Текст книги "Свидетель (СИ)"
Автор книги: Галина Манукян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Желудок заурчал, недовольный голодом. Я решилась и открыла дверь.
Чувствуя себя странно, будто нашкодившая школьница, я пошла по неосвещенной лестнице и, дойдя до пролета между первым и вторым этажом, услышала баритон Валеры. «Черт, он все-таки не один...»
Надо было сразу вернуться в свою комнату, но я задержалась. Прячась в тени колонны, вытянула шею, взглянула вниз и тут же пожалела об этом. Да, он был не один – две девушки, красивые и холеные, с какими не столкнешься на улице в разгар дня, а лишь полюбуешься на подиуме, обнимали его с обеих сторон на диванчике у камина. Условно прикрывающие их наготу тряпочки оставались лишь намеком на одежду. Валерий, позволяющий брюнетке играть с его волосами, касаться губами уха, сидел в одних джинсах. Рубашка валялась на тигровой шкуре. На стеклянной с серебряной ручкой тележке беспорядочно толпились бокалы и снифтеры, вино, коньяк, шампанское в ведерке со льдом и наполовину опустошенная огромная бутылка виски с квадратными углами. Блондинка захихикала и провела ладонью по его животу.
У меня перехватило дыхание. Сожаления за утреннее признание обрушились на меня лавиной. Ощущения пошлости и... возбуждения заставили опустить глаза. Надо было уходить отсюда, но я оторопела. И тут же почувствовала взгляд.
Мы смотрели друг на друга всего лишь секунду. Губы Валерия скривились в ухмылке, он подался вперед и махнул мне:
– Присоединяйся!
Я вспыхнула, гордо вскинула подбородок и, развернувшись, пошла наверх.
За спиной послышалось резкое: «Свободны».
Быстрый, неровный топот босых ступней по мрамору отдался в душе резким страхом. Поддавшись ему, как лань, которую настигает хищник, я невольно ускорила шаг, а затем пустилась бежать. Вот уже и моя комната! Холод сковал мышцы, и дышать стало тяжело. Да что со мной?!
Догоняющий схватил меня за руку и развернул. Мне в лицо пахнуло концентрированным алкоголем. Хмельные глаза Валерия блестели и щурились, он убрал свободной рукой упавшую на лоб прядь и похабно ухмыльнулся:
– Решила поиграть со мной... Варя?
– Нет... Отпустите... – я попробовала высвободиться.
Но его пальцы сжали мое предплечье еще сильнее.
– Нравится подглядывать, да?
– Я не подглядывала... Я... я хотела поужинать...
– Я смотрю, и приоделась... для ужина, – осклабился он, его глаза затянуло поволокой, в голосе послышалась хрипотца. – А тебе идут дорогие шмотки...
Я не нашлась, что ответить. Внезапно Валерий прижал меня к себе, его язык бесцеремонно раздвинул мои губы, отравляя запахом виски, а рука стиснула грудь до боли. Я вскрикнула. Непрошеные сцены Соны и Матхуравы закружились перед глазами, заставляя думать, что так и должно быть с ним – больно... Я заслужила... . Меня парализовало виной, как вирусом.
Пальцы Валерия коснулись моих трусиков, предательски влажных.
– О, да ты готова...
– Отпустите, не надо, – прошептала я, пытаясь убрать его руку. Это было унизительно. – Пожалуйста, не надо.
Валерий сжал меня еще крепче.
– Хватит ломаться, я вижу, ты меня хочешь...
Перебарывая бессилие, я оттолкнула его и юркнула в свою комнату. Захлопнула дверь и приперла ее спиной. Поцелуй жег мне губы. Его хотелось смыть. Я не хочу так... Я вообще никак не хочу! Меня душили слезы.
– Не надоело невинность разыгрывать? – послышалось злое по ту сторону.
– Уходите! Уходите! – крикнула я в отчаянии. – Иначе я позову Сергея!
– Сергея?!
Раскрывшаяся под его натиском дверь заставила меня отскочить. Черные глаза Валерия сверкали гневом.
– Сергея?! – он надвигался на меня. – Ему ты тоже в любви признавалась?! А еще кому, а?! Роте солдат на всякий случай?!
– Нет... Почему вы так... Вы пьяны..., – забормотала я, испуганно пятясь. – Уходите, прошу вас!
Я споткнулась о кровать и упала на спину. Не позволяя встать, Валерий навис надо мной, процедил:
– Тошнит... от твоего... пионерства!
Чтобы не видеть его пьяного, искаженного лица, я закрыла лицо ладонями.
Он встряхнул меня с силой.
– Ненавижу, когда мне... врут!
Я расплакалась, попыталась вырваться, закричала во весь голос:
– Помогите!
Но Валерий поймал мои кисти и, навалившись всем телом, принялся приматывать их пояском от платья к резному изголовью кровати. Словно в страшном сне, я услышала его раздраженное:
– В доме только я... и ты. За ложь... ответишь.
Привязав мои руки, он задрал короткое платье, раздвинул коленом мои бедра и... принялся расстегивать ремень на джинсах.
– Не надо. Не надо... – повторяла я.
Но ничто уже не способно было остановить пьяное, унизительное, беспощадное насилие, которому не было конца и края.
* * *
Когда я пришла в себя, уже рассвело. Валерий спал прямо на мне, сдавливая тяжестью. Было трудно дышать. В первый момент подумалось, что теперь все равно, дышу ли я. Потому что я была грязной, использованной, пропитанной чужим запахом, будто выброшенная на помойку резиновая кукла.
Без единой эмоции я констатировала, что у Валерия была родинка сбоку на бедре – на том же месте, что и у Соны. «Проклятый Матхурава», – мелькнуло в уме, и вместе с мыслью вспыхнули ощущения: ломота в пояснице, ноющая боль в животе, сухость во рту. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Резкий страх, что всё сейчас повторится, заставил меня дернуться, но запястья были все так же примотаны к изголовью кровати. Я попыталась оттолкнуть от себя худощавое, мускулистое тело насильника, испытывая к нему не меньшее отвращение, чем к себе.
Валерий поднял голову, заспанный и еще хмельной. Увидев мои привязанные, затекшие кисти, бросил:
– Черт!..
Он громко сглотнул, встряхнул кудрями, пытаясь понять, что происходит. Затем, нетвердо встал на ноги, натянул штаны и, стараясь не смотреть на меня, принялся отвязывать.
Все уже было бессмысленно: утро, солнце, вчерашние слова, кармические долги. И страх. Потому что меня больше не было. Я была уничтожена, стерта с лица земли.
– Ненавижу тебя, подонок! – сказала я не своим, погрубевшим голосом.
Валерий ничего не ответил. Освободив меня, буркнул:
– Потом поговорим.
Я потянула на себя сброшенное на пол покрывало, валявшееся рядом с разорванным платьем. Прикрывшись им, я встала и прохрипела:
– Я бы прокляла тебя, но не хочется новые узлы завязывать. Хватит с меня прошлых жизней!
Валерий скривился и рявкнул:
– Прекрати. Ты сама этого хотела!
– Чудное оправдание низости!
Он ничего не ответил и пошел к двери, застегивая на ходу джинсы. Во мне бурлило негодование:
– Я разрываю договор! Требую вернуть мне мой телефон с записью! Я заберу только свои вещи и ухожу сейчас же! От тебя мне ничего не нужно. Разберусь как-нибудь без твоих услуг! Убьют? Плевать! Так даже лучше!
И это было правдой. Каждая часть моего тела была отравлена им, осквернена изнутри и снаружи. Хотелось не чувствовать, не думать, не жить.
– Замолчи, – перебил Валерий.
– С какой стати?! – процедила я. – Ты – торгаш! Подлый, мерзкий торгаш! Для которого ничего, кроме денег не существует! Ничего святого, тонкого, никаких чувств! Чтоб ты знал, жизнь – не только деньги! И не всем они нужны. Верни мне телефон. Я ухожу сейчас же!
– Голая? – Валерий встал у двери и сверкнул глазами: – Угомонись. Ты останешься здесь столько, сколько я скажу.
– Так это все-таки похищение? – язвительно сказала я, ища взглядом что-нибудь тяжелое. – Приводи своего адвоката, я все ему расскажу. Особенно подробности этой ночи! Прекрасное уголовное дело, не находишь?! И я, как всегда, единственный свидетель и потерпевшая. Надеюсь, прокуратура заинтересуется! Засадить бы вас с Шиманским в одну камеру, чтобы вы развлекли друг друга! Уроды!
– Слова выбирай.
– Незачем.
– Ты не выйдешь из этой комнаты, пока это не будет нужно мне. Приведи себя в порядок и оденься. Всё! – Валерий с грохотом хлопнул дверью.
Щелкнул замок. Проклятый «умный дом»!
Я бросилась следом, дернула за ручку и услышала едкий голос Сергея:
– Никаких связей, никаких игр, говоришь?
– Не зарывайся! – одернул Валерий и уже мягче: – Не в том дело. Дурдом какой-то. Пойдем ко мне в кабинет, расскажу.
Я забила кулаками по дверному полотну и закричала:
– Сергей, Сережа! Он запер меня тут! Помогите!
И в ответ – раздраженный голос Валерия:
– Погоди. Георгий Петрович не зря волновался: крыша у нее все-таки поехала. От сотрясений и потрясений. Придется искать психиатра в срочном порядке.
– Всё так плохо?
– Не верьте ему, Сергей! – кричала я через дверь. – Это ложь! Подлая ложь!
– Угу, бегает голая и кричит о прошлых жизнях. Я ее на ночь даже привязал к кровати. Могу открыть, сам увидишь, – удрученно сказал Валерий.
От возмущения я лишилась дара речи.
Глава 9. Умалишенная
Гневные мысли били рикошетом по стенкам черепа, но ярости было не в кого выплеснуться, разве что в неистовые попытки смыть его запах с собственного тела. Злясь на дрожь в перетруженных мышцах и ноющую боль в пояснице, я все-таки оделась и заплела косу. Назло. Если заявится, пусть видит, что я не раздавлена.
Послышался звук подъезжающего автомобиля, я бросилась к окну. Из белого мерседеса вышел солидный господин в шляпе. Наверное, адвокат. Теперь Валерий вряд ли подпустит его ко мне. Но ведь это шанс! Я не буду сидеть покорно, я не безвольная индианка, я – человек, привыкший к свободе, и не собираюсь от нее отказываться! Ни за что!
Я дернула створку, та не поддалась, словно рамы приклелись одна к другой. Что за черт?! Страх снова объял липким холодом. Тело задрожало крупной дрожью – я пленница! На ум пришло: в системе «Умный дом» всё контролируется одним компьютером: окна, двери... – доводилось переводить презентацию о таком недавно. Я попыталась взять в себя в руки: начала махать изо всех сил, стучать по стеклу, звать на помощь. Возможно, это принесло бы результат, если бы внезапно с внешней стороны заменяющее ставни полотно не затянуло окно, скрывая от глаз площадку со стриженными кустами, и пасмурное небо, и хвойный с вкраплениями желто-багряного лес. Абсолютная темнота поглотила комнату. По спине холодной волной пробежало отчаяние, что-то перещелкнуло в моей голове, наверное страх.
– И солнечного света лишил, подонок! – гаркнула я. – Погоди еще...
На ощупь нашла шнурок бра – лампа не прореагировала; споткнувшись о бутылку на полу, добралась до выключателя – ничего. «Умный дом» отрезал от этой комнаты электричество.
Поддавшись панике, я снова кинулась к двери, наткнулась на какой-то угол, схватилась от боли за колено. А потом все равно рванула к дверному полотну, крича, как безумная, и стуча кулаками. Хоть бы одна живая душа отозвалась... Отчаяние подкатывало к горлу, но я не позволила себе опустить руки и попыталась на ощупь найти замок, который можно было бы выковырять подручными средствами. Я была готова пробить выход чем угодно, как граф Монте-Кристо, не сомневаясь, что получится, но замка, как такового не было. Я билась об окно и дверь, как мотылек о стекло банки. Тщетно. И какое-то время спустя я обессилила.
Забравшись с ногами на кровать, о которую перед этим не раз ударилась, я обхватила себя руками. Душная темнота пахла спермой и виски. Безнадега захлестнула меня. Я заперта... Неужели придется пройти всё, через что прошла Сона? Дни, недели, месяцы... Мои пальцы задрожали настолько, что не с первой попытки удалось убрать упавшую на глаза прядь.
Я прислушивалась к звукам, но слышала только стучащую в ушах кровь и собственное дыхание. Тягучее время ползло, залипая в пустоте. Может быть, прошел час, может, семь. Желудок скручивало от голода, но никто не нес мне еду, не разговаривал, не ходил по этажу. Словно все срочно покинули дом, а обо мне забыли.
И стало страшно.
Но ничего не происходило. Мне чудились пятна света то в одном углу, то в другом, какие-то сверкающие желтые кляксы, искры, будто от светляков; они рассасывались, стоило протереть глаза, и я опять тонула во тьме. Казалось, что слепну от непроглядного мрака, и не увижу больше ничего: ни солнца, ни деревьев, ни маму... Я проглотила слезы, но они неудержимо рвались наружу. Надо было держаться...
А вдруг это всё, что мне осталось? Что, если жизнь никогда не будет прежней: размеренной и даже немного скучной? С нудноватым, но добрым шефом; с посиделками по пятницам, счетами за квартиру, проблемами с родственниками, запутанными отношениями с отцом, запутавшемся в любовницах? И я не смогу больше смеяться с Никой и рассматривать орхидеи на ее подоконнике, не буду слушать ее рассказы о новом поклоннике и предаваться глупому шоппингу. Что, если мне никогда не придется растягиваться с удовольствием в просторном зале для йоги, где инструктор Володя веселится над нашими потугами: «Вам хорошо, но должно немножко хотеться домой»?
Сейчас мне ужасно хотелось домой. Мне было очень плохо! Тянуло в животе и кровоточила душа: на каждый стук сердца по капле. Я была во власти безумца с огромным состоянием, который мог позволить себе всё. Мог даже заплатить психиатру и признать меня сумасшедшей, чтобы, наигравшись, пожизненно запереть в интернате для умалишенных. И никто, даже молчаливый водитель шефа, не пригласит меня на свидание... на нормальное свидание с цветами и мороженым; я не буду гулять с девчонками по парку после кино, не пройдусь по набережной, глядя, как над Доном летают чайки, а на каменных парапетах нахохлились мужички с удочками. Я не услышу любимой музыки, не испеку пирога с вишней, не буду экспериментировать с рецептами и не прочту ни одной книги... Больше ни одной... В груди опустело, и нутро заполнил ледяной ком.
Я сама превращусь в пустоту, и обо мне все забудут...
Сердце сжалось: вот что чувствовала Сона! Как жаль мне было ее сейчас, она казалась реальней всех, кого я знала, будто сидела рядом, робко кутаясь в платок и вздыхая о зеленых предгорьях Гималаев. Я понимала ее теперь, только теперь... Но разве она имела что-то общее с подлецом Валерием, кроме родинки на бедре и прозрачно-черных глаз? А я с ювелиром Матхуравой? Я всю жизнь боялась навредить кому-то, возможно, проявляла излишнюю щепетильность. Я ведь даже в детстве тайком спасала от деревенских мальчишек черепах и лягушек вместе с братом Женькой. Не дралась никогда – пощечина Валерию была первой, раньше не поднималась рука.
Я всхлипнула. В голову прокрались страшные детские сны, которые я до сих пор хотела забыть: о жестоком пирате, мучающем похищенную с корабля девушку, и о пленнике, попавшем в рабство... Эти сны донимали меня. Еще совсем маленькой, я закрывалась одеялом с головой и, заложив между ногами подушку, прокручивала их в воображении, испытывая легкий страх, граничащий с удовольствием. А потом изнывала от стыда, всячески пытаясь помочь маме и папе и показать всем, что «я хорошая». Я выросла, а привычка до сих пор осталась, Янина постоянно приговаривала с усмешкой: «Опять хочешь показать всем, что ты хорошая?»
Став старше, я сумела задавить в себе желание испытать это странное возбуждение, вызывающее потом душевные страдания. Я просто забила его глубоко внутрь, как осиновый кол в гроб ведьмы.
Вина и стыд шагали за мной по пятам, неизгоняемые, вечные спутники, особенно в том, что касалось любви. Помню свой первый поцелуй: мне было четырнадцать, остроумный второкурсник Стасик, очаровавший шутками и пением под гитару, посадил меня на колени и поцеловал, мгновенно сделав пьяной. Во вспыхивающих на стенах пятнах светомузыки моя голова кружилась, его тепло завораживало, а он не отрывался от моих губ. И это было прекрасно. Потому что я была влюблена в него и верила в волшебство – в то, что из первого поцелуя рождается свет, и радость, и блаженство.
Они растаяли следующим же утром, когда соседка при виде меня покачала головой: «Рано тебе еще в проститутки записываться. Мать по больницам, отец по командировкам, а ты! Не стыдно?» Я залилась краской, не зная, что ответить. Это мать Стасика с негодованием растрезвонила всем о моем «грехопадении». С того дня тетки нашего двора принялись радеть о моей морали, попутно запрещая дочерям дружить с «падшей». Назло всем я ходила через двор с гордо поднятой головой, ярко накрашенная и в короткой юбке, чтобы не показать, как мучают меня их «добрые советы». А заперев входную дверь, плакала. Женька вызвал Стасика на дуэль, и тот, бледный, как стена, просил перед нами прощения, ведь «ничего не было»...
И у меня, наученной горьким опытом, потом долго «ничего не было», и с противоположным полом отношения не складывались. Возможно, всё было по одной и той же причине – потому что карма наступала на пятки, подхлестывая виной и стыдом.
А я, как многие девчонки, мечтала о большой любви, мечтала стать женой кому-то, верной и любящей, и мамой двоим или трем ребятишкам. Я делала всё, чтобы стать лучше, чище, чтобы заслужить это. А теперь говорю о себе в прошедшем времени... Возможно, все и было бы, если б не Валерий!
«Как же я ненавижу его! – подумала я, сжав кулаки, и поймала себя на мысли, что сделала бы с ним то же самое, чтобы он прочувствовал эту безысходность, эту боль в спине и внутри бедер, эту сухость во рту, голод и страх... И тут же закрыла лицо ладонями, осознав: но, Боже, ведь это замкнутый круг: Матхурава заставил страдать Сону, Валерий меня... А что, если это не первый виток?..
Дыхание перехватило. Темнота наступала мне на горло. Она играла со мной, и перед глазами в светящихся пятнах пронеслась бесконечная череда повторяющихся историй.
Юный раб и надменная, немолодая госпожа в погрязшем в пороке Риме. Инквизитор и странная, худая целительница, слышащая голоса и поклоняющаяся богам леса и черной матери в измученной столетней войной Франции. Разодетый в шелка и бархат купец, превращающийся в домашнего деспота для жены, едва закрывались двери с коваными петлями их огромного дома в Дрездене. Испанский конкистадор и взятая в заложницы дочь индейского вождя. Помещик, не растающийся с кнутом, и крепостная актриса... Я и Валерий, будто игроки, меняющие с каждой партией в Го камни черные на белые, и белые на черные, находили друг друга из жизни в жизнь, чтобы доставить боль или испытать ее. Задевали рикошетом тех, кто рядом, растягивали стыд и вину на тысячелетия. Ради чего?
На меня навалилась усталость и ощущение бессмысленности.
– Я не знаю! Не знаю... – пробормотала я, чувствуя во рту горечь, а в душе глубокое омерзение ко всем этим запутанным узлам извращений.
Захотелось перестать играть по дурацким правилам, установленным неизвестно кем. Ни один из нас не хорош, что уж говорить? Я могу винить Валерия бесконечно. Он может винить меня, чтобы потом по очереди сгорать от стыда. Зачем? Что если я откажусь играть? Откажусь ненавидеть? Нарушу привычный ход и попытаюсь разорвать замкнутый круг? Но вдруг будет больно, еще больнее, чем сейчас? Я так боюсь боли!
Я закусила палец, и боль обожгла на миг, но затем постепенно стихла.
Что лучше, – спросила я себя, возможно, ходя с ума, – тысячу раз или один, но последний? Нестерпимо, но уже навсегда? – Я куснула себя за палец сильнее, пока не почувствовала соленый вкус крови, и прошептала: – Я принимаю всё, что будет. Я принимаю боль. Я принимаю унижение. Я принимаю смерть. Пусть...
Надкушенный палец горел болью, но по телу внезапно растеклось успокоение. Словно уже нечего было бояться. Даже если самое страшное еще впереди.
Открылась дверь.
* * *
Он вошел в комнату и застыл на пороге.
«Странное освещение», – подумала я, рассматривая его светящиеся желтым контуры. Села. Сердце по привычке дрогнуло, дыхание сбилось. «Спокойнее», – сказала я себе.
Пауза затянулась.
– Я готов выплатить компенсацию. За ущерб, – наконец, сказал Валерий напряженным голосом. – Назови сумму.
Я тяжело вздохнула.
– Любую, – добавил он.
Неожиданно. В голове было пусто, надо было подобрать слова, но они будто растворились во мраке.
– Ты мне ничего не должен, – ответила я тихо.
– Опять пионерствуешь?!
– Нет. Я не имею к тебе претензий. Всё останется между нами.
– Но утром...
– Считай, что всё случилось по обоюдному согласию.
Валерий молчал, обескураженный.
– Тебе понравилось, что ли? – его контуры приблизились ко мне.
Почему он не включает свет? Во что играет? Не все ли равно? Я не играю ни во что, надоело.
– Нет. Это было ужасно, – ответила я. – Не в этом дело.
– А в чем? Хотя... я понял.
«Вряд ли», – подумала я, глядя на его контур напротив меня, совсем рядом.
– Включи, пожалуйста, свет. Устала от темноты, – попросила я.
– В смысле?
Золотистый контур его головы взметнулся в сторону окна.
– Я имею в виду, если можно, включи электричество или открой ролл-ставни. Какой сейчас час?
Валерий подался вперед. Его пальцы вцепились во что-то, наверное, в задник кровати.
– Посмотри на часы на стене. Они перед тобой.
– Я посмотрю, когда включишь свет. Слишком темно.
На меня полилось его сосредоточенное, тревожное внимание.
– Здесь светло, – выдавил он. – И за окном тоже. Сейчас только двенадцать.
Я вздохнула.
– Если тебе угодно шутить, пожалуйста. Делай, что хочешь.
Его контуры приблизились ко мне, стали ярче и исчезли.
– Я не шучу...
Темнота перед глазами окрасилась световыми пятнами, я ощутила его запах, услышала, как он дышит. Волнение запульсировало в висках, я обернулась в одну сторону, потом в другую в поисках его контура. «Что он задумал?» Мышцы сжались от страха, волна дрожи пробежала по спине. «Я принимаю всё, – твердила себе, чтобы не забыть, – я принимаю».
– Где ты? – спросила я, стараясь скрыть тревогу в голосе.
– Прямо перед тобой, – совсем близко послышался сдавленный голос.
Что-то яркое промелькнуло, и я почувствовала прикосновение его пальца к кончику моего носа. От неожиданности я отдернулась. Его руки схватили мои плечи и резко потянули вперед, в яркое желтое пятно, средоточие тепла и его запаха. Он отпустил меня через секунду, прислонив спиной к подушке у изголовья кровати. Теперь уже аккуратно, словно хрустальную статуэтку. Послышался шорох, шум движения и тяжелый вздох. Повернув на звуки голову, я увидела снова его контуры.
– Ты не видишь, – хрипло сказал Валерий. Не зная, куда деть руки, он развернулся, прошагал к окну и обратно. Затем опустился на кровать рядом и проговорил почти умоляюще – так, словно кто-то держал его за горло, пропуская вздохи через один: – Я же не... Разве так бывает... Ты хоть что-нибудь видишь?! Хоть что-нибудь?...
И я поняла: он не играл. Он был испуган до того, что готов был бежать от меня, сломя голову.
– Контуры... только твои контуры... – прошептала я.
Я ослепла! – молнией рвануло в голове осознание, пугая до чертиков. Закрыв лицо руками, я заплакала. Тихо, но Валерий услышал. Он неловко тронул меня за предплечье, не зная, что делать, и отпустил тут же, словно устыдившись прикосновения.
– Я принимаю всё, принимаю... – не обращая на него внимание, бормотала я, как молитву – чтобы не забыть, чтобы не забиться в истерике от ужаса. Готовясь к смерти и унижениям, я забыла о том, как люблю свет, и его у меня забрали... Красным всполохом взвилось в темноте возмущение, но тут же погасло – и это испытание надо пройти, нельзя роптать, – понимала я, – я пообещала принимать всё, и это тоже придется... Надо! Я должна! Возможно, так и выходят из игры... И, значит, я согласна на темноту. Я принимаю и ее.
Дыхание Валерия стало прерывистым. Он поднялся. В напряженной пустоте пауза длилась чересчур долго.
– Я найду врача, – бросил он, наконец, и выбежал, спасаясь от меня и от того, что наделал, будто от этого можно было убежать. Даже дверь за собой не закрыл...
* * *
Наступил конец света, в буквальном смысле. Темнота... Пугающая, объемная, осязаемая, как ужас, она растворила в себе целый мир. Сложно было отделаться от ощущения, что она – продолжение чьих-то «воспитательных мер». Оставаясь в смутном неверии, я осторожно встала с кровати и пошла туда, где исчез светящийся контур Валерия.
Только оставшись без света, понимаешь, как много он дает. Так, наверное, всегда – всё используешь, как должное, пока не лишишься. Без света мир сужается до контуров, до расстояния вытянутой руки и звуков. Говорят, слепые слышат лучше... Слепая... – язык не поворачивался так назвать себя, мышцы снова напряглись, будто готовясь отразить удар извне. Всё-таки ударившись плечом об угол шкафа, я выставила руки и направилась во мрак. Не больно наткнулась лбом о торец открытой двери и оказалась за пределами комнаты.
Я не стану бояться, не стану ненавидеть, – повторяла я, – не буду кормить «голодных демонов». Слишком много жизней мы их кормили, этих ненасытных гадов, питающихся низменными страстями, – претов, как их называют буддисты. Раньше упоминания о них я считала мифологией, выдумками древних, теперь, когда я столкнулась с ними лицом к лицу, я знаю, что они реальны. Живут, как вирус, в каждом из нас и ждут, когда мы затемнимся, чтобы выпустить их наружу и накормить до отвала. Но я больше не стану. Осознанно отказываюсь! А Валерий? У него свой выбор. Даже издалека я чувствовала след его вины – он тлел, словно искры от костра на сухой земле; чуть дунь, прикрыв ладонью, и разгорится, обожжет больно. Говорят, чувство вины – хороший крючок, на него подсаживают и получают над человеком власть. Мне не нужна была власть над Валерием, мне бы только освободиться самой...
Повернув направо, я медленно пошла по коридору, утопая босыми ступнями в мягком ворсе ковровой дорожки. Сделала десять шагов, еще десять. Где-то здесь, наверное, располагалась центральная лестница и лифт. Я повернулась в ту сторону, где, по памяти, должны были начинаться ступени. Увы, тут тоже было темно, только похожие на гигантские одуванчики световые шары летали где-то внизу. То тут, то там вспыхивали светляками искорки, всполохи, пунктирные линии. Темнота не была мертвой, в ней что-то жило, двигалось по еще непонятным мне законам. И, если бы не твердь под ногами, можно было подумать, что я парю в центре черной грозовой тучи. Это пугало и завораживало. Послышался тихий шелест раскрывающихся дверей лифта, и, обернувшись, я увидела желтый приземистый контур.
– Варенька! Мне Валера рассказал, что ваше состояние драматически ухудшилось. Это правда? Я опасался, опасался, что так будет, я предупреждал... – суетливо начал пришедший голосом доктора. Его контур был кругл, размыт и лишен привычной бородки. И вдруг он осекся и испуганно спросил: – Откуда у вас синяки на запястьях?
Ответить мне не дали внезапно выскочившие из темноты Валера и Сергей. Я безошибочно определила их контуры, и что-то еще, пока неуловимое, похожее на запах, который не распознать ни одним органом чувств. Интересно, а вдруг всё это тоже галлюцинация? Как Женька говорит: «Круто вштырило» – не в моем духе, конечно, зато из песни слова не выкинешь.
– Варвара, мы едем. Сейчас пройдешь полную диагностику в офтальмологической клинике. Лена, мой секретарь, записала нас на три, надо торопиться, – выдернул меня из размышлений Валерий. Его напряжение было не только в голосе, но и в воздухе вокруг – оно потрескивало теми самыми красными искрами тлеющих углей. Это было ново, я засмотрелась, а Валерий продолжил: – Сергей поможет тебе одеться. Без лишних разговоров. И, Георгий Петрович, не беспокойте Варвару расспросами. Пожалуйста.
– А полиция? Шиманский? – спросил Сергей.
– Обследование проведут инкогнито. Её имя не всплывёт, – ответил Черкасов и повернулся ко мне: – В Майбахе Сергея тебя никто не будет искать. Имей в виду.
– Почему инкогнито? Почему искать? – робко спросил Георгий Петрович, но его вопрос так и повис не отвеченным в темноте, закачался на сквозняке мерцающим мыльным пузырем, готовым вот-вот лопнуть. Меня повели обратно в комнату, и, обернувшись, я заметила, что пузырь увеличился, а его упругие стенки заколебались еще сильнее. Возможно, доктор о чем-то догадался? Испугался? Наверняка. Ведь он до сих пор боялся позора больше всего на свете. Тем не менее, я не озвучила мысль: станут ли они слушать слепую и умалишенную?
И всё закрутилось.
По ощущениям кто-то поправил задравшиеся края джинсов, подал носки, потом меня обули в кроссовки и одели во вчерашнюю куртку. Как маленькую, честное слово.
Мне не нравилось быть беспомощной, хотя... если принимаю, надо побыть и такой, наверное.
И от Валерия, и от Сергея накатывали на меня волны тревоги, но разной – от Валерия смешанной со страхом и чувством вины; от начальника охраны – с подозрением. Казалось, он посмотрел на меня, вдохнул духоту комнаты, и понял то, что провело между ним и его боссом четкую границу недоверия. Когда Сергей помогал мне садиться с машину, я коснулась его руки, и темноту застила яркая череда кадров. Ух ты!
Я прокручивала их в голове, ныряя то в один, то в другой всю дорогу. И только в клинике именитого профессора меня заставили отвлечься. Я отвечала на вопросы, позволяла заглядывать в мое глазное дно и делать всевозможные манипуляции по большей мере с моей головой и глазами, попутно наблюдая за сферами чужих эмоций. Темнота удивляла. На мгновение схлопнувшись, мир раскрылся, как ночной цветок, обнаруживая новые краски темноты и того, что мы не замечаем, полагаясь исключительно на зрение. Новый мир был богатым и удивительно говорящим: вопросы, сомнения, недоверие, кокетство медсестры при виде Валерия – все имело свой свет. И теперь я его видела.
* * *
Я не знала только одного, что Георгий Петрович не поехал с нами, сославшись на жутчайшую головную боль. Он сделал то, что никогда доселе не делал: пробрался в святую святых охраны – комнату видеонаблюдения. Ребята были на обходе, Сергей уехал, остальные охраняли периметр. Доктор был волен делать всё, что захочет. С опаской и съежившимся в груди сердцем Георгий Петрович нашел на сервере «Гостевую №4. Третий этаж», выбрал дату, время и начал смотреть. С каждой минутой он вжимался в кресло, оставлял потные отпечатки пальцев и ладоней на столе и поручнях. Повторял: «Не может быть... Как же так... Господи, как ты позволил...» Перематывал, не в состоянии видеть всё, и отчаянно боясь быть застигнутым за таким позором. Догадался, как скопировать запись на флэшку. Та пудовым грузом упала в карман брюк, и доктор вернул запись на место.
Расстегнув ворот рубашки, Айболит вышел на веранду. Ему не хватало воздуха, не хватало решимости справиться с дилеммой: его доброе имя оказалось рядом с именем злодея. Он ведь уважал Валерия, верил ему, любил почти, как родного! А теперь не сможет даже в глаза посмотреть. Не захочет. Но благосостояние семьи, к которому все давно привыкли, тоже повисло на ниточке. Георгий Петрович мерил шагами веранду и мучительно думал. Затем сложил свои вещи в портфель, сел в автомобиль и, когда поместье Черкасова осталось позади, съехал в придорожный карман. Солнце пригревало, сожалея о лете. От золотых листьев осин и берез рябило в глазах. Георгий Петрович вытер платком пот со лба, положил под язык валидол и набрал номер полиции.
