождению Курляндии в марте-мае 1945 года (Калининский, Первый Прибалтийский и Ленинградский фронты). Был награжден орденом Отечественной войны II степени и двумя орденами Красной Звезды.

Был включен в состав участников Парада Победы 1945 года в качестве ассистента при транспаранте Ленинградского фронта, однако еще до парада был демобилизован в связи с назначением на работу I секретарем ЦК ЛКСМ Эстонии, в качестве которого проработал до направления на учёбу в ВПШ при ЦК ВКП(б), в Москву, осенью 1949 года. В 1946 году был избран депутатом Верховного Совета СССР, в 1949 году—членом ЦК ВЛКСМ и ЦК КП(б) Эстонии. За годы комсомольской работы был награжден вторым орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

На основании клеветнических материалов, представленных органами Госбезопасности, с 1948 по 1951 год был неоднократно под следствием партийных и комсомольских органов различного уровня. в декабре 1951 года решением кпк при Цк вкп(б) был исключен из рядов партии по политическим мотивам, отчислен из впШ при Цк вкп(б), а впоследствии лишен звания Героя Советского Союза и других правительственных наград. вернувшись в Эстонию и поступив на работу столяром на мебельную фабрику, я вскоре убедился в наличии явных признаков приближающегося ареста и поэтому выехал вместе с семьей в город Горно-Алтайск Алтайского края, где работал сперва техноруком местной мебельной фабрики, а затем учебным мастером в педагогическом институте.

в 1956 году по моей апелляции XX съезду кпСС была проведена полная проверка моего партийного дела, и я был восстановлен в рядах партии с сохранением первоначального партийного стажа. президиумом верховного Совета было также отменено решение о лишении меня звания Героя Советского Союза и других правительственных наград. после восстановления в рядах партии и окончания заочно впШ при Цк кпСС работал в Горно-алтайском пединституте преподавателем политэкономии.

в 1960 году вернулся на жительство в Эстонию, где работал в 1961-79 годах заместителем, а затем первым заместителем министра просвещения, по совмести-тельству—преподавателем политэкономии в Таллинском политехническом институте, а на общественных началах – ответственным секретарем республиканского комитета защиты мира. С 1979 года до ухода на пенсию в 1989 году работал председателем президиума Эстонского общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами. За 60-е—80-е годы был награжден орденом «Знак Почета», вторым орденом Трудового красного Знамени и орденом Дружбы народов, избирался членом Цк кПЭ и депутатом верховного Совета ЭССР, членом президиума Советского комитета защиты мира.

В пенсионное время являюсь членом президиума Таллинского общества участников Второй мировой войны, а с прошлого года—председателем республиканского Общественного союза против неофашизма и межнациональной розни. Был участником всех юбилейных парадов Победы и в числе гостей Президента РФ на праздниках Победы 2001 и 2002 года.

Женат на Екатерине Тимофеевне Курмаевой (Мери) с октября 1942 года, имел 2 дочерей, в настоящее время – 2 внуков и 3 правнуков.

Сейчас дожидается рассмотрения в суде обвинение, подготовленное охранной полицией Эстонской Республики, о моем якобы участии в геноциде эстонского народа, основанное на том, что в 1949 году я был направлен в один из уездов республики уполномоченным ЦК КП Эстонии для контроля за законностью действий органов Госбезопасности при высылке за пределы республики так называемых кулацких и антиправительственных элементов и членов их семей. Естественно, что к контролю за их действиями я допущен ими не был.

28 марта 2005 года

/А. Мери/

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

«Немцы отступали, но это не исключало боев» Освобождение Таллина. Захоронение на Тынисмяги. Победа!..........................................

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. МИРНАЯ ЖИЗНЬ

«Если я говорю спасибо – значит, знаю за что благодарю»

Письмо Берии. Георг Мери.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ФИНАЛ .......................................................................139

«Мы должны посмотреть на его жизненный путь с позиции будущего».

Андрей ЗАРЕНКОВ, секретарь

Антифашистского комитета Эстонии.................... 141

«я повидал много, и умирать не боюсь»

Памяти друга

Владимир МЕТЕЛИЦА,

председатель Эстонского объединения

ветеранов II мировой войны .......................................146

«Он был сыном и пасынком века одновременно»

Леонид ВЕЛЕХОВ, журналист газеты

«Совершенно секретно»...............................................152

rrUDRACT

«Болезнью национализма заражен не был»

Эмиграция. Детство. Югославия

– Моего отца звали Константин Оттович Мери. Родился он в России, в Шлиссельбурге. Вернулся в Эстонию вместе с матерью примерно в 1903 году. Половину среднего образования получил в России, а потом уже заканчивал гимназию в Эстонии, но тоже на русском языке. Поэтому для него русский был вторым языком, а родным он, конечно, все-таки считал эстонский.

Отец был старше брата Георга (отец экс-президента Эстонии Леннарта Мери—Авт.), или—как его называли дома—Жоржа, на десять лет. Родители отца, мои бабка и дед, разошлись. Дед остался сельским механиком и мельником в каком-то имении на берегу Онежского озера, а бабка вместе с детьми вернулась в Эстонию. После окончания гимназии отец поступил в Тартуский университет. Насколько я понимаю, он ушел из университета потому, что надо было зарабатывать деньги, чтобы дать возможность учиться Жоржу. В начале 1920-х годов, в детстве, я знал Жоржа как товарища моих детских игр. По-моему, он временами даже жил у нас... Во всяком случае, он был очень близким членом семьи.

В молодости мой отец был спортсменом номер один в Эстонии. Абсолютный чемпион по легкой атлетике, занимавший несколько лет подряд первые места во многих соревнованиях! Политикой он не интересовался совершенно. Презирал, можно сказать, политику. но как приличный человек считал себя, естественно, демократом-пацифистом, европейцем и космополитом.

На государство смотрел как на паразита, существующего за счет общества. И болезнью национализма абсолютно не был заражен. Я не могу назвать его интернационалистом, потому что в наши времена это стало словом неприличным.

—Вы назвали национализм болезнью—значит, как и любая болезнь, он излечим? И эстонский национализм – в том виде, в котором мы его наблюдаем сегодня – тоже?

– В общем смысле он, конечно, неизлечим, потому что существуют определенные обстоятельства, которые вызывают обострения этого чувства. За последние десятилетия все было сделано именно для того, чтобы нормальное чувство превратилось в болезненное явление национализма. нормальное, присущее человеку чувство болезнью не является.

впервые отец пошел на государственную работу после февральской революции 1917 года в горсовет, где ведал проблемами продовольственного снабжения населения Таллина. В январе или феврале 1918 года, когда перед заключением Брестского мира немцы затеяли очередное наступление на Эстонию, он вместе со всем советским активом эвакуировался на территорию России.

Но в 1918 году он оказался вместе с моей матерью, Ольгой Федоровной Дандорф, уже в Вильно (поженились они то ли в Петрограде, то ли в Москве) и там заболел сыпняком. Пока лежал в больнице, город захватили белополяки, а когда выздоровел, то от России Вильно был уже отгорожен каменной стеной. И он поехал в Эстонию.

Не было собаки в Таллине (не говоря уже о ком-то другом), ему не знакомой. На банкноте эстонского банка было четыре подписи—и все подписи друзей его юности. Он знал всех и вся!

Я помню эстонские картинки детства: где-то в 1923 году мы жили на Тартуском шоссе. Помню декабрьское вооруженное восстание в Эстонии 1924 года. Мне тогда было пять лет, но я очень хорошо все запомнил, потому что это было резкое нарушение существовавшего уклада. помню дворников, которые выглядывали на улицы из-за запертых калиток, потому что ночью была стрельба. помню, как летом жили на даче на речке пирита.

Домашним языком у нас был русский. Мать у меня русская, вернее, поколениями обрусевшая немка. во всяком случае в детстве у нее в семье домашним языком был русский. А восстановилась она как немка, обучаясь в Иетербурге в знаменитом Петершульце. в Эстонию она впервые попала в конце 1918 года вместе с моим отцом, выйдя за него замуж, и, конечно, эстонским языком не владела. немножко говорила, но не в такой степени, чтобы семейным языком считать эстонский.

Б 1926 году отец уехал из Эстонии в Югославию абсолютно без всяких средств. Без денег. Без ничего. Мне тогда было шесть лет.

—А почему уехал?

– Не так это просто объяснить. Наверное, сказались некоторые черты авантюрности в его характере. Здесь ему было тесно. Он хотел выехать в Канаду, но для этого нужно было иметь серьезную материальную основу, а таковой не было. И просто из-за совпадения некоторых обстоятельств мы поехали в Югославию. У отца был то ли знакомый, то ли приятель, женатый на югославке. он, поддавшись уговорам жены, уехал с ней и оттуда присылал письма, где очень расхваливал природу и существовавшие там возможности.

– Отец уезжал временно или навсегда?

– По-моему, он не очень задавался этим вопросом. Эстония была страной очень упорядоченной, а ему это не нравилось. Ему нужны были острые ощущения, а здесь этого не было. Стало скучно, вот и все. Снялся и поехал в Югославию, прихватив с собой жену и сына.

после окончания первой мировой войны, в которой Югославия принимала участие, было создано королевство сербов, хорватов и словенцев. Когда мы приехали туда, то это королевство еще существовало. Но очень быстро приняли новую конституцию, по которой государство было переименовано в Югославию.

первые годы мы жили в Скопле (в то время он назывался СкопЛЕ, а теперь СкопЬЕ), то есть в городе, который сейчас сделали столицей Македонии. вообще-то, когда мы там жили, мы не знали, что живем в Македонии, и что вокруг не сербы, а македонцы. Я подозреваю, что они сами тогда этого тоже не знали...

правда, население было чрезвычайно пестрое. Скопле делится рекой вардара на две большие, примерно равные по величине части: на сербскую и турецкую. но дело в том, что турками в Югославии называли не этнических турок (потому что их в Югославии почти не было), а мусульман. поэтому считалось, что в Македонии, где мусульман было немало, много турок, и восточная часть Скопле была турецкой: минареты, заборы, отсутствие окон на улицу и прочее—все чисто магометанское, так сказать. а сербская часть включала в себя еще еврейские и цыганские кварталы.

Югославия не ждала нас с распростертыми объятиями. в Скопле никакую работу отец не нашел, перебивался всякими случайными работами: то приноровился делать абажуры, то настропалился мастерить дамские шляпки, которые украшал расписанными масляными красками цветами и пейзажами.

Дела у него никогда хорошо не шли. в Эстонии он тоже занимался многими вещами. одно время возил в финляндию яблоки. в то время яблок в финляндии было мало из-за климата, а в Эстонии, наоборот, яблоневых садов было полным-полно. вот он и закупал по хуторам яблоки, загружал нанятый парусник и продавал эти яблоки в финляндии. потом имел что-то вроде мастерской по окраске тканей. Мама же была специалистом по трикотажному делу. в те годы в Таллине в каждой подворотне открывался магазин, в отношении которого совершенно ясно можно было сказать, что он прогорит. в точности как сейчас...

В Югославии и шляпное, и абажурное дело обеспечивали минимальное пропитание. потом отец открыл столовую домашних обедов в так называемом «русском доме». в Югославии была очень большая колония русских эмигрантов. остатки белогвардейских армий сначала эвакуировались в Турцию, потом начали перебираться кто куда, а после революционных событий 1921-1922 года в Болгарии стали массово переезжать из Болгарии в Югославию, а из Югославии растекаться по всему белому свету (в особенности те, у кого за душой что-то было): во Францию, в США. Кинофильм «Бег» о жизни эмигрантов, огороженной занавесками, в Стамбуле, в какой-то крепости – абсолютная правда. Я колонию русских в Дубровнике именно в этих «казематах» и запомнил: им тоже была отведена старая крепость, они отгородились занавесями, каждый себе создал свою каморку и так жил. И эта торговля на улицах Стамбула, и тараканьи бега—все действительно взято прямо из жизни, я это видел.

Мы двенадцать лет прожили в Югославии. Всякое было... Были и долгие периоды голодания—не образно говоря, а в самом буквальном смысле: когда я, мальчишка, стоял у витрин, смотрел на продукты, выставленные в этих витринах, и у меня текли не только слюни, но и слезы... Столовая, открытая отцом, себя не окупала, еле-еле концы с концами сводили. Но главное—появились знакомства, которые дали отцу возможность открыть ресторан. Правда, через два года и этот ресторан благополучно прогорел... Он был сделан в традициях лучших петербургских рестораций, со скидкой (естественно!) на эмигрантское житье. петербургский дух выражался, например, в том, что в вестибюле стояло чучело медведя—ведь в Петербурге тоже был ресторан «Медведь», где стояло чучело. Шеф-повар у нас был Аракелов, работавший до революции в знаменитом петербургском ресторане. ну, а что касается «стамбульской скидки», то она выражалась в том, что медведь был наполовину изъеден молью, а Аракелов был беспробудным пьяницей... Примерно три четверти рабочего времени он был в состоянии только давать указания отцу, который сам варил ресторанные кушанья и под руководством этого Аракелова стал поваром. Помню, родственник из Таллина как-то прислал нам посылку с несколькими банками килек. Посетители ресторана были от них в восторге, а потом страшно возмущались, что кильки подавались очищенными, без голов и кишок. Мол, такое добро выкидывают в помойное ведро! Поэтому на следующий день в ресторанном буфете по очень низкой цене продавались килечные головы и кишки.

Отпрысков графов и князей в Скопле не было, потому что такой медвежий угол создан не для знаменитостей. Но я, например, своими глазами видел генерала Шкуро. Это было в Белграде. Мне показали один раз: вот сидит компания во главе с генералом Шкуро.

Пятнадцатилетним учеником белградской гимназии я стоял в шеренге, отгораживающей тротуар от мостовой, по которой проходила похоронная процессия короля Александра, убитого в 1934 году в Марселе вместе с министром иностранных дел Франции Барту накануне решающих переговоров о создании так называемого «Восточного пакта». Они были одними из последних европейских политиков того времени, искренне стремившихся создать систему «коллективной безопасности» против угрозы фашистской агрессии. Именно за приверженность этой политике они вместе с королем Александром были убиты бандой террористов, организованной Германией, Италией и хорватскими усташами. Но верхом цинизма, что лично мне на веки вечные разъяснило, что такое фашизм, было то, что мимо нас, стоящих в шпалере на расстоянии 4-5 метров, в первых рядах процессии шли Геринг и министр иностранных дел Италии, зять Муссолини, граф Чиано... Шли убийцы!

А в 1936 или 1937 году я оказался в гостях у Шульгина —это один из двух деятелей Четвертой Государственной думы, который принимал отречение императора Николая II.

—И что, все они, как показывают в кино, плакали при слове «Россия»?

– «Что происходит в России?»—это единственный вопрос, который людей действительно интересовал. Среди эмигрантов, которые жили в Югославии, не было таких, которые свое будущее видели за границей. все их мысли и разговоры всегда были связаны с родиной.

после окончания начальной школы в Скопле я был отправлен на учебу в Белград в русско-сербскую гимназию, в которой преподавался сербский язык, а также литература, история и география Югославии на сербском языке. все остальные предметы давались на русском. преподавательский состав состоял из эмигрантов, и ученики процентов на 80-90 тоже были дети белоэмигрантов. но во всех классах были и югославы, потому что любовь к России там традиционна. Она не охватывает всех и вся, но русофилов действительно было очень много, и они даже в условиях того времени предпочитали давать детям русское образование.

В Югославии было несколько учебных заведений для русских. Гимназия одна—она делилась на мужскую и женскую. Кроме этого, штук пять кадетских корпусов. Демократически настроенная часть эмигрантов посылала своих детей в гимназию, а более категоричная – в корпуса. И учителя делились таким же образом. Если говорить об умонастроениях преподавательского состава, то здесь первую скрипку играли меньшевики и эсеры.

нашим классным наставником был преподаватель Елачич. по происхождению он был хорватом, но его прадеды давно эмигрировали из Хорватии в Россию, поэтому сербского языка он не знал, был чисто русским. он, например, со скандалом вел преподавание географии не России, а СССР, потому что считал, что такой страны—Россия больше нет, и поэтому дети должны изучать географию Советского Союза. Это вызывало немало нареканий, даже преследований, но руководство гимназии согласилось, и у нас велось преподавание географии СССР.

В гимназии я проучился восемь лет. На улице с мальчишками играл, общался с ними на сербском языке, поэтому этот язык знал довольно прилично.

–Вас, конечно, переделали на югославский манер в какого-нибудь Мерича?

– Нет, мое прозвище было Сивка. По аналогии: Мери – сивый мерин...

Родители тоже переехали в Белград после того, как прогорел ресторан, а я сильно заболел. Началось с кори, а потом плеврит и воспаление легких. Мать приехала в столицу, чтобы быть при мне, а потом туда перебрался и отец. Он работал поваром, так что школа Аракелова не пропала даром. Через некоторое время мать устроилась прислугой. потом они оба работали у одного английского дипломата: отец—поваром и садовником, а мать—уборщицей. Дипломат жил на вилле, нам там отвели комнату. Меня забрали из интерната. питались тем, что оставалось от господ. Работы не было. Нигде. Никакой.

Такого настроения, что, мол, я сын прислуги и поэтому хочу быть господином, у меня никогда не наблюдалось. Одно время я хотел стать лесником, потом – агрономом, любил мастерить.

Эстонский язык за эти годы забыл абсолютно. У нас оставались родственники в Эстонии, причем довольно тесное общение было с родней по материнской линии, хотя они не были эстонцами. С родственниками со стороны отца не общались. Какая-то переписка у него с матерью была, но очень эпизодическая.

В 1938 году, дождавшись, когда я окончу гимназию, родители решили вернуться в Эстонию.

–Почему?

– Главная причина возвращения была в том, что в Югославии очень четко чувствовалось приближение войны. Я прекрасно помню те дни, когда произошел аншлюс Австрии. На всех улицах на стенах домов надписи на сербском языке: «Осторожно! Гитлер на границе!» Всем было ясно, что через год-два война обязательно начнется. Причем все были уверены, что основными противниками в этой войне будут гитлеровская Германия и Советский Союз. В русской эмиграции оживленно обсуждалось, на чьей стороне в этом случае быть. Согласия в этом отношении не было—нахо-дились такие, которые потирали руки и надеялись, что Гитлер отвоюет потерянную Россию. Но эти настроения не были господствующими. Большинство было все-таки убеждено в том, что в этом случае мы должны стоять на стороне России. Какой бы она не была—советской или несоветской—но она Россия...

Поэтому мы решили, что нужно возвращаться, поскольку в условиях войны оставаться в чужой стране, да еще между молотом и наковальней, не хотелось.

Да и жить в Югославии было трудновато. Отец и мать работали у английского дипломата до 1934 года. Потом он уехал в Китай. Отец поступил работать поваром на рудник. Затем сошелся с каким-то русским бухгалтером, скопившим за долгие годы капитал, который он доверил отцу для открытия небольшого, всего на четыре комнаты, пансионата в Дубровнике. Пансионат прозябал—это была очередная авантюра. А тут бухгалтер ушел на пенсию, и услуги отца оказались ненужными. На работу ему устроиться было вообще невозможно. Отец немножко подрабатывал машинописью: брал работы на дом и печатал на машинке. Понято, что жить нормально, имея лишь такой источник существования, было невозможно. С работой становилось все труднее. А тут еще приближение войны. Нужно было обладать исключительной способностью отвлекаться от всего серьезного для того, чтобы не чувствовать этого – по газетным новостям и самому ходу событий.

«Стало ясно, что скоро начнется кровопускание»

Возвращение в Эстонию. Смена власти. Дыхание войны

—Югославию покидали легко?

– В юном возрасте смена обстановки, перемены такого рода только приветствуются!

Родители предпринимали практические попытки возвращения в Эстонию через Советский Союз. Они хотели посмотреть: что же в действительности из себя представляет СССР? Но это была абсолютно неосуществимая идея.

Мы возвращались в Эстонию через Восточную Европу. Начали поездку на речном корабле по Дунаю от Белграда до Будапешта, где побыли дня три. Весь дальнейший путь проехали поездами. Сначала через Чехословакию отправились в Польшу, неделю прожили в Варшаве. Потом на день останавливались в Риге и, наконец, в начале июля 1938 года добрались до Эстонии.

Границу пересекали где-то часа в четыре утра. Я уже был на ногах. Первая встреча с родиной была у меня на перроне Валгаского вокзала. Кроме полицейского, никого не помню. Он был такой... внушительный. Все было красиво.